Читать книгу Раффлс, взломщик-любитель (сборник) - У. Хорнунг Эрнест, Эрнест Уильям Хорнунг, Эрнест Хорнунг - Страница 5

Именно в то время в Лондоне только и разговоров было, что об одном человеке, от которого осталось лишь его имя. Рубен Розенталь сделал свое состояние на алмазных копях Южной Африки и приехал домой, чтобы насладиться им в соответствии со своими представлениями. О том, как он приступил к этому занятию, не забудет никто из читателей дешевых вечерних газет, которые взахлеб повествовали о его изначальной бедности и нынешнем мотовстве, разбавляя эти истории любопытными деталями необычайного жилища миллионера на Сент-Джонс-Вуд. Там он держал настоящую свиту из кафров[3], которые буквально являлись его рабами. Оттуда он выезжал, украшенный огромными бриллиантами на сорочке и на пальце в сопровождении боксера-профессионала с ужасающей репутацией. Впрочем, последний ни в коем случае не был самым мерзким элементом среди пестрой публики, окружающей Розенталя. Так утверждала молва, но также этот факт был в достаточной степени установлен полицией, которой как минимум один раз, но пришлось вмешаться в происходящее в этом доме. За упомянутым вмешательством последовали определенные судебные процедуры, с вполне объяснимым жаром и гигантскими заголовками освещенные в ранее упомянутых газетах.

Вот и все, что было известно о Рубене Розентале вплоть до того времени, когда старый Богемский клуб попал в полосу неудач и счел за лучшее организовать большой обед в честь такого богатого представителя ценностей, исповедуемых клубом. Сам я на этом банкете не был, но один из его членов провел туда Раффлса, который той же ночью все мне об этом рассказал.

– Самое необычайное представление из всех, на которых мне только приходилось бывать, – сообщил он мне. – Что касается самого парня… видишь ли, я был готов увидеть что-то абсурдное, но при виде этого типа у меня буквально дух захватило. Начать с того, что у него совершенно потрясающая внешность – больше шести футов росту, грудная клетка что тот бочонок, огромный крючковатый нос и самые рыжие усы и баки, которые только можно себе представить. Он вливал в себя, как пожарная машина, но напился только до того, чтобы произнести совершенно бесценную речь. Я бы и за десять фунтов не отказался от возможности ее услышать и сожалею лишь о том, мой дорогой друг Банни, что там не было тебя.

Я и сам уже начал жалеть себя, потому что никто не назвал бы Раффлса впечатлительным человеком, но я еще никогда не видел его настолько взволнованным. Или он последовал примеру Розенталя? Его появления в моем жилище в полночь лишь для того, чтобы рассказать мне об обеде, на котором он побывал, было достаточно, чтобы у меня зародилось подобное подозрение. Вот только оно шло полностью вразрез с тем, что я знал об А. Дж. Раффлсе.

– Что он сказал? – машинально спросил я, уже догадываясь о существовании более глубинного объяснения этого визита и ломая голову над тем, что бы это могло быть.

– Сказал? – воскликнул Раффлс. – Чего он не сказал! Он хвастал о своем взлете, распинался о своих богатствах, поносил общество за то, что оно принимает его только ради денег и отвергает его из чистой зависти к тому, что он имеет так много. Он с очаровательной небрежностью бросался именами и клялся, что он просто идеальный представитель Старого Света, что бы там ни думали старые богемцы. В доказательство он указал на огромный бриллиант у себя на манишке и мизинец, отягощенный еще одним в точности таким же камнем. Ну кто из наших заплывших жиром принцев способен похвастаться подобной парочкой? Честно говоря, с моей точки зрения, это совершенно изумительные камни с необычным фиолетовым отливом, который наверняка означает кучу денег. Но старый Розенталь божился, что не продал бы эту парочку даже за пятьдесят тысяч фунтов, и желал знать, кто еще разгуливает с двадцатью пятью тысячами фунтов на манишке и еще двадцатью пятью тысячами на мизинце. Такого человека попросту не существует. А если бы и существовал, то не осмелился бы носить подобные сокровища. Но он, Розенталь, смело это делает, и он нам расскажет почему. Никто не успел и глазом моргнуть, как он выхватил огромный револьвер!

– Как, за столом?!

– За столом! Прямо посреди речи! Но это еще были пустяки по сравнению с тем, что он собирался сделать. Он хотел, чтобы мы позволили ему написать свое имя пулями на противоположной стене, чтобы показать нам, почему он не боится разгуливать в этих своих бриллиантах! Этому животному Первису, его боксеру, вышибале, которому он платит, пришлось вмешаться и убедить своего хозяина не делать этого. На несколько мгновений там началась настоящая паника. Один парень громко молился под столом, а официанты бросились врассыпную.

– Что за дикая сцена!

– Достаточно дикая, но я предпочел бы, чтобы они не стали ему мешать. Пусть бы начал палить. Ему так хотелось показать нам, как именно он способен позаботиться о своих фиолетовых бриллиантах. И знаешь, Банни, мне так же сильно хотелось на это посмотреть.

И Раффлс наклонился ко мне со своей ленивой лукавой усмешкой, наконец-то прояснившей для меня скрытый смысл его визита.

– Так значит, ты и сам уже положил глаз на его бриллианты?

Он пожал плечами.

– Я вынужден признать, что это ясно как божий день. Но да, я о них мечтаю! Откровенно говоря, они уже довольно давно не идут у меня из головы. Трудно столько слышать об этом человеке, о его телохранителе и его бриллиантах и не почувствовать, что ты просто обязан попытаться их заполучить. Когда же дело доходит до размахивания револьвером и практически бросания вызова всему миру, эта попытка становится практически неизбежной. Она мне буквально навязана. То, что я стал свидетелем этой сцены, Банни, – это судьба. И кто, как не я, должен принять этот вызов. Мне только жаль, что я не мог встать и объявить честно и откровенно.

– Что ж, – произнес я, – насколько я понимаю, в деньгах мы явно не нуждаемся, но, конечно же, ты можешь на меня рассчитывать.

Возможно, я произнес это без особого энтузиазма. Я честно старался, чтобы это прозвучало иначе. Но не прошло и месяца после нашей вылазки на Бонд-стрит, и мы уж точно могли еще довольно долго позволить себе хорошее поведение. Наши дела шли вполне неплохо. По его совету я нацарапал пару статей. Вдохновленный Раффлсом, я даже накропал рассказ о нашем ограблении. Так что новых приключений я совершенно не жаждал. Я считал, что денег у нас достаточно, и надеялся на то, что Раффлс это тоже понимает. Со своей стороны, я считал лишний риск совершенно неоправданным. Тем не менее я не хотел, чтобы он решил, что я отказываюсь от обязательств, принятых на себя около месяца назад. Но внимание Раффлса привлекло отнюдь не мое явное нежелание ввязываться в новую историю.

– Не нуждаемся, мой дорогой Банни? Неужели писатель пишет только тогда, когда под его дверью сидит волк? Или художник пишет картины лишь ради хлеба насущного? Неужели мы с тобой должны быть ВЫНУЖДЕНЫ совершать преступления подобно Тому из Бау и Дику из Уайтчепела? Мне больно это слышать, мой дорогой друг. И незачем смеяться, потому что это правда. Искусство ради искусства – это отвратительное новомодное выражение, но вынужден признаться, для меня оно наделено особой привлекательностью. В этом случае мои мотивы абсолютно чисты, потому что я сомневаюсь, что нам когда-нибудь удастся реализовать столь приметные камни. Но если я не попытаюсь их украсть – после сегодняшнего вечера, – мне будет стыдно перед самим собой.

В его глазах появились смешинки. Но в них также горела страсть.

– Нам необходимо тщательно выбирать работу, – заметил я.

– Неужели ты думаешь, что я этого не хочу? – воскликнул Раффлс. – Мой дорогой друг, я ограбил бы собор Святого Павла, если бы мог. Но я так же не способен ограбить кассу в магазине, как и украсть корзину яблок у старушки. Даже наше небольшое дельце в прошлом месяце было не вполне приличным, но у нас не было выбора, и я полагаю, что наша стратегия в какой-то степени служит нам оправданием. Нынешнее дело я затеваю скорее ради азарта, чем ради выгоды. Кто осмелится сунуться туда, где охрана начеку и только и ожидает появления грабителя? Возьмем, к примеру, Английский банк. Отличная мишень. Но для этого необходимы полдюжины человек и год подготовки. В то же время Рубен Розенталь – это достаточно высокая цель для нас двоих. Мы знаем, что он вооружен. Мы знаем, как умеет драться Билли Первис. Так что легкой эта задача не будет, смею тебя заверить. Ну и что с того, мой дорогой Банни? Ну и что с того? Надо ставить высокие цели, дорогой мальчик, иначе зачем существуют небеса?

– Я предпочел бы, чтобы наши цели не были настолько высокими, во всяком случае пока, – рассмеявшись, ответил я, невольно заражаясь его энтузиазмом, отчего его план начинал нравиться мне все больше, несмотря на все мои сомнения и опасения.

– Можешь на меня положиться, – последовал ответ. – Я обо всем позабочусь. В конце концов, я полагаю, что почти все трудности будут поверхностными и несерьезными. Эти ребята пьют совершенно безбожно, и это наверняка упростит нашу задачу. Но надо хорошенько подготовиться, поэтому торопиться не стоит. Вполне вероятно, выяснится, что существует дюжина разнообразных способов, чтобы провернуть это дело, и нам придется выбирать. В любом случае это означает необходимость не меньше недели наблюдать за домом. Это также может означать множество других действий, которые потребуют намного больше времени. Но дай мне неделю, и я тебе все подробно расскажу. То есть я хочу сказать, если ты действительно со мной.

– Конечно, я с тобой, – возмущенно ответил я. – Но почему я должен давать тебе неделю? Почему бы нам не начать наблюдать за домом вместе?

– Потому что два глаза увидят то же самое, что и четыре, но занимают меньше места. Без крайней необходимости охотиться в паре нельзя. И не смотри на меня с таким обиженным видом, Банни. У тебя тоже будет много работы, когда наступит время действовать, я тебе обещаю. Не бойся, свою долю веселья ты получишь. И собственный фиолетовый бриллиант в придачу. Если нам повезет.

Впрочем, в целом эта беседа меня почти не воодушевила, и я до сих пор помню депрессию, которая навалилась на меня после ухода Раффлса. Я отчетливо видел безумие затеи, в которую я ввязался. Она была шальной и совершенно бессмысленной. Когда я хладнокровно вспоминал парадоксы, которыми наслаждался Раффлс, и то, как небрежно и лишь отчасти искренне он жонглировал словами, я понимал, что они меня не убеждают. Хотя было очень трудно не попасть под влияние его личности и не поверить ему в тот момент, когда он все это произносил. Я восхищался тем, как отчаянно и бесстрашно он, казалось, готов рисковать своей свободой и даже жизнью, но по здравому размышлению я не находил подобное отношение заразительным. Тем не менее нечего было и думать о том, чтобы идти на попятную. Как раз напротив, мне не нравилась заявленная Раффлсом пауза, и, возможно, мое скрытое недовольство в значительной степени объяснялось именно его возмутительной решимостью обходиться без моей помощи до самого последнего момента.

Особенно раздражало то, что подобное отношение ко мне было для него весьма характерным. Вот уже целый месяц мы были самой успешной парочкой воров во всем Лондоне, и тем не менее наша близость была странным образом неполной. При всей его очаровательной открытости в Раффлсе ощущалась какая-то своенравная сдержанность. Я не мог ее не видеть, и это чрезвычайно раздражало меня. Ему была присуща инстинктивная замкнутость закоренелого преступника. Он окутывал таинственностью даже то, что касалось нас обоих. К примеру, я так и не узнал, как или где он реализовал драгоценности с Бонд-стрит, на доход с которых мы оба до сих пор вели жизнь, внешне ничем не отличающуюся от жизни сотен других молодых людей города. Он тщательно скрывал и это, и многие другие детали, хотя мне казалось, что я заслужил право быть в них посвященным. Я невольно вспоминал, на какую хитрость он пошел, чтобы втянуть меня в мое самое первое преступление, еще не зная, насколько он может мне доверять.

Обижаться на это было бессмысленно, но меня глубоко задевало то, что он не доверяет мне сейчас. Я промолчал, однако легче мне от этого не стало. И особенно остро эта обида ощущалась всю неделю, последовавшую за обедом с участием Розенталя. Когда я встречал Раффлса в клубе, он ничего мне не говорил. Когда я к нему приходил, его не было дома. Или же он просто не открывал мне.

Однажды он сказал, что дело продвигается, но медленно. Обстоятельства оказались гораздо более сложными, чем он ожидал. Но когда я начал задавать вопросы, он отказался на них отвечать. Это вызвало у меня настолько сильное раздражение, что я принял свое собственное решение. Поскольку он не пожелал рассказывать мне о результатах своего наблюдения, я решил затеять собственное расследование. В этот же вечер я отправился к воротам резиденции миллионера.

Дом, который он занимал, показался мне самым большим в районе Сент-Джонс-Вуд. Он расположен на углу двух широких, но малооживленных улиц, и я сомневаюсь, что в радиусе четырех миль найдется более тихое место. Огромный квадратный дом, окруженный садом с лужайками и декоративными кустарниками, также был очень тихим. Светильники были прикручены, и было очевидно, что сам миллионер и его друзья проводят вечер где-то в другом месте. Садовая стена составляла всего несколько футов в высоту. С одной стороны в ней имелась боковая дверь, ведущая в застекленный туннель. Кроме этой двери имелись две полукруглые подъездные дорожки, ведущие к двум запирающимся на засов воротам, которые в настоящий момент были распахнуты настежь. Везде царила такая тишина, что я едва не поддался соблазну войти на территорию особняка и осмотреть ее, ни от кого не таясь. Я уже собирался привести этот план в исполнение, как вдруг услышал чьи-то шаркающие шаги на тротуаре у себя за спиной. Быстро обернувшись, я увидел темное нахмуренное лицо и грязные сжатые кулаки какого-то оборванного бродяги.

– Ты идиот! – прошипел он. – Ты полный идиот!

– Раффлс!

– Вот именно, – свирепо прошептал он, – сообщи об этом всей округе, да погромче!

С этими словами он развернулся и побрел прочь, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос, как будто я отказал ему в подаянии. Несколько мгновений я стоял в полной растерянности, возмущенно глядя ему вслед. Затем я пошел за ним. Он волочил ноги, его колени подкашивались, а голова тряслась. Одним словом, это была походка восьмидесятилетнего старика. Наконец он остановился между двумя фонарными столбами, поджидая меня. Когда я подошел, он прикуривал короткую глиняную трубку, набив ее омерзительным табаком и чиркнув столь же зловонной спичкой, что позволило мне разглядеть тень улыбки.

– Ты должен простить мне мою несдержанность, Банни, но это действительно очень глупо с твоей стороны. Я тут пустил в ход все свои ухищрения: один вечер попрошайничаю, на следующий день прячусь в кустах – одним словом, делаю все от меня зависящее, лишь бы не стоять и не пялиться на этот дом, как это только что сделал ты. Это костюмированное представление, а ты взял и явился в своей обычной одежде. Ты понимаешь, что они начеку день и ночь. Это самый твердый орешек, который мне когда-либо приходилось раскалывать!

– Что ж, – ответил я, – если бы ты все это рассказал мне раньше, я бы не пришел. Но ты не сказал мне ничего.

Раффлс долго смотрел на меня из-под сломанных полей поношенного котелка.

– Ты прав, – после довольно продолжительной паузы произнес он. – Я был слишком скрытен. Для меня это стало второй натурой, особенно когда я готовлюсь к делу. Но в отношении тебя, Банни, этому положен конец. Сейчас я пойду домой, и я хочу, чтобы ты пошел за мной. Но бога ради, держись подальше и не разговаривай больше со мной, пока я сам с тобой не заговорю. А теперь дай мне от тебя оторваться.

И он снова зашагал прочь, бродяга в обносках, сунувший руки с оттопыренными локтями в карманы, одетый в потрепанное пальто с развевающимися полами.

Я дошел, следуя за ним, до Финчли-роуд. Там он сел в омнибус, и я расположился также наверху, позади него, оставив между нами несколько рядов. Впрочем, этого было недостаточно, чтобы избежать зловония его отвратительного табака. Меня поразило то, что он способен до самых мельчайших деталей следовать повадкам избранного образа. Он, который курил единственный сорт сигарет! Именно этот последний и, казалось бы, незначительный штрих окончательно покорил меня, бесследно стерев все остатки негодования. Я в очередной раз восхитился товарищем, способным внезапно ослепить, сверкнув свежей и неожиданной гранью своего характера.

Мы приблизились к Пикадилли, и мне было очень интересно, как он поступит. Не мог же он в таком виде явиться в Олбани. Но нет, он пересел в другой омнибус, идущий на Слоун-стрит, и я снова расположился за ним. На Слоун-стрит мы снова пересели и в конце концов очутились на Кингс-роуд. К этому времени мне уже не терпелось узнать, куда же мы все-таки едем, но в неведении я оставался недолго. Раффлс вышел. Я последовал за ним. Он перешел через дорогу и исчез, свернув в темный переулок. Я поспешил за ним и едва успел заметить взметнувшиеся полы пальто в тот самый момент, когда он уже снова скрывался в еще более темном, вымощенном каменными плитами закоулке справа. Он опять держался и шел как молодой мужчина. Каким-то неуловимым образом он теперь выглядел более респектабельно. Но кроме меня, его никто не видел, потому что закоулок был абсолютно пустынным и нас окружала кромешная тьма. Дойдя до конца ряда домов, он отпер входную дверь одного из них и шагнул в еще более темную прихожую за ней.

Я инстинктивно отпрянул и услышал, как он усмехнулся. Видеть друг друга мы уже не могли.

– Все нормально, Банни! На этот раз никаких проделок. Это студии, мой друг, и я на совершенно законных основаниях снимаю одну из них.

И в самом деле, спустя минуту мы уже находились в просторной комнате с застекленным потолком, мольбертами, платяным шкафом, подиумом и всеми остальными атрибутами профессии художника, за исключением признаков собственно работы. Первым, что я заметил, когда Раффлс зажег газ, были блики на шелковой шляпе, висевшей на крючке рядом со всей остальной его обычной одеждой.

– Высматриваешь произведения искусства? – продолжал Раффлс, закуривая сигарету и начиная стаскивать с себя лохмотья. – Боюсь, что ты их тут не найдешь, но зато тут есть холст, к которому я все время намереваюсь приступить. Я всем тут рассказываю, что повсюду ищу свою идеальную модель. Дважды в неделю лендлорд отапливает студию по моему требованию, а я заглядываю сюда, чтобы оставить свежую газету и аромат Салливана. Какие же они чудесные после этого мусора! Я исправно вношу арендную плату и являюсь хорошим во всех отношениях жильцом. И это очень полезное маленькое пристанище, которое в любую секунду может оказаться жизненно необходимым. Тем временем сюда входит оборванец, а выходит щеголь, и никто не обращает ни малейшего внимания ни на одного из них. Вполне вероятно, что в это время ночи во всем здании вообще нет никого, кроме нас с тобой.

– Ты никогда не говорил мне, что любишь маскироваться, – заметил я, наблюдая за тем, как он отмывает лицо и руки от грязи.

– Да, Банни, все это время я обращался с тобой очень скверно. Не было ни единой причины не показать тебе это место еще месяц назад. С другой стороны, не было никакого смысла это делать, и мне нетрудно представить себе обстоятельства, при которых для нас обоих было бы лучше, если бы ты совершенно искренне находился в полном неведении относительно моего местонахождения. В случае необходимости у меня есть место, где я могу переждать, и, конечно же, на Кингс-роуд меня зовут не Раффлс. Так что, как видишь, чем меньше знаешь, тем лучше спишь.

– А пока что ты используешь это место в качестве гримерки?

– Это мой личный павильон, – ответил Раффлс. – Что касается грима, то в некоторых случаях он является решающим фактором успеха. Кроме того, всегда приятно осознавать, что даже в самом худшем случае тебя будут судить под вымышленным именем. Кроме того, без него невозможно иметь дело со скупщиками. Все свои сделки я проворачиваю на языке улицы и в соответствующем одеянии. Если бы не эта предосторожность, я никогда не расплатился бы с шантажистами. Вот в этом шкафу полно всякой одежды. Женщине, которая убирает комнату, я говорю, что это для моих моделей, когда я их найду. Кстати, я очень надеюсь, что у меня найдется что-нибудь подходящее для тебя, потому что завтра вечером тебе тоже понадобится наряд.

– Завтра вечером? – воскликнул я. – Почему? Что ты собираешься делать?

– То самое, – ответил Раффлс. – Я собирался написать тебе сегодня, едва вернувшись к себе, и попросить тебя заглянуть ко мне завтра днем. После этого я намеревался изложить тебе план кампании и тут же бросить тебя в бой. Неуверенных в себе игроков необходимо пускать в дело первыми. Ожидание выбивает их из колеи. Это еще одна из причин моей скрытности. Ты должен попытаться простить меня. У меня не шло из головы то, как великолепно ты держался во время нашей прошлой вылазки, когда у тебя совершенно не было времени на раздумья и волнение. Все, чего я хочу, – это чтобы завтра вечером ты был таким же хладнокровным и толковым, как и тогда. Хотя, богом клянусь, нынешнее дело невозможно даже сравнивать с предыдущим.

– Я так и думал.

– Ты был прав. Я в этом убедился. Имей в виду, я не говорю, что это дело сложнее во всех отношениях. Внутрь мы, скорее всего, попадем без малейших затруднений. Проблематичнее будет оттуда выбираться. Хуже дома я еще не видел! – в порыве благородного негодования внезапно воскликнул Раффлс. – Уверяю тебя, Банни, в понедельник я всю ночь провел в соседских кустах, наблюдая за домом через забор. Ты не поверишь, но кто-то не ложился до самого утра. Я не говорю о кафрах. Эти бедняги, наверное, вообще никогда не спят. Нет, я говорю о самом Розентале и этом мордастом животном Первисе. Они вернулись домой около полуночи и пили без остановки, пока не рассвело и мне не пришлось уносить ноги. Но даже тогда они все еще были в состоянии скандалить. Кстати, они едва не подрались в саду в нескольких ярдах от меня, и я услышал кое-что, что может нам пригодиться, заставив Розенталя промахнуться в самый решающий момент. Ты знаешь, что такое НСБ?

– Незаконная скупка бриллиантов?

– Именно. Что ж, похоже, на то, что именно этим и занимался Розенталь. Должно быть, он с перепоя проговорился об этом Первису. Как бы то ни было, я услышал, как Первис его дразнит и даже угрожает разоблачением в Кейптауне. Это навело меня на мысль, что наших друзей связывает не только дружба, но и вражда. Однако вернемся к завтрашнему вечеру. В моем плане нет ничего особенного. Я просто собираюсь проникнуть туда, воспользовавшись отсутствием наших ребят, и залечь в ожидании их возвращения. Возможно, у нас получится подмешать в виски снотворное. Хотя это не совсем честно, зато многое бы упростило. Все же не стоит забывать о револьвере Розенталя. Мы же не хотим, чтобы он написал свое имя на НАС. Хотя с учетом всех этих кафров ставлю десять к одному на виски. И сто к одному против нас, если мы начнем его искать. Стычка с этими язычниками в самом лучшем случае расстроит все наши планы. А кроме того, есть еще дамы…

– О черт, этого еще не хватало!

– Да. Дамы с голосами, способными воскресить мертвого. Я боюсь, я очень боюсь их крика. Для нас это будет конец. Au contraire, если нам удастся незаметно прокрасться в дом и спрятаться, полдела будет сделано. Если Розенталь ляжет спать пьяным, каждый из нас получит по фиолетовому бриллианту. Если он всю ночь просидит трезвым, вместо бриллиантов мы рискуем получить по пуле. Но будем надеяться на лучшее, Банни, и на то, что вся эта стрельба не будет в одну сторону. Однако один бог ведает, что нас там ждет.

На этом мы и расстались, пожав друг другу руку на Пикадилли, и гораздо раньше, чем мне того хотелось бы. Раффлс не стал приглашать меня к себе в тот вечер. Он сказал, что взял за правило ложиться спать пораньше перед крикетом и… другими играми. Последние обращенные ко мне слова были посвящены тому же самому:

– Имей в виду, Банни, ты можешь выпить, но совсем чуть-чуть… если только ты ценишь свою жизнь… и мою тоже!

Я помню свое абсолютное повиновение и бесконечную бессонную ночь, которую я после этого провел, а также крыши домов напротив на фоне серо-голубого лондонского рассвета. Увижу ли я следующий рассвет, спрашивал я и клял себя на чем свет стоит за ту небольшую вылазку, которую мне взбрело в голову совершить.

Между восемью и девятью вечера мы наконец заняли позицию в саду, примыкающем к территории вокруг особняка Рубена Розенталя. Сам дом пустовал благодаря поселившемуся тут ужасающему распутнику, который разогнал всех соседей, тем самым значительно облегчив нашу задачу. Зная, что с этой стороны нам ничего не грозит, мы могли наблюдать за интересующим нас домом под прикрытием разделяющей оба участка стены и дополнительной защитой кустарников с обеих сторон. Подобное укрытие позволило нам целый час стоять всматриваясь в освещенные эркерные окна, за шторами которых то и дело мелькали смутные тени, и прислушиваясь к хлопанью пробок, звону бокалов и все нарастающему крещендо голосов изнутри. Похоже, удача от нас отвернулась, ибо обладатель фиолетовых бриллиантов обедал дома и, кажется, никуда не торопился. Я был уверен, что он устроил званый обед. Раффлс считал иначе. В конце концов прав оказался он. С подъездной дорожки до нас донесся скрип колес, и у лестницы остановился запряженный парой экипаж. В доме раздался топот, громкие голоса стихли, чтобы с новой силой зазвучать на крыльце.

Позвольте мне подробно описать нашу позицию. Мы находились за стеной сбоку от дома, но всего в нескольких футах от окон столовой. Справа от нас один угол здания по диагонали разрезал лужайку на две части. Слева второй угол едва позволял разглядеть выступ крыльца и ожидающий экипаж. Мы увидели Розенталя, хотя прежде него самого наше внимание привлекло сверкание его бриллиантов. Затем из дома вышел боксер и, наконец, дама с волосами, похожими на мочалку. Исход завершила еще одна дама, и теперь вся компания была в сборе.

Раффлс взволнованно улыбнулся и присел, увлекая меня за собой.

– Дамы уезжают с ними, – прошептал он. – Вот здорово!

– Это супер!

– В «Гардению»! – взревел миллионер.

– А вот это лучше всего, – произнес Раффлс и выпрямился, услышав, как хрустит гравий под копытами и колесами, и глядя вслед экипажу, который выехал за ворота и стремительно скрылся за поворотом.

– Что дальше? – прошептал я, дрожа от волнения.

– Слуги будут убирать со стола. – Да, вот и их тени. Окна гостиной выходят на лужайку. Банни, это психологический момент. Где маска?

Я извлек маску, безуспешно пытаясь унять дрожь в руках и бесконечно благодаря Раффлса, который не мог этого не заметить, но промолчал. Его собственные руки, которыми он натянул маску на меня, а затем и на себя, были прохладными и уверенными.

– Бог ты мой, – жизнерадостно прошептал он, – ты выглядишь самым закоренелым бандитом из всех, кого я только видел! Одни эти маски способны уложить негра, случись нам столкнуться с одним из них. Как хорошо, что я не забыл предупредить тебя, чтобы ты не брился. При самом худшем обороте событий ты сойдешь за Уайтчепела, если только не забудешь изъясняться соответствующим образом. Если ты в себе не уверен, лучше дуйся, как индюк, и оставь обмен мнениями мне. Но, о звезды, пусть в этом не будет необходимости. Итак, ты готов?

– Вполне.

– Кляп не забыл?

– Нет.

– А пушку?

– Нет.

– Тогда иди за мной.

В мгновение ока мы преодолели забор и оказались на лужайке за домом. Луны не было. Даже звезды решили нам помочь, скрывшись за облаками. Вслед за своим вожаком я подобрался к французским окнам, ведущим на небольшую веранду. Раффлс толкнул раму, и они поддались.

– Снова удача, – прошептал он. – Вот это ВЕЗЕНИЕ! Теперь нам нужен свет.

И свет вспыхнул!

Не менее двух десятков электрических лампочек долю секунды тлели красноватым свечением, а затем устремили безжалостные белые лучи прямо в наши ослепшие глаза. Когда к нам вернулось зрение, на нас были нацелены дула четырех револьверов, между двумя из которых тряслась с головы до ног от беззвучного смеха колоссальная фигура Рубена Розенталя.

– Добрый вечер, мальчики, – икнул он. – Рад, что мы наконец-то встретились. Эй ты, слева, только шевельни ногой или пальцем, и тебе конец. Да, ты, ты, бандит! – взревел он, глядя на Раффлса. – Я тебя знаю. Я тебя ждал. Я НАБЛЮДАЛ за тобой всю неделю! Ты воображал себя умником, верно? То попрошайничал, то прятался, а потом явился под видом одного из старых приятелей из Кимберли, которые почему-то никогда не приходят, когда я дома. Но ты оставлял каждый день одни и те же следы, мошенник! Да, каждый день и каждую ночь одни и те же следы вокруг моего дома.

– Ну ладно, начальник, – протянул Раффлс, – не надо так волноваться. Настоящий фараон, ни дать ни взять. Нам плевать, как ты нас вычислил. Только палить по нам не надо, потому что мы без пушек.

– Да ты грамотный, как я посмотрю, – пробормотал Розенталь, нащупывая спусковые крючки. – Только на этот раз ты нарвался на такого же грамотного.

– Ах да, мы в курсе. Вор кричит – держите вора, и все такое, ага.

Я оторвал взгляд от круглых черных дул, от проклятых бриллиантов, заманивших нас в эту ловушку, от крупного одутловатого лица перекормленного боксера и пылающих щек и крючковатого носа самого Розенталя. Я смотрел мимо всего этого на дверной проем, заполненный дрожащим шелком и бархатом, черными лицами со сверкающими белками, шерстяными макушками. Но внезапно воцарившееся молчание заставило меня снова обратить внимание на миллионера. И только его нос сохранил прежний цвет.

– Что ты хочешь сказать? – хрипло прошептал он. – Выкладывай, или, клянусь всеми святыми, я проделаю в тебе дырку.

– Сколько дашь? – хладнокровно протянул Раффлс.

– Что?

– Сколько стоит эта информация, старина НСБ?

– А это еще откуда ты взял? – поинтересовался Розенталь, клокоча тем местом своей толстой шеи, которое предназначается для веселья.

– И ты еще спрашиваешь, – ответствовал Раффлс. – Да там, откуда я родом, об этом каждая собака знает.

– Кто мог разнести эти сплетни?

– А мне откуда знать? – ответил Раффлс. – Спроси джентльмена слева от себя. Может, он знает.

Джентльмен слева побагровел, услышав это. Никогда еще шапка на воре не полыхала таким ярким огнем. Он на мгновение выпучил свои маленькие глазки, похожие на изюминки на куске жира, который напоминало его лицо. В следующую секунду он, подчиняясь инстинкту профессионала, спрятал пистолеты и бросился на нас с кулаками.

– Прочь с линии прицела, прочь с линии прицела! – отчаянно заорал Розенталь.

Слишком поздно. Не успело массивное тело боксера заслонить от него Раффлса, как мой друг одним прыжком оказался за пределами веранды. Поскольку я стоял совершенно неподвижно и ничего не делал, меня весьма профессионально уложили на пол.

Я оставался без сознания не больше нескольких секунд. Когда я пришел в себя, в саду был большой переполох, но гостиная была предоставлена в мое полное распоряжение. Я сел. Снаружи бегали Розенталь и Первис, проклиная кафров и осыпая упреками друг друга.

– Говорю тебе, вон за ТОЙ стеной!

– А я тебе говорю, что это была ЭТА стена. Ты что, не можешь позвать полицию?

– К черту полицию! Хватит с меня этой замечательной полиции!

– Тогда давай лучше вернемся и позаботимся о втором мерзавце.

– О, позаботься о своей шкуре. Я тебе это очень советую. Эй, Джала, черная свинья, если я увижу, что ты отлыниваешь от работы…

Я так и не дослушал угрозу. Я уже полз на четвереньках к двери, и передо мной болтался мой собственный револьвер, кольцо которого я сжимал в зубах.

На секунду мне показалось, что в прихожей тоже никого нет. То, что я ошибался, я понял, наткнувшись на кафра, тоже стоявшего на четвереньках. Мне его стало жаль, и я не смог его ударить. Вместо этого я самым жутким образом припугнул его своим револьвером и помчался по лестнице наверх, оставив его стучать белыми зубами в черной голове. Почему я отправился наверх столь решительно, как будто иного выхода у меня не было, я объяснить не могу. Но сад и весь первый этаж, казалось, кишели людьми, и все остальные варианты могли оказаться еще хуже.

Я свернул в первую же комнату, оказавшуюся на моем пути. Это была спальня – пустая, хотя и освещенная. Я никогда не забуду, как я испугался, переступив порог и увидев перед собой жуткого злодея – себя, отразившегося в высоком трюмо! Вооруженный, в маске и лохмотьях, я и в самом деле был отличным кандидатом на пулю или петлю, и я даже успел с этим смириться. Тем не менее я спрятался в платяном шкафу позади трюмо и замер там, дрожа и проклиная свою судьбу, свою глупость, а больше всего – Раффлса. Да, Раффлса прежде всего. Его я поносил, думаю, не менее получаса. Затем дверца шкафа резко распахнулась, и преследователи, которые совершенно беззвучно вошли в спальню, поволокли вниз своего жалкого пленника – меня.

Внизу меня ожидала очередная безобразная сцена. К месту происшествия явились дамы. При виде отчаянного головореза они хором завизжали. Должен признаться, я предоставил им для этого абсолютно все основания, хотя маску с меня уже сорвали и она не закрывала ничего, кроме моего левого уха. Розенталь ответил на их верещание ревом, потребовав тишины. Дама с мочалкой на голове пронзительно выбранилась в ответ, и вся комната превратилась в неописуемое вавилонское столпотворение. Помнится, я спрашивал себя только о том, когда же появится полиция. Первис и дамы требовали безотлагательно вызвать стражей порядка и сдать меня им. Розенталь и слышать об этом ничего не хотел. Он клялся, что пристрелит любого – будь то мужчина или женщина, – кто покинет его поле зрения. Он был по горло сыт полицией. Он не собирался позволять ей совать нос не в свое дело и лишать его удовольствия. Он собирался поступить со мной на свое личное усмотрение. С этими словами он вырвал меня из всех остальных рук, швырнул меня в сторону двери и выпустил пулю, пробившую дерево в дюйме от моего уха.

– Ты пьяный болван! Это будет убийство! – заорал Первис, уже во второй раз закрывая меня от револьвера Розенталя.

– А мне какое дело? Он вооружен, разве не так? Я застрелил его, обороняясь. Это послужит предостережением всем остальным. Отойди в сторону! Или ты тоже хочешь получить пулю?

– Ты пьян, – ответил Первис, продолжая стоять между нами. – С тех пор как мы вернулись, ты опрокинул уже большой стакан, и он ударил тебе в голову. Возьми себя в руки, старик. Не стоит делать то, о чем придется пожалеть.

– Тогда я не буду стрелять в него. Я буду стрелять вокруг этого мошенника. Ты совершенно прав, приятель. Я не буду его убивать. Это было бы большой ошибкой. Вокруг… и вокруг. Вот, смотри, вот так!

Из-за плеча Первиса высунулась его веснушчатая лапа, после чего я увидел алую вспышку и услышал визг женщин. Разумеется, после грохота выстрела. Мне в волосы вонзились несколько щепок.

В следующую секунду боксер его обезоружил, и я спасся от огня, но только для того, чтобы угодить в полымя. Среди нас уже находился полицейский. Он вошел в открытые на веранду двери гостиной. Это был молчаливый, но деловитый офицер, который не стал тратить слов попусту. В мгновение ока он защелкнул наручники на моих запястьях, одновременно слушая пояснения боксера и брань, которой в бессильной злобе осыпал полицию и его представителя хозяин дома. Это они так охраняют покой граждан и их имущество, являясь, когда уже все позади, после того как всех обитателей дома могли перестрелять во сне? Офицер соизволил обратить на него внимание, только уже выводя меня из дома.

– Нам все известно о ВАС, сэр, – презрительно обронил он и отказался принять предложенный Первисом соверен. – Мы с вами еще увидимся на Мэрилебон-роуд, сэр.

– Мне поехать прямо сейчас?

– Как пожелаете, сэр. Лично мне кажется, что другой джентльмен больше нуждается в вашем присутствии, и я не думаю, что этот молодой человек создаст мне проблемы.

– О, я вам полностью повинуюсь, – вставил я.

И я ушел.

Мы шли в молчании не меньше сотни ярдов. Уже, должно быть, наступила полночь. Мы не встретили ни души. Наконец я прошептал:

– Как, скажи бога ради, тебе это удалось?

– Чистое везение, – отозвался Раффлс. – Мне удалось сбежать благодаря тому, что я исследовал в этих стенах каждый кирпичик. Вторая удача заключалась в том, что в Челси у меня имелся вот этот наряд. Шлем – это часть моей коллекции еще со времен Оксфорда. Отправим его вот за эту стену. Мундир и ремень тоже лучше снять, пока мы не встретили настоящего полисмена. Я сшил его однажды для карнавального бала – по официальной версии. Я всегда думал, что он может понадобиться мне во второй раз. Моей главной проблемой сегодня ночью был наемный экипаж, который меня сюда доставил. Мне было необходимо отделаться от него под благовидным предлогом. Я отправил его в Скотленд-Ярд с пятью шиллингами и сообщение специально для доброго старого Маккензи. Примерно через полчаса у двери Розенталя будет весь сыскной отдел. Разумеется, я сделал ставку на ненависть нашего друга к полиции и очередное везение. Если бы ты улизнул, что ж, отлично. Если же нет… мне казалось, что он из тех, кто предпочитает как можно дольше поиграть со своей добычей. Да, Банни, костюмов оказалось неожиданно много, и наша пьеса закончилась довольно бесславно. Но богом клянусь, нам необыкновенно повезло, что она закончилась бескровно.