Читать книгу Он сказал / Она сказала - Эрин Келли - Страница 5

ЛОРА

10 августа 1999-го

Междугородний автобус застрял на шоссе А303 неподалеку от Стоунхенджа. Похоже, все на свете отправились на запад страны наблюдать за затмением. Небо такое же серое, как огромные камни – древний циферблат на нежно-зеленом покрывале холма. Если уж встать в пробку, лучше места не придумаешь. Людям не приходит в голову, что в древности Стоунхендж как раз был нужен для того, чтобы предсказывать затмения и летнее солнцестояние.

Когда по радио у водителя сообщали прогноз погоды, тощий парень с клочковатой бородой, сидевший впереди, хлопал в ладоши и оповещал нас о последних сводках. Прогнозы сулили высокую облачность. Попутчики, собравшиеся на фестиваль в Корнуолл, веселились, несмотря ни на что, – их характерам была свойственна британская стойкость, которая помогла поколению бабушек и дедушек выстоять во времена блицкрига. Для них затмение – лишь повод устроить фестиваль. Увидят – хорошо, не увидят – все равно будет музыка. Это для Кита затмение важнее всего. У него наверняка испортится настроение.

Они с Маком и Лин уже уехали на фестиваль, чтобы поставить чайную палатку, на которой, возможно, удастся чуть-чуть заработать. Я не ела с утра, за завтраком встречалась с агентом из бюро по трудоустройству, а переодевалась к поездке в туалете на вокзале Виктория. Одежда, в которой я пришла на собеседование, лежала в рюкзаке. Я вдавила в пол тяжелый ботинок, будто выжимая педаль газа, а про себя подумала – интересно, мы доберемся до Лизарда до темноты или нет.

В конце концов автобус проехал пробку, которая возникла вовсе не из-за ремонта дороги; просто водители притормаживали, чтобы поглазеть на развалины. Вскоре миновали Уилтшир, затем за окном промелькнул Дорсетский всадник – меловой геоглиф, выложенный на склоне холма. К обеду добрались до Сомерсета. Биотуалет в автобусе давно сломался, так что в Корнуолле все вздохнули с искренним облегчением. Как только мы пересекли границу графства, то здесь, то там стали встречаться торчащие из-под земли шахты заброшенных рудников и черные флаги округа с белым крестом. Море давило со всех сторон. Англия сузилась до размеров полуострова. Во мне зрело приятное чувство – я знала, что в самой южной точке страны меня ждет Кит.

Мы встречались почти полгода. Еще не медовый месяц, но уже полное взаимопроникновение. Выпускные экзамены оказались под угрозой, но хорошо, что Кит всегда отличался усердием и отличной памятью, а мне повезло с билетом и со своевременной поставкой амфетамина. Кит утверждает, это была любовь с первого взгляда; я считаю, что мы полюбили друг друга спустя двенадцать часов после встречи. Мы договорились хоть в чем-то отличаться.

Вместе с Лин мы учились на третьем курсе Королевского колледжа в Лондоне. Она начала встречаться со студентом по имени Мак Маккол, который изучал СМИ (на самом деле его звали Джонатан, но даже мама его так не называла). Мне нравился Мак – до определенного момента: он был симпатичным, забавным и щедро делился с нами травой, однако у него было свойство занимать собой все пространство, и я немного досадовала, что наша дружба с Лин из-за этого страдает. Я совсем не жаждала познакомиться с братом-близнецом Мака, который изучал в Оксфорде теоретическую астрофизику. Наверняка они очень разные, решила я, и оказалась абсолютно права. Если Мак являет собой воплощение классического экстраверта – он черпает энергию от людей и любит многочисленные сборища, то Кит – типичный интроверт. Он устает от разговоров, его вдохновляют идеи.

Нас сплотило затмение. В юности я хваталась за любой повод выделиться из толпы и уйти от массовой культуры, которую презирала. Я любила мрачные клубы и современные рок-группы, о которых мало кто слышал, а также встречалась с парнями, обликом напоминавшими Иисуса. Мне казалось, что наблюдать за исчезающей звездой – невероятно круто, какой-то запредельный спецэффект, не доступный ни воображению, ни бюджету любого организатора клубных вечеринок. Когда Лин сказала, что они с Маком придумали, как побывать в Корнуолле и посмотреть затмение, да еще и подзаработать при этом, я без раздумий согласилась.

Мак жил в Кеннингтоне в квартире с низкими потолками и ободранными стенами, раньше принадлежавшей муниципалитету. На полу валялись рулоны тонкой папиросной бумаги, из которой скручивали косяки. Лампочка в зале взорвалась, и комнату освещали свечи в банках из-под джема. Кит, приехавший из Оксфорда на выходные, сидел в углу; лицо прикрывала светло-рыжая челка, руки он прятал в рукава черного шерстяного свитера. Он казался бледной копией Мака.

– Возлюбленные братья и сестры, – начал Мак, вертя в руках комок гашиша и зажигалку (разговаривать и забивать косяк у него получалось так же естественно, как у других разговаривать и моргать), – мы собрались здесь, дабы решить, как нам поехать на фестиваль, при этом не сильно потратиться. Я проверил – больше всего можно накрутить на горячих напитках, чай-кофе, все дела. Будем подменять друг друга и отлично заработаем.

Для самопровозглашенного анархиста у Мака была неплохая предпринимательская жилка. Он носил футболки с логотипом правозащитников «Amnesty» и проповедовал мир и любовь до тех пор, пока с ним соглашались. Здороваясь, он поднимал два пальца вверх – «пис, сестра», – но ни на секунду не задумывался, врубая техно на всю громкость, о том, что соседи не смогут заснуть.

– Отлично, – пробормотал он, поджигая трубку. На секунду огонек пламени выхватил из темноты лицо Кита – прямые, как стрелы, брови, острый нос, твердая линия рта. – В той части страны в это время проходит с десяток фестивалей. Они пока на стадии планирования, но я собрал всю информацию, что только мог, чтобы решить, какой из них лучше всего подходит для затмения.

Меня позабавила его напыщенная речь, я попыталась поймать взгляд Лин, однако она смотрела на Мака с немым обожанием. Я почувствовала себя лишней – ужасное чувство.

– Самый большой фестиваль в честь затмения устраивают в Турции, – продолжал Мак, – но нам это не по карману. Да и вообще, разве часто выпадает возможность взглянуть на затмение, стоя на родной земле?

– Меньше чем раз в жизни, – подал из угла голос Кит. У него был выговор образованного уроженца близлежащих к Лондону графств, он не растягивал слова, имитируя пролетарский акцент, как делал Мак. – Последнее затмение в наших краях наблюдалось в 1927-м, а следующее, по прикидкам, будет в 2090-м. Между 1724-м и 1925-м здесь не было вообще ни одного полного затмения.

– Ладно, человек дождя. – Мак вновь уткнулся в свой список. Три фестиваля он вычеркнул сразу – мол, музыка «слишком попсовая», следом еще один – со «слишком хищным» спонсором. Лин, которая проверяла фестивали по числу предполагаемых участников, вычеркнула еще одно небольшое мероприятие, где нам едва ли удалось бы что-то заработать. В итоге осталось два – в Северном Девоне и на мысе Лизард в Корнуолле.

– Без разницы, какой выбрать, – сказала Лин.

– Ты как считаешь, братишка? – спросил Мак.

Кит рывком встал. «Он выше меня», – подумала я. Мой рост – метр семьдесят пять, и я воспринимаю как потенциальных ухажеров лишь тех, кто выше. Кит достал из фанерного книжного шкафа кипу распечаток.

– Дело в том, что в Корнуолле, да и на всем Западном побережье изменчивый климат. Стоит отъехать на милю – погода совсем другая. Я вывел среднее арифметическое по солнцу и осадкам для каждого фестиваля и построил график. По моим расчетам, в этом месте шансов увидеть солнце больше всего.

Он развернул потрепанную карту Корнуолла и показал на полуостров Лизард.

– Значит, поедем на Лизард, – подытожил Мак, и улыбка Кита из неуверенной превратилась в ослепительную. – Думаю, это надо отметить.

Мы отпраздновали принятое решение, передавая по кругу бутылку «Джека Дэниэлса», Мак взял на себя роль диджея, а Кит все перебирал свои бумажки. Я привыкла к публичным проявлениям чувств между Лин и Маком. Думала, что Кит тоже, но, когда они начали целоваться, сидя на диване, он жутко смутился, покраснел и не знал, куда деть глаза – на меня он смотреть избегал. Спустя пару минут он ушел в кухню. Я громко кашлянула.

– Прошу прощения. – Мак одернул футболку. – Пожалуй, мы переместимся в соседнюю комнату.

– А как я доберусь домой?

Уже стемнело, и до нашей квартирки в Стоквелле добираться предстояло далеко, а последний автобус уже ушел. Я не так много выпила, чтобы отважиться на прогулку, а взять такси в то время мне бы и в голову не пришло.

– Кит тебя проводит. – Лин, пошатнувшись, поднялась. Мак уже успел расстегнуть ей бюстгальтер. Она подмигнула мне: – Не вздумай с ним переспать. А то в Корнуолле все станет слишком сложно.

Если бы я уже не думала об этом, то точно бы призадумалась, чтобы ей насолить.

Кит вернулся в свой угол и сел там, скрестив ноги. Он слушал музыку, постукивая пальцами в такт.

– Здорово, что ты построил все эти схемы, – сказала я, чтобы не сидеть молча. – Очень предусмотрительно.

– Простая математика. – Он пожал плечами, но барабанить пальцами перестал.

– Мне математика всегда давалась с трудом. Как-то раз на уроке наша учительница нарисовала на доске все геометрические формы, а потом замерла, приложила руку к сердцу и сказала: «Конечно, самая прекрасная на свете форма – это круг». Я не смогла прочувствовать. Наверное, мне не войти в число посвященных.

Кит слушал, склонив голову, будто мог лучше разгадать меня, глядя наискось.

– Твой рассказ лучше того, что говорят в подобных случаях. Многие гордятся тем, что ни черта не смыслят в математике. Снобизм наоборот. Ни капли уважения. Не знаю, может, это просто защитный механизм, но бесит страшно. Им невдомек, что математика прекрасна. Совсем как эта мелодия. Ты только послушай.

Я попыталась сосредоточиться на музыке, однако кровать в соседней комнате скрипела не в такт.

– Сколько они уже встречаются? Полгода? – Его взгляд уперся в стену, за которой слышались скрипы. – Лишь бы он и в этот раз не напортачил, как обычно.

С меня слетел весь хмель.

– Чего-чего? – Мы с Лин друг за друга горой. – Он что, может ее обидеть?

– Нет, что ты! – Кит неумело включил заднюю. Мак хотя бы обаятельный, а у бедолаги Кита напрочь отсутствовало чувство такта. – Я не о том. Просто у него не очень выходит. С вами. С девчонками. С женщинами. Надеюсь, с этой все получится. С Лин.

Он взял бутылку, чтобы глотнуть, но, к его разочарованию, она оказалась пуста.

– Теперь понятно, кто из вас больший идеалист, – пошутила я, чтобы он расслабился.

– Да ну. Это Мак у нас ходит на всякие демонстрации.

– Тебе не кажется, что куда важнее то, каков ты по отношению к близким?

В ответной улыбке Кита сквозили покой и уверенность, которые так отличали его от прочих юнцов с лозунгами на футболках.

– Ну…

Рычание из соседней комнаты, которое издал кто-то из тех двоих, помешало ему закончить.

– Вообще-то, – я повысила голос, тщетно пытаясь заглушить шум, – ты собирался рассказать, как связаны между собой музыка и математика.

Кит уловил намек и сделал музыку погромче. Мелодия ситара вилась поверх ухающего баса.

– Лейбниц сказал, что музыка – разновидность счета, только ум не отдает себе отчета в том, что он считает. Затмение – тоже математика. Самая прекрасная математика на свете.

Я растерялась перед таким напором и страстью и состроила гримасу в надежде, что Кит сочтет ее воодушевленной.

– Смотри, Луна в диаметре в четыре сотни раз меньше Солнца, но находится в четыреста раз ближе к Земле, поэтому выходит, что размер совпадает.

Понять подобные вещи без схемы с картинками я не могу, однако мне не хотелось выглядеть в его глазах тупицей.

– А сколько ты видел затмений? – Я попыталась притянуть разговор если не вплотную к Земле, то ближе к моей орбите, и Кита прорвало. Он рассказал, как они с отцом и братом колесили по обеим Америкам, как побывали в Индии и наблюдали за затмением в компании недоумевающих диких коз, застывших на разрушенной стене древнего храма. Рассказал об Арубе, как они стояли на раскаленном песке, глядя на Венеру с Юпитером, круглые, как «канцелярские кнопки». И звезды, и планеты всегда были отчетливо видны, как будто тоже не хотели пропустить затмение.

– Когда стоишь внизу и смотришь на затмение, не думаешь о науке, все это отпадает.

У него зарозовели щеки – Кит снова оседлал любимого научно-технического конька. Он поведал об этапах затмения, об огненном кольце, которое называется короной, что появляется вокруг солнца, о том, как затмение, случившееся в 1919 году, подтвердило эйнштейновскую теорию относительности – ученый предсказал, на какую величину отклоняется свет от далекой звезды при прохождении через сильное гравитационное поле, окружающее Солнце. Кит воодушевился, и его лицо стало другим, в глазах сквозила тихая грусть, вызванная воспоминаниями. Я попыталась представить Мака, рассуждающего столько времени на какую-нибудь отвлеченную тему, а не о себе самом, и усмехнулась.

– Я надоел?

– Что ты!

– Мак говорит, я сильно завяз во всем этом. Расскажи лучше о себе. Ты учишься вместе с Лин? А что собираешься делать, когда закончишь?

Я раскрыла грандиозный план – проработаю пару лет в Сити, чтобы заслужить резюме, которое позволит перейти в сферу благотворительности. Я слишком насмотрелась на неловких, но ревностных друзей отца с жестяными банками для мелочи, которые готовы были простоять целый день ради нескольких монет.

– Есть только один способ изменить человеческую жизнь, и это деньги. А если хочешь получить денег, нужно идти туда, где они водятся.

– Как Робин Гуд? Только лес будет из электронных таблиц и биржевых маклеров.

– Что ж, способ неплохой.

Когда свечи почти догорели, мы обменялись историями жизни. Так происходит в молодости, когда все, чем вы можете поделиться, помимо коллекции музыкальных записей и конспектов лекций, – рассказать о людях, с которыми вы росли. Той ночью с Китом все это казалось невероятно важным; вот куда ты вляпался, говорили мы друг другу. Еще не хочется сбежать?

Я узнала, что родители Кита, Адель и Лаклен, всю жизнь прожили в Бедфордшире, только два раза переезжали в дом поменьше: в первый раз, когда Лаклена сократили, а потом – когда он пропил все, что у них осталось. Адель преподавала домоводство в средней школе и ждала, когда умрет муж. Кит сказал, что они сперва звали Лаклена Маккола действующим алкоголиком, а потом безработным. Где-то за два года до того его печень наконец сдалась, но его не включали в список на пересадку, пока он продолжал пить. А он не мог остановиться.

– Мак никогда об этом не рассказывал.

– Он бы и не стал, ты же видишь, что с ним происходит. Ладно я, я пью время от времени, но он на другой стадии. Даже смерть отца его вряд ли удержит.

Губы Кита дрогнули. Тогда я предложила взамен историю о смерти моей мамы.

– Ох, Лора, – сказал он, – мне так жаль. У горя ведь нет срока давности.

На полу между нами вдруг разверзлись две могилы – засыпанная землей и пустая. Долгое время никто из нас не проронил ни слова. Кит сглотнул пару раз, будто готовился произнести речь, и глухо пробубнил в свитер:

– У тебя красивые волосы.

(«У тебя красивые волосы» или нечто подобное – первое, что я слышу из уст большинства людей при знакомстве. Когда я поступила в университет, мои волосы напоминали паклю мышиного цвета длиной до пояса. В отчаянии в первую же ночь вдали от дома я осветлила их в общежитской ванной, превратив в струящийся светлый шелк. С тех пор я только подкрашиваю корни раз в три недели. Складывается впечатление, будто я только и занимаюсь, что собственной внешностью, но это не так – я не крашусь и не слежу за модой. Если у вас есть всего один предмет для гордости, нет ничего зазорного в том, чтобы за ним ухаживать.)

Кит потянулся к пряди, которая словно мерцала в отблесках пламени свечи.

– Я отыскал бы тебя даже в темноте.

По моей щеке скользнула ладонь, и я почувствовала биение его пульса.

В тусклом мерцании свечи у нас случился вялый, принесший одно разочарование секс, согретый лишь слабым теплом, исходящим от обогревателя. Мы оба слишком нервничали, к тому же понимали, сколь много это значит. Январские ночи длинны. К утру мрачное предчувствие рассеялось. Я чувствовала себя обновленной, переписанной набело и уже представить не могла себя с кем-то, кроме него. Мы никогда не заводили этот разговор. Я сама дорисовала связи между историями, рассказанными Китом, придя к выводу, что до меня его любовная жизнь была лишь чередой фальстартов. Если он проделал то же самое – выудил данные из моих коротких, полных недомолвок историй, – то должен был понять: мои предыдущие романы даже близко не подбирались к тому, что произошло между нами. Из его рассказов я заключила, что за пределами семьи на него особо никто не обращал внимания – ну, если не считать преподавателей, которым он сдавал экзамены, – и пожалела тех, кто проглядел его, обманувшись неприметной внешностью. От них ускользнул целый мир. То, что он приоткрыл для меня дверь, – большая удача и повод для гордости. Отныне я несла ответственность за его сердце и каждую ночь молилась о том, чтобы суметь соответствовать тому совершенному образу, который он себе вообразил.

Понятно, что только очень юная девушка может рассуждать таким образом.

Долгожданные три слова были произнесены в постели Кита в Оксфорде ровно в полночь – немного не так, как обычно.

– Лора!

Я проснулась.

– Лора…

– Что? Что случилось? – В темноте я вглядывалась в его лицо, но могла различить только силуэт. Его пальцы сплелись с моими – он словно удерживал меня от побега.

– Прости. Мне не спится. Мне нужно знать… – В его голосе зазвучали слезы. Кит взял меня за руку, и ладони у него были холодны как лед. – Мы. Для тебя это значит то же, что для меня? Если нет, то…

Он дрожал. Про себя я договорила фразу. Если нет, я этого не перенесу. Если нет, скажи сейчас, и разбежимся. Мне хотелось рассмеяться от незатейливой красоты этой минуты, но я знала, сколько мужества ему потребовалось, чтобы это сказать.

– Для меня это значит… то же самое. Клянусь.

Так он сделал мне предложение. На следующий день мы плавно перешли к стадии «когда мы поженимся», к разговорам о будущих детях, о доме, в котором станем жить, когда состаримся, а когда Кит заводил речь о затмениях, которые надо посмотреть через десять, двадцать и тридцать лет, подразумевалось, что я буду стоять рядом с ним и держать его за руку.