Читать книгу Когито Нон Эрго - Эрнест Айворович Зариньш - Страница 12

Металлический лязг открывающегося замка заставил меня насторожиться.

Однако человек, который мне открыл не вызывал каких-то особенных подозрений. Про таких на деревне говорят «пропойца». Одутловатое лицо, засаленная майка, которую в своё время так и прозвали-алкоголичка, спортивные штаны из которых откровенно виднелись синие трусы семейки, коричневые тапки. Мужчина недовольно мялся на пороге, потирая ладонью свою трёхдневную щетину.

Дисгармонией казались в его облике только золотые цепочки с полпальца шириной, коих у него имелось в наличии не менее четырёх.

Подняв на меня свои красные глаза, он ленно произнёс тем самым голосом, который все успели изучить в девяностых:

– Чего хотел?

Я попытался прикинуть, как бы мне не вывести его на эмоции, что в моем положении было бы откровенно глупо. Но в то же время я понял, что внятно объяснить цель своего визита, наверное, не смогу.

Поэтому я решил схитрить. Довольно невинное занятие, когда перед тобой стоит амбал, как будто-бы только что прямиком вернувшийся на машине времени из девяностых. Красное, пропитое лицо, заспанные глаза.

Внезапно и совершенно неожиданно он достал из-за спины вторую руку, на моё счастье там был отнюдь не добытый на складах шпалер со спиленным номером, частый гость сериальных детективов, а пучок какой-то зелени, который тот стал прямо на моих глазах жадно и беспардонно пережёвывать своими чернеющими зубами.

– Я пришёл осведомиться о судьбе Глафирьи Артемьевой. Я представляю общество Память Народная.

– Документ есть? – ощерился амбал, заставляя меня судорожно в уме перебирать варианты ответа.

– У нас есть только значки, документы есть у организаторов, можете поинтересоваться в справочнике… – Я надеялся, что мордоворот не станет копаться в тоннах макулатуры, обычно лежащей мёртвым грузом на нижней полке под телефоном.

Амбал махнул рукой, и сухо сказал:

– Пошли… Телефон все равно не работает, что мне толку от справочника.

Я последовал за ним. В доме было убрано, но обстановка казалась крайне бедной. Комнаты, по которым я шагал могли бы вполне стать экспонатами в музее «Так было в пятидесятых».

Серые скатерти без узоров, но с окантовкой, пошарпанные табуретки, в углу виднелась тёмная прокопчённая иконка.

Амбал пододвинул к себе табурет и сел напротив меня.

Пламя свечи то затухало, то снова выхватывало из темноты скромное комнатное убранство.

Немного раздражённый темнотой, я спросил:

– У вас электричества что ли нет?

– Ага, -ответил краснолицый тип, и как-то по-детски пожаловался, -три дня уже как нету. Я вон телек хотел сегодня посмотреть. Сегодня Антажи играет, а я за неё болею с детства. Черт побери!

Амбал сплюнул в угол комнаты, и потёр пальцем переносицу. Видимо таким образом он выражал свои переживания.

– А вы не переживайте, я сейчас камин затоплю, – как-то излишне озаботившись произнёс хозяин, и мне стало даже как-то не по себе.

Мало того, что отвлекаю хозяина, так ещё и огонь из-за меня придётся разводить.

Я подвинул свою табуретку, пока амбал копошился у печки, пока, насвистывая неспешно принёс из-за дома дрова, пока комкал старые Известия, которые предназначались для розжига.

Когда разгорелся огонь, в комнате стало теплее, а наступающий вечер стал ещё загадочнее.

Амбал представился Станиславом Коротовским, но сразу же попросил называть его Стасом. Я представился Рэмом, не знаю, почему это имя всплыло у меня в мозгу, да это было и не важно. Уверенность, что я больше никогда не увижу этого типа, давала мне большую свободу действий.

Я решил поскорее разрубить гордиев узел и когда парень снова уселся за стол, прямо спросил его про Глафирью:

– А где хозяйка то ваша?

– Вы про кого? – удивлённо уставился на меня детина.

– Ну про того, про кого и спрашивал раньше, про Глафирью.

– Аааа, – амбал немного даже поморщился от смущения, – Глафа, она у нас устроилась надомницей.

– Это как? Как это «надомница»? – переспросил я, с одной стороны поразившись такой излишней фамильярностью по отношению к Артемьевой, а с другой даже не вспомнив такого слова – надомница.

– В своё время у нас жил один учёный, он с моим отцом был… ну вроде как коллеги они были, а потом тот учёный уехал, а через некоторое время появилась Глафа, говорят, она где-то здесь в округе в своё время жила, вот вернулась, а дома нету. После войны всякое бывало.

– Кто говорит? – оживился я.

– Ну, я помню, ещё отец рассказывал, что знал Глафу до войны, а с мужем её они даже на охоту в своё время ходили. Знатный тот охотник был, говорят мог часами за каждым бугорком из засады своей следить, а зайцев стрелял так, что бывало придёшь домой, а тушки по всему двору развешаны.

– А потом что приключилось?

– Приехали они как-то, муж её потом быстро уехал, а Глафа осталась. Устроилась у нас молочницей, а в свободное время меня воспитывала. Некоторое время… -добавил амбал, подставляя пепельницу, и затягиваясь сигаретой

– Вы, я так понимаю из города?

– Ну, – замялся в очередной раз, краснея, парнишка, – вообще-то я на местной станции проходчиком работаю, правда платят гроши, да и ездить далековато, но другой —то работы здесь нет…

Я окинул затхлую лачугу взглядом, и глаза сразу выцепили почти новую кожаную куртку, как у рокеров, такую на молодёжном сленге называют «косухой».

Я подумал про себя, что такую вещицу на свои кровные небогатый паренёк-обходчик позволить себе уж никак не может, но естественно вида при этом не подал.

– Ну а в город я наведываюсь часто, по правде говоря я тут радиоэлектроникой занялся, для схем детали на барахолке покупаю. По четвергам я в город езжу, в пятницу вечером возвращаюсь. Бывает, что и во вторник кое-чего хорошее находится, когда продавцы новую партию получают.

Тут уже мои сомнения обрели абсолютно отчётливые очертания, потому как мой приёмный отец был завзятый сторонник создания всяческой техники своими руками, и я помню, что его стол всегда был просто испещрён прожжёнными чёрными следами от паяльника, а на столике, за которым я сидел, как и на маленьком столике в предбаннике, я заметил всего лишь несколько выжженных полосок, которые могли свидетельствовать как об увлечении хозяина радиоэлектроникой, так и пристрастии оного к табаку.

Впрочем, полоски были старые, и в любом случае не свидетельствовали о постоянном использовании стола для подобных нужд. Да и сам вид хозяина в помятых трениках на первый взгляд никоим образом не напоминал мне образ радиолюбителя-одиночки.

В углу, между тем я смог разглядеть кучу непонятных приборов, впрочем, пыль, осевшая на них плотным слоем, указывала на то, что к ним долгое время не прикасались.

Я решил не выказывать пока своего замешательства, просто продолжил беседу.

– Вы говорите, что не видели больше её мужа. Но вы знаете, кто он, чем занимался?

– В основном я знаю лишь то, что рассказывала мне Глафа. Говорила, что он занят какой-то своей бредовой идеей, а про свою семью забыл. Вот и тогда, когда он последний раз навестил нас, они долго гуляли, сначала у нас в садике, а потом у обрыва, и даже мне, через стенку, были слышны их гневные реплики и оскорбления. Мать, правда, увела меня тогда в детский садик, а вечером, когда я вернулся домой его уже не было.

– А что за идея такая? Вы что-то слышали?

– Да нет… -замялся парень и начал поглаживать свою лысую голову ладонью, которая больше напоминала лапу.

– Родители рассказывали, что это что-то связанное с тонкими мирами, со временем… В общем-то я так понял, что он им толком не рассказывал. Это и понятно, тогда все учёные были под колпаком у КГБ и давали подписку.

Я в этот момент понял, что амбал не особо разбирается в квантовых явлениях, да и собственно физику он изучал максимум по программе школьного образования, не больше.

И тут я заметил небольшую деталь, которую не заметил ранее.

На стене около камина я заметил небольшую цепочку коричневых пятнышек. Почти незаметные и отчасти замытые пятнышки на отбелённой поверхности каминных изразцов увеличивались в размере, следуя по направлению к полу.

Я быстро перевёл взгляд на собеседника, а тот продолжал:

– …Мы с Глафой никогда не ссорились, но пообщаться на тему её мужа нам не удалось. Лишь один раз в год в апреле она обычно одевала чёрный платочек, и отпрашивалась у нас на день. Мать моя, её кстати Софьей звали, говорила, что она собирала в такие дни свой коричневый портфель, который часто носила с собой, и уезжала на автобусе в город.

– А в каком году это было?

– Ну где-то в шестьдесят третьем-шестьдесят четвёртом, точнее не припомню.

– Спасибо, я постараюсь найти ещё информацию о вашей постоялице в городе, а пока для полноты ощущений, прошу провести меня по вашему садику.

– Конечно же… – заторопился визави, поспешно убирая чашки, и стараясь как можно больше закрыть собой стенку, на которой виднелись запёкшиеся пятна. По этому его поведению, я уже примерно представлял, что это могут быть за пятна.

И именно поэтому я стремился как можно быстрее покинуть этот дом. Благо меня сопровождали, поэтому неприятностей от амбала можно было не ожидать.

Мы вышли на террасу, на дороге, около своей машины стоял мой шофёр, судя по красному огоньку, который был отчётливо виден на фоне вечерней темноты, прошли мимо него, рассекая ногами заросли травы, которая местами была нам по пояс, и внезапно оказались на лужайке, посередине чернели угли от костерка, на другой стороне росли несколько старых яблонь. Чуть левее было обустроено нечто вроде коптильни, бугорок земли, с врытой прямо в землю жестяной дверцей, в таких обычно коптят рыбу.

Я последний раз бросил взгляд на неказистый домик и услышал робкое шофёрское:

– Ну что, поехали, начальник?

Я обернулся, и увидел робкие, какие-то по-ребячески взволнованные глаза этого труженика колёс, обычного русского увальня, в модной майке босс и кроссовках, которые резко контрастировали с его коричневой замшевой курткой.

– Поехали, махнул я рукой, и отправился по шуршащей под ногами гальке к открытой дверце машины.

Когда я приехал на вокзал, мой шофёр, попрощавшись со мной, обнажил свои ужасные зубы, изображая улыбку, и тихо произнёс:

– Будь осторожен…

Но мне же закон не писан. Я, уже привыкший ко всяческим неожиданностям, вытащил из салона сумку, повесил её через плечо, и уставшей походкой свернул на стоянку, где стояли нелегальные таксисты. Те переминались с ноги на ногу и поглядывали в сторону вокзала, было видно, что эти суровые парни замёрзли, и уже посматривали в сторону своих рабочих лошадок, с целью удалиться в сторону домашнего очага.

Завидев меня, они увидели во мне шанс завершить свою рабочую смену, поэтому изначально каждый дёрнулся в мою сторону, но тут рослый седовласый кавказец с перстнем на руке, в кожаном истёртом пиджачке отодвинул собратьев в сторону, и те отступили.

Подойдя ко мне немного пошаркивающей походкой, он опустил свою огромную лапу мне на плечо, и воззрившись своими тёмными орлиными глазами на меня и сочувственным тоном произнёс:

– Поздно уже, злачных заведений тут по близости нет, где можно было бы до утра перекантоваться, а вот до гостиницы я тебя докинуть могу.

И добавил, улыбаясь, вечное шофёрское.

– Недорого, обещаю.

Пока я, разминал свои замерзшие конечности, располагая своё тело на таких непривычных для меня кожаных сидениях шофёр сидел несколько минут, практически не обращая на меня внимания. Я ещё, помню, удивился, откуда у обычного таксиста кожаный салон. Он вглядывался в плоский экран своего смартфона, как будто бы ждал от кого-то ответа.

Наконец, он захлопнул кожаную крышечку, и немного крякнув потянулся к ключам, торчащим из гнезда зажигания.

Я смотрел, как за окном сгущалась вечерняя мгла, машина заревела, дёрнулась вперёд, потом приостановилась.

– Опять эта проклятая система сигнализации барахлит… её же дивизию, – выругался кавказец

– Давно просил брата расковырять эту колымагу, все времени у него нет.

Я улыбнулся, представив, чем занимается в основное время «брат» этого героя гор. Наверняка для него крылья, бампер и колеса ценятся куда дороже чем автомобиль целиком. Но вида я, естественно, не подал, а просто кивнул, обозначая своё сопереживание чужому горю.

– Может подтолкнуть? – поинтересовался я.

– Да, не мешало бы… Но просить об этом моего дорогого гостя. Это уже ни в какие ворота не лезет.

Я махнул рукой, выражая этим жестом мелочность проблемы, и, матерясь про себя, вылез и нагретого салона машины в холодную вечернюю атмосферу, наполненную водной дождевой взвесью.

Под ногами хлюпала вода, но серьёзного дождя не было, в любом случае добраться домой хотелось побыстрее, поэтому я приналёг на покатый кузов машины так сильно, как только мог. В итоге мы проделали немаленький путь, пока колымага наконец стала подавать признаки жизни.

Когда я забрался обратно в салон, шофёр протянул мне руку, и, улыбнувшись, представился

– Раким. Меня тут все правда зовут Клещ, и отнюдь не потому, что я бросаюсь на каждого клиента, просто у меня руки сильные, ну ты, наверное, ощутил, когда со мной здоровался…

Я, ничуть не покривив душой кивнул ему.

Клещ достал из бардачка небольшой китайский термос и налил в одноразовый стаканчик тёмную тягучую жидкость.

Я протянул руки взял стаканчик и начал греть замерзшие ладони.

Шофёр отхлебнул от своей порции и закатил глаза от приятного ощущения.

Я поднёс жидкость к носу, вдохнул, и сразу ощутил целый букет из трав, каких-то неведомых пряностей, душа моя буквально утекла в зелёные горные луга, где мне в своё время, ещё при существовании советской власти удалось побывать. Потом попробовал и сразу поморщился. Слишком терпким был вкус этого странного кофе.

Раким заметил мою реакцию, и улыбнулся.

– Ай-ай… так и думал. Вот вы, городские, не приучены совсем к пряностям, а для нас это сама жизнь. Мне это снадобье лучше алкоголя помогает не заснуть за рулём, алкоголь-то он сморить пытается, а кофе, которое моя Манана готовит наоборот, тонизирует, подбадривает, да и отравиться местным перекусом труднее становится. У нас ведь только природа под рукой, она как жизнь, так и смерть приносит, а жизнь разнообразна. Вот болезни – это тоже жизнь, человек болеет, ощущает себя плохо, но такова его жизнь, и такова жизнь тех бактерий, которые живут внутри его.

А человеку свойственно удалять от себя подобную жизнь, он хочет жить лишь так, как хочет именно он. И в этом ему помогает смерть, смерть, которую он носит под рукой. Перетёртые травки, коричная кора, настойки уксусные.

Так и в человеческом обществе, каждый стремиться лишь подняться вверх на самые высшие ступени своей башни из слоновой кости, вырваться из своей такой хрупкой и недолговечной структуры бытийных склок, вражды, и того, что его окружает, устремиться вверх, в небо, выше своих желаний и грёз, и он уничтожает на своём пути все, что существует как органичная часть его бытия, видя в других свои недостатки, или наоборот, завидуя тем, кто достиг чего-то большего, но не осознает, что там куда он стремиться уже нет свободного выбора, есть только его грёзы о вымышленной новой структуре, до которой его ничтожный разум не может подняться. А ведь человек не зря существует именно в таких, предложенных ему обстоятельствах, и без того, чтобы объединяться, стать частью общего организма, общины, передать собственный опыт практически невозможно. Как и осознать его влияние на мир.

Я, как человек одно время увлекающийся философией, с удовольствием следил за движением мысли этого, безусловно разумного человека.

– Всё-же людям свойственно стремиться к чему-либо новому, к новым нормам, учиться, а не только учить.

– Да, все мы в своё время учимся, а в своё время учим, и не всегда осознаем два этих процесса. Но и учиться и учить можно лишь на основании того мира, который ты осознал, и который тебя окружает.

Я улыбнулся.

– Вы именно в этом видите своё признание, находясь за баранкой, на трассе?

– Возможно и здесь когда-нибудь произойдёт нечто, чему я смогу поспособствовать, или же наоборот противостоять. Возможно здесь, за баранкой мне удастся подать руку помощи тому, кто в этом нуждается.

В этот раз пришёл момент улыбаться уже ему.

Я решил перевести разговор в другую модальность, и в частности спросить о том, ради чего я решился обратиться к сообществу таксистов.

– Вы знакомы с человеком, с которым я приехал к вокзалу?

– Я скажу прямо, мы наблюдали за вами с того самого момента, как ты вышел из электрички. Не скрою, у нас есть свои люди при прибытии на перроне. Немногие из нас имеют лицензии, при этом встречаются нам разные люди, на нас иногда нападают, с оружием или без, и поэтому мы как своего рода община заботимся о каждом из членов нашей группы.

Так вот, наблюдали мы и тебя, наблюдали и этого самого «таксиста».

Приехал он где-то за полчаса до твоего прибытия, все время оглядывался, на нас смотрел волком, мы, честно признаюсь, подумали, что это один из встречающих, это у нас не редкость, деревенька то далеко от вокзала отстоит, запросто не доберёшься, а автобусы вообще раз в два часа ходят, но, какого же было наше удивление, когда буквально за десять минут до приезда поезда он развернулся и уехал, а позже уже мы заметили, как ты сел в его машину, когда он уже выехал на трассу.

Сказать, что я был поражён этим признанием было ничего не сказать.

«Значит кто-то, озабоченный моими изысканиями следит за мной, причём довольно-таки целенаправленно».

После Раким предложил мне на выбор два гостевых домика у обочины, чтобы перекантоваться до утра, но я всё-таки предпочёл поездку обратно в город, так как на дорогостоящую по моим меркам гостиницу денег уже не хватало.

Раким без всяких разговоров довёз меня почти до самого дома, а я, выбравшись из машины уже в обстановке ночного города, решил прогуляться до дома обходным маршрутом, через дворы, чтобы успеть ещё перекурить на лавочке и подумать.

…Странно, – думал я, – если меня вели с самого начала, то почему не пристукнуть меня где-нибудь в леске, не ударить монтировкой по кумполу, выбив из меня уже навсегда желание изображать из себя усатого сыщика Мегрэ, да и что это за тайна такая, ради которой можно сорваться вслед за неудачным сыщиком и проследовать в этакую тьму-таракань?

Все эти мои размышления только подстёгивали мою неуёмную натуру на то, чтобы продолжать свои расследования. Только теперь я дал себе зарок, что стану умнее и не буду вести себя как подросток на руинах заброшенной многоэтажки, питаемый адреналиновой лихорадкой.