Читать книгу Поэты – островитяне. И жизнь до предела сжата - Эрлинде - Страница 2

Поэты – островитяне.

А мир остальной – не с нами,

Он весь на материке.

Поэт окружён морями,

Дождями и облаками,

А мир остальной – не с нами,

Он где-то невдалеке.

Поэт в этом мире – просто

Свой не покидает остров,

Всё делает второпях.

Поэт – не обычный житель,

Вы, люди, уж нас простите, —

В реальности мы – в гостях.

Нам нужно чуть-чуть покоя,

До нас не достать рукою,

И кто-то всегда расстроен,

Что мы в облаках парим.

Но нас не вините – просто

От люльки и до погоста

Нам нужен наш тайный остров

И синь глубины над ним.

От тех, кто тобой прельщён —

Туда, где царит мгновенье,

Лети, лети, махаон,

Лови, лови вдохновенье!

Твоя красота нужна.

Сверкни беспамятной долькой

Глубин, не знающих дна,

Былинкой, нежной и стойкой!

Две брызги – крылья твои,

Вот-вот и они устанут,

Замрут на ложе земли

И пятнышком светлым станут.

Две песни – хрустальный стон,

И жизнь до предела сжата-

Люби, люби, махаон,

Мистический код заката!

Закат для того горит,

Чтоб быть твоим крыльям – фоном,

Ручей для того журчит,

Чтоб льнуть к твоей песне – звоном,

И шёлк на крыльях твоих

Пылает нездешним цветом,

И ветер давно утих,

Чтоб вспомнить потом об этом…

Страданье разносится ветром,

Сгущается тучами горя,

Пронзает, как иглами, недра,

Сочится туманом из моря…

От этих туманов, не виден

Архангелом и Серафимом,

Страданием воздух пропитан,

Спрессованным и неделимым…

О, как же Россия привыкла

Вот к этим тяжёлым рассветам,

О, как же привычно приникла

К крестам, не дающим ответа!

А тысячелетия боли

Болят и болят, не стихая,

Ни счастьем, ни раем, ни волей

Уже никого не прельщая.

Хочу, едва дождавшись ночи,

Сгореть, – что недоступно, впрочем,

        Для тех наук,

Где каждый куб красив и точен,

        И каждый круг.

И где цилиндром сердце сжато,

И где не скрыться от квадратов,

Где настигают виноватых

        Насмешки их.

Над чертежами не заплачешь,

И эти мысли так упрячешь,

Чтоб не рассыпались при встрече

        Углов тупых.

Хочу, едва дождавшись ночи,

Сгореть. Но тот квадрат не хочет,

        Что кубом стал.

А куб – ведь это просто клетка,

Не строй иллюзий больше, детка,

        Таков финал.

За попыткой попытка проносятся дни.

Жизнь моя – не дела, а попытки одни,

Да и тех непригляден итог.

Наше время для душ – как Ходынка для тел:

Задохнётся в нём тот, кто соседа жалел,

Кто толкаться и драться не мог.

Я с укором шепчу: «Исцелися, врачу».

Кто судья, перед кем оправдаться хочу,

Обнаружив бессилье своё?

Если совесть – не много ль берёт на себя,

Лучше ль жить, до презренья себя невзлюбя,

Чем строкой успокоить её?..

Окраины взвесь, из нелепых забот,

Окраины соль у меня на роду

Написана, – пасмурный круговорот,

Любовь отвергающий, как ерунду:

Так мудрость его отрицает полёт,

Как пасмурность сводит на нет красоту.

Окраины брод, неухоженность, грязь,

Идея исчезнуть в снесённых домах,

Возможность иссякнуть, замолкнуть, пропасть,

В сугробе утихнуть и вытечь в ручьях —

Из этого века. В другой перетечь,

В другой пересесть животворный вагон,

Несущийся к месту нечаянных встреч,

Хранящий безбрежность до лучших времён.

Окраины дрозд, опалённый птенец,

Сквозь рёбра прорвался и сел на забор, —

Он знать не желает, что это конец,

И в горле его лишь восторг – не укор.

Окраины дрозд не поёт ерунды,

Обуглились крылышки – это не блажь!

Окраины волхв, подтверди, что и ты

Ожог не излечишь и смолкнуть не дашь!

Ах, эти строчки, как капли,

Молча ползут по щекам.

Надо закончить, не так ли,

Их невесёлый канкан?

Их непонятный источник —

Ах! – далеко, далеко.

Их узнаваемый росчерк

Скрыть нелегко, нелегко.

Станет с годами виднее

Их сокровенная суть.

Но и тогда – не посмеют

Правде в глаза заглянуть.

Лишь до скончания века

Будет тревожить меня

В этих рифмованных реках

Тема дождя и огня.

Сквозь белое небо тянутся долго ко мне облака.

Что показать им? Тёмное озеро, сонные берега?

Выкрик сороки, вой заскучавшей собаки вдали?

Что показать им – бледные руки мои?

Руки, чертящие странные знаки на белой бумаге.

Наше жилище и лес, мост и овраги…

Веки, которые просят покоя – и я их прикрою.

Пусть облака, как вагоны, плывут над головою…

Веру теряя, одни лишь гризайли рисуя,

В блёклом, бесцветном, томительном мире живу я.

Не поеду никуда.

Встрече вряд ли буду рада.

Поезд, люди, города, —

Не пройдёт теперь, не надо.

То, что мучило и жгло,

Выходить на свет не хочет,

В пробужденьи видит зло

И безумие пророчит.

Чтоб использовать привык

От безумья до могилы

Неизученный язык

Ненадёжной дикой силы,

Говорил чтоб о судьбе —

Неуслышанным остался,

И в растерянной толпе

По молчанью узнавался.

Не приеду, не приду.

Скорбь придумана не нами.

Бинтовать свою беду

Буду тонкими руками…

В июнь, на праздник света,

К прохладе рос и трав,

К нежнейшим ласкам лета

Я вырвусь, сеть прорвав.

Я совершу кощунство:

Не дам себя поймать

И в сладкие безумства

Опять запеленать.

И вспомню вновь, быть может,

Что не было – и нет,

Что душу растревожил

Лишь бледный силуэт.

Лишь зимний день надсадный

И то, что быть могло,

И взгляд тревожно-жадный

Сквозь мутное стекло.

Навстречу маякам – хотя не знаем, где ответ.

Навстречу маякам – недоуменно смотрят вслед.

Навстречу маякам – и руки тянутся к воде.

Навстречу маякам – и не найдёшь вины нигде.

Из влажного тумана вновь рождается вода,

А ночью, в тишине, за борт бросаются года.

Никак не разглядеть нам, что над зябкой белизной

Опять рассвет раскинулся горячей бахромой.

Никак не догадаться нам, что, споря с глубиной,

Из Ладоги уйти придётся медленной Невой.

Навстречу маякам – когда за Свирью снова ширь.

Навстречу маякам – поторопись, не медли, Свирь!

Навстречу маякам. Грустят дома на берегу.

Качни свои глаза и вылей в Свирь свою тоску!

Я щепочку от пристани сожму в своих руках.

Огни, наверно, выстыли на наших маяках.

Проходят острова, бросая листья на корму…

Навстречу маякам – и не ответить, почему…

Когда, устав от слов, без устали придётся

Глядеть в кошмары снов, не погасив огня,

По улицам пустым стрелою пронесётся

Мой чёрный спаниель, чтоб разбудить меня.

Качнувшись на губах и незаметно тая,

Становится добрей бессонница моя,

И я, открыв глаза, внезапно понимаю,

Как весело вернуться в радость бытия.

Ах, этот звонкий пёс, не знающий коварства,

То падающий вниз, то уходящий ввысь,

Сегодня он – моё последнее лекарство,

Сошедшему с ума дарующее жизнь.

Сегодня знает он: я тот больной, который

Впервые вышел в сад, от слабости дрожа,

Оставив жаркий бред, ночные разговоры

И тайную любовь на кончике ножа.

Итак, отныне я – твой благодарный зритель,

Пусть заживает струп упрямо сжатых губ,

Мой чёрный спаниель, весёлый победитель,

Осеннюю хандру таскающий за чуб!

Целый день я гнала её прочь.

День к концу подходил, а потом

Говорила со мною всю ночь

Травести с безмятежным лицом.

Мне заснуть не давала она,

Мной довольна была и добра.

И, как в прежние ночи без сна,

Мне хотелось дожить до утра.

Этот призрак лохмат был и мал,

Он на спинке кровати сидел

Битый час, и ногами болтал:

Непонятно, чего он хотел.

Он, должно быть, не верил совсем

В безысходность и тяжесть любви:

Запрещённых касался он тем

И острил: «Позвони, позови!»

До утра я играла с тоской,

И писала о ней, и о том,

Как всю ночь говорила со мной

Травести с безмятежным лицом.

Кто этот призрак, пыльный и седой?

В стихах он поселился на постой

И подступает ночью к изголовью…

Он шепчет долго странные слова…

Но я жива ещё, ещё жива,

Я лист беру и вывожу: «…с любовью».

Я лист беру, он чист, как первый снег,

И вывожу: «Я зверь и человек,

Я тьма и свет, я радость и тоска,

Я над письмом дрожащая рука,

Я безнадёжность слова на листке,

Конверта и картинки в уголке:

На ней игрушки, ель, и горяча

Меж двух бокалов красная свеча».

Безотчётность, безбрежность —

И мольба, и заслуга,

Августейшая Нежность —

И сестра, и подруга.

Так она одевает:

Лепестками из мая.

Так она согревает:

Как застывшего Кая.

Так она обнимает:

Невесомо и быстро.

Так она почитает:

Как ночного магистра.

И легка, неизбывна

Дань шальному союзу

От рассветного гимна

До вечернего блюза.

Завербует мятежным,

Заразит безголовым,

И нежнейшим из нежных

Назовёт тебя словом.

Ты, стеариновый замок, приснившийся

В душную ночь, на ветру оплывающий,

Ярче гори! Ты, во тьме проявившийся,

Как на картине, туристов пугающей,

Вечный фитиль! Вызывающе светится

Окнами в ночь, полыхающе гордыми,

Замок-свеча. Где секунды отметятся

Нищими старцами, важными лордами.

Я не хочу оставаться за стенками

Жизни-тюрьмы. Но иное строение

Строится в сердце лепными кваренгами —

Столбик доверия, кубик сомнения…

Вскочат секунды смешные и странные,

Молча остынут чарующе-близкие.

Только бы сжаться в квадраты сезаннами!

Только бы в красках взметнуться матиссами! —

Нет, на картине, о будущем знающей,

В блёклых мазках стеарина —

Зал, где художник, шедевры сжигающий,

Жалко поник у камина…

Всё таинство бессмертья раскололось

Одним лицом, летящим в вышине.

Не твой ли это нежный, милый голос

Мне повторяет, словно в полусне:

«Пускай туманы падают на тропы,

Пускай в кольцо свиваются ужи,

Пойдём наверх! Чтоб всё узнать, и чтобы

Увидеть, как вершины хороши!»

Пойти с тобой! Из суетности дымной

Уйти с тобой, сомненья истребя,

Как просто! И со смелостью наивной

Я отвечаю, глядя на тебя:

«Пускай мы только шаг вперёд ступили,

Пускай не знаем, где конец тропы, —

Пойдём наверх! Ведь хуже, чем в могиле,

Кольцом свиваться под ногой судьбы!»

Там, где хмель перепутался с веткой еловой,

Где не жжётся свеча и горит, не сгорая,

Бесконечным маршрутом от слова до слова

Ты спешишь, оступаясь, и снова вставая.

Не грусти обо мне, ты когда-нибудь тоже

Обернёшься – и встретишься взглядом с тревогой.

Задержись над свечой, мой случайный прохожий,

Пусть она и не в силах светить над дорогой…

Я б дала тебе краешек лета, и чтобы

Океан, как котёнок, мурлыкал с тобою,

И ещё – не искать незнакомые тропы,

А бежать босиком к золотому прибою.

Над бумажной свечой, на меня непохожей,

Ты надолго замрёшь, подавляя сомненья.

Не жалей ни о чём, мой случайный прохожий,

Это хмель – и хмельное его дуновенье…

Я чертила стрелой, прилетевшей ко мне,

На земле кружевную канву,

Я бросала стрелу – прозвенев в вышине,

Возвращалась она на траву.

Я играла, не зная предмета сего,

Не сумев разгадать и понять —

Для того ли она так звенит, для того,

Чтобы с ней так беспечно играть?

Я играла с пронзающей сердце стрелой,

Но петляла она между строк —

То, что было вначале весёлой игрой,

Превратилось в несносный урок.

И сегодня, вставляя её в тетиву,

Я кричу: для того ли сейчас

Я безжалостно брошу её в синеву,

Чтобы утренний свет не погас?

Для того ли она? Не скажу, промолчу,

Не прольётся ответ из-под век.

А урок, а жестокий урок заучу

Не на день, не на год, а навек.

Объявляю судьбе забастовку.

Надоела игра в мышеловку,

В чём её непонятная цель?

Надоело голодным мышонком

Пробираться к приманке в потёмках

И дрожать, что захлопнется дверь.

Если ж нету судьбы – объявляю

Забастовку и аду, и раю,

Силам тем, что со мною играют, —

Я устала, как раненый зверь.

Качай меня осиной и облаком венчай,

Как ночью воробьиной, качай меня, качай,

Пока не рухнет сердце от грома и огня,

Качай ольхой, берёзой, меня, качай меня…

Забыться, или просто – забыть или простить,

Добраться до вершины – и снова в корне жить,

Раскрыться – и закрыться молчанием ольхи,

Грешить – и волчьим воем покрыть свои грехи.

Сокровище во мраке запутанных волос —

Седая прядь, и бездна всего, что не сбылось, —

Позволь же мне прижаться к излучине ствола,

Ресницами закрывшись от жгучего тепла!

Родства не будем прятать – я и жена, и дочь, —

Не слишком ли беззвёздна над Петербургом ночь?

Твои ветвисты руки и ветрены уста,