Читать книгу Гелиополь - Эрнст Юнгер - Страница 3

Когда Луций вошел во Дворец, сигналы отбоя в коридорах возвещали о конце боевой тревоги. Даже при малейших беспорядках в городе было предписано соблюдение особой осторожности; взрывчатого вещества скопилось в проходах так много, что достаточно было бы лишь одной неосмотрительной искры.

Приемная была полна посетителей. Как всегда в субботу, все торопились получить последние подписи и распоряжения, чтобы провести свободные часы второй половины дня на Корсо или Виньо-дель-Мар. В такие дни вкус к радостям жизни особо возрастал.

Тереза доложила о нем. Патрон уже ждал его. Его рабочий кабинет был прост: большой письменный стол и несколько стульез – вот и вся меблировка. Украшение на стене – портрет Проконсула, рядом карты и утыканный цветными флажками план Гелиополя. На письменном столе ничего, кроме тонюсенькой папочки с документами и телефона – и огромный букет лилий. Напротив стола – экран, по которому бежали кадры хроники текущего дня.

Патрон заведовал делами Проконсула вот уже два года. Он начинал, как и все выходцы из Бургляндии, в кавалерийском отряде горных стрелков и по-прежнему носил их форму. В узком кругу его считали одним из самых умных. Он играючи справлялся с работой, которая раздавила Нишлага, его предшественника. К тому же никто никогда не видел его суетящимся или в стрессовом состоянии. Дела никогда не диктовали ему темпа работы. Они выстраивались перед ним в шеренгу текущих вопросов, которым он или давал отлежаться, или решал их, если находил, что время для этого созрело. Он никогда не брался за них с острия, они сами поворачивались к нему тупым концом. В его кабинете темные дела всегда прояснялись, а пути решений упрощались.

За это короткое время он переформировал весь штаб по своему усмотрению. При Нишлаге исправной службой считалось полное понимание и проникновение во множество деталей. «Сила духа – в работе» – было его любимым выражением. Рапорты, обсуждения, сообщения тонули в бесконечных мелочах. Он искал решения в самом полученном материале, будто оно содержалось там и вытекало оттуда. Поэтому он придавал такое значение обстоятельному изложению дела на бумаге и предпочитал, как все, кто с трудом принимает решения, иметь перед собой письменное предписание. Свет горел у него до поздней ночи, и еще целые охапки папок он брал на ночь к себе в квартиру. Таким образом он развел за спиной Проконсула отменную бюрократическую волокиту. Правда, борьба за власть разыгрывалась вне стен хранения всех этих папок и регистрации входных и выходных данных. Это еще крупно повезло, что за время его деятельности все в общем и целом оставалось спокойным. Он ушел, потому что сердце и желудок не выдержали такой нагрузки.

Новый шеф смел всю бумажную писанину. Собранные досье, затребованные Нишлагом, были отправлены нечитанными назад к их отправителям. Вскоре он добился того, чтобы папка, которую Тереза по утрам клала ему на стол, стала тонкой и содержала квинтэссенцию происходящих в подведомственной ему сфере процессов. Только в таком виде они могли подпасть под компетенцию Патрона. И кроме того, он нацеливал своих людей на принятие собственных решений. «Я скорее прикрою ошибку, чем извиню уклонение от принятия решения». Бюрократическое ведение дела казалось ему пагубным, и он никогда не допускал ссылок на документы в тех случаях, где было возможно очное свидетельство. Как старый егерь-кавалерист он придавал большое значение верховой езде и требовал, чтобы служба ежедневно и при любой погоде начиналась с езды верхом, будь то на ипподроме, на берегу моря или на Пагосе. В первую голову он настаивал на этом при составлении учебных планов в Военной школе. «Если хочешь вести эстетический образ жизни, – имел он обыкновение говорить, – лучше всего быть поближе к произведениям искусства и красивым вещам, чтобы без помех и суеты любоваться ими. Но если хочешь повелевать, надо начинать свой день с верховой езды, и лучше перед строем».

Он придавал большое значение искусному проникновению в тонкости секретов власти, а также хорошему нюху. Завтрак с мавританцами стоил для него порой целого рабочего дня. Он также был не против время от времени покутить с ними вместе. Он бывал в гарнизонах, ниточки от него тянулись даже в провинции, находившиеся по ту сторону Гесперид. Прирожденное чувство свободы усиливало его личностный авторитет, что делало его способным противостоять козням услужливо-покорных людей и их хозяев, даже держать в этом противостоянии инициативу в своих руках.

Луций доложил о своем прибытии. Патрон поднялся и пожал ему руку.

– Хорошо, что вы опять тут. Мы беспокоились о вас. Проконсул тоже ждет вас.

Он указал на стул и прервал непрерывное мелькание кадров на экране, где разворачивалась картина швартовки «Голубого авизо». Потом включил аэроионизатор.

– Тереза, принесите нам чай и скажите там всем, что я буду занят долго. Ничего страшного не случится, если вся эта компания появится на Виньо-дель-Мар чуть позже. Ну рассказывайте, де Геер. Как поживает Бургляндия? Стоят ли еще старые замки?

Луций сел напротив и стал рассказывать. Как и все остальные насиженные места, он знал, конечно, родовую вотчину генерала и побывал там. Старые стены все еще стояли, но все больше ветшали. Скалы были испещрены могилами, как пчелиными сотами, и того гляди могли рухнуть – мертвые разрушали их. На подворьях жизнь тоже текла по-старому, почти как прежде, поскольку только кое-что из новых идей просочилось в Бургляндию, тут же сказавшись отрицательно на патриархальности ее устоев. Правда, влияние этого нового, и особенно техники, никогда не даст там должного эффекта, однако нарушает естественный ход жизни и преемственность традиций. Это заметно по брожению в умах, особенно среди молодежи, когда беседуешь с ними у камина. В общем и целом все еще, правда, идет пока по старым, заведенным порядкам, и по ту сторону Гесперид все еще есть жизненное пространство для достойного человека существования.

Многие там даже подумывают о том, чтобы обособиться и замкнуться еще сильнее, чем до сих пор. Так, ему, Луцию, выговаривали за то, что в Гелиополе и еще кое-где хотят вмешаться в распри и снискать недобрую славу. Нужно бы полностью отказаться от этой мышиной возни. Политика опустилась сейчас до голой механики, одно манипулирование, нет ни достойных фигур, ни благородных целей, одно звериное насилие. Поэтому лучше всего уединиться в своих неприкосновенных родовых замках, обрабатывать землю, охотиться, ловить рыбу, посвятить себя прекрасным искусствам и культу поклонения могилам предков, как здесь было принято испокон веков. Все остальное – пена времени, кратер, выжигающий сам себя, а что касается всех этих прочих государств, то к ним относится то, что сказал Гераклит про своих сограждан из Эфеса: они не стоят того, чтобы ломать себе голову, что будет с ними дальше. Жаль расходовать на это ум и талант сынов Бургляндии!

– Мне хорошо знакомы эти разговоры, дорогой друг, они все те же, что и при царе Горохе. Надеюсь, вы высказали этим старым ворчунам свое мнение.

– Я сделал все, что мог, Патрон, чтобы обрисовать ситуацию. И твердо придерживался нашей точки зрения: хотя Бургляндия и остается для нас последним прибежищем на земле, однако у нас есть свои обязательства и тут. Мы можем выйти из игры, но именно поэтому и непозволительно думать о собственном спасении. Нас обязывает не одно только наследие предков, но и возложенная на нас миссия.

Патрон поднял руку, и Луций почувствовал, что он несколько разгорячился. Он прервал себя:

– Но позвольте спросить, что здесь произошло за это время? В Кастельмарино мы прошли мимо трупа, в Старом городе столкнулись с беспорядками.

Патрон показал на экран:

– Труп был обнаружен еще на рассвете дозорными с Виньо-дель-Мар. Они видели, как его выложили на ступеньки тюремные стражники Кастелетто. Сейчас они его опять убрали. Преследуемая цель была, по-видимому, личного характера – мессир Гранде устраивал спектакль для путешествующих с ним сограждан. А вот погромы в квартале парсов, напротив, должны, видимо, оживить ситуацию. Я ожидаю усиления и эскалации беспорядков. Агентура доносит, что в Центральном ведомстве создан отдел по вопросу о парсах под руководством некоего доктора Беккера. Сейчас в бульварной прессе можно многое прочесть о парсах, и, говорят, будут напечатаны даже разоблачительные памфлеты.

– В чем их упрекают? Что им вменяют в вину?

– Так, всякое, и кое-что еще сверх того.

– Неужели ничего нельзя сделать для этих людей?

– В лучшем случае постепенно, в рамках всеобщей безопасности. Для начала широкомасштабных контрдействий они не самый удачный объект. Мы надеемся, что Ландфогт подставится нам более уязвимым местом. Парсов здесь так же не любят, как и в странах ислама, и, кроме того, они сохранили некоторые малоприятные обычаи, я бы сказал, отталкивающего характера. А потом еще эти ломбарды, конторы мелких ростовщиков, банки, и, в конце концов, не все уж так надуманно, что болтают про их отели и термы. Чтобы не отстать от мессира Гранде, я здесь у себя тоже завел референта по всему комплексу проблем, связанных с парсами. Вы можете получить у него необходимую информацию, если вам небезразлична судьба этого народца.

Он улыбнулся и выключил аэроионизатор.

– А теперь идите отдохните с дороги. У вас сегодня еще много дел. Донна Эмилия наверняка уже все приготовила для вас.

Он проводил Луция до двери. Там он взял его за локоть и тихо сказал:

– Ваши сообщения из Астурии лежат у Проконсула на столе. Он доволен ими. И от Дона Педро тоже уже есть известия. Князь желает только еще получить общую оценку сложившейся ситуации, без особых подробностей и по возможности быстрее. У вас целая ночь впереди, я представлю вашу докладную записку утром, во время рапорта. Оставайтесь в пределах досягаемости на тот случай, если последует приказ об устном сообщении и пояснениях.

Луций поднимался широкой лестницей к казенным квартирам. Потребовалась большая реконструкция Дворца, чтобы оборудовать то великое множество жилых помещений, в которых возникла необходимость. Тут же разместились подсобные помещения и кухни. Раньше все жили в рассеянных по всему городу и его пригородам домах, отстоящих далеко друг от друга; теперешнее положение не позволяло этого больше. И Проконсул не поскупился на расходы, обустроив старые стены с максимальным комфортом, чтобы они не уступали ни кварталам Нового города, ни роскошным особнякам. Здесь даже был свой маленький театр.

Луций жил в вольере – так назывался пристроенный верхний выступ, откуда открывался широкий вид на море. Назвали его так потому, что стеклянные крыши мастерских художников придавали эркеру форму птичьей клетки. Проконсул, любивший общение с художниками, с удовольствием отдал им эту мансарду во Дворце.

Луций чувствовал себя в вольере очень вольготно. Высота, свобода обзора и несвойственная всему мрачному сооружению мажорность напоминали ему Бургляндию. Он поселился здесь с тех пор, как опять вернулся на военную службу. Это был не такой простой шаг для него после долгих лет полной независимости. Жизнь его приняла размеренный ритм, что создает для неженатого человека своего рода иллюзию домашнего быта. Он любил свои книги, свою мебель, одинокие прогулки, любил выпить по рюмочке в кругу умных людей, которые еще не разучились выражать свои чувства. Все это он нашел здесь, в вольере.

Вход в его квартиру был прорублен в старой каменной кладке в стене: сначала надо было пройти через небольшую переднюю. Из нее он сразу попадал в рабочий кабинет, слева к которому примыкали спальня и ванная комната. Все симметрично повторялось с правой стороны и было предназначено для гостей. Чердак, чуланчик и даже каморка для седельной сбруи тоже были здесь же рядом. Крытая лоджия была очень удобна на период жары. Луций не признавал природного обогрева. При северном ветре он пользовался маленьким выложенным термобронзой камином.

Недавно к этим помещениям добавились еще два: кухня и бронированная комната, пользование которой было предписано сотрудникам Проконсула. Она была достаточно просторной – Луций мог в ней читать и писать, как в каюте на корабле; на встроенных полках он хранил, кроме секретных бумаг, свои дневники и рукописи, которые отдавал Антонио Пери в переплет.

Кухня напоминала скорее буфетную, где можно было подогреть или остудить блюда, которые приносили ему Костар или донна Эмилия. Самым роскошным в ней была плита из термобронзы, забранная для безопасности по краям фарфором. Плита имела все степени нагрева и охлаждения, оптимальные для кулинарного искусства. Когда Луций вошел, навстречу ему прыгнул Аламут, черный кот, которого донна Эмилия отдавала Ортнеру, когда он бывал в отъезде. Луций любил его общество, настраивавшее его на философский лад, и чувствовал, как продвигается работа, когда животное поблизости. Донна Эмилия поставила на стол цветы. Она вошла с лоджии и поздоровалась с ним.

Донне Эмилии было около пятидесяти лет. О ее родителях ничего не было известно; отец Луция нашел ее ребенком в одной деревне, которую вырезали партизаны, и взял ее с собой в Бургляндию. Там она и выросла в их семье. Она ухаживала за Луцием, а позднее вышла замуж за человека, который занимался торговлей на островах. После его смерти она вернулась к ним и стала вести домашнее хозяйство у Луция. Костар, его личный адъютант, был родом из Бургляндии, с одного небольшого подворья. Донна Эмилия и Костар приехали с Луцием из страны замков, тогда как Марио был приставлен к нему здесь в качестве его шофера.

Оба они жили с Луцием в одном флигеле, и их фонофоры были подключены к его; Марио носил при себе селектор связи. Раздался стук в дверь, и в комнату вошел Хальдер, юный художник, сосед Луция. Он входил в число тех, кому Проконсул предоставил жилье в вольере; из его ателье можно было наслаждаться самым красивым видом приморского города. Но он не оставил и своего старого рабочего места, маленького домика в садовом парке, в «хозяйстве Вольтерса». Он подошел к Луцию и пожал ему руку.

– Я слышал от донны Эмилии, что вы опять тут, и не хочу вам мешать, у вас наверняка дел по горло. Так удачно все сложилось, ведь завтра вечером я праздную свой день рождения и хотел бы просить вас быть тоже. Придут Ортнер и Сернер.

– Я буду, если только получится. Вы же знаете, Хальдер, сколько радости доставляет мне ваше общество.

Вошел Костар и начал распаковывать чемоданы. Марио доложил, что Мелитта нашла своих и просила еще раз поблагодарить Луция. Тут же появились курьеры с приказами, потом принесли букет цветов, пришла почта, скопившаяся в его отсутствие. Путешествие на Геспериды закончилось, и снова надо было начинать жизнь во Дворце.

* * *

Он поел, просмотрел почту, сменил военный мундир на халат. Начало смеркаться; на лоджиях заиграли яркими красками красные и желтые цветы. Ласточки, праздно проведшие дневные часы, возвращались к своим гнездам в расщелинах скал и стен башен, а на смену им вылетали большие летучие мыши. В гавани, в городе и на море вспыхнули огни.

Донна Эмилия стояла перед термобронзовой плитой и заваривала чай, дожидаясь, пока он настоится до темно-вишневого цвета. Луций попросил приготовить ему чай для ночного бдения. День был долог и богат впечатлениями. Донна Эмилия поставила на стол все для чая и пожелала ему спокойной ночи.

Луций мог открывать бронированную комнату, только когда оставался один. Он произносил пароль, тогда замок становился видимым, затем второй, и дверь со свистом распахивалась. Он вставил ключ с обратной стороны и включил лампочку и вентилятор. Взяв чай, он заперся в обществе Аламута для работы.

Он достал из секретной кассеты стопку бумаги рыжеватого цвета, на каждом листе которой светящимися буквами была сделана предупреждающая надпись: «Внимание! Самовозгорание! Избегать попадания солнечных лучей!» Речь шла об одном изобретении, сделанном в стенах Дворца. Главная цель его носила воспитательный характер: оно должно было способствовать тому, чтобы все секретные документы писались и прочитывались в бронированных комнатах. В случае кражи или потери документа написанное самоуничтожалось еще до того, как документ мог быть прочитан. Патрон же придерживался, однако, мнения, что подлинное достоинство нововведения заключалось в том, что оно вызвало массовое сожжение старых бумаг и папок. Он распорядился внедрить это изобретение по настоянию Главного пиротехника Сиверса, которого считал гением в своем деле. Но сегодня, однако, Луций нашел оправданным использование подобной бумаги. В левом углу он написал: «Только для Патрона и Проконсула» – и начал, пользуясь стенографией, писать донесение:

«Подробности аудиенций, данных мне Доном Педро, и бесед с его верноподданным помощником уже известны. Смотри дипдонесения I–V. Поэтому перехожу сразу к оценке ситуации.

Следует принять как достоверные сведения, что Дон Педро еще до конца этого года заменит существующее правительство своими людьми. Его государственный переворот неминуемо вызовет возникновение во всех странах народных партий. Дон Педро надеется, что Проконсул сочтет благоприятным данный момент, чтобы не только разделаться с Ландфогтом, но и утихомирить поддерживающий его демос. Чтобы получить такую помощь, он готов пойти на материальные и кадровые жертвы, которые наверняка даже перекроют те предложения, что подробно изложены в «Астурии III».

Оставалось выяснить, идентичны ли позиции Проконсула и Дона Педро и существует ли тем самым основание для их совместных действий. Дон Педро и его сатрап убеждены в том. Однако следовало бы возразить, что враги наших врагов – вовсе не обязательно наши друзья. Цели Проконсула значительно шире. И он подвергнет их риску, приняв участие в операциях, не учитывающих весь круг проблем. Чего как раз и следует избегать, если он стремится достичь кульминации с помощью одной из сторон, участвующих в гражданской войне, если истолковывать это слово в духе Клаузевица.

Возможным представилось только намекнуть, что Проконсул даже и в том случае не ввяжется в голый государственный переворот, когда удача его не будет вызывать никаких сомнений. Ведь ни люди, ни методы, ни идеи Дона Педро не выходят за рамки диктатуры.

Это не исключает, однако, нашего интереса к их планам. Их провал скажется и на Гелиополе. По этой причине желательно было бы, чтобы они укрепились политически. Чем при этом придется пожертвовать из potestas,[19] обернется потом как auctoritas.[20] И в этом случае можно будет рассчитывать на Проконсула.

В ответ на это помощник Дона Педро выставил в качестве довода аргумент, что противная сторона выступила с актами насилия. И скорее следует вести речь о мерах самообороны, ведь так уж повелось с давних пор, что преступления вершатся сверху, легально прикрываясь именем большинства. Порядочные политики всегда в меньшинстве, а соблюдение законов – украшение немногих.

Следует предвидеть, что попытка Дона Педро провалится. Она не что иное, как контрудар реакции, обремененный всеми ее слабостями, и приведет в лучшем случае к искусственной стабилизации, гальванизации беспорядков, но и то лишь на короткий отрезок времени. Если Проконсул согласен с подобной оценкой ситуации, тогда он не одобрит операцию, может, даже решительно осудит ее. Следует предвидеть, что в таком случае возрастет степень угрозы с той стороны, но одновременно в этом кроется и признак силы Проконсула – сразу станет очевидным, что действия его согласуются с принципами, значительно превосходящими те, что лежат в основе действий обеих враждующих сторон. Судьба в таком случае заявит о себе более настойчиво и даже окажется жестокой необходимостью. Здесь уместно вспомнить слова Новалиса о том, что поспешность действий может обернуться своей противоположностью.

Практически речь идет о выигрыше во времени, которого мы не достигнем, если будем только тянуть время, а сможем получить его лишь в том случае, если будем углублять его, наполнять содержанием за счет укрепления позиций власти и ее нравственных предпосылок. Это относится в первую очередь к Военной школе. Дворец и в дальнейшем будет брать под защиту не только свободных и независимых духом служителей муз, но также и всех гонимых – и даже в тех случаях, когда с политической точки зрения это не будет сулить никакой выгоды и на первый взгляд будет казаться, что речь идет о противнике.

Благодаря этому власть каждый день будет прирастать силою – притом той невидимой глазу мощью, на которую опирается видимая власть. Капитал ее станет таким большим, что будет оказывать положительное воздействие сам по себе, только благодаря своему наличию».

* * *

Он написал эти страницы почти так же быстро, как если бы произносил слова вслух. Все это были хорошо знакомые ему вещи. Он ссадил Аламута, устроившегося у него на коленях, на пол и включил аэроионизатор. Потом открыл дверь бронированной комнаты и вышел на лоджию. Огней поубавилось, с моря дул теплый ночной ветер.

Затем он опять вернулся в тесное помещение. Удостоверившись, что фонофор стоит на предохранителе, вполголоса, местами спотыкаясь, прошелся по тексту. У него сложилось впечатление, что написанное, особенно в конце, носит для служебного документа слишком личный характер.

– Мне следует приберечь это для устного доклада у Князя. Патрон не любит философских рассуждений.

Он отказался также и от замечания, касавшегося Военной школы; она была словно его любимая мозоль. Вычеркивание и правка заняли больше времени, чем первоначальная запись. Потом он перепечатал текст на маленькой машинке и сжег черновик. Скатав страницы в трубочку, он вложил их в черный футляр.

Как это часто бывает во время ночной работы, он почувствовал удивительную бодрость, охватывавшую его перед первым криком петуха. Воля ослабевала, зрительное восприятие усиливалось. Отчетливо проступали предметы и вещи, словно обретали дар речи. Он начинал тогда ходить взад и вперед, то рассматривая картину, то открывая одну из книг и листая ее. И казалось, мысли рождаются сами по себе, словно толпятся перед дверью и тихо стучатся в нее. На воле уже проснулась какая-то птица и, видимо, прикрывая раскинутыми крыльями неоперившихся птенцов, возвестила об этом; ее крик еще звучал сонно, еще по-матерински, по-ночному заботливо – и все же оповещал, как первый вестник любви, о приближении нового дня.