Читать книгу Песнь призрачного леса - Эрика Уотерс - Страница 5

Неделю спустя, а точнее, в пятницу вечером, мы трое – Сара, я и Орландо – упаковываемся в его машину и держим путь на Келливилл, где в одном из кафе проводятся «Открытые микрофоны». По дороге Сара заставляет нас без конца на повторе слушать «Элвис-Пресли-блюз»[17], словно рассчитывая, что мы успеем за это время впитать в себя весь талант Гиллиан Уэлч, а потом выплеснем его на сцене.

Орландо нервно отбивает пальцами ритм по рулевому ободу, я все время верчусь на сиденье, чтобы украдкой бросать взгляды назад, на Сару. Ощутив внезапную близость папиного духа, я всю неделю не могла даже думать о предстоящих «Открытых микрофонах», но исторический день настал, и реальность сразу обрушилась на меня всей своей тяжестью. Впервые. Впервые мы выходим на большую сцену, будем участвовать в настоящем конкурсе, состязаться с другими музыкантами. Хотела бы я так же, всем сердцем отдаться всему этому, как Сара, однако… Не позволяют скрипка в сумеречной роще, Черный Человек в снах, предвкушение чего-то грандиозного в ближайшем грядущем – причем я не имею в виду запись в профессиональной студии. Больше слушать музыку к соснам я не ходила, но точно знаю: она там звучит, она меня ждет.

Последние несколько дней Джесс только и делал, что неотступно и настороженно наблюдал за мной. Всякий раз, когда я возвращалась со скрипкой из рощи, он решительно открывал рот, явно собираясь что-то сказать, но тут же закрывал его, отворачивался и уходил к себе. Сара с Орладно тоже, конечно, видят: со мной что-то не так. Вчера, на последней репетиции, я столько лажала, что Сара опять разозлилась, и Орладно едва успевал разряжать обстановку, на ходу придумывая шуточки, одна кошмарней другой. Бедный. В результате оба принялись специально присматриваться ко мне на манер Джесса – как к расстроенной струне, изношенной до предела.

Заветное кафе уже близко, и я усилием воли направляю мысли в русло «Открытых микрофонов». На сегодня надо собраться. Сосредоточиться на Орландо и Саре. Нельзя их подвести.

Парковка уже забита легковушками и грузовыми пикапами – мы находим себе местечко, только отъехав на порядочное расстояние по Главной улице. В кафе, естественно, стоит оглушительный шум. Народ толпится кругом с бокалами, чтобы тебя хоть как-то услышали, приходится перекрикивать кошмарнейший кантри-поп[18], льющийся изо всех динамиков. Когда-то это кафе было совсем «камерным», тесным, но потом буквально за стеной внезапно обанкротился комиссионный магазин, и владельцы заведения просто сломали ее и получили нынешнюю огромную площадку для массовых мероприятий. На «Открытые микрофоны» слетаются исполнители всякой музыки, но преобладает здесь, и значительно, кантри. И сейчас где-то за моей спиной невидимая мне девушка просто глотку рвет йодлем[19], богом клянусь. Я вытягиваю шею – посмотреть, кто это так надрывается, но найти источник звука не могу. Орландо, конечно, тоже это слышит и прыскает со смеху.

– Как-то по-простецки совсем уж, нет? – спрашиваю.

Мой друг с показным удивлением качает головой.

– Ми абуэло[20] в Майами оценил бы. Жаль, что его с нами нет. – Лицо Орландо на секунду темнеет и вытягивается, но в следующий момент он уже замечает своих родных, спешащих ему навстречу со стороны главного входа. – Сейчас вернусь! – надсадно кричит он и, в свою очередь, бросается скорее к ним.

Я машу рукой его маме, папе, бабушке и двоим братьям. Завидую Орландо. Такая большая, радушная, дружная семья. А у меня – вся расколотая, изломанная. Понимаю, конечно, это несправедливо: Орландо тоже несладко, он очень тоскует о своих близких в Майами, и его клан – если считать в расширенном составе – тоже расколот: кто-то остался на Кубе, остальных разбросало по Флориде.

– А ты папу своего пригласила? – спрашиваю у Сары.

– Боже, нет, конечно. У меня и без того нервов не хватает.

– Это да. – Отворачиваюсь обратно к пустой пока сцене.

Ну вот. Уже и в висках застучало, и ладони вспотели. Даже не верится, что у нас такое событие – впервые выступаем перед такой толпой. Срочно надо выбраться туда, где посвободнее. Воздуха в легкие набрать.

– Поищи пока места, а я схожу за напитками. – Я сую Саре свою скрипку.

Она молча кивает – ее тоже слегка пришибло наплывом публики.

У барной стойки потише, поспокойней, чем у подиума. Становлюсь в очередь. Паника слегка унимается.

– Богом клянусь, Седар, хоть одну песню бро-кантри[21] услышу – сразу за порог, – уверяет кого-то девичий голос за моей спиной. – Вообще не понимаю, как тебе удалось меня сюда затащить. О чем я только думала?

Смотрю назад и вижу позади себя Седара и Роуз Смит, низко склонивших головы друг к другу. Впрочем, Роуз меня сразу замечает, узнает и прищуривается – я тут же отворачиваюсь.

Эти брат и сестра – близнецы, ходят в одну школу со мной. Они тоже из наших, детей фермеров, только из тех, что побогаче. Причем Роуз – наверное, самая красивая девчонка из всех, кого я когда-нибудь видела вживую. Ну то есть, по-моему, большинство девчонок красивы – каждая по-своему, однако эта – просто обалденно красивая. Волосы длинные, темные, вьются, глаза почти угольно-черные. Маленький носик безупречной формы. Осиная талия, которую не скроешь даже под свободной «крестьянской» блузой. Ходили сплетни, что ее очень даже интересуют представительницы нашего пола, но она так широко известна своей безжалостной резкостью, что мне и в голову не пришло бы подкатывать.

– Нам никогда не сколотить настоящую группу, если не посещать такие места, не знакомиться тут со всеми, – наставляет Седар. – Все наши знакомые музыканты – от семидесяти и старше.

Длинные ресницы и огромные зеленые глаза делают его почти таким же неотразимым, как его сестра; а тут еще эти фирменные замашки «крутого ковбоя». За таким сочетанием девицы ходят табунами. Даже в школе Седар вечно держится так, словно только что вышел из эфира «Гранд Ол Опри»[22], ну а уж сегодня сам господь велел. На затылке – черная ковбойская шляпа. Одет в модную рубашку – тоже, естественно, черную и тоже, естественно, ковбойскую: на плечах вышиты красные цветы, пуговицы – перламутровые.

– Мне старики нравятся, – ворчит Роуз.

Продолжения беседы я уже не слышу, поскольку подходит моя очередь. Однако, пока жду заказ, я продолжаю наблюдать за этой парочкой. Внимательно разглядывая наряд Седара, непроизвольно покачиваю головой с укоризной, но и от улыбки в ответ на его улыбку удержаться не могу. У него от нее такие классные морщинки в уголках глаз появляются. В общении парень, пожалуй, поприятней своей сестры, хоть и зависает вечно с весьма противным сыном Джима – моим сводным братцем Кеннетом. Вместе они обожают тусоваться буквально со всеми в городе, у кого только есть в распоряжении гигантский грузовик и кто круглый год носит ковбойские сапоги.

Седар оборачивается так резко, что, увы, успевает заметить, как я на него пялюсь, причем безо всякого сомнения, с мечтательной полуулыбкой, приклеенной к лицу, и подмигивает мне, когда они с Роуз проходят мимо. Щеки, мои, естественно, сразу заливает густой румянец.

– Шейди! – Орландо вырастает за спиной так внезапно, что я подскакиваю. – Скоро начнется. Мы идем третьими. – Он покачивается на каблуках. – О, гляди, нам уже несут. Ну, пошли.

Глаза моего друга светятся счастьем, лицо слегка покраснело. Возбуждение его заразительно, и я ловлю себя на мысли, что ухмыляюсь до ушей, несмотря на волнение. Может, все и неплохо пройдет.

Мы проталкиваемся сквозь толпу обратно и застаем Сару за тем, что она взглядами мечет кинжалы в какую-то пару, покушающуюся на стулья, припасенные ею для нас троих. Инструменты наши свалены на столе поблизости. Боже, на каком же она взводе. Надо было взять ей кофе без кофеина.

– Мы должны оказаться на высоте. Просто обязаны. – Она твердой рукой берет у меня чашку.

– Так и будет. Расслабься уже, Сара, – предлагает Орландо.

– Шейди, ради всего святого, соберись. Я тебя знаю: ты можешь зависнуть на сцене, впасть в оцепенение, в столбняк или во что ты там последнее время впадаешь. Сейчас так нельзя. Просто нельзя. Умоляю.

Странно, но меня почему-то вдруг жутко задевает это «умоляю». Просто как кипяток в уши.

– Если хочешь, играй без меня. Может, так будет лучше. Я – не твой уровень. – Скрещиваю руки на груди.

– Да я не то имела в виду, и ты это прекрасно знаешь. – В глазах Сары настоящая паника. – Просто, понимаешь…

На сцену запрыгивает бородатый мужчина, еще две минуты назад раздававший в баре кофе.

– Хей-хей, всем привет, добро пожаловать на вечер «Открытых микрофонов» в «Кафе на Главной улице»!

Сара встряхивает головой и отворачивается, чуть ли не заламывая руки. Орландо бросает на меня сочувственный взгляд и приобнимает за плечи. Ведущий болтает в том же духе еще минут пять, потом представляет жюри и напоминает всем о призе – записи в студии. Куча таких же, как мы, исполнителей-любителей вокруг инстинктивно подаются вперед, ближе к сцене.

Гнев на Сару нахлынул на меня внезапно и остро, но теперь он просто как нож без чехла – искалывает мне самой бока и внутренности, пронзает насквозь. Сара в меня не верит, не надеется на меня, не считает перспективной – все сводится к этому. Что ж, если я сегодня не «поплыву», то докажу, как она ошибается.

Первые два выступления проходят для меня как в тумане – и вот уже Орландо изо всех сил тянет меня за рукав на подмостки. Ну все, хватит ворон считать и в себя углубляться. Поднимаю к груди скрипку, смотрю поверх голов аудитории и молюсь только об одном – чтобы руки не вспотели до самого конца этой чертовой песни. Родные Орландо скандируют его имя и гикают на разные лады откуда-то с правой от сцены стороны, а он в ответ ухмыляется до ушей.

Начинает Сара. Я жду своей очереди вступать – и чуть не пропускаю ее, на долю секунды поймав взгляд Седара из зрительного зала, – но все-таки успеваю «вплыть» в мелодию вовремя и с облегчением прикрываю глаза. Звучим неплохо. Нормально.

Я целиком отдаюсь волнам композиции, позволяя нашим инструментам и голосам наполнять меня до краев. Может, мне самой и не такое хотелось бы играть, по крайней мере не совсем такое, но видеть, как Сарина головка ритмично раскачивается высоко над банджо, видеть, как прекрасно подражает она, казалось бы, неповторимой «марионеточной» манере Гиллиан Уэлч, дорогого стоит. Ради такого можно что угодно исполнить. Все раздражение и злость как рукой снимает. Сару, когда она играет, будто бы волшебным образом отпускает все земное – она сосредоточена, она напориста, но притом свободна; она уже не девушка, а сама музыка.

Когда мы берем последний аккорд, публика аплодирует весьма громко, некоторые даже от восхищения прицокивают языками. Ну и слава богу – Сара так боялась этих сдержанных и жалких «хлопков вежливости», достающихся на «Открытых микрофонах» многим неудачникам. Она считает – лучше уж быть освистанным, чем такое…

Спрыгнув со сцены, моя подруга, моя любовь еще не выходит из образа Воплощенной Музыки – даже улыбается настолько широко, что показывается щель между передними зубами, которой она обычно так стесняется. Даже снисходит до того, чтобы обнять нас с Орландо, – для нее это крайне нехарактерно. В ноздрях моих надолго оседает приятный аромат ванили.

– Здорово! – говорит. – Молодцы оба. Похоже, у нас есть шанс.

В зале снова воцаряется тишина, когда на подмостки поднимаются Седар и Роуз. Мое внимание привлекает банджо Роуз – небольшое, винтажное на вид, без резонатора. Бьюсь об заклад, ему лет сто, не меньше. Кошусь на Сару – какова будет ее реакция? Принимая во внимание, сколько десятков часов она таскала по музыкальным магазинам только одну меня, перебирая разнообразные банджо, ей наверняка по плечу с ходу назвать и мастера, и год изготовления. Но не инструмент, а саму Роуз почему-то пожирает глазами Сара, и на лице ее то ли любовь, то ли ненависть, то ли причудливое сочетание того и другого – не разобрать. Я ощущаю острый укол ревности, но вот близнецы начинают, и на какое-то время я забываю даже о Саре.

Их такты стремительны, остры и ярки, мелодия светла и радужна, как весна. Однако по мере того как пальцы Роуз ведут свой зажигательный танец по струнам, у меня на руках вдруг волоски начинают шевелиться, а по спине пробегает холодок.

То, что они исполняют, знакомо мне так же хорошо, как собственное дыхание, как собственный пульс. Мне кажется, эта песня никогда не покидает меня, она вечно циркулирует в моей кровеносной системе по всем артериям и венам.

«Шейди Гроув»[23] – песня, давшая мне имя.

Они играют ее быстро, быстрее, чем когда-то играл папа, но суть не выхолащивается, живое сердце музыки бьется. Потом начинается вокальная партия, и по всему залу разносится чистый тенор Седара:

Да-да, папа назвал меня именно в честь этой анонимной аппалачской баллады, сложенной около ста лет назад и существующей теперь в тысячах вариаций, хотя лично он, давая мне имя, держал в уме одну конкретную – ту, что сочинил Док Уотсон[25]. Отец всегда повторял: «Как только эта крошечная девочка открыла свои хорошенькие карие глазки и огласила мир таким истошным воплем, словно у нее сердце разрывается, сразу стало понятно, кто она». Теперь уже, конечно, все зовут меня просто Шейди, и никто не знает, что́ это значит.

Папа всегда пел мне эту балладу на ночь – а иногда и по утрам будил меня ею. Однако, как говорится в тексте, он «должен был покинуть» меня. Но вот же… это снова папа? Зовет меня, пытается достучаться, докричаться как может, даже из могилы. Что, что он хочет мне сказать?

Голос Седара манит, притягивает меня, а пальцы Роуз, пляшущие по струнам банджо, и вовсе оплетают меня паутиной с головы до ног. Таким образом, окутанная песенным коконом, я стою без движения и не могу ни вздрогнуть, ни чихнуть, ни сдвинуться с места, а могу только слушать, дышать в такт и стараться не выпускать слезы из глаз.

Но не выходит – они уже струятся по щекам.

Может быть, папа хочет сообщить, что скрипка его не погибла, что она ждет меня где-то, тоскует без смычка? Может, в какой-то из дней на последних неделях он услышал, как я играю в роще, и понял, что его дочь готова? От этих невысказанных вопросов – холодок по коже.

Тут кто-то мягко сжимает мне локоть. Удивительно – откуда здесь взялся вдруг Джесс со своим встревоженным взглядом? Наверное, нашел меня по звукам песни, поняв, что в такую минуту нужен мне? Где-то на дне груди уже клокочут рыдания, и я спешу склониться к брату и зарыться лицом ему в плечо. Как я ему благодарна, что он приехал, какой молодец, не оставил, не бросил меня одну. Джесс обвивает меня одной рукой и не отпускает до конца песни. Интересно, в его памяти папин голос тоже до сих пор звучит так же отчетливо и резко, как в моей?

Но еще интереснее мне – что это значило, откуда, почему именно эта баллада, чего хочет от меня папа? Напоминает о том, кто я в глубине души есть, или предупреждает о чем-то, что еще только должно произойти?