Читать книгу Рекрут Великой армии (сборник) - Эркман-Шатриан - Страница 4

Кто не видел славу Наполеона в 1810, 1811 и 1812 годах[1], тот никогда не поймет, какого могущества может достигнуть человек.

Когда император проезжал через Шампань, Лотарингию или Эльзас, все местное население, несмотря пору жатвы и сбор винограда, бросало свои дела и бежало ему навстречу. Народ приходил за восемь-десять лье. Женщины, дети, старики – все спешили добраться до дороги, где проезжал Наполеон, и, вздымая руки, кричали:

– Да здравствует император! Да здравствует император!

Можно было подумать, что это сам Бог. Казалось, что именно он дает жизнь всем живущим, и умри он – весь мир погибнет.

Когда какой-нибудь видавший виды старик осмеливался за стаканом вина говорить о скором падении Наполеона, его считали сумасшедшим. В те времена такого никто не мог себе даже и представить.

С 1804 года я был в ученье у старого часовщика Мельхиора Гульдена, в Пфальцбурге. Я был слабого здоровья, да вдобавок еще прихрамывал. Вот поэтому мать и решила обучить меня какому-нибудь деликатному мастерству. Старый часовщик меня очень любил. Мы жили в большом доме, как раз напротив гостиницы «Красный Бык».

Кто только здесь ни останавливался: и принцы, и посланники, и генералы. Одни приезжали верхом, другие – в колясках, третьи – в каретах. Все они были в обшитых галуном мундирах, с перьями на шляпах и орденами на груди. A по большой дороге целый день мчались курьеры и адъютанты, тащились обозы с порохом, снарядами, громыхали пушки, двигалась кавалерия и инфантерия.

Хозяин гостиницы, Жорж, разбогател лет за пять-шесть. Он обзавелся обширными лугами, виноградниками и несколькими домами. Денег у него куры не клевали. Все эти проезжие возвращались из Германии, Швейцарии, России или Польши не с пустыми руками и непрочь были посорить деньгами в дороге.

В гостинице «Красный Бык» пировали день и ночь. В окна были видны большие столы, покрытые белоснежными скатертями и уставленные серебряными блюдами с рыбой, дичью и разными вкусностями. A на заднем дворе все время слышалось ржанье лошадей, крики почтальонов, раскаты смеха и шум приезжавших и уезжавших экипажей.

Частенько там останавливались и наши бывшие сограждане, некогда занимавшиеся сбором сучьев в лесу или навоза по большим дорогам. Теперь же они стали капитанами, полковниками, а то и генералами.

Старый Мельхиор, нахлобучив черный шелковый колпак на самые уши, надев на нос большие очки в роговой оправе и сжав губы, работал у окна. По временам, особенно когда почтальоны в тяжелых сапогах, коротких куртках и париках ударами бича извещали о прибытии новых приезжих, старик не мог удержаться, чтобы не посмотреть в окно. Он клал на стол свою лупу и пинцет, всматривался в прибывших и иногда восклицал:

– Ба! Да ведь это же сын кровельщика Жакоба и штопальщицы Мари-Анны! Ну, или бочара Франца Сепеля… Ха! Повезло ему! Теперь он офицер, да еще вдобавок барон.

Каждый месяц приходили вести о новых и новых бедах. В соборе служили молебен, a из пушки около арсенала стреляли двадцать один раз. В следующие дни все семьи с тревогой ждали писем. О первой полученной весточке скоро знал весь город. Все бежали узнавать, не упоминается ли в послании и об их Жаке или Клоде. Если в письме сообщалось о повышении, этому верили, если о смерти – никогда. Старики продолжали ждать своего сына и со слезами говорили:

– Может быть, наш мальчик попал в плен. Когда заключат мир, он вернется. Ведь про многих писали, что они убиты, a они после возвращались…

Но, увы, о мире не было слышно. Кончалась одна война, начиналась другая.

Через город часто проходили полки. Солдаты, покрытые пылью или грязью, шли быстрым шагом с ранцами за спиной и свободно болтающимися ружьями на плече. Дядюшка Мельхиор, наблюдая за ними, спрашивал меня:

– Как ты думаешь, Жозеф, сколько их прошло тут после 1804 года[2]?

– Не знаю, дядя Гульден. Думаю, не меньше четырех- или пятисот тысяч…

– Да… не меньше! A сколько из них вернулось обратно?

Я понимал, куда он клонит, и отвечал ему:

– Может быть, они возвращаются другой дорогой, через Майнц… Наверное, так!

Старик качал головой и говорил:

– Те, кто не вернулся этой дорогой, умерли. Если Бог не сжалится над нами, то погибнут еще сотни и сотни тысяч, потому что наш император любит только войну. Ради славы он пролил уже больше крови, чем наша великая революция, боровшаяся за права человека.

Мы снова принимались за работу. Замечания дядюшки Мельхиора наводили на тревожные размышления. Я боялся, как бы и меня не забрали в солдаты. Правда, я немного хромал на левую ногу, но сколько подобных мне попали на призыв! От этих дум я становился печальным.