Читать книгу Происшествие в гостинице «Летучий Дракон». Призраки Крайтонского аббатства - Эрнест Ролле - Страница 7

Я оказался проворнее полковника. В ту минуту, когда он, не думая ни о каких последствиях, а только имея в виду наказать меня по заслугам, замахнулся надо мною с твёрдым намерением рассечь мне голову до зубов, я хватил его по виску моей толстой палкой; он отшатнулся, а я вторично хлопнул его по голове; он и повалился, точно мертвый.

Мне плевать было, жив он или мёртв; в эту минуту я уносился вихрем самых упоительных и сатанинских ощущений.

Саблю Гальярда я сломал под ногой и куски вышвырнул на улицу. Старый граф де Сент-Алир пустился к двери во все лопатки, не глядя ни направо, ни налево, не благодаря никого; проворно сбежав с ступеней крыльца, он юркнул в карету. В то же мгновение я стоял возле очаровательной графини, брошенной таким образом на произвол судьбы; я подал ей руку и повёл её к карете. Она села в неё, и я захлопнул дверцы. Все это было исполнено мною молча.

Едва лишь я захотел спросить, не удостоят ли меня ещё какого-нибудь, приказания, и оперся рукой на нижний край опущенного окна, как графиня робко и вместе с тем взволнованно положила свою руку на мою. Губы её почти касались моей щеки, когда она шепнула торопливо:

– Быть может, мы не увидимся никогда более. О, если б я могла забыть вас! Уходите – прощайте! Ради Бога, уходите!

Я пожал ей руку. Она отдернула ее, но дрожащими пальцами сунула мне в руку белую розу, которую держала во всё время этой бурной сцены.

Это происходило, пока граф приказывал что-то своим пьяным слугам, просил их и проклинал. Они скрывались где-то, пока я ловким своим вмешательством, как подсказывало мне собственное сознание впоследствии, не положил конец критическому положению вещей. Теперь они проворно взобрались на козлы, подгоняемые страхом. Ямщик хлопнул бичом, лошади побежали рысцой и карета покатила к Парижу со своей дрогоценной ношей вдоль своеобразной главной улицы, освещённой луной.

Я стоял на мостовой, пока экипаж не скрылся из вида и расстояние не заглушило шума колес.

Тогда я с глубоким вздохом опустил глаза на бледную розу, завернутую в мой носовой платок – радостный и драгоценный залог любви, тайно переданный на прощанье, так что ни один нескромный глаз этого не видал. Хозяин гостиницы со своими слугами поднял между тем раненного героя ста сражений и прислонил его к стене, обложив с обеих сторон чемоданами и подушками. В его большой рот влили рюмку водки, которую в свое время все-таки поставили на его счет; но дар Божий в первый раз остался непроглоченным.

Плешивый военный врач, старичок лет шестидесяти с очками на носу, который один отнял восемьдесят семь рук и ног после дела под Эйлау, сложив двою шпагу и пилу, свои лавры и липкий пластырь, поселился доживать век в родном своем городе. Его-то второпях призвали оказать пособие пострадавшему герою. Эскулап нашел, что череп храброго Гальярда получил повреждение, что во всяком случае было потрясением мозга и дела для его замечательного искусства врачевания хватит недели на две.

Мною овладело некоторое беспокойство. Неприятный был бы для меня сюрприз, если б моя поездка с целью срывать банки, разбивать сердца и, как видите, головы, закончилась бы на галерах или на эшафоте. В то время я не совсем ясно отдавал себе отчет в политических колебаниях, что, впрочем, было свойственно большинству из гражданской публики.

Полковника отнесли в его комнату; он тяжело храпел.

Я вызвал хозяина в залу, где ужинали. Коль скоро вы намерены двинуть какую-либо власть, чтоб добиться важной цели, отбросьте всякие мелочные расчёты. Лучше зайти за предел на тысячу со ста, чем не дойти от него на мельчайшую из дробей. Это я сознавал безотчетно.

Я потребовал лучшего вина, какое было в гостинице, и пригласил хозяина распить его со мною в размере двух стаканов на один, а затем объявил ему, что он не должен отказываться принять безделицу на память от посетителя, который в восторге от всего, что видел в известной всему миру гостинице «Прекрасная Звезда». С этими словами я вложил емув руку двадцать пять луидоров. Почувствовав в руке деньги, хозяин просиял; угрюмое выражение его лица сменилось наилюбезнейшим, обращение его из сдержанного стало вдруг добродушным, и, пока он проворно опускал в карман золотые монеты, было очевидно, что между нами уже установились самые приятельския отношения.

Разумеется, я тотчас же завёл речь о разбитой голове полковника. Мы вполне согласились между собою, что не надели я его довольно веским щелчком моею тростью, он снес бы головы у половины населения «Прекрасной Звезды». Все слуги до единого разве не подтвердят этого под присягой?

Дальновидный читатель, вероятно, поймет, что кроме цели уклониться от скучных допросов правосудия я имел и другую причину стремиться в Париж как можно скорее. Можно судить о моем глубоком ужасе, когда мне объявили, что в эту ночь нельзя достать лошадей ни за деньги, ни за какую-либо приязнь. Последняя пара, какая имелась в городе, взята была в гостиницу «Французский Герб» для господина, который обедал и ужинал в «Прекрасной Звезде» и которому в эту же ночь необходимо было отправиться в Париж.

Кто был этот господин? Уехал он уже? Нельзя ли его убедить остаться до утра? На эти вопросы я скоро получил ответ.

Путешественник оказался в своем номере, торопясь уложить вещи, и звали его Дроквилем.

Я единым духом взбежал к себе наверх. Там я нашел моего камердинера и при виде его мысли мои тотчас приняли другой оборот.

– Ну, Сэн-Клэр, говори скорее, кто эта дама? – вскричал я.

– Она дочь или жена – что именно, все-равно, – графа де Сент-Алира, старика, которого генерал чуть не изрезал саблею на ломти, как огурец, если б вы, по счастью, не уложили его самого в апоплексическом ударе. '

– Молчи, дурак! Он напился как скот и храпит во всю ивановскую; он мог бы говорить, если б хотел – да кто о нем заботится? Живо собери мои вещи. Где остановился мсьё Дроквиль?

Разумеется, Сен-Клэр и это знал; ему всегда было известно всё на свете.

Спустя полчаса Дроквиль и я катили по дороге к Парижу в моем экипаже и на его лошадях. Я рискнул было спросить между прочим, не жена ли графа де-Сент-Алира была с ним и нет ли у него дочери?

– Есть, и прелестная молодая девушка, говорят; но была ли жена с ним, или эта дочь от перваго брака, я сказать не могу. Я видел одного графа.

Вскоре маркиз стал подрёмывать и быстро заснул, прижавщись в уголок. Я также задремал и то и дело кивал головою; но маркиз спал, как убитый. Проснулся он только минуты на две на следующей станции, где на наше счастье лошади уже были заготовлены его человеком, посланным, как он мне сообщил, с этою целью вперед.

– Простите меня, я скучный спутник, – сказал он: – но признаться, в течение трех суток я не спал более двух часов. Я выпью здесь чашку кофе; все-таки я порядком выспался. Советую и вам спросить себе чашку. Здесь кофе бывает отличный.

Он потребовал две чашки черного кофе и ждал, пока их принесут, высунув голову из окна.

– Мы оставим чашки с подносом, – сказал он слуге, который принес его. – Спасибо.

Произошло маленькое промедление, пока он расплачивался, а там он принял из рук лакея маленький подносец и подал его мне с чашкою кофе.

От подноса, однако, я отказался, он и поставил его к себе на колени, чтоб изобразить нечто в роде столика.

– Терпеть не могу, чтоб меня ждали и торопили, заметил он: – я люблю пить кофе маленькими глотками на досуге.

Я изъявил согласие. Действительно кофе, оказался совершенством в своем роде.

– Подобно вам, маркиз, я мало спал эти последние две-три ночи и мне трудно бороться со сном. Кофе принесет мне пользу: он так освежает.

Мы ещё не допили, когда экапаж уже опять покатил по дороге.

Кофе расположил нас к болтливости и мы разговаривали с оживлением.

Маркиз был чрезвычайно добродушен и притом умен; он блистательно и вместе с тем забавно описал мне парижскую жизнь, её обычаи и опасности, выставив на вид всё, что могло бы снабдить меня практическими предостережениями, в высшей степени ценными.

Несмотря однако на забавные и любопытные рассказы моего собеседника, исполненные рельефности и остроумия, вскоре меня опять стало клонить ко сну и я готов был задремать.

Вероятно, заметив это, маркиз добродушно прекратил мало-помалу разговор; водворилось молчание. Окно с его стороны было опущено. Он выбросил в него свою чашку; ту же услугу он оказал и мне; а в заключение и подносец полетел вслед за чашками. Я слышал, как он звякнул о камни, падая на дорогу. Вот счастливая будет находка для раннего путника в деревянных сабо!

Я прижался в свой уголок; моя драгоценность – белая роза – лежала теперь, завёрнутая в листок бумаги у меня на сердце. Она внушала мне всевозможные романтические мечты. Между тем сон одолевал меня всё более и более. Однако, настоящим образом я заснуть не мог. Моими полузакрытыми глазами я видел из своего угла внутренность кареты.

Мне сильно хотелось спать, но граница между бдением и сном стала для меня недосягаема; вместо сна я впал в какое-то новое для меня состояние непонятного оцепенения.

Маркиз достал со дна кареты свой письменный ящик, поставил его к себе на колени, отомкнул его и вынул предмет, оказавшийся лампой, которую он на двух приделанных к ней крючках повесил пред собою над окном. Лампу он зажёг, надел очки и, достав пачку писем, принялся пристально читать их.

Мы продвигались вперёд крайне медленно. До сих пор я всё время ехал четвёркой, теперь же мы рады-радёхоньки были получить и пару лошадей. Разумеется, скорость езды значительно от того пострадала.

Мне до смерти надоело смотреть на маркиза, который, с очками на носу, все читал, откладывал и надписывал одно письмо за другим. Я силился избавиться от этого однообразного зрелища, которое мне наскучило, но что-то мешало мне сомкнуть глаза. Как я ни пытался закрыть их, мне только пришлось убедиться, что я лишен всякой возможности исполнить это.

Хотелось мне протереть глаза, но рукой пошевельнуть не мог; воля моя уже была бессильна над моими членами – я не был в состоянии двинуть ни одним составом, ни одним мускулом, так же точно, как не мог бы силой воли повернуть карету кругом.

До этой минуты я не испытывал ни малейшаго страха. Но вдруг меня охватил ужас. Не в болезненном ли я припадке? Это не может быть действием тяжелого сна.

Просто ужасно было, что мой добродушный спутник сидит себе преспокойно и занимается своей кореспонденцией, тогда как стоило ему только толкнуть меня, чтоб рассеять мои мучительные ощущения.

Я сделал громадное усилие, чтоб вскрикнуть; напрасный труд. Я повторил попытку несколько раз все с таким же результатом.

Теперь мой спутник связал свои письма и выглянул в окно, напевая вполголоса мотив из оперы. Обернувшись потом ко мне, он сказал:

– Я вижу огни; мы будем на станции минуты через две или три.

Он всмотрелся, в меня пристальнее и, пожав плечами, с доброю улыбкою промолвил:

– Бедный малый! Как он, должно быть, утомился – как крепко спит! Он проснётся, когда мы остановимся.

Тут он положил пачку писем в ящик, запер его на ключ, очки сунул в карман и опять выглянул из окна.

Мы въехали в небольшой городок. Было около двух часов ночи, полагаю. Карета остановилась. Я увидал отворённую дверь гостиницы; из неё кто-то вышел с огнём.

– Вот мы и приехали! – весело вскричал мой спутник, обернувшись ко мне.

Однако, я не проснулся.

– Да, да, он, видно, очень утомился, – повторил про себя маркиз, с минуту прождав ответа.

Сен-Клэр подошел и отворил дверцы.

– Твой господин крепко спит; он так утомлен. Жестоко было бы будить его. Мы с тобою выйдем закусить, пока перепрягут лошадей, а для мистера Бекета надо взять что-нибудь такое, что он мог бы скушать в карете, когда проснётся. Даю голову на отсечение, что он страшно проголодался.

Он поправил свою лампу, подлил в нее масла и, прилагая все старания, чтоб не потревожить меня, вышел из кареты. Я слышал, как он повторил Сен-Клэру предостережение не будить меня и, продолжая с ним говорить, исчез в дверях гостиницы, а я остался в уголке кареты в прежнем состоянии оцепенения.