Читать книгу Волшебная гондола - Ева Фёллер - Страница 3

Как обычно, мы ужинали в ресторане рядом с отелем. Мама считала, что тут лучшая паста во всей Венеции. Лично мне этот ресторан нравился уже потому, что до него доставал Wi-Fi отеля, так что между закуской и главным блюдом я могла посидеть в интернете.

– Знаешь, ты могла бы иногда проявлять немного больше интереса, когда папа рассказывает о своей работе, – сказала мама, когда отец, доев салат, вышел поговорить по телефону. – Он очень ценит свою работу!

– Но я проявляю интерес! – возразила я. – И всегда внимательно слушаю!

– И играешь на мобильнике под столом!

– Это не мобильник, а iPod Touch! – устало сказала я.

Мама была права – меня совершенно не радовали папины рассказы о работе. Быть может, дело в том, что мне приходилось выслушивать их очень уж часто. Мой папа – невероятный человек и известный на весь мир ученый в своей сфере. Но когда десять вечеров подряд все разговоры за столом крутятся вокруг пыльных старых монет, разбитых глиняных ваз и фрагментов фресок, на одиннадцатый вечер сложно воодушевиться.

Иногда мой отец находил какие-то жуткие предметы или, по крайней мере, жутко их описывал. Пару лет назад археологи обнаружили на острове в Венецианской лагуне массовое захоронение – сотни людей были погребены там в пятнадцатом веке, во время ужасной эпидемии чумы. Еще сильнее меня напугал папин рассказ о другой венецианской находке того же века, сделанной всего пару месяцев назад. Речь шла о скелете женщины, шею которой проткнули деревянным колом.

– Как жестоко! – потрясенно воскликнула мама.

– Будто она вампир, – сказала я.

К моему удивлению, папа кивнул.

– Это не так уж нелепо. Такое суеверие было распространено уже в эпоху Возрождения. Считалось, что мертвецы встают из могил, чтобы пожирать умерших от чумы.

– Ох! – поразилась я.

– Есть предположение, что эта женщина умерла от чумы, и кол понадобился, чтобы не дать ей восстать снова. Поэтому ее иногда называют «вампиршей».

Это была действительно интересная археологическая находка, настоящая сенсация. Но по большей части рассказы моего отца звучали ничуть не интереснее вечерних новостей, которые лишь напоминали мне, что пора идти спать.

Вскоре после того, как мама потребовала от меня уделять больше внимания папиной работе, он закончил говорить по телефону и вернулся за стол.

– Коллега из Рейкьявика сообщил о чрезвычайно интересной находке.

Настало время применить на практике мамины наставления. Но вместо этого я только вежливо спросила:

– А что, в Рейкьявике тоже есть археологи? Это вообще имеет смысл? Я имею в виду, там в земле рыться? Гейзеры на поверхность не лезут, когда копать начнешь? – спросила я, продолжая возиться с айподом под столом. Ванесса написала мне в ICQ: «Этой девке не жить!»

– У нас международная команда, – сказал папа. – Коллега, о котором я говорил, работает здесь вместе со мной. Находку обнаружили в фундаменте палаццо Тассини, который мы исследуем прямо сейчас.

Новости от Ванессы интересовали меня по меньшей мере в два раза сильнее.

Ужасная ошибка. Если бы только я внимательнее слушала папу!

Но тогда я вчитывалась в кошмарные новости от Ванессы и из того, что рассказывал отец, улавливала в лучшем случае каждое третье слово. А то и меньше.

– …уникальный документ, письмо, говорит мистер (неразборчивое исландское имя, похожее на Бьярнигнокки), с возможными анахроническими вставками.

Ванесса: Поверить не могу, что этот козел вообще смеет идти в кино с этой долбанутой Тусси – всего через неделю после того, как выпроводил меня!

…но расшифровке поддаются только фрагменты первой страницы документа, остальные необходимо предварительно обработать и разделить… по большей части распадаются… Мистер Бьярнигнокки все же придерживается мнения, что речь идет о подделке. Я передам документ для исследования в здешний университет, у них есть настоящие специалисты по рукописям, обладающие высокой квалификацией. Отправлю его им уже завтра.

– Но почему он может оказаться фальшивкой? – спросила мама.

– Из-за возможного анахронизма.

Анахронизма! Я хочу сказать – эй, але! Кто вообще может посчитать что-то подобное интересным? Ну хорошо, я, конечно, могла бы спросить, что это значит, но когда я задаю такие вопросы, родители всегда смотрят на меня, будто я не их родная дочь, а кто-то, попавший в семью по ошибке. Мой папа – профессор, у мамы – докторская степень, а я как раз закончила по второму разу проходить одиннадцатый класс, и оценки вышли немногим лучше, чем в десятом. Особенно по математике.

Ванесса: Создам сегодня новый альбом в Schüler-VZ [1]. Назову его: «Выкинуть бывшего из головы». И выставлю там фото, которое ты сделала в автобусе, во время поездки в Париж. То, на котором он дрыхнет с открытым ртом. Или то, которое ты сделала на моем прошлом дне рождения. Где его стошнило прямо на розы.

–  …также, по мнению мистера Бьярнигнокки, речь может идти о шутке, которую придумал кто-то из исследовательской группы, вероятно, студент. Он в этом почти уверен, потому что письмо начинается со слова «Привет».

Ванесса: Или то фото с недавней вечеринки, о котором ты сказала, что он там похож на Горлума.

– «Привет»? – удивленно переспросила мама.

– Именно так, «привет», – повторил папа.

Я поспешно подняла взгляд.

– Я вас внимательно слушаю, правда-правда.

– Поверить не могу, – сказала мама, покачав головой.

Я приняла это на свой счет и быстро выключила айпод.

Тут официант как раз принес ужин, и я забыла и о Бьярнигнокки, и о Горлуме.

* * *

На следующее утро я, как обычно, отправилась завтракать по меньшей мере на час позже родителей. В конце концов, у меня были каникулы. Еще до поездки я отчетливо осознала, что не стану вставать в девять. Родители должны работать, и им все равно, как долго я отсыпаюсь.

Толстый паренек, который три дня назад въехал в отель вместе со своими родителями, вышел в буфетный зал и украдкой осмотрелся. Увидев меня, он покраснел и быстро отвел взгляд. Это повторялось каждое утро, только на этот раз он явился без родителей.

Я наклонилась над своим тостом и сделала вид, будто ничего не заметила. К моему ужасу, он все-таки подошел к моему столику, остановился и глубоко вздохнул.

– Привет, я Маттиас, – выпалил он. – Тут свободно? Можно с тобой позавтракать?

Я была настолько ошарашена, что непроизвольно кивнула. Но как только он со вздохом плюхнулся на стул напротив меня, мне стало ясно, что это означает: он хочет, чтобы я составила ему компанию. Только этого мне и не хватало!

– Ты здесь уже давно? – спросил он.

– Две минуты, – ответила я.

– Я хотел спросить, как давно ты в отеле, – пояснил он.

– Уже десять дней.

– Ты здесь с родителями или как?

Я кивнула, и он продолжил:

– Я тоже.

– Я знаю. Я видела, как вы вместе регистрировались в отеле. И завтракали. А сегодня они придут?

Я с надеждой посмотрела на дверь. Когда появятся его родители, он отвернется, и я смогу воспользоваться этим, чтобы быстренько улизнуть.

– Нет, они уже позавтракали. Сегодня у них деловая встреча, и поэтому я тут один. Никаких планов на сегодня.

Он с надеждой посмотрел на меня.

Я это проигнорировала.

– А что за встреча у твоих родителей? – спросила я.

– Ах, скорее всего, сплошная скука. Мой папа – куратор музея, он участвует в Венецианской биеннале. А мама ходит с ним, потому что считает его работу важной. И еще потому, что она может познакомиться с важными людьми. Ей нравятся важные люди. Она выискивает о них в интернете все, что можно.

– Вот как, – сказала я, уныло откусывая тост.

– Мама говорила, что твой папа – один из ведущих археологов в сфере изучения церковной и дворцовой культуры позднего Средневековья. А твоя мама преподает физику в университете, и она приехала сюда на международную конференцию. И вы из Франкфурта.

– Я в курсе, – ответила я.

– Мм… конечно.

Мы немного помолчали. Я доела тост, запила его чаем и принялась придумывать уместный предлог, чтобы исчезнуть отсюда.

Но он никак не придумывался. Может, потому, что мне стало жалко этого паренька. Он был одет в дорогие шмотки и модные кроссовки, но это совершенно не мешало ему выглядеть нелепым толстяком.

Оказалось, что Маттиас был на три месяца младше меня. Он жил в Мюнхене и еще ходил в школу. Как и я, он на каникулах приехал с родителями в Венецию в надежде, что это будет менее скучно, чем неделями напролет болтаться дома и слушаться тетю.

– В моем случае – бабушку, – сказала я. – И меня тоже это совершенно не порадовало бы.

– Так что у нас, в некотором роде, похожие судьбы. А что ты делаешь здесь, в Венеции, пока твои родители работают?

– Ничего особенного.

Точнее я не могла это выразить. По всем известным достопримечательностям мы уже пробежались с мамой и папой, потому что на выходные у нас всегда была запланирована культурная программа. А на неделе я была предоставлена самой себе. Я просто бродила по округе и каталась на маршрутных теплоходах. Или шаталась по городу пешком, наблюдая за бесчисленными туристами и попутно высматривая интересные магазины.

– У тебя есть какие-то планы? – спросил Маттиас.

– Ну… я хотела бы прилечь немного, прошлой ночью плохо спала, – соврала я.

– А потом?

– Ну не знаю, – едва сказав это, я тут же в этом раскаялась. На лице Маттиаса явно было написано, что он уже представил, как мы занимаемся чем-нибудь вместе. Так что я быстро продолжила:

– Может, пойду куплю себе туфли.

Покупать туфли – чисто женское занятие. Ни один семнадцатилетний парень нормальной ориентации не пошел бы с девушкой в обувной магазин.

– Так я могу пойти с тобой, – с энтузиазмом сказал он. – Я так люблю покупать обувь!

Я вздрогнула.

– Ну ладно, – против воли сказала я. – Тогда встретимся через час в лобби отеля.

* * *

Туфли нужны всегда, так что мне в общем-то и не пришлось себя уговаривать. Напротив. К тому же, в Венеции чудесные обувные магазины, с моделями, которые в Германии вряд ли купишь на каждом углу. К сожалению, цены в Венеции тоже не такие, как в Германии. Другими словами, покупать здесь туфли влетает в копеечку. Но в моем распоряжении была почти вся сумма, которую я получила на день рождения от двух бабушек, одной двоюродной бабушки, крестного папы и, разумеется, от родителей, так что кое-какие деньги у меня все-таки водились. Два года назад я решила просить на день рождения и Рождество только деньги, так что время от времени я могла позволить себе крупные приобретения, например, этот айпод, который купила недавно. Или, вот как теперь, новые туфли.

Когда я вышла из лифта в лобби, Маттиас уже стоял у выхода с выражением неуверенности на лице, как будто боялся, что я передумала. Увидев меня, он улыбнулся до ушей, показав поразительно белые, идеальные зубы.

– А вот и ты!

Отель находился в районе Дорсодуро, недалеко от Гранд-канала. Мы направились в сторону Академии [2]. Моторные лодки с треском проносились мимо, вспенивая воду. Летняя жара тяжело опустилась на канал, и солнце отбрасывало на волны волшебные золотые отражения. По обеим сторонам канала возвышались изысканные старые палаццо, словно роскошные декорации для деловой суеты, которая царила на воде.

– О, смотри! – крикнула я. – Красная гондола!

Маттиас вытянул шею.

– Правда? Где? Я думал, все гондолы в Венеции должны быть черными.

То же самое рассказывали и нам, еще на самой первой экскурсии, в которую входила и поездка на гондоле. Экскурсовод сообщил, что когда-то в Венеции были гондолы самых разных цветов. Но в 1633 году Большой совет Венеции издал закон, по которому все гондолы нужно было перекрасить в черный. Он действует и сегодня.

Но откуда тогда в Гранд-канале взялась красная гондола?

На мгновение я подумала, что мне померещилось, но потом Маттиас тоже ее заметил.

– Надо же! Вот она! – выкрикнул он.

Она проплыла мимо нас посередине Гранд-канала. Гондольер, стоявший на корме, держал длинное весло обеими руками.

Когда гондола приблизилась, я убедилась, что гондольер выглядит так же необычно, как и его лодка. В отличие от остальных венецианских гондольеров он не был одет в форменный костюм – плоскую шляпу с лентой, полосатую рубашку и темные штаны. Вместо этого на нем были своеобразный тюрбан, длинная белая рубашка, жилетка с золотыми шнурами и бриджи, которые оставляли открытыми его костлявые голени. Он был худой, как щепка, и старый, по моей оценке – за семьдесят, вообще удивительно, что он мог грести с такой скоростью. К тому же, он видел только одним глазом: другой, как у какого-нибудь пирата, прикрывала черная повязка.

Но самым примечательным было вот что: почему-то он казался мне знакомым, хотя я понятия не имела, где могла его видеть.

– Ну и странный тип, – сказал Маттиас.

– Явно к воскресенью готовится, – рассудила я. Мне тут же вспомнилось, что приближается «Regata Storica» – Историческая регата, которая каждый год, в первое воскресенье сентября, собирает в Венеции местных жителей и туристов. Множество лодок отправляются в историческое плавание по Гранд-каналу, разукрашенные, как сотни лет назад. Мама уже говорила, что мы тоже пойдем посмотреть.

– Верно, – сказал Маттиас. – «Regata Storica». Ты пойдешь?

Я сказала «да», и он тут же заявил, что и сам хочет посмотреть. Я невольно задалась вопросом, не собирается ли он ходить за мной хвостом с утра до ночи следующие две недели.

– Собственно говоря, я совсем не хочу покупать туфли.

– А что тогда?

– Не знаю. Может… – Не важно, самое главное, что-нибудь, что можно купить побыстрее, чтобы потом снова вернуться в отель. Настроение выбирать новые туфли пропало у меня не только из-за Маттиаса. На самом деле с ним-то все было в полном порядке. Общительный, дружелюбный, то и дело отпускает шутки, над которыми я не прочь посмеяться. Но только что, взглянув на красную гондолу, я ощутила странный зуд в затылке, и он никак не проходил. Мне отчаянно захотелось где-нибудь спрятаться.

Мы прошли мимо поворота на узкую улочку, которой я раньше не замечала, хотя уже не раз обошла окрестности площади Сан-Марко. Мое внимание привлекла раскрашенная на старинный лад табличка, которая висела над дверью магазина.

– Это магазин масок, – сказала я. – Забавно. Когда я прошлый раз тут проходила, я его не заметила.

– Хочешь купить себе маску? Вместо туфель?

– Хм… Да, почему бы и нет.

Так и получилось, что я решила откопать себе что-нибудь в старом магазине, переполненном масками и винтажными костюмами. В воздухе висел запах пыли, будто все вещи находились здесь уже не первый год и никто ими ни разу не интересовался. Поношенные накидки, затрепанные боа из перьев, необычные кофты из расшитого бархата. И маски. Великое множество масок. Здесь были типичные венецианские маски, которые надевают на карнавал, многие из них – с длинными, вытянутыми носами, другие – отделанные золотом, с симметричными чертами лица, а еще – черно-белые полумаски, которые скрывали только верхнюю часть лица. Были и маски, которые изображали зверей и сказочных персонажей.

– Кошка, – сказал чей-то хриплый голос.

Я резко обернулась и увидела, как из полутьмы магазина вынырнула пожилая женщина. Ее сутулая фигура и собранные в тонкие пучки седые волосы показались мне странным образом знакомыми, хотя я понятия не имела, где я могла ее раньше видеть. Похоже, такое случается со мной в Венеции все чаще. Сначала тот гондольер, а теперь эта старушка.

У нее почти не осталось зубов, а лицо было исчерчено морщинами, как древний пергамент.

При этом она двигалась удивительно быстро – скрюченными от подагры пальцами она сняла со стойки маску и протянула мне.

– Возьми кошку, дитя.

Это была красивая маска, обтянутая черным бархатом и обшитая по кругу золотистыми нитками, так что казалось даже, будто у нее есть шерсть. Отверстия для глаз окружали крошечные бусинки, а под носом торчали шесть ниточек-усов, совсем как настоящие. Маска держалась на лице с помощью лент. Я примерила ее и обнаружила, что она подходит удивительно хорошо: не соскальзывает, идеально прилегает к лицу и повторяет его форму, будто была сделана специально для меня.

Она выглядела дорогой. Наверняка стоит целое состояние. Я хотела было вернуть ее старушке, но Маттиас опередил меня.

– Сколько она стоит? – спросил он по-итальянски. Повернувшись ко мне, он шепотом добавил: – Всегда нужно поторговаться.

– А сколько может заплатить девочка? – спросила старушка.

– Пять евро, – тут же сказал Маттиас.

– Десять, – возразила я. И, поколебавшись, добавила: – Может, даже двадцать.

Маска определенно стоила этой суммы. Кроме того, именно столько я и отложила на ботинки.

– Двадцать евро меня устроят, – дружелюбно сказала старушка.

– За двадцать евро это настоящий грабеж, – прошипел Маттиас, заметив мою нерешительность.

Я боролась со своей совестью. Весь магазин выглядел так, будто здесь давно ничего не продавалось. Может, старушка была так рада наконец заработать хоть немного, что согласилась бы с любой ценой, какой бы низкой она ни была. Я бы предпочла потратить пять евро, но старушка просто вцепилась в двадцатку, которую я уже вытащила, и, не говоря ни слова, скрылась в задней комнате.

Мы с Маттиасом немного постояли, рассчитывая, что она сейчас вернется с пакетом для маски или, может, принесет нам кассовый чек, – но она исчезла окончательно.

– Похоже, это все, – сказал Маттиас. – Двадцать евро без квитанции – это все равно что тридцать с квитанцией, по крайней мере, с точки зрения налоговой, так всегда говорит моя мама.

Помедлив, я вышла за ним на улицу и осторожно спрятала маску в сумку.

По дороге в отель я согласилась, чтобы Маттиас угостил меня сэндвичем, но настояла, что сама оплачу напитки. Мы уселись на бордюр и стали наблюдать за спешащими мимо туристами, поедая наши трамецини [3] и запивая их холодным, как лед, лимонадом.

– Неплохо, – сказал Маттиас.

– Ага, вкусно, – рассеянно ответила я. Дурацкий зуд вернулся снова.

– Ты уже знаешь, кем хочешь стать? – спросил Маттиас. – Я имею в виду, после школы.

– Нет, понятия не имею. Главное, чтобы это не имело никакого отношения к математике. А ты?

– Еще когда был маленьким, я хотел стать зубным врачом. – Он покраснел. – Я читаю о стоматологии все, что попадается.

Я озадаченно посмотрела на него.

– Правда? Но чтобы поступить в университет, нужно получать хорошие оценки в школе!

Он покраснел еще сильнее.

– Ох… да, мой средний балл более-менее подходит.

Он пристально посмотрел мне в рот.

– У тебя отличные зубы.

– Хм, мне два года пришлось носить мерзкие брекеты.

– Мне тоже. Мы должны этому радоваться. Правильное ортодонтическое лечение приводит к тому, что зубы сохраняются в течение всей жизни.

– И не говори. – Мне эта тема казалась не слишком увлекательной, а восторги по поводу стоматологии казались до нелепого странными. Кому вообще могут понравиться брекеты и постановка пломб?

Мои мысли блуждали. Позади нас возвышалась церковь, в которой я уже бывала, и я пыталась вспомнить, как же она называется. Впрочем, за последние полторы недели я посетила немало церквей, все настолько впечатляющие и битком набитые произведениями искусства, что немудрено и загнуться от усталости.

– Ты уже была в церкви Санто-Стефано? – спросил Маттиас.

Я кивнула с еще более отсутствующим видом. Точно, Санто-Стефано. Церковь с наклонной башней и необычной крышей, которая изнутри выглядела как перевернутый корпус корабля. Похоже, у Маттиаса память была получше, чем у меня.

Я потерла шею, потому что зуд усилился.

– Что с тобой, кто-то укусил?

– Нет, это что-то вроде аллергии.

А что я могла сказать? «У меня всегда чешется шея, когда приближается опасность»? Он бы тут же решил, что у меня не все дома, и оказался бы прав. Я точно знала, почему никому об этом не рассказываю. Кроме меня и моих родителей о моей странности не знал никто, и двое из нас троих были уверены, что я ненормальная. В том числе я.

Мама, отлично разбираясь в естественных науках, считала, что почти со стопроцентной вероятностью речь идет о периодических нарушениях восприятия. Папа, напротив, придерживался мнения, что между небом и землей есть много вещей, которые человек не в силах объяснить с помощью одного лишь рассудка.

Раньше это уже не раз приводило к неприятным последствиям. В первый раз зуд возник у меня в возрасте десяти лет, когда я должна была прыгать в бассейн с трехметровой вышки. Я вдруг ощутила, что там, наверху, мне угрожает опасность. Так что я осталась внизу и увидела, как другой ребенок забрался на вышку и полетел вниз вместе с отломившейся доской. К моему бескрайнему облегчению, никто не пострадал, все отделались испугом – и упавший ребенок, и пловцы в бассейне.

Во второй раз – мне было двенадцать – папа должен был отвезти меня на машине к подруге на день рождения. Из-за того, что у меня ужасно чесалась шея, я так долго копалась, что он рассердился и сказал, что если хочу, то могу поехать на автобусе. Так я и поступила, хотя пришлось сделать изрядный крюк. Позже я узнала, что на той дороге, по которой мы собирались ехать, произошла ужасная авария со множеством погибших – как раз когда мы должны были там проезжать.

Два года спустя это повторилось в третий раз, незадолго до сорокового маминого дня рождения. Она хотела его масштабно отпраздновать и пригласила немало людей. Она решила, что дерево, растущее перед нашим домом, будет выглядеть симпатичнее, если папа к празднику украсит его гирляндой с бумажными фонариками. Она принесла стремянку из гаража и прислонила ее к дереву.

Я почесала шею и озабоченно сказала:

– Не забирайся туда! Что-то случится, я точно знаю.

Папа рассмеялся и объяснил, что будет очень осторожен. В результате мамин день рождения закончился в отделении «Скорой помощи», где папе загипсовали ногу и сказали, что в этот день он уже третий пациент, упавший со стремянки.

Опасаясь, что в следующий раз меня снова не примут всерьез – хотя я, конечно, надеялась, что следующего раза не будет, – в тот день я рассказала родителям о том, как у меня чешется шея. Они похлопали меня по плечу и ответили, что мне не стоит придавать этому слишком большое значение.

Слава богу, когда все случилось в четвертый раз, год назад, через пару дней после моего шестнадцатого дня рождения, до худших последствий не дошло. Мы решили где-нибудь поесть, и папа забронировал столик в нашем любимом ресторане.

Незадолго до выезда у меня зачесалась шея.

– Лучше никуда не ехать, – сказала я.

Папа с восторгом и некоторой тревогой сказал:

– Снова оно?

Я молча кивнула.

Мама рассердилась.

– Это удобный случай доказать Анне и нам заодно, что речь тут идет о своего рода самовнушении. И оно не выдерживает критики с точки зрения науки.

– А разве это не явление так называемого самоисполняющегося пророчества? – возразил папа.

– Хм. Это зависит от того, применяем ли мы двоичную или поликонтекстуальную логику. И все-таки – нет. – Мама отрицательно покачала головой. – Давай поедем уже.

– Я не хочу, – упрямо сказала я. Встревожившись, что они могут просто поехать без меня, я схватила ключи от машины и выкинула их в унитаз.

– У меня есть запасной ключ, – сказала мама.

– Тогда я лягу под колеса.

Таким образом, праздничный ужин отменился. Два часа спустя мама позвонила в ресторан и осведомилась, не происходило ли у них каких-то необычных случаев вроде пожара или вооруженного захвата заложников, в ответ на что на том конце провода недоуменно заметили, что все в полном порядке. Мама мягко посмеялась надо мной и решила, что это сойдет за достаточное доказательство.

На следующее утро папа ехал на работу. Точнее, хотел поехать на работу. Меньше, чем через три минуты он вернулся и сообщил о луже, которую обнаружил, выезжая из дома. Лужа состояла из тормозной жидкости. Прошлым вечером мы ничего бы не заметили из-за темноты.

– Два-три раза тормоза бы сработали, – сказал вызванный им механик, проведя пальцем поперек горла, – а потом крышка.

С тех пор шея у меня больше не чесалась. До сегодняшнего дня.

Но почему сегодня она начала чесаться просто так, без связи с какими-то планами или намерениями? Я не собиралась плыть на красной гондоле, и никаких других планов у меня тоже не было.

Может, надвигающаяся опасность угрожала всем? Землетрясение? Крупнейшее наводнение века?

– Может, у тебя аллергия на солнце? – предположил Маттиас.

– Возможно, – согласилась я, хотя мне было лучше знать. Сэндвич словно потерял вкус, хотя мне очень нравились эти треугольные, типично итальянские кусочки хлеба, и каждый день я съедала как минимум один такой бутерброд. Майонез просочился между пальцами, когда я запихнула в рот последний кусочек, поспешно прожевала и проглотила его, только чтобы наконец-то покончить с едой. В следующее мгновение мне внезапно захотелось исчезнуть оттуда как можно быстрее. Не только с этой кампо [4], на которой мы с Маттиасом устроили наш маленький пикник, но и вообще из этого города.

Охваченная беспокойством из-за своего внезапного порыва, я подняла взгляд.

И тогда я впервые увидела его.

* * *

Он подходил все ближе и притягивал к себе взгляды – не только мой. И дело было не только в том, как он выглядел, – хотя ладно, он выглядел великолепно, без вопросов, – но и в том, что он собирался затеять драку с другим парнем.

Оба были примерно одинакового возраста, около двадцати лет, и кричали друг на друга что есть мочи. Как будто этого было недостаточно, они начали друг друга толкать.

Тот, от которого я едва могла отвести взгляд, был одет небрежно, почти в лохмотья. На нем были поношенные джинсы, грязные кроссовки и черная футболка с крупной надписью: «Я – настоящий победитель». У него были темные вьющиеся волосы, слегка длинноватые, и даже с нескольких метров было заметно, какие у него невероятно белые зубы. Я рассеянно подумала: «За шмотки ему вряд ли можно засчитать победу, но к зубам не придраться».

Другой был чуть-чуть ниже ростом, но при этом сложен покрепче. И он вел себя явно агрессивнее. Это стало особенно заметно, когда он вытащил складной нож.

Какая-то женщина увидела это и в ужасе закричала. Тогда это заметили и другие, и толпа взволнованно зашумела. Я задержала дыхание; все больше прохожих останавливались поглазеть на драку.

Оба парня непрерывно орали, и тут коренастый взмахнул ножом в воздухе и угрожающе приблизился к кудрявому. Но тот не отступил ни на шаг и вместо этого широко расставил руки, будто приглашая соперника наконец-то атаковать.

– Вот черт, – в ужасе сказал Маттиас. – Он его сейчас зарежет! Нужно позвонить в полицию!

Коренастый замахнулся ножом, а все последующее произошло так быстро, что едва можно было уследить. Победитель молниеносно схватил противника за руку и вывернул ее, отправив нож в полет по высокой дуге. Одновременно он высоко подпрыгнул и пнул коренастого в колено. Тот со стоном скорчился и, громко ругаясь, растянулся на мостовой.

Судя по всему, кудрявый вполне заслужил надпись на своей футболке. Он поднял голову и с видом победителя огляделся по сторонам. При этом наши взгляды встретились, и у меня снова перехватило дыхание. У него были такие невероятные синие глаза, что если смотреть в них без должной осторожности, в них можно потеряться навечно. Шея внезапно зачесалась так сильно, что я едва могла сдерживаться.

– Ты знаешь этого парня? – прошептал мне Маттиас. – Почему он на тебя так уставился?

Может, лучше спросить, почему я на него так уставилась? Я не могла издать ни звука.

Затем это мгновение окончилось. Победитель подобрал нож своего противника, сложил его и зашагал прочь.

* * *

Мама Маттиаса была стройной как тростинка, высокорослой, нордической красавицей блондинкой с зеленовато-голубыми глазами и фарфоровой кожей. Увидев ее впервые, я решила, что она выглядит как актриса. Не знаю, какая именно, но явно какая-нибудь известная. Никакому здравомыслящему человеку и в голову бы не пришло, что Маттиас – ее сын. В лучшем случае он сошел бы за ее носильщика. Три дня назад, когда семейство Тассельхофф заселялось в отель, он, тяжело нагруженный, тащился за своей мамой, держа в правой руке ее косметичку, в левой – чемодан, а под мышкой – саквояж, и все это – из кожи благородного бирюзового цвета, в тон костюму мадам Тассельхофф.

Затем в лобби вошел господин Тассельхофф с остальным багажом, и тут же стало ясно, что он – отец Маттиаса. Он выглядел так же, как Маттиас, только был немного выше ростом, немного толще и носил очки. Подчеркнуто медленно он проговорил:

– Мы заказывали комнату, per favore. Но-мер на дво-их. С до-пол-ни-тель-ной кро-вать-ю. Вы capito?

– Простите, простите, на какую фамилию? – спросила администратор на идеальном немецком.

– Ох… Так… Ммм…ы… да. На имя супругов Генрих Тассельхофф. С сыном.

Мадам Тассельхофф улыбнулась, как будто ей казалось совершенно нормальным, что в супружеской чете Генрих Тассельхофф она не удостоилась даже собственного имени.

Сейчас я уже знала, что ее зовут Юлиана, – потому что каким-то образом за эти три дня ей удалось подружиться с моими родителями. Тассельхоффы случайно встретились с ними вечером в баре отеля. За парой бокалов красного вина они обнаружили, что у них много общих интересов, и вскоре перешли на «ты».

Юлиана Тассельхофф провела мою маму на Биеннале, а папа показал Генриху Тассельхоффу место раскопок в палаццо Тассини. Я сама не испытывала ни малейшего интереса ни к многолюдным художественным выставкам, ни к грудам древнего мусора. Общение с Маттиасом показалось мне меньшим злом, так что мы проводили время вместе. Бегали по городу туда-сюда или плавали по каналам на вапоретто [5]. Однажды мы отправились на катере к Бурано, а на обратном пути посетили Мурано. На это ушел целый день, хотя я не увидела ничего впечатляющего, кроме множества разноцветных домиков (в Бурано) и еще большего количества разноцветного стекла (в Мурано).

Позже я сильно раскаивалась в том, что вместо этого не отправилась с папой или, по крайней мере, не узнала хоть что-то о находке мистера Бьярнигнокки. Папа коротко упомянул, что он отослал удивительный документ в лабораторию, чтобы проверить его подлинность.

– Представь себе, – произнес он, – его совершенно точно написала женщина, которую зовут так же, как тебя!

– Анна? – несколько глуповато переспросила я.

Он кивнул.

– Но, как я уже сказал, пока не ясно, настоящее ли оно. Проблема в нескольких нарисованных от руки орнаментах, которые, по предварительной оценке, можно интерпретировать как анахронизмы.

Из сказанного я поняла только слово «которые» и пропустила остальное мимо ушей, не став ни о чем расспрашивать.

Отсутствие интереса было отчасти связано с тем, что у меня из головы не шел тот «победитель». Какие у него были синие глаза! Как пластично он двигался! Как он на меня посмотрел!

По меньшей мере я могла благодарить судьбу за то, что чесотка с того момента больше не проявлялась. И за то, что это, похоже, была ложная тревога – не произошло ничего плохого. В связи с этим я постепенно склонялась на сторону мамы, то есть к мнению о периодических нарушениях восприятия. В переводе на нормальный язык это обозначало, что на меня время от времени находит рассеянность. Но с этим я могла смириться. Главное, чтобы это не повторялось.

А потом наступило воскресенье, день Исторической регаты. И тут течение понесло меня неведомо куда. В буквальном смысле.

* * *

Генрих и Юлиана решили, что неплохо будет позавтракать вместе, прежде чем отвести нас на представление. Мои родители согласились, так что воскресным утром мы встретились в буфетном зале отеля в убийственную рань. Я чувствовала себя такой уставшей, будто могла бы проспать еще несколько часов, но Юлиана Тассельхофф объяснила, что если не застолбить себе вовремя хорошее место на берегу Гранд-канала, мы увидим в лучшем случае флаги на мачтах, но никак не сами лодки и гондольеров в восхитительных костюмах.

Если бы все получилось как обычно, сообщила она, мы смогли бы наблюдать за представлением из лоджии палаццо, которая выходила прямо на канал. Там жил знакомый Генриха по игре в гольф, который бы с радостью принял нас в своем элегантном доме. Но он, к сожалению, уехал.

– Очень важный политик европейского уровня, – сказала мадам Тассельхофф.

– И банкир, – добавил господин Тассельхофф. – Но в гольф играет с ограниченными возможностями.

– Он инвалид? – спросила я.

Маттиас прыснул в чай.

Папа подавил приступ кашля.

Мадам Тассельхофф смерила меня снисходительным взглядом.

– Это значит, что у него отсутствуют данные для игры в гольф. Так можно сказать почти о каждом, за исключением профессионалов.

– Может, именно поэтому все они катаются по полю в этих машинках, – добавила я. – Так явно проще передвигаться по лужайке, чем на костылях или в инвалидном кресле.

Маттиас, не в силах сдержаться, захихикал.

– Маттиас, не стоит смеяться над другими людьми только из-за того, что они ничего не понимают в гольфе, – резко сказала мадам Тассельхофф.

– Мама, я смеялся, потому что Анна смешно пошутила, – сказал Маттиас.

– С чего ты взял, что она шутит? – возмутилась его мама.

– Да, с чего? – спросила я. – Может, у меня просто от природы пакостный характер. Я уже говорила тебе, что однажды даже осталась на второй год?

– Это исключительно из-за твоей беспримерной лени, – сказала мама. – И из-за твоей достойной жалости дискалькулии.

– О, так она не способна считать? – сочувственно спросила мадам Тассельхофф. – Как ужасно.

– Жить с этим можно, – сказала я. – Кол по математике – вряд ли это можно назвать «ограниченными возможностями», по крайней мере, машинка для гольфа мне не требуется.

– На самом деле я имела в виду тебя, – сказала мадам Тассельхофф моей маме. – Для тебя это, должно быть, ужасно. Боже мой, быть корифеем в области физики, когда твой собственный ребенок…

Папа вступился за меня:

– Это у Анны от меня. Я тоже всегда не слишком хорошо считал. И однажды тоже чуть не остался на второй год.

– А Маттиас перескочил через класс, – сказала мадам Тассельхофф. – В следующем году он уже поступит в вуз и затем начнет изучать стоматологию.

– Мама, – сказал Маттиас, словно ему это было неприятно.

– У каждого человека есть выдающиеся способности к чему-то, – уверенно провозгласил господин Тассельхофф. – У кого-то к одному, у кого-то к другому.

Мадам Тассельхофф накрыла его руку своей.

– Ты прав, Генрих. Давай же радоваться, что Маттиас так невероятно одарен. Вряд ли найдется другой столь же умный человек.

Этого папа уже не мог спустить.

– Анна пишет восхитительные сочинения, – сказал он. – У нее талант писательницы. Ее истории очень смешные, такого чувства юмора вы ни у кого не встречали.

– Папа! – На этот раз его слова задели меня. Он бы еще начал рассказывать, как я однажды выиграла кубок по спортивной гимнастике.

– А еще Анна прекрасно выглядит, – добавил Маттиас, будто стремясь уравновесить мои проблемы с математикой. – Словно сестра-близняшка Майли.

– Что за Майли? – спросила мадам Тассельхофф.

– Майли Сайрус, – пояснил Маттиас.

– А кто это?

– Ну, певица. И еще играла главную роль в «Ханна Монтана».

– В чем?

– Это сериал. Идет по каналу «Дисней».

По нашим родителям было видно, что они не имеют ни малейшего понятия, кто такие Майли или Ханна, но никто не хочет в этом сознаваться.

– Внешний вид часто переоценивают, – заключила мадам Тассельхофф.

Господин Тассельхофф втянул живот.

– Ты совершенно права, дорогая.

Достигнув согласия по этому вопросу, мы отправились на историческую регату.

Мадам Тассельхофф не преувеличила: добраться до канала было почти невозможно. По обе его стороны люди дрались за лучшие места. На балконах и лоджиях палаццо уже громоздились бесчисленные зрители. Некоторые предусмотрительно забронировали столик в ресторане на крыше, другие наблюдали с собственных лодок, пришвартованных вдоль набережной. Повсюду царила давка, и, кажется, безнадежно было даже пытаться разглядеть хотя бы клочок воды.

– Мы пришли слишком поздно, – возмутилась мадам Тассельхофф.

– Глупости, – возразил ее муж. – Водный парад начинается только через полчаса.

– Да, но здесь столько людей! Мы ничего не увидим!

Мы развернулись и зигзагами прошли несколько переулков, чтобы протолкнуться к другому участку берега, но и там набережная тоже оказалась переполненной.

– Какая досада, – сказала мама.

– Вон там, у пристани, – сказал папа. – Там еще есть место.

– Как нам повезло! – крикнула мадам Тассельхофф.

Я заметила, что мама нахмурилась.

– Не думаю, что зрителям разрешается там стоять. Иначе там давно уже было бы занято.

– Ты видишь где-нибудь запрещающую табличку или ограждение? – спросила Юлиана. С видом победителя она принялась прокладывать путь в толпе; розовый костюм, который она сегодня надела, выделялся ярким пятном на общем фоне.

Оказалось, что прямо у причала была протянута широкая лента, будто кто-то держал это место свободным специально для нас. Когда мы пробивались туда, люди даже отступали в сторону, чтобы пропустить нас.

– Как будто у нас место в ложе, – порадовался господин Тассельхофф.

– Да, невероятно! – согласился папа.

– Это на самом деле невероятно, – раздраженно сказала мама. Она осмотрелась вокруг, будто ожидала, что в любой момент могут появиться карабинеры или еще какие-нибудь представители органов правопорядка, которые запретят нам стоять тут, например, из-за того, что это место зарезервировали для лодки пожарной охраны. Но пока никто не пытался нас прогнать.

Некоторое время мы просто стояли там, и пока мои родители вели светскую беседу с семейством Тассельхофф, я рассматривала все вокруг.

Люди толпились повсюду, выжидательно глядя на канал.

Я успела вычитать в интернете, что Историческая регата – это нечто большее, чем шоу для туристов. Для самих венецианцев это событие имеет особое значение, потому что в нем участвуют лучшие представители весьма популярного здесь гребного спорта.

Перед началом регаты проводится парад исторических лодок, в котором участвует множество гондол и барок, проплывающих по каналу праздничной процессией. Все лодки отделаны с соблюдением исторической точности до мельчайших деталей, а гондольеры и пассажиры одеты в костюмы в стиле пятнадцатого века.

Накануне вечером я нагуглила с айпода несколько фотографий и статей и поэтому примерно знала, чего ожидать.

– Самый величественный корабль – бучинторо, – сообщила мадам Тассельхофф, пытаясь перекричать всеобщий шум. – Это позолоченная парадная барка дожа.

– Похоже, ты в них неплохо разбираешься, – крикнула в ответ мама.

– Я прочитала о Венеции все, что можно. Когда отправляешься в другой город, нужно иметь некоторое представление о его истории и культуре – так что можете спрашивать у меня что угодно. – Она показала в сторону канала и провозгласила: – Глядите, вот появились первые лодки! Кстати сказать, эти выступы на носу гондолы существуют уже пятьсот лет. При ближайшем рассмотрении можно заметить, что их шесть. Каждый из них символизирует один из районов Венеции. Одну шестую, точнее говоря. Венеция делится на шесть частей, которые называются также сестьерами – от итальянского sei – шесть. Вот они: Сан-Марко, Сан-Поло, Каннареджо, Дорсодуро, Санта-Кроче, Кастелло и Джудекка.

– Интересно! – крикнула мама.

Я услышала, как она тут же тихонько сказала папе:

– Эта женщина начинает меня раздражать.

– Только сейчас? – спросил папа в ответ.

– Я вас слышу, – сказала я.

– Это личный разговор, – с упреком сказала мама. – И про машинки для гольфа тоже было не смешно. Нельзя шутить над инвалидами.

– А по-моему, ужасно смешно, – сказал папа.

– Уже вижу первые лодки! – восторженно выкрикнула мадам Тассельхофф.

От устья Гранд-канала к нам приближались лодки со старинной отделкой, и даже издалека было видно, какие они разноцветные.

– Смотри, а вон и та красная гондола, – сказал Маттиас.

И правда, она приближалась. Лодкой снова правил одноглазый старик, одетый так же, как несколько дней назад. Гондола держалась немного в стороне от общего строя, ближе к набережной. К моему удивлению, в какой-то момент она отклонилась от общего курса. Одноглазый старик несколькими сильными взмахами весла направил ее к пристани, где стояли мы.

– Что это он делает? – спросила мама.

– Понятия не имею, – ответил папа.

Гондола подплыла к ступенькам, спускавшимся с набережной.

Старик энергично помахал рукой, словно пытаясь привлечь наше внимание.

– Похоже, он хочет, чтобы мы сели к нему в гондолу, – сказала мадам Тассельхофф.

– Честно говоря, мне скорее показалось, что он хочет спугнуть нас отсюда.

– А мне нет, – возразила мадам Тассельхофф.

– Чего-то он от нас в любом случае хочет, – сказала мама.

– Может, сто пятнадцать евро авансом, – предположил господин Тассельхофф.

Старик понял это и покачал головой. Он снова махнул рукой, на этот раз с нетерпением. Хотел ли он нас прогнать? Возможно, он из пожарной охраны. Пожарного инвентаря в лодке нигде не было видно, но ее красный цвет казался вполне подходящим.

Внезапно у пристани началась давка. Люди проталкивались ближе, и неожиданно вокруг меня поднялась настоящая суматоха.

– Мы сюда первые пришли, – возмутилась мадам Тассельхофф.

Она наконец определилась:

– Нам все-таки нужно сесть в гондолу. Прежде чем нас опередят другие. Дадим старику пару евро ради приличия, и все.

– Простите! – кто-то из толпы проталкивался вперед, отпихивая остальных в стороны. Похоже, именно из-за его грубых манер вся эта толкотня и началась. Мне не было видно, кто он, но зато я хорошо его слышала. Он сердито ругался по-итальянски, если ему уступали путь недостаточно быстро. Затем он крикнул что-то через головы людей, обращаясь к старику в гондоле, и тот крикнул в ответ. Прозвучало как приказ.

Мадам Тассельхофф сделала большой шаг вперед и забралась в гондолу.

– Кто первый пришел, тому больше достанется! – Она подняла взгляд на нас. – Давайте, чего вы ждете! Лучшего шанса все увидеть у вас в жизни больше не будет!

Господин Тассельхофф и Маттиас тоже послушно спустились в гондолу и уселись в ней. Тем временем тот человек, что проталкивался через толпу, – мне были видны только его темные волосы – оттолкнул в сторону последних людей, отделявших его от цели. По дурацкой случайности это оказались мы с мамой.

Папа выругался, потому что мама чуть не упала. Он с трудом сумел ее удержать.

Я потеряла равновесие и по дуге полетела в воду. С плеском я приземлилась в канал и камнем пошла на дно.

* * *

Вода была не такая уж холодная, по крайней мере, не холоднее, чем в открытом бассейне, однако по сравнению с давящей жарой позднего лета это все равно оказалось сильным потрясением. Не говоря уже о том, что вода была омерзительно грязной, как в канализации. Венецианцам ведь нужно сливать куда-то отходы, и для этого они, конечно, пользуются каналами, до которых далеко ходить не приходится – вода плещется прямо у порога, в буквальном смысле слова. Я вынырнула, фыркая и хватая воздух.

– Анна! – крикнула мама. – Боже, она упала в воду!

Я ничего не видела, потому что волосы залепили мне лицо, словно скользкие водоросли. О боже, а может, это и правда водоросли! Вонючие, зеленые, ядовитые водоросли из канала!

Чьи-то руки схватили меня и втащили в лодку, вместе с моей сумкой, в которую я вцепилась железной хваткой. Я тут же нащупала в ней свой новый айпод. Надеюсь, с ним ничего не случится!

Я поспешно убрала волосы с глаз, с облегчением выяснив, что это действительно были только волосы. Я поняла, что лежу в красной гондоле, вытянувшись на ее дне, как рыба, вытащенная на сушу. Надо мной наклонилось перепуганное лицо Маттиаса, будто вверх ногами, потому что он смотрел на меня сверху вниз.

– Все в порядке, Анна?

– Это все вы виноваты, грубиян, – ругалась мадам Тассельхофф. – Если бы вы не стали всех распихивать, ничего бы не случилось. К тому же, вы видели, что гондола уже занята!

Слово «занята» к этому положению вещей явно не подходило. Честно говоря, точнее было сказать «захвачена».

– И все-таки он спас Анну, – сказал Маттиас.

Он? Кто? Я села и, разлепив глаза, осмотрелась вокруг. Первое, что я увидела, – парад старинных лодок, которые тянулись по воде мимо нас. Затем мой взгляд упал на старого гондольера, который невозмутимо наблюдал за мной. Подняв глаза на набережную, я увидела облегчение на лицах родителей.

А потом я обернулась к своему спасителю, который смотрел на меня с явным раздражением.

Это был победитель.

* * *

Старый гондольер что-то сказал ему, и это прозвучало как предупреждение.

– Вы должны немедленно сойти, – сказал мне «победитель» по-английски. Он выглядел встревоженным.

– Об этом даже не думайте, – убежденно заявила мадам Тассельхофф. – Мы сюда первыми пришли. Если кто-то и должен сойти, так это вы!

– Вы можете остаться, а девочка – нет!

– Не проблема, у меня все равно нет настроения кататься на гондоле, – пояснила я. Вряд ли мой английский порадует чей-то слух, но я надеялась, что этот Победитель поймет смысл сказанного. Как раз в этот момент я увидела, что он по-прежнему носит на поясе нож, отобранный у парня, с которым он тогда подрался. Победитель производил впечатление человека, не терпящего возражений.

Он был одет в старинный костюм, в точности как старик-гондольер, только Победитель выглядел лучше. Облегающие штаны подчеркивали, какие мускулистые у него икры, и даже расшитая красным шелковая рубашка отлично на нем смотрелась. Ботинки выглядели немного несуразно из-за длинных носов, но они подходили к остальному костюму. Как и шляпа, которая лежала рядом с ним на скамье.

Все это я разглядела в одно мгновение, пока готовилась выбраться из гондолы. Это было не так просто, поскольку вся моя одежда и в особенности сумка пропитались водой до последней нитки. Мне казалось, будто я стала в два раза тяжелее. Шагнув на ступеньку, я едва не свалилась в канал еще раз. Победитель поддержал меня снизу за пояс и уберег от повторного купания в помоях, а папа наклонился с набережной и вытянул руки, чтобы помочь мне выбраться на твердую землю.

Я уже почти дотянулась до папиных рук, но в последнюю секунду услышала, как Победитель что-то крикнул – прозвучало примерно как «troppo tardi »[6], наверное, по-итальянски это означало «ну и тюлениха».

Затем, к моему безграничному удивлению, между мной и набережной что-то замерцало. Сначала появилась тонкая линия света, будто кто-то включил прожектор, а потом она стала расширяться, будто между мной и людьми на набережной возникала полоса чистого, ослепительного света, который становился все плотнее.

Папа и люди вокруг него расплывались, свет окутывал их, и вскоре их было уже не различить.

– Что тут происходит? – крикнула у меня за спиной мадам Тассельхофф. – Помогите! Генрих, сделай что-нибудь!

Если Генрих что-то и сделал, это не помогло. Мадам Тассельхофф снова пронзительно закричала о помощи, но в следующую секунду словно онемела.

Я хотела что-то сказать, но мои голосовые связки внезапно словно оледенели. Я пыталась вытянуть руку, но тело было парализовано.

Холод охватил меня, и я больше не могла дышать. Все вокруг начало вибрировать, все пришло в движение, меня швыряло и трясло, лодка будто поднималась и одновременно падала в пучину, хотя это, очевидно, невозможно.

Я утонула, – внезапно пронеслась мысль. На самом деле меня никто не спас. Я лежу на заросшем ядовитыми водорослями дне канала, мертвая. Все, что я тут переживаю, это, так сказать, последние конвульсии моей бедной ауры, прежде чем она навсегда растворится в нирване.

Теперь ослепительный свет полностью охватил меня. А в следующий момент, до ужаса неожиданно, он взорвался с оглушительным грохотом. И весь мир погрузился в абсолютную черноту.

* * *

Когда я снова пришла в себя, ничего не было видно. Я чувствовала себя не лучшим образом. Казалось, будто меня нарезали на мелкие кусочки, хорошенько прожевали, а потом выплюнули. Болело все тело с головы до ног. Хуже всего была головная боль. Словно кто-то изнутри бил молотом по вискам. Или даже киркой.

Со стоном я открыла глаза и тут же попыталась понять, где нахожусь. И почему я лежу на спине на чем-то твердом, как камень.

Оказалось, что я и правда лежу на камне. Кончики пальцев коснулись неровных булыжников. Грязных булыжников. Я что, только что нащупала собачьи какашки? Точно они, отвратительная вонь!

Но это было не самое худшее. Я была голой! Даже нижнее белье пропало! Я тут же попыталась позвать на помощь, но не смогла произнести ни звука.

– А как мне поступить с девчонкой, когда она проснется? – спросил тихий мужской голос. – Уверен, она скоро придет в себя.

– Так же, как и с другими, – ответил кто-то так же тихо. Это был голос Победителя! – Позаботься о ее одежде и доставь домой. Если она попала сюда, здесь у нее тоже должен быть дом.

– Ты уверен? – спросил первый мужчина. – Ее явно не было в предсказании. – Хотя он говорил шепотом, в его голосе отчетливо слышался гнев.

– У тебя есть другие предложения?

– Да – ты сам позаботишься о ней. В конце концов, это ты притащил с собой нежелательный груз.

– Я скоро должен отправиться дальше, и ты это знаешь. Уже сегодня ночью Тревизана могут пустить под нож, и если я этому не помешаю, что тогда? Малипьеро таятся с ядом и кинжалом за каждым углом!

– Ну что ж, тогда убирайся и сделай то, от чего не можешь отказаться, – сдался первый мужчина.

Шаги удалились, и после этого я наконец различила первые проблески света – с моего лица убрали покрывало. Точнее, грубую мешковину, которую кто-то набросил на меня, заслонив обзор.

В слабом мерцании фонаря я увидела склонившееся надо мной лицо, которое не вызывало большого доверия. По крайней мере, ему не помешало бы сбрить лохматую бороду. Обладатель бороды оказался еще молодым мужчиной, вряд ли сильно старше двадцати, и по нему было видно, что он не станет со мной любезничать.

Мои мысли перепрыгивали с одного на другое. Меня похитили. Мне подсыпали снотворное. Меня раздели. А может, случилось и кое-что похуже. Где же была полиция, когда она так нужна?

– Тронешь меня пальцем, и я закричу, – выкрикнула я.

– Я только хочу тебе помочь, неблагодарное создание, – сказал бородач.

Я с усилием поднялась, прижимая к себе вонючий мешок.

– Как я сюда попала? Что случилось? Где мои родители? И мои вещи?

Он протянул мне сложенную одежду.

– Вот, надень это. Прикрой срам.

Подавая мне одежду, он отвернулся, но я ему не доверяла и старалась не выпускать его из виду, когда отбросила мешок в сторону и вцепилась в одежду. Вещи выглядели своеобразно и ничуть не походили на то, что было на мне раньше. Слишком длинная, довольно жесткая рубашка, похожая на ночную сорочку, которую всегда надевала моя бабушка. Еще там была вещица вроде платья, коричневая и почти такая же длинная, со шнуровкой в верхней части. Вся эта одежда выглядела так, будто ее достали из театрального хранилища исторических костюмов.

Бородатый тоже был одет в старинном духе. Его костюм состоял из короткой рубашки, длинной жилетки и обтягивающих штанов. Еще на нем была шляпа, похожая на ту, которую я видела в лодке на скамье рядом с Победителем. Вряд ли ее можно было назвать исторической. А на поясе у него был короткий меч.

Он готовился к Исторической регате и стянул там женскую одежду, которую дал мне?

Неважно, главное, мне не следует оставаться голой, нужно одеться как можно быстрее. Я поспешно натянула через голову белую сорочку, а поверх накинула ту, которая была больше похожа на платье. Насчет трусов или лифчика я пока решила не беспокоиться. В качестве обуви мне достались своеобразные туфли с длинными носами вроде тех, которые носил Победитель.

Куда же он смылся? Он явно спешил поскорее исчезнуть! На мой взгляд, это было только к лучшему, поскольку я предпочитала находиться от него подальше, а не искать с ним встречи.

Завязывая шнуровку платья, я осмотрелась, оценивая обстановку и одновременно готовясь сбежать. Должно быть, я немало пробыла без сознания, потому что стояла глубочайшая ночь. Я оказалась на какой-то узкой, типично венецианской улочке, каких в городе сотни – с домами непонятной формы и покосившимися фасадами. Вокруг царила глухая тьма, которую нарушал только неяркий свет от фонаря со свечой в руке бородача.

– Как тебя зовут, девочка? – спросил бородач. Он снова обернулся и оценивающе рассматривал меня.

– К сожалению, мне срочно нужно домой, – сказала я, медленно отступая назад. – Уже очень поздно.

– Ты можешь уйти, но мне нужно знать твое имя, а также место, где ты живешь.

– Меня зовут Ханна Монтана.

– А где ты живешь?

– На канале «Дисней». – Я повернулась к выходу. – Так что я прямо сейчас туда и отправлюсь.

– Погоди, – раздраженно спросил он, – ты совсем не хочешь узнать, что произошло?

Этого я хотела больше всего на свете, но еще сильнее я хотела вернуться в отель. Или хотя бы добраться до ближайшего телефона, чтобы вызвать полицию. Похоже, бородач искренне надеялся, что я спрошу его, что случилось, так что я это сделала, чтобы его не сердить.

– Так что произошло?

– Ну, короче говоря, – ответил он, будто произнося заранее отрепетированные фразы, – на тебя напали грабители, ударили так, что ты потеряла сознание, и украли твою одежду. Увидев меня, они оставили тебя лежать и убежали. Можно сказать, что я тебя спас.

– Ага, ясно, – сказала я. – Великолепно. – Я постаралась как можно убедительнее изобразить благодарность. – Спокойной ночи.

Я медленно двинулась в сторону, пока не убедилась, что бородач меня больше не видит. После этого я пустилась бежать со скоростью молнии. И, сделав несколько шагов, замерла, как громом пораженная.

* * *

Передо мной лежал Гранд-канал, я узнала его мгновенно. Во всей Венеции нет другого столь же широкого канала, с таким количеством роскошных палаццо по обоим берегам.

Но вместо ярких фонарей берег освещали лишь отдельные факелы. Факелы! И нигде не было видно вапоретто, а ведь они всегда, стуча моторами, ходили по Гранд-каналу. Куда делись все моторные лодки? Я готова была поклясться, что с домами тоже что-то не так, хотя я никак не могла уловить, в чем дело. Пристань для маршрутных катеров словно растворилась в воздухе.

На миг я усомнилась, в самом ли деле это Гранд-канал. Может, здесь есть еще какой-то другой канал, который выглядит очень похоже, но ни разу не попадался мне во время прогулок по городу.

Потом я увидела, как из палаццо выходят мужчина и женщина. Я хотела заговорить с ними, но не смогла выговорить ни звука. Оба выглядели как персонажи исторического костюмного фильма. Вместе они сели в гондолу. На носу лодки был укреплен фонарь, почти такой же, как у бородача. Гондольер тоже был в старинном костюме. Он собрался отплыть от набережной, а пара тем временем уселась на скамью.

Историческая регата продолжается и ночью? Это новая идея для шоу? Все в старинном стиле, никакого электрического освещения, никаких моторных лодок, никакой нормальной одежды? Или тут снимают кино, и вот-вот зажгутся прожекторы, режиссер рявкнет: «Снято!», и перед следующим дублем на сцену выйдет команда гримеров, чтобы припудрить актеров?

Я ждала и ждала, но съемочная группа не показывалась. Вместо этого мимо проплыла еще одна гондола, а потом еще одна, и в обеих виднелись люди в старинных нарядах. Сразу после этого я увидела, как по противоположному берегу прошагали трое мужчин. У них были копья, шлемы, а верхняя часть их костюма напоминала рыцарские доспехи.

Я заметила, что дрожу, и снова осознала, как сильно у меня болит голова. Несмотря на это, я старалась хотя бы отчасти сосредоточиться. Мне же должно прийти в голову какое-то логическое объяснение!

Возможных вариантов не слишком много. Насколько я могла судить, максимум четыре. Либо я умерла и теперь в чистилище. Либо я под воздействием наркотиков. Либо это кино. Либо я сошла с ума.

Я вздрогнула. У меня за спиной появился бородач.

– Ты еще здесь, Ханна. Боишься отправляться домой одна? Мне тебя проводить?

Его лицо выражало искреннее участие. В сущности, он не выглядел как человек, которого стоит бояться. До этого он будто был огорчен, потому что по какой-то причине считал меня обузой, но теперь он смотрел на меня с неподдельным беспокойством.

Я задержала дыхание.

– Я хочу узнать только одно: я умерла? Допустим, что так… тогда все это не казалось бы мне настолько реальным… или нет?

Он нахмурился.

– Ты жива и в добром здравии. А почему ты спрашиваешь, Ханна?

– Ну… тогда здесь снимают фильм? – спросила я.

Честно говоря, я хотела это спросить. Но вместо этого прозвучал совсем другой вопрос:

– Ну, тогда здесь устроили костюмированное представление?

Я в растерянности захлопнула рот. Почему я не смогла произнести слово «фильм»? Я попыталась еще раз, стараясь сильнее: «Костюмированное представление». По меньшей мере десять раз подряд. И все равно, как бы сильно я ни пыталась – слово «фильм» не хотело слетать с моих губ.

Бородач тут же сильно насторожился.

– Скажи мне, что ты помнишь. О том, что произошло, прежде чем ты здесь оказалась.

Я непонимающе посмотрела на него. Разве он не знает?

– В общем-то, вот что, – осторожно сказала я. – Я упала в воду, а потом этот парень втащил меня в красную гондолу с одноглазым гондольером. А потом что-то загрохотало, и я очнулась тут, голая.

– О боже! Ты сохранила свои воспоминания!

А чего он ожидал? Что наркотик, под которым я, похоже, была, будет действовать вечно?

– Я не помню ничего о грабителях, – возразила я.

Он вздохнул.

– Не было никаких грабителей. Это Себастьяно выдумал.

– Кто это вообще?

– Человек, который принес тебя сюда.

– А все мои вещи и мое зеркало тоже Себастьяно припрятал? – спросила я.

«Зеркало»? – я громко застонала. С какой стати я сказала «Зеркало»? Я хотела сказать «айпод»! «Зеркало» – в ужасе повторила я. – «Зеркало!»

Бородач вздохнул.

– Даже не пытайся.

– Что вы со мной сделали? – обвиняюще воскликнула я. – Почему я больше не могу сказать «зеркало»? Разумеется, я имею в виду не «зеркало», а «зеркало»!

– Что бы ты ни пыталась сказать, ты не сможешь это произнести. Потому что это оказалось бы анахронизмом.

Это слово я сегодня уже слышала!

– Анахро… что это вообще за фигня?

– То, что не соответствует этому времени.

Я потрясенно уставилась на него.

– Этому времени?

– С твоей точки зрения, это прошлое.

Не сдержавшись, я громко расхохоталась. Хотя ситуация была ни капельки не смешная. Даже мне самой мой смех показался слишком громким.

– Тсс, не шуми так сильно! – упрекнул меня бородач. – Дождешься, что нас схватит стража!

Я решительно набрала в грудь воздуха.

– Я хочу наконец узнать, что на самом деле здесь происходит!

– Я тебе только что объяснил.

– А я не верю ни единому слову.

Бородач вздохнул еще раз.

– Пойдем. Я отведу тебя туда, где ты сможешь остаться на некоторое время.

Я последовала за ним. Больше мне здесь не на кого было положиться. Я совсем не знала его, но по крайней мере я знала парня, который меня сюда притащил – уже что-то, для начала, чтобы попытаться во всем разобраться.

А объяснений требовало многое. Нигде не было электрического света, ни в домах, ни на улицах или площадях. Ни одной моторной лодки, ни у одной пристани. Все люди, которые время от времени попадались нам по пути, были одеты в старинном стиле. Большинство несли с собой фонари со свечами, а у некоторых были факелы. Все казалось мне совершенно настоящим. Я даже чувствовала, как факелы пахнут смолой.

Итак, должно быть, я сошла с ума, потому что только сумасшедшие могут воображать себе вещи, которые кажутся им совершенно реальными. Все началось с безобидного зуда в шее, а затем внезапно переросло в настоящий психоз.

Когда я снова вернусь домой, не стоит рассказывать никому эту безумную историю. Ванесса спросит, что я употребила, а мама потащит меня к школьному психологу и расскажет ему о моих «временных нарушениях восприятия».

А тот спросит с обманчиво доброжелательной улыбкой:

– Анна, подвергалась ли ты в последнее время необычному стрессу? Ты ведь точно знаешь, что в действительности путешествия во времени невозможны?

Нет, разумеется, невозможны. Это я и сама могу сообразить. В качестве лучшей версии я решила воспринимать все происходящее как своего рода иллюзию. Например, этого неприветливого венецианца. Сообщив мне, что мы находимся в прошлом, он замолчал, а поскольку он все равно был лишь плодом моего воображения, я не видела никакой необходимости с ним говорить.

Несмотря на это, я шла за ним, поскольку недоброе предчувствие говорило мне, что я немногого достигну, если буду стоять на месте.

Быстрым шагом он вел меня по улочкам и мостам, а я плелась за ним, как загипнотизированная овца.

– Куда мы идем? – в какой-то момент решила спросить я. Вдруг он – дружелюбный призрак, который поможет мне выбраться из этой существующей лишь в моем воображении ситуации, если я спрошу его вежливо.

Никакого ответа.

– У тебя вообще есть имя? – спросила я.

– Бартоломео.

Похоже, у моего подсознания была неплохо развита фантазия. У призраков даже были собственные имена. Я решила сократить Бартоломео до «Барта», тем более что это хорошо подходило к его заросшему лицу [7].

Как раз когда я начала спрашивать себя, как долго мне еще предстоит в этом ненормальном состоянии шагать сквозь ночь, как мы остановились на извилистой улочке.

– Пришли.

* * *

Мы стояли перед узким двухэтажным домом, второй этаж которого слегка выдавался над первым, как и у всех остальных домов на этой улочке. Маленькие окна были заделаны множеством круглых стеклышек, и за ними было темно.

Барт принялся нетерпеливо колотить в дверь, пока ее не открыли. До нас донесся запах зелени, дыма и спертого воздуха, который ударил мне в нос. Для плода воображения запах был потрясающе реальным.

Передо мной стояла женщина в рубашке до пола, похожей на шатер, под которой заметно колыхались ее телеса. Она держала свечу, которая подсвечивала ее второй подбородок. Сложно было сказать, сколько ей лет. Морщин на ее лице не было видно – оно было для этого слишком толстым.

Женщина возмущенно посмотрела сначала на Барта, а потом на меня.

– Вас явно черти принесли!

– Почему вы сразу же предполагаете худшее?

– Потому что я вижу, что вы не принесли хороших новостей. Или я все-таки могу надеяться, что вы пришли, чтобы забрать бесполезную девчонку?

– Нет, я привел еще кое-кого. Бедную, бездомную девочку.

– Я же говорю, вас черти принесли!

– Вовсе нет, монна [8] Матильда! И, если позволите, попрошу вас быть потише. Вы рискуете перебудить всех соседей.

Барт втолкнул меня в дом, что женщина восприняла с явным неудовольствием.

– Если вы требуете того же, что и в прошлый раз, я тем более имею право возмущаться громко! У нас маленький дом, мы и без этого уже живем в тесноте!

– Вам хорошо заплатят, если вы согласитесь потерпеть.

Взгляд толстой женщины стал жалким.

– Вы говорили, что это только на пару дней! И как долго она еще будет меня объедать до последней крошки!

– Вы не похожи на человека, который страдает от недоедания. Напротив.

– А теперь вы меня еще и оскорблять будете, после того, как я пошла на такие жертвы? Уже пять лет я предоставляю этой дерзкой девчонке и стол и кров.

– Кров? Дерзкой девчонке? Пять лет?

Я слушала спор, ничего не понимая. Мимоходом я заметила, что оба весьма выспренне обращаются друг к другу на «вы», как будто в разговоре участвуют несколько человек. Похоже, в этом времени – или в этом сне – преобладали вежливые обращения. К тому же, оба прекрасно говорили по-немецки. Уже это само по себе было бесспорным доказательством, что происходящее существует только в моем воображении.

– Вы чрезмерно преувеличиваете, – сказал Барт. – К тому же, на этот раз потребуется не больше двух недель. Он протянул руку к кошельку, который висел у него на поясе, и вытащил оттуда пару монет. – Хватит на это время.

Несмотря на свой недружелюбный настрой, толстуха вцепилась в деньги.

– Минутку, – вежливо сказала я. – Мне не нужен кров. Я сегодня же поеду домой. Как только Себастьяно…

– Себастьяно! – в ужасе крикнула толстуха. Она схватилась за сердце. – Если в деле замешан этот негодник, жди беды!

– Себастьяно! – донесся взволнованный голос с лестницы в глубине комнаты. В следующее мгновение вниз спустилась девушка и с вопрошающим видом встала перед нами. Видимо, это и была та «дерзкая девчонка».

Если она действительно объедала толстуху, никаких следов это не оставляло. Под ночной рубашкой она была худая, как эльф.

Разочарование отразилось на ее лице, когда она увидела, что того, кого она ищет, здесь нет.

Она повернулась к Барту.

– Где он? Почему он не пришел с вами? – Затем она взглянула на меня. – Кто это? Зачем она здесь?

– Она… выпала за борт, и теперь ей негде жить.

– Ты имеешь в виду, как и я?

– Можно и так сказать.

– О! – ее глаза округлились.

– Минутку, – сказала я. – Это должно означать, что ты тоже с Себастьяно… Что ты вроде как веришь, что ты…

Я хотела произнести «совершила путешествие во времени», но не получилось даже выговорить какое-нибудь слово на замену. Я попробовала еще несколько раз, но добилась только того, что застыла на месте, онемевшая, с открытым ртом.

– Боже помилуй нас, – сказала толстуха. – У нее та же болезнь, что и у Клариссы! Чем же это все кончится!

– Я о ней позабочусь, – сказала девочка. Она бросила пристальный взгляд на Барта. – При одном условии, Бартоломео.

Он вздохнул, чувствуя, что она собирается его шантажировать:

– И при каком же?

– Себастьяно соизволит заглянуть сюда, причем уже завтра.

Барт вздохнул.

– Я приложу все усилия.

– Тогда позаботься о том, чтобы твоих усилий оказалось достаточно.

Она резко повернулась ко мне.

– Как тебя зовут?

– Анна, – ошарашенно ответила я.

– Я думал, тебя зовут Ханна, – с упреком сказал Барт.

На это мне было нечего ответить. Человеку, который так неохотно делился информацией, как он, не следовало бы жаловаться из-за одной буковки.

Я повернулась к этой девочке.

– Большое спасибо за готовность помочь. Но я не думаю, что тебе придется обо мне заботиться, потому что все происходящее – это всего лишь какой-то бред, плод воображения.

Она перебила меня на полуслове:

– Я Кларисса. Судьба сделала нас сестрами. Добро пожаловать в твой новый дом. Пойдем наверх, и я покажу тебе нашу каморку.

Разумеется, все это не предполагало возражений. Я крепко вцепилась в рукав Барта, когда он собрался уходить. Для галлюцинации он казался пугающе реальным.

– Ни в коем случае не бросай меня здесь! Я хочу домой!

Кларисса вмешалась:

– Я тоже. Уже давно. Но от этого никакого толку.

Толстуха начала терять терпение.

– Кончайте с этими спорами! А то еще Якопо разбудите! А теперь забирай новую девчонку в каморку и позаботься о том, чтобы было тихо и порядочные люди могли спать дальше! – Она повернулась к лестнице и зашагала наверх. Ступеньки жалобно заскрипели под ее весом.

Барт стряхнул мою руку со своего рукава и повернулся, чтобы уйти.

Я совершенно не собиралась оставаться. Поэтому я поспешно заступила ему путь.

– Ты должен взять меня с собой! Отведи меня к Себастьяно!

– Исключено, – его тон не предполагал возражений. – Сегодня ночью ты только подвергнешь его дополнительной опасности!

Я понятия не имела, что он хотел этим сказать, но выражение его лица явно показывало, что возражать бессмысленно. Я настолько растерялась, что позволила ему оттолкнуть меня в сторону. Он исчез в ночи, не сказав ни слова на прощание, и мне не оставалось ничего другого, как подняться наверх вслед за девушкой по имени Кларисса.

* * *

Каморка была крошечная, немногим больше стоявшей там кровати.

– Это твоя кровать? – вежливо спросила я.

– С этого момента и твоя тоже, – сказала Кларисса.

Я хотела тут же предложить, что лягу где-нибудь на диване, но затем поняла, что здесь вряд ли есть что-нибудь похожее на диван. Уж точно не в этой комнате. Из мебели здесь были только сундук, стоящий рядом с кроватью, табуретка и столик с парой вещей, необходимых, чтобы привести себя в порядок – там были расческа, зеркальце и небольшая чашка, в которой лежали какие-то обрезки – я решила, что это мыло.

А под столиком стоял… Мне пришлось дважды заглянуть туда, чтобы убедиться, но это определенно был ночной горшок. Кроме недоверия, вид этого предмета вызвал у меня еще кое-какое ощущение: я внезапно осознала, что мне немедленно нужно в туалет. Как вообще можно вообразить что-то подобное?

– Ты считаешь, что все вокруг – в твоем воображении, верно? – спросила Кларисса.

Она застала меня врасплох. Я кивнула.

– Со мной вначале тоже так было.

– Так это значит…

– Это не сон. И не галлюцинация. Все на самом деле. Настоящий мир. Настоящее прошлое. И назад пути нет, во всяком случае, для меня.

Мне внезапно стало очень дурно, и я уже была готова воспользоваться ночным горшком, чтобы меня стошнило. Но урчание в моем кишечнике пересилило. К сожалению, в стрессовой ситуации я обычно отдаю предпочтение поносу. Мне нужно было в туалет, и поскорее.

Я откашлялась.

– В этом доме есть туалет?

То есть я хотела сказать «туалет», но вместо этого прозвучало «отхожее место».

– Я проведу тебя туда, чтобы в следующий раз ты точно знала, куда идти, – сказала Кларисса. Она вышла, держа свечу в руках, и я спустилась вниз следом за ней. Большая комната на первом этаже, которую я не успела рассмотреть подробнее, была разделена посередине стойкой, на которой стояли всяческие предметы. Я разглядела весы, бумагу, перо и подсвечник. Повсюду на стенах до потолка возвышались полки, на которых стояло множество склянок, глиняных горшочков и тиглей всех размеров, а рядом с ними – мешочки, ящички и прочий скарб. С потолочных балок свисали высушенные связки растений.

– Это магазин пряностей?

– Зелейная лавка, – сказала Кларисса. – Магазин Матильды. А я ее помощница.

Она открыла дверь, которая вела в комнату с низким, черным от копоти потолком.

– Наша кухня, – пояснила Кларисса.

В углу я увидела кирпичный очаг, над которым на цепочке качался горшок. Рядом с ним к стене была приделана полка для посуды. Посреди комнаты стояли стол и несколько табуреток. В этой комнате было что-то уютное, хотя с виду все казалось ужасно примитивным.

Кларисса провела меня через следующую дверь, и мы вышли на свежий воздух. В свете свечи я увидела внутренний двор, окруженный увитыми плющом стенами. У одной из стен виднелся деревянный сарай, а прямо рядом с ним – небольшая пристройка.

– Отхожее место, – сказала Кларисса, показывая на пристройку, и предупредительно протянула мне свечку. Я вошла внутрь и тут же пожалела об этом. Там стояла отвратительная вонь, напомнившая мне рассказы бабушки, которая на каждом семейном празднике вытаскивала на свет божий воспоминания детства. Однажды она рассказывала о выгребной яме, которой ей якобы пришлось пользоваться в детстве. Обычно она говорила, что этот запах остался у нее в носу навечно. Теперь я понимала, что она имела в виду. И, кроме того, теперь я убедилась, что нахожусь в прошлом. Даже самое творческое подсознание не сможет выдумать этот чудовищный запах и вид широких деревянных досок с дыркой в середине.

Это меня буквально доконало. Меня одолел худший понос в истории. Я поспешно отставила подсвечник в сторону, подобрала полы платья, отмахнулась от нескольких жирных мух и присела над омерзительно вонючей дырой. Оставалось только надеяться, что в следующий раз я снова окажусь в своем родном времени, там, где по крайней мере будет туалетная бумага. Здесь было только деревянное блюдо, в котором лежали листья каких-то растений. По крайней мере, они были мягкими на ощупь, так что я попросту воспользовалась ими.

– Можешь спрашивать меня обо всем, – пояснила Кларисса, когда я снова вышла на свежий воздух. – Но нам следует говорить тихо. Если нас услышит кто-то непосвященный, ты не сможешь выговорить ни слова. Это вроде барьера, с которым ничего не поделать.

Сначала мне пришлось глубоко вдохнуть, чтобы ликвидировать недостаток кислорода.

– В какой год мы попали? – затем спросила я.

– Одна тысяча четыреста девяносто девятый, – сказала она.

– Боже мой!

– Я попала сюда из тысяча семьсот девяносто третьего года. А ты?

Я попыталась сказать, но не получилось. Я беспомощно посмотрела на Клариссу, которая опечаленно покачала головой.

– Ты из моего будущего. Поэтому ты не можешь ничего сказать. Даже не пытайся. Все, что ты попытаешься рассказать мне о своем времени, застрянет у тебя в горле. Какой у тебя родной язык?

– Немецкий. Кстати, ты говоришь на нем очень хорошо, и Бартоломео с Матильдой тоже. Даже акцента не слышно. – Я смущенно замолчала. – В сущности, я нахожу это весьма примечательным.

– Я не говорю по-немецки, – сказала Кларисса. – Я из Франции, говорю по-французски, и только.

Я недоверчиво посмотрела на нее.

– Но как тогда…

– Как мы все друг друга понимаем? Я – тебя, а ты – меня и Бартоломео или всех остальных, кого ты здесь встретишь? Это в природе вещей. Путешественники во времени приспосабливаются к обстоятельствам, каждый по природе своей понимает язык других и говорит так, что все остальные его понимают. Само получается.

Я понятия не имела, как к этому отнестись. Всем путешественникам во времени имплантируют какой-то межгалактический переводчик? Маловероятно, но в любом случае разумно и практично. Жаль, что у нас в школе не применяют таких методов. На латыни или на английском очень пригодилось бы.

Вскоре разговор зашел в тупик. Я попыталась вспомнить, что я знаю о Франции восемнадцатого века. Примерно столько, сколько было в моей последней школьной работе по истории этого периода – немногим больше, чем ничего. Однако постойте – французская революция! Разве она произошла не примерно в то время?

Я попытала счастья.

– Ты знаешь про Марию-Антуанетту?

Кларисса вздрогнула.

– Кто ее не знает, бедная погибшая королева…

– Ох… когда ты исчезла оттуда, она все еще была там…?

– Под гильотиной? – Кларисса печально кивнула. – Я видела, как она умерла, и проливала бесконечные слезы.

– Ох… Недавно я видела о ней костюмированное представление с одной актрисой. – На самом деле я хотела сказать «фильм с Кирстен Данст», но совершенно автоматически слова превратились в уже знакомое мне «костюмированное представление». Что сразу же заставило меня задать следующий вопрос: – А кто все это так устроил? Я имею в виду все эти штуки с языками и барьером?

Она пожала плечами.

– Понятия не имею. Но я, по крайней мере, могу объяснить тебе, как это работает: Тот, кто пришел из будущего, сам собой начинает говорить на языке времени, куда попал. Но никто не может произнести ничего, что нарушит течение времени.

– Что ты имеешь в виду – «нарушит»? – спросила я.

– Ход времени нарушается, когда кто-то разглашает знания из будущего, потому что другие смогут использовать их, чтобы изменить будущее.

– А если просто записать их?

– Тогда выходит еще хуже. Руку с пером будто парализует. Слова предательски не хотят ложиться на бумагу или сами собой меняются.

– Слова при письме переводятся на итальянский?

Кларисса кивнула.

– Думаю, да. Никто ничего не замечает, как и при разговоре – все выглядит так, будто человек выучил язык. Но увы, попробуй только написать то, в чем содержатся какие-то намеки! Уже несколько лет я пытаюсь написать письмо. Для моей мамы, хочу сообщить ей, что со мной случилось. Но мне не удалось написать даже пол-строчки.

Она безнадежно посмотрела на меня.

–  Ты могла бы попробовать! Ты наверняка умеешь хорошо писать!

– Ну да, хорошо – не то слово. Но даже если я с этим справлюсь – как ты добьешься того, чтобы твоя мама получила письмо через триста лет? Я имею в виду, почта в пятнадцатом веке идет невероятно долго, но явно не настолько долго.

Кларисса вовсе не заметила, что я попыталась разрядить атмосферу с помощью шутки. Она подавленно сгорбилась.

– Здесь так трудно. Я живу у Матильды уже пять лет, но она понятия не имеет, что произошло. Сколько я уже пыталась объяснить ей, но каждый раз начинаю запинаться или просто немею. Она считает, что меня подменили в детстве и что у меня неизлечимая нервная болезнь. – Она сердито фыркнула. – Даже с Бартоломео мне ни разу не удалось поговорить о моем времени, хотя он совершенно точно знает, что я из будущего.

– Ты можешь поговорить об этом со мной, – заверила я ее. – По крайней мере, пока я здесь.

– Надеюсь, ты и правда останешься надолго.

– Надеюсь, нет.

– Сначала я тоже думала, что это только на пару дней, но они превратились в годы.

Какая ужасная перспектива! Мне это однозначно не подходит!

– А что там с этим Себастьяно? – я решила сменить тему. – Какую роль он играет во всей этой истории? Из какого времени он вообще?

– Он путешествует во времени.

– Но ведь и мы тоже!

– Нет, не так, как он. Нас прихватили с собой случайно, а он путешествует по собственной воле, туда и обратно, когда захочет.

– А как ты сюда попала? На красной гондоле?

– Нет, на повозке.

– Она тоже была красная?

– Ну, разве что от крови множества невинных жертв. Это была повозка, на которой осужденных на смерть доставляют к гильотине.

У меня внутри все перевернулось.

– Ты имеешь в виду, ты… – У меня никак не получалось произнести предложение до конца, но дело было не в защите от анахронизмов, а в том, что его смысл был просто кошмарен.

Кларисса кивнула и произнесла это за меня:

– Меня везли на эшафот.

* * *

Я по-прежнему сгорала от бесчисленных вопросов, но из-за этого упоминания эшафота потеряла дар речи. В молчании я вернулась следом за Клариссой наверх, в нашу каморку-спальню. Сняв верхнюю одежду, я легла на кровать рядом с ней. Матрас был таким мягким, что я лежала в неглубокой ямке, а вокруг меня все шуршало и скрипело при каждом движении. От постельного белья исходил слабый запах лаванды. Кроме того, довольно сильно пахло каналом – причина этого была исключительно во мне и в моем непредвиденном купании в Гранд-канале. Может, мне стоит помыть голову, прежде чем Себастьяно придет за мной? Я вспомнила, что я не видела в этом доме ванной комнаты – возможно, в это время их вообще еще не придумали.

Но это было не важно. Я не собираюсь оставаться здесь так надолго, чтобы это стало проблемой. Завтра в это же время я уже снова буду спать рядом с родителями в отеле. Приняв долгий горячий душ.

Все будет хорошо, устало подумала я. При этом я попыталась не думать о том, что мои родители вообще еще не родились. Как и мои бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки и всевозможные предки, от которых я вела свой род. По сути, меня вообще не должно здесь быть. Я сама была, так сказать, ходячим анахронизмом.

И с этой тревожной мыслью я погрузилась в сон.

* * *

Колокольный звон заставил меня в ужасе подскочить. В голове пронеслась мысль: с какого перепугу я поставила на будильник такую смешную мелодию? Кроме того, мне вспомнился совершенно дикий сон, в котором я вместе с красной гондолой попала в прошлое.

– Блин, – пробормотала я, осознав, что это был не сон.

Только недавно рассвело. Кларисса уже встала и оделась во что-то коричневое. Ее одежда походила на платье, которое мне вчера дал Барт. Похоже, здесь было принято такое носить. Только ботинки у нее были другие; она шлепала по комнате в деревянных башмаках, которые выглядели явно более грубыми, чем мягкие кожаные туфли, которые я получила от Барта.

Барт… Должно быть, скоро сюда явится Себастьяно, так что к этому времени я должна быть полностью готова двинуться в путь.

Взглянув в небольшое зеркало, я обнаружила, что выгляжу как женщина с голубями из фильма «Один дома». В ужасе я вцепилась в расческу и попыталась распутать свои лохмы. Без особого успеха.

– Можно ли тут где-то помыть голову?

Кларисса рассмеялась.

– Может, этот век в чем-то покажется тебе отсталым, но по чистоте он превосходит мое собственное столетие. Здесь моются гораздо чаще, чем триста лет спустя.

– Поняла, – честно ответила я, потому что где-то я читала, что во времена рококо, то есть в эпоху Клариссы, люди прихорашивались в основном с помощью духов и пудры, так как слишком частое мытье считалось вредным для здоровья. Если от кого-то начинало скверно пахнуть, достаточно было побрызгаться туалетной водой.

– А как здесь тогда моются? – спросила я.

– С помощью вот этого, – Кларисса показала на большой глиняный таз для мытья, который стоял у нее под кроватью. – Сейчас лето, и поэтому я все-таки моюсь во внутреннем дворике, а для этого использую деревянную кадку с теплой водой. Мы сможем потом нагреть воду, когда захочешь. Тогда мы помоем друг другу головы. Вдвоем проще управиться.

Она игриво взъерошила свои длинные светлые волосы.

– Чтобы выглядеть симпатично на случай, если сегодня и правда явится Себастьяно.

– А с чего бы ему не прийти? – спросила я, не в силах проигнорировать беспокойство, которое слышалось в словах Клариссы.

Она ссутулилась.

– Он очень занятой мужчина.

– Мужчина? Сколько ему вообще лет?

– Двадцать один, то есть столько же, сколько и мне.

– О, – потрясенно сказала я. Мне казалось, что она младше и ей немногим больше моих семнадцати с половиной.

Я с любопытством посмотрела на нее.

– Почему ты, в конце концов, не вернешься домой?

Ее выражение лица тут же стало угрюмым.

– Просто не выходит.

– Почему же?

– Если бы я только знала, – сказала Кларисса. – Я бы все отдала, чтобы это выяснить.

Я подавленно взяла свое верхнее платье и натянула его.

– Ты уже много раз пробовала? Я имею в виду, вернуться?

– А ты как думаешь? – спросила она в ответ.

Мне в голову пришла еще одна мысль.

– Допустим, однажды тебе это все же удастся – ты бы снова оказалась на той повозке? В том же возрасте, как и была? И… ох, на пути на эшафот?

– Я молюсь, чтобы этого не случилось.

– А за что тебя вообще приговорили к смерти? – спросила я.

– Потому что я была дворянкой. – Кларисса подняла подбородок и внезапно, несмотря на свое скромное одеяние, показалась мне настоящей аристократкой. – Я графиня Кларисса де Сан-Пердю, троюродная кузина бедного дофина. – Она прервалась. – Я могу сказать все это вслух, – добавила она потом со счастливой улыбкой. – Даже мое настоящее имя! Ах, как я рада, что ты теперь рядом со мной.

Я задумалась, нужно ли мне ее называть «высочеством» или другим подобным титулом, но после того, как мы спали в одной кровати, это выглядело бы глупо.

– Кто такой дофин? – вместо этого спросила я.

– Сын короля, которого заточили в темницу, несмотря на юный возраст. На самом деле теперь он и есть король, после того, как его отец был столь жестоко убит. Я смотрела на это и не могла сдержать слез.

Верно, мужа Марии-Антуанетты тоже обезглавили. Я сглотнула. Бедная Кларисса, она видела, как текут реки крови, и была на волосок от того, чтобы самой пасть жертвой гильотины.

– Если бы я как-то могла помочь тебе до того, как уеду отсюда, – с искренним сочувствием сказала я.

– Конечно. Нам нужно принести воды, – бодро сказала Кларисса. – И в лавке тоже много дел.

* * *

Когда мы спустились вниз, Матильда встретила нас неприязненным взглядом. Она стояла за кухонным столом и нарезала внушительного размера копченую колбасу на кусочки, которые то и дело запихивала в рот. Рядом с ней за столом сгорбился дряхлый старичок, которого я заметила не сразу, потому что его заслоняло массивное тело Матильды. Наверное, это был ее муж, Якопо. Увидев меня, он дружелюбно улыбнулся.

– Вот она, – произнес он. – Еще один несчастный найденыш! Второй сын в нашей скромной лачуге! Как твое имя, сынок?

– Анна, – скромно сказала я.

– Как?

– Анна.

Он приложил руку к уху и вопросительно посмотрел на меня.

– Анна, боже мой, ты опять! – рявкнула Матильда.

Я вздрогнула, но тут же пожелала обоим доброго утра и поблагодарила их за ночлег.

– Время носить воду, – угрюмо произнесла Матильда.

– Считайте, что мы уже на полпути, – заверила Кларисса. Она поспешила наверх и принесла два жестко накрахмаленных чепчика, один из которых нахлобучила мне на голову.

– Так положено, – пояснила она.

Она под руку провела меня через магазин, и мы вышли на улицу.

– Разве мне не следует остаться здесь? – спросила я. – А что, если Себастьяно придет, чтобы меня забрать?

– Не переживай, этого не случится. Только что прозвонили прим [9]. До нон [10] он точно не заглянет. Но к этому времени мы обе точно успеем помыть голову.

В общем, мне ничего не оставалось, кроме как довериться ей, хотя я понятия не имела, что обозначают эти «прим» и «нон».

Наш извилистый путь пролегал по нескольким улочкам, через пару небольших мостов. Мы немного прошли вдоль канала, затем под арку и, наконец, оказались на церковной площади. Поначалу я и не пыталась запомнить дорогу, потому что не планировала надолго здесь оставаться.

При дневном свете даже полному тупице стало бы ясно, что он действительно оказался в прошлом. Не все улицы были вымощены, многие просто покрывала утрамбованная глина. В некоторых домах вместо стекол окна были закрыты вощеной тканью или выделанной кожей.

А главное, люди! Я знала, что пристально разглядывать незнакомых людей невежливо, но не могла удержаться. Все, кто попадался нам на пути, были одеты как персонажи старых картин Беллини [11], которые я видела в Галерее Академии.

Даже не обладая особыми познаниями истории, было легко понять, у кого есть деньги, а у кого нет: одежда бедных людей была поношенной, иногда даже порванной в клочья, а люди, которым повезло занимать более удачное положение, были одеты добротно, иногда даже изысканно.

Одни проходили мимо в простом и грубом облачении и крестьянских башмаках, другие – в шелках и бархате. Тут и там играли чумазые босоногие дети.

Так же контрастно выглядели и дома: покосившиеся, потрепанные хижины соседствовали с недавно построенными палаццо, украшенными фресками и мраморными балконами.

И лодки тоже: раскрашенные, сверкающие гондолы качались на воде рядом с гнилыми суденышками.

– Здесь нету бедняцких кварталов, – пояснила Кларисса в ответ на мой вопрос. Здесь совсем не так, как в Париже. Здесь бедный живет рядом с богатым, совсем близко. Здесь и в голову никому не придет сжигать во имя революции дворцы богатых, потому что это уничтожит и лачуги бедных.

Мы подошли к колодцу для сбора дождевой воды, который стоял посреди церковной площади. Вокруг колодца собрались женщины, чтобы начерпать воду, и для большинства из них, похоже, это была хорошая возможность поболтать. До нас уже доносились болтовня и смешки.

Кларисса наполнила ведро, которое взяла с собой, перекинувшись парой фраз с несколькими женщинами.

Я заметила, что привлекаю любопытные взгляды, и порадовалась, когда мы направились прочь.

Мы несли полное ведро вместе, чтобы было легче. Через некоторое время я взяла его сама, в конце концов, я была гораздо выше и сильнее, чем хрупкая Кларисса.

– Тебе приходится каждое утро носить воду? – спросила я.

– Кто-то должен этим заниматься. Матильде и так приходится тащить на себе кучу забот, и, кроме того, проснувшись, она должна позаботиться об утренней трапезе.

– Как недавно с колбасой?

Кларисса хихикнула и кивнула.

– А Якопо тоже не может носить воду, потому что у него нет половины правой ноги.

– Бог ты мой, – потрясенно сказала я.

– Он потерял ее в последней войне с Турцией. Кровожадный осман отрубил ее своей кривой саблей.

Я ярко представила себе это, и мне стало дурно.

– К тому же, он прекрасно слышит, – поведала мне Кларисса. – Он делает вид, что глухой, чтобы не приходилось вникать в вечное ворчание Матильды. Но не показывай, что ты это знаешь, потому что тогда ему придется за это поплатиться и он будет на нас зол.

– Пару часов я смогу потерпеть, – пообещала я.

Она посмотрела на меня сбоку, отстраненно, будто хотела возразить, но промолчала. Я уступила дорогу какому-то мужчине, который вел на веревке козу, а через пару метров чуть не упала в канал с перепугу, потому что на мостовой на корточках сидел попрошайка, который протянул мне усеянную язвами культю руки.

– Подайте по доброте душевной, милая девушка.

Я беспомощно замерла.

– У меня нет денег. Но могу предложить вам глоток воды.

– А чего покрепче нет?

– К сожалению, нет.

– Ну ладно, тогда давай воду.

Он расчетливо ухмыльнулся, глядя на меня снизу вверх, и здоровой рукой погладил меня по лодыжке, совсем не как калека.

– Милое дитя, подойди немного поближе, чтобы мне было легче пить.

Кларисса осыпала попрошайку ругательствами, от которых мое лицо залила краска. Я поспешно зашагала дальше. Надеюсь, Себастьяно не заставит себя долго ждать.

* * *

Завтрак состоял из стакана холодной воды, пары кусочков колбасы и слегка подсоленной массы непонятного состава в деревянной миске – Кларисса предположила, что это пшенная каша.

Колбаса пахла не так уж мерзко, но я не осмелилась ее есть. В ее оболочке могло скрываться что угодно, включая сальмонеллу. В конце концов, я точно знала, что эта колбаса ни разу не видела холодильника. И я сомневалась, что Матильда вымыла руки перед тем, как нарезать ее. Каша все-таки выглядела хорошо проваренной, и я, с некоторым усилием, сумела ее съесть.

Матильда никак не отреагировала на то, что я отказалась от части еды. Еще до того, как я покончила с кашей, она слопала и мою порцию колбасы.

Затем мы с Клариссой занялись мытьем посуды: сложив все в корыто, мы отдраили щетками тарелки, доски и столовые приборы (деревянные ложки и примитивные острые ножи; вилок нигде не было), а затем разложили их на полке рядом с очагом.

Потом Кларисса показала мне, как подмести метлой кухню и лавку, взбить постели в обеих спальнях, опустошить ночные горшки в ближайший канал (для этого мне пришлось как следует собраться с духом) и проверить многочисленные мышеловки в доме и в саду. В одной из них оказалась дохлая мышь, от вида которой пшенная каша запросилась наружу. С большей охотой я принесла дрова для очага из сарая за домом, и затем Кларисса показала мне, как с помощью трута, кремня и огнива развести огонь в очаге. На цепочке над огнем висел внушительный железный чайник, в котором мы разогревали воду, чтобы помыть голову.

Якопо все это время сидел внизу за кухонным столом и строгал какую-то деревяшку. Время от времени он замечал нас за работой и дружелюбно улыбался.

Настроение Матильды тоже заметно улучшилось, она была явно в своей стихии, исполняя роль ловкой торговки зельями. В магазин приходило много покупателей, и пока мы с Клариссой переодевались в кухне, я невольно подслушала, как она с ними разговаривает.

– От боли в сердце для твоего мужа у меня есть новый рецепт, петрушка с уксусом, медом и вином. Действует превосходно, я испробовала это средство на Якопо!

Я заметила, как Якопо нервно огляделся и сделал вид, будто его сейчас стошнит.

– От сердечных страданий, которые случаются из-за грусти, советую, прежде всего, попробовать микстуру из журавельника, болотной мяты и душистой руты.

– Хм, твой отец все еще страдает от водянки? Хороший совет дорогого стоит. – Задумчивое молчание. – Я бы попробовала последнее средство – жевать гвоздику. Но она действует, только если ее съесть много, а это весьма недешево. Впрочем, тебе же для твоего старика-отца ничего не жалко? По крайней мере, мне так кажется!

Один за другим гости покупали всевозможные травяные настойки против учащенного сердцебиения, бессонницы, воспаления мочевого пузыря и кашля. А также мази против морщин, экземы, чесотки, ломоты, ночной потливости и импотенции.

О последней с покупателем разговаривали шепотом, за стойкой, но поскольку рядом находилась дверь на кухню, которая, к тому же, была лишь прикрыта, мы могли слышать каждое слово.

– Если ты дашь ему этот порошок, растворив его в подогретом вине, и добавишь ложку меда, чтобы скрыть вкус, он сможет трудиться всю ночь, как молодой бычок! Говорю тебе, каждый раз срабатывает! Мой Якопо превращается в похотливого сластолюбца!

Якопо с выражением мученика отложил свой нож для резьбы и стукнулся лбом о стол. Я с трудом сдерживала приступ смеха.

Наша вода согрелась. Мы наполнили две деревянных бадьи, долили в них холодную воду и оттащили в сад. Затем Кларисса принесла чистые льняные полотенца и что-то вроде мыльного шампуня, который на удивление хорошо пах. Она рассказала, что сделала его сама из поташа и жира. В таких подробностях я совершенно не хотела это знать, но, по крайней мере, в составе был и экстракт лаванды, о которой я хоть что-то знала.

Мытье волос оказалось утомительным занятием. Нужно было намочить волосы в одной бадье и натереть их мылом, а потом полить на голову из второй чистую воду, пока все не отмоется. Я опустилась на колени перед бадьей, а Кларисса мне помогала. Под конец я вытерлась насухо льняными полотенцами, но несмотря на это, у меня был такой вид, будто я прогулялась под дождем.

Затем я повторила ту же процедуру для Клариссы, у которой волосы были немного длиннее. Мы уселись на солнце и принялись вычесывать друг у друга колтуны. Кларисса рассказывала мне, каким испытаниям подвергают себя некоторые венецианки, чтобы добиться красивых волос.

– Прежде всего, они хотят стать блондинками, – сообщила она. – Многие замачивают волосы в лимонном соке, чтобы они посветлели. Некоторые рассчитывают, что волосы выцветут на солнце. Чтобы защитить от солнца лицо, они надевают шляпку с широкими полями. При этом они прорезают в ней сзади большую дырку, чтобы волосы выглядывали наружу.

– Боже мой, какое расточительство, – сказала я с искренним потрясением. Сколько здесь можно было бы заработать, продавая что-нибудь от L'Oreal!

– В твое время стать блондинкой намного проще, – предположила Кларисса.

Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Я попыталась хотя бы кивнуть, но и это тоже не удалось.

– Попытайся моргнуть, если хочешь сказать «Да», – предложила Кларисса.

Я напряглась изо всех сил, но безуспешно.

Кларисса вздохнула.

– И так всегда. С этим ничего не поделать.

По ее предложению мы разделись догола и вымылись оставшимся мыльным раствором с ног до головы. Перед этим я еще раз убедилась, что дверь в кухню закрыта, а стены двора достаточно высоки. Кроме того, я представила себе, будто нахожусь в общей душевой для девочек – это помогло побороть стеснительность.

– А ты тоже оказалась голой, когда приземлилась в этом времени? – решила спросить я, пока мы одевались.

Кларисса ответила утвердительно и рассказала, как с ней это произошло. В одно мгновение она сидела на повозке, а в следующее уже увидела яркий свет, за которым последовали гром и тьма. Когда она снова пришла в себя, Бартоломео выдал ей чистую одежду и отвел к Матильде и Якопо.

– Все как у меня, – задумчиво сказала я. – Похоже, Бартоломео к этому заранее готовится. Но он не рассчитывал, что я буду обо всем помнить. Он из-за этого по-настоящему вышел из себя.

– И со мной так было, – с воодушевлением сказала Кларисса.

– Похоже, люди часто попадают сюда из других времен, – предположила я. – Но не все из них помнят, что произошло. Много ли людей, которых таким вот образом сюда занесло?

– Мы можем спросить об этом Себастьяно, – предложила Кларисса.

Дверь, ведущая в кухню, отворилась, и из нее высунулся Якопо.

– К дамам прибыл гость! – крикнул он.

Кларисса тут же заволновалась.

– Он здесь!

Она побежала в дом, и я последовала за ней, так быстро, как могла.

* * *

В лавке я налетела на нее, потому что она остановилась, словно пригвожденная к месту.

– Он не пришел! – жалобно воскликнула она.

– Нет, к сожалению, нет, – сказал Бартоломео. Он стоял посреди комнаты, а Матильда бросала на него подозрительные взгляды, возвышаясь за прилавком, как женщина-вышибала. Рядом с Бартом стояли две покупательницы, которые с интересом рассматривали его, из-за чего он явно чувствовал себя неловко. Барт переминался с ноги на ногу, и по нему было видно, что он предпочел бы оказаться где-нибудь еще.

– Ты же обещал! – крикнула Кларисса.

Я с испугом заметила слезы в ее глазах. Мне стало жалко ее, хотя ее чувства не шли ни в какое сравнение с моей собственной паникой.

– Где же он тогда? – спросила я. – Ты же сказал, что он придет сегодня, чтобы забрать меня!

– Этого я не говорил, – справедливо возразил Барт. – Я сказал, что приложу все усилия, чтобы доставить его сюда сегодня.

Очевидно, приложенных усилий оказалось недостаточно, потому что Себастьяно не появился. Зато Барт явно позаботился о своем внешнем виде. Он выглядел намного лучше по сравнению с прошлой ночью. На нем были белая рубашка, тщательно отглаженная жилетка и облегающие штаны, которые подчеркивали его мускулистые ноги и выглядели весьма аккуратно. И он побрился. При свете дня и без мелкой поросли на подбородке он выглядел вполне неплохо.

Я увидела, как он краем глаза наблюдает за Клариссой, и от моего взгляда не ускользнули его раскрасневшиеся щеки.

Ага, подумала я. Да он на нее запал! А она готова выплакать глаза, потому что этот Себастьяно никак не явится!

По ее лицу побежали слезы.

– Я так надеялась, что в этот раз он придет! – всхлипывала она.

– Не грусти, – уныло сказал он. – У тебя же есть я! Я позабочусь о тебе, если ты хочешь! Ты всегда можешь поговорить со мной!

– А ты умеешь то же, что и он? – спросила она глухим от слез голосом.

– Нет, – ответил он. – Но если тебе станет легче, ты всегда можешь поговорить со мной.

Громко рыдая, она покачала головой и убежала обратно во двор.

– Всегда, когда вы приходите, получается скандал! – возмутилась Матильда. – Может, вам вообще лучше держаться отсюда подальше! – Она тут же перебила себя: – Но, конечно, только до тех пор, пока не кончится сумма вознаграждения за проживание и прокорм этих двух вечно голодных ртов.

Бартоломео опустил голову и собрался уходить.

– Минутку, – сказала я. – А что теперь будет со мной?

– Наверное, ты будешь ждать Себастьяно, – отрывисто буркнул он.

– О котором никто не знает, появится ли он вообще или нет?

Он только пожал плечами и направился к двери.

Это не может быть правдой! Я поспешила следом за ним – он уже выходил на улицу.

– Подожди! Что мне сейчас, по твоему мнению, следует делать?

Матильда услышала мои слова и тут же высказала предложение:

– Можешь почистить горшки.

– Хорошо, – соврала я. – Я только пойду… принесу чистой воды.

Я торопливо схватила ведро и выбежала на улицу, чтобы проследить за Бартом.

* * *

Он поспешно шагал прочь, глядя прямо перед собой. Последнее меня вполне устраивало, потому что я могла следовать за ним так, чтобы он меня не заметил. Время от времени, когда он поворачивал или пересекал большую площадь, я на всякий случай прижималась к дверям домов или пряталась под арки, чтобы он не увидел меня краем глаза.

Сложнее всего пришлось, когда мы пересекали мост Риальто. Во всяком случае, я предполагала, что это мост Риальто, потому что увидела на привычном месте дворец Фондако-деи-Тедески, в котором в мое время находилось главное отделение почты, а в этом веке – немецкий торговый двор. По крайней мере, такие сведения задержались в моей памяти после экскурсии. Сам мост выглядел совершенно иначе, он был целиком из дерева, из чего я заключила, что где-то в промежутке между сейчас и тогда будет построен новый.

По обеим сторонам канала царила неописуемая давка. Видимо, сегодня был базарный день, потому что на расставленных повсюду прилавках торговали чем угодно – продуктами, одеждой, мелочами для дома, свежеприготовленными блюдами. От вкусного запаха жареного у меня пошла слюна, но лишь до той поры, пока его не перебила ощутимая вонь: прямо под мостом была пришвартована большая лодка, и многочисленные мужчины опрокидывали в нее бочки с каким-то склизким грузом, в котором мелькнула пара дохлых крыс. Похоже, это была местная служба вывоза мусора.

В следующий момент я замерла на месте, проклиная себя на чем свет стоит. Я позволила себе отвлечься! Барт исчез! Через несколько наполненных ужасом секунд я снова заметила его. Он шел в сторону площади Сан-Марко, и я крадучись двинулась следом за ним, потея, тяжело дыша, с колотящимся сердцем.

Все время я молилась, чтобы он не решил внезапно остановиться у берега одного из каналов и сесть в одну из многочисленных гондол, потому что на этом моей слежке пришел бы конец. Однако, к моему облегчению, этого не произошло. Его путь окончился в небольшом переулке прямо за базиликой. Там он остановился перед магазином, на двери которого висела табличка. Она выглядела так же, как в будущем, когда я заходила туда с Маттиасом. Только теперь я, благодаря новообретенным переводческим способностям, могла прочесть, что на ней написано:

«Маски и костюмы».

Я подождала, замерев у начала улицы, и увидела, как Барт вошел в магазин и закрыл за собой дверь. Я внимательно рассматривала здание. Оно выглядело иначе, чем в мой прошлый визит: не было витрин с выставленными в них товарами, только искусно раскрашенная вывеска, а для тех, кто не умеет читать, – маска, которая висела над колотушкой на верхнем дверном косяке.

Невероятно, как долго просуществовал этот магазин! Даже еще дольше, чем кафе «Флориан» на Пьяцце, а оно было прямо-таки древним. Венецианцы и правда ценили традиции! И что за странное стечение обстоятельств – Барту тоже здесь что-то понадобилось.

Я нерешительно постояла у двери, не зная, стоит ли постучаться или просто войти, чтобы призвать Барта к ответу.

Наконец, я предпочла более вежливый вариант и взялась за дверную колотушку в форме львиной головы.

Я подождала, а затем постучала еще раз. Когда я уже испугалась, что никто не откроет, потому что Барт и все остальные давно сбежали через заднюю дверь, послышались шаги. В следующую секунду я оказалась лицом к лицу с человеком, который вытащил меня из Гранд-канала в красную гондолу и забрал с собой в прошлое.

Себастьяно заметно испугался, увидев меня. Прямо бальзам на душу.

– Удачно, что ты оказался дома, – непринужденно сказала я. Получилось бы еще круче, если бы мне не приходилось держать в руке нелепое и громоздкое деревянное ведро.

– Кто здесь? – послышался из глубины помещения голос Барта.

– Угадай с трех раз, – сказал Себастьяно. – Тебе следует почаще оглядываться, друг мой.

Я уже была готова отпустить какое-нибудь нахальное замечание, но тут мне пришло в голову, что лучше попытаться наладить с этим парнем хорошие отношения. В конце концов, в его распоряжении была машина времени – если я все правильно поняла.

– На самом деле я не хотела никого беспокоить, – объяснила я. – Я просто хотела заглянуть ненадолго. И спросить тебя, не найдется ли у тебя крошечная минуточка для меня, – я высоко подняла палец. – Только одна, правда. Чтобы обсудить всю… процедуру. Сам понимаешь, о чем я.

Барт высунулся из-за спины Себастьяно. Увидев меня, он с беспокойным видом исчез снова.

– Проклятье, – сказал он. – Это моя вина.

– Ну ладно, – сказал Себастьяно. Он вышел на улицу. – Я отведу ее обратно.

– О, отлично, – с облегчением сказала я. Наконец-то! Домой! Больше меня ничто не интересовало. Завтра все это окажется лишь дурным сном. Я буду рассказывать Ванессе в ICQ, как упала в канал и у меня от вонючей воды случились уморительные галлюцинации. От души представив себе эту картину, я сама поверила, что эта история мне только привиделась и все будет хорошо.

Идя рядом с Себастьяно, я украдкой рассматривала его. В отличие от Барта, он не стал прихорашиваться или бриться. Ясное дело, он не планировал никого впечатлять. На нем были те же потертые обтягивающие штаны, что и вчера. Он надел длинную рубашку и кожаные остроносые ботинки. Волосы свисали до плеч спутанными прядями, а из-за трехдневной щетины он казался таким же опасным типом, как тогда, когда подрался с хозяином того ножа. Я бросила быстрый взгляд на его пояс и убедилась, что он по-прежнему носит свой трофей.

Я откашлялась.

– Я не сержусь на тебя за то, что ты столкнул меня в канал, – сообщила я ему. – К тому же, в конце концов, ты меня оттуда вытащил. Так что будем считать, что ты загладил вину. Если можно так выразиться. Ладно, но потом ты меня каким-то образом притащил сюда, против моей воли, позволю себе заметить. Но я исхожу из того, что в этом не было умысла. Так что на это я тоже не злюсь. Ну да, я оказалась голой и перепуганной до смерти, а ты просто смылся, бросив меня в этой зелейной лавке. Но я и тут предполагаю, что у тебя не было злого умысла. Поэтому просто забудем об этом. Я говорю себе: забудь, Анна. Что было, то прошло. Главное, чтобы ты вернул меня назад, и дело в шляпе.

Я говорила и говорила, слова лились водопадом, хотя чтобы сказать то, что я хотела, хватило бы одного предложения. Но я не могла держать все это в себе. Я была в восторге оттого, что могу говорить все, что хочу, и слова не превращаются неизвестно во что и не застревают в горле.

– Айпод, – говорила я. – Мобильник. Компьютер. Кино. Попкорн. Кола. «Девочки Гилмор», – я восторженно хихикала и не могла остановиться. – Леди Гага. «Wonderbra».

Затем я заметила, что моя болтовня не очень соответствует настроению Себастьяно. Точнее говоря, он смотрел на меня весьма обиженно.

Я еще раз откашлялась и попыталась говорить с серьезным выражением лица.

– ЮНИСЕФ, – сказала я. – Фонд дикой природы. Гринпис.

Я тактично помолчала несколько секунд, а затем дружелюбно заговорила снова:

– Ты из какого-то спецподразделения по защите времени, или что?

Его угрюмый вид сменился широкой ухмылкой, от которой у меня в районе живота словно распустился какой-то напряженный узел.

Внезапно он показался мне похожим на Орландо Блума в роли Уилла Тернера, только на пару лет младше.

– Конечно, у тебя полно забот со всеми этими путешествиями во времени, – продолжила я. – Опасные операции по борьбе со злодеями и все такое. А чем именно ты занимаешься?

Его улыбка мгновенно исчезла.

– Об этом я ничего не могу тебе рассказать.

– Понимаю, – сказала я. – Барьер.

– Что?

– Ну, этот блок. Что люди не могут выдать ничего тем, кто родился в предшествующие эпохи. Например, как у нас с Клариссой. А ты ведь прибыл из моего будущего. – Это казалось мне невероятно волнующим. Я бы охотно расспросила его, изобрели ли когда-нибудь аппарат, который помогает выучить иностранные слова. Или шоколадку, которую можно есть и не бояться прыщей. А также удалось ли человечеству установить мир во всем мире.

– Я предполагаю, Барт – это кто-то вроде местного помощника, – сказала я. – Кстати сказать, он положил глаз на Клариссу. Это я сказала только на случай, если ты не знаешь. По сути, хорошо, если он сможет о ней позаботиться. Она ведет у Матильды невероятно скучную жизнь, особенно если учесть, что она благородного происхождения. А она и правда оказалась бы на гильотине, если бы в последний момент не переместилась во времени?

– Ради бога, что она тебе рассказала? – перебил Себастьяно, нахмурившись.

Я неуверенно посмотрела на него.

– Ну, все с того момента, как она сидела в повозке, везущей ее к эшафоту…

– При случае можешь спросить ее, как все было на самом деле.

– Надо понимать, что она мне наврала?

Он пожал плечами.

– Это ты сама должна у нее выяснить.

Я решила спросить ее об этом напрямик. Все равно я скоро уберусь отсюда.

Мы дошли до Гранд-канала. У моста Риальто я остановилась и пристально посмотрела вдоль набережной.

– А где красная гондола?

– Ее здесь нет.

– Мы будем ее ждать?

– Сегодня она не придет.

Я уставилась на него.

– Что? А когда она появится?

– Только при повороте луны. То есть через две недели, когда будет новолуние.

– Это значит, что мне придется остаться здесь еще на две недели? – в ужасе спросила я.

Он пожал плечами и не сказал ни слова.

– Но ты же хотел отвести меня домой, – выпалила я.

– В лавку зелий, – сказал он. – Не сомневайся, пока что твое место именно там.

Я готова была закричать от огорчения. Или, по крайней мере, спихнуть в канал это жалкое подобие Орландо, чтобы он сам попробовал, каково это.

Вместо этого я в ярости швырнула в воду дурацкое ведро.

– Это должно означать, что теперь я тут буду две недели сидеть на месте?

Он снова пожал плечами – похоже, это был его универсальный ответ на все вопросы.

Я взяла себя в руки, чтобы не допустить больше всплесков ярости. Как бы он ни выводил меня из себя – этот человек теперь необходим для моего возвращения. Я только наврежу себе, если на него накричу. Или спихну в канал.

Мы напряженно пошли дальше. Себастьяно держался на расстоянии метра от меня, возможно, он читал мои мысли. А я ведь все ему доверяла.

Следующий вопрос вертелся у меня на языке, но я не произнесла его. Виной этому оказался не мой гнев, а незваный слушатель.

– Ваша кадка! – крикнул мальчишка у меня за спиной. – Мадонна [12], вы потеряли вашу кадку! – Оборванный малец лет шести или семи, спотыкаясь, подошел к нам, обхватив обеими руками ведро, с которого капала вода. – Пожалуйста, вот она.

На его веснушчатом лице застыло выражение вежливости. Я охотно вознаградила бы его за то, что он принес мне ведро, но в своем нынешнем положении я могла отплатить ему только улыбкой и дружелюбным «спасибо».

Себастьяно был более великодушен. Из кошелька, который он носил на поясе рядом с кинжалом, он достал монетку и протянул мелкому.

– Вот, за труды.

Мальчишка ответил ему щербатой улыбкой и вихрем умчался прочь.

Я озабоченно смотрела ему вслед. В мое время он был бы в школе или детском саду. Или на детской площадке, в сопровождении своей мамы.

– Он ни разу не был в школе, – сказала я. – И ты видел, какой он худой?

– Такова эта эпоха, – холодно ответил Себастьяно. – Это называется бедностью. Часто все, что есть у людей, – то, что на них надето.

– С этим и правда нужно как-то бороться, – сказала я. – Прежде всего, людям со средствами, которым следует быть более щедрыми.

Он лишь покосился на меня, а затем снова сунул руку в кошелек и вытащил пригоршню монет. Я растерянно рассматривала незнакомые мне деньги.

– Что мне с ними делать?

– У тебя тоже нет ничего, кроме того, что на тебе надето, и я принял на свой счет твои слова насчет щедрости.

– О, – сказала я, разрываясь между желанием швырнуть деньги к его ногам и пониманием, что немножко наличности мне не повредит. В итоге разум одержал верх над гордостью. В конце концов, именно из-за Себастьяно я и оказалась в таком положении. По сути, это было не подаяние, а честно заслуженные небольшие средства на проживание. Невозможно предугадать, когда мне могут срочно понадобиться эти деньги.

– Большое спасибо, – высокомерно сказала я. – Конечно, я расплачусь, как только снова окажусь дома. То есть максимум через две недели.

В молчании мы преодолели оставшийся путь. Я ощутила, как во мне нарастает страх. Что, если меня постигнет участь Клариссы и я не вернусь? Что, если события, которые до сей поры казались мне примитивным и грубоватым, но все-таки увлекательным приключением, теперь обернутся чем-то серьезным? Нет, пообещала я себе, об этом я даже думать не буду!

Чтобы хоть частично оправдать мою прогулку в глазах Матильды, я набрала воды из того же колодца, у которого утром побывали мы с Клариссой. Снова на меня смотрели со всех сторон, но примерно столько же любопытных взглядов привлекал и Себастьяно.

Когда мы подошли к лавке Матильды, я с подчеркнутой вежливостью спросила Себастьяно, не хочет ли он зайти, но он, как я и ожидала, отказался.

– Матильда не слишком хорошо ко мне относится, она считает, что это я навлек на Клариссу несчастье. А Кларисса… – он сделал паузу. – Нас ждут только бесконечные споры.

– Из-за чего?

– Касательно ее нынешней жизни. – Он пожал плечами. – Но она должна жить так, я не могу ничего изменить, как бы ей ни хотелось иногда в это верить.

Из лавки вышла покупательница. Сквозь открытую дверь меня заметила Матильда.

– Чего это ты стоишь тут и ворон считаешь? – крикнула она.

– Уже иду! – крикнула я в ответ.

– Я снова вернусь к новолунию, точно к третьим колоколам [13], – сказал Себастьяно, уходя. – Не ищи меня больше, в ближайшее время меня здесь не будет, – и с этими словами он скрылся за углом.

Я пообещала Матильде немедля почистить горшки, но в первую очередь бросилась на поиски Клариссы. Она оказалась в садовой пристройке, где с раздраженным видом смахивала со столешницы перемолотые травы.

– Где ты была? – спросила она.

– Ходила за водой.

– Тебя долго не было. Заблудилась?

– Нет, я пошла за Бартоломео, потому что хотела с ним поговорить.

– И что, ты его поймала? Удалось с ним поговорить? Что выяснила?

– Себастьяно придет сюда через две недели, потому что будет новолуние. А раньше мне домой никак не попасть. – Я вопросительно посмотрела на нее. – Ты знала?

Она пожала плечами.

– Да, конечно. Это как-то связано с приливами и отливами – когда можно путешествовать, а когда нет.

– Почему ты мне не сказала? Я и правда думала, что смогу сегодня попасть домой! Почему ты дала мне надежду?

– Из осторожности. Ты была так напугана. Я не хотела, чтобы тебе стало еще хуже.

Объяснение показалось мне не очень убедительным, но я решила не спорить. Намного сильнее мне хотелось прояснить другой вопрос. Вот только я не знала, как к нему подойти, не дав ей понять, кто меня сюда привел. Себастьяно упомянул, что она сказала мне неправду о своем путешествии во времени, и я решительно хотела узнать больше.

Раздумывая над подходящей формулировкой, я наблюдала за тем, как она работает. На длинном столе были разложены многочисленные приспособления. По виду большинства из них я могла догадаться, для чего они используются, но о других мне оставалось только гадать.

– Что это? – я указала на большой стеклянный шар с многочисленными выпуклостями и трубками.

– Аламбик [14]. Его используют для дистилляции.

– Ты имеешь в виду, чтобы сделать крепкий алкоголь?

– Не только, – Кларисса коротко хихикнула, и я с облегчением обнаружила, что к ней возвращается хорошее настроение. – Нам он нужен, чтобы делать духи. Но принцип тот же.

Она объяснила мне, для чего нужны различные устройства. Там были емкости для измерения и смешивания, склянки с реагентами, изогнутые ножи для рубки зелени и ступки для измельчения компонентов, мельницы для пряностей, кухонные доски, лопаточки и ложки всевозможных размеров, весы и многочисленные песочные часы. Над рабочим местом, как и в лавке, висели связки трав, которые источали приятные и неприятные запахи. На противоположной стене крепилась широкая полка, сплошь заставленная мешочками, деревянными ящичками, глиняными тиглями и бутылками. В части из них были готовые товары, а в части – нужные компоненты, объяснила Кларисса. Вместе с Матильдой они производили здесь все, что может понадобиться для здоровья и красоты. Весь год у них было множество дел, связанных не только с продажей, но и с производством. Они плавали на лодке на материк, чтобы собрать определенные растения, и ходили к торговцам, чтобы заполучить экзотические пряности или редкие минералы. Иногда для изготовления лекарств и косметики использовались свежие растения, а иногда их предварительно высушивали, а затем перемалывали, варили, толкли или перегоняли. Жир растапливали и очищали, душистые эссенции разбавляли и смешивали, пряности и минералы отмеряли в мельчайших дозах.

Кларисса охотно демонстрировала разные изделия и объясняла все тонкости.

– Мне внезапно показалось, что ты занимаешься всем этим с удовольствием, – сказала я.

– Это правда. А почему нет?

– Потому что ты из благородного дома. Вряд ли пахать весь день и позволять собой командовать – обычное дело для тебя.

Ее щеки едва заметно покраснели.

– Честный труд еще никому не навредил.

– В отличие от французской революции, – заметила я и немного помедлила. Внезапно я совершенно точно поняла, что в ее лице казалось мне странным. И решила не тянуть кота за хвост. – Мне тут пришло в голову кое-что любопытное. Как ты могла сидеть на повозке в Париже, а затем в одно мгновение объявиться здесь, в Венеции?

Муки совести отчетливо отразились на ее лице. Я выстрелила наугад и попала.

– Ты явно была не в Париже, когда это произошло, – сказала я напрямую. – Ты была здесь, в Венеции, как и я.

Она не пыталась возражать.

– На самом деле ты вовсе не из Франции? – спросила я.

– Определенно из Франции, – с оскорбленным видом сказала она. – И я правда дворянка!

– Ты и правда видела, как казнили короля и Марию-Антуанетту?

Она старательно избегала моего взгляда.

– К тому моменту я уже сбежала из Парижа, – добавила она. – Якобинцы казнили множество людей, а для обвинения хватало, чтобы человек был из дворян и жил в красивом доме.

– На фонарях, – пробормотала я. Небольшая бессмысленная деталь с уроков истории, о которой я вдруг вспомнила.

– Совершенно верно, так они и делали. Или стали бы делать, когда до этого дойдет. Еще до кровопролития я сбежала с друзьями в Венецию. У одного из них были здесь родственники, нам оказали дружеский прием, хотя французов в мое время в Венеции не очень любили. Мы взяли с собой достаточно денег, чтобы вести красивую жизнь. Здесь мы были уверены, что революция – далеко. Мы праздновали, устраивая маскарадные балы ночи напролет! Ах, венецианский карнавал в мое время, это был бесконечный праздник!

Я попыталась сообщить ей, что вскоре праздники начали бы радовать ее куда меньше, потому что в Венецию вторгся Наполеон и Франция прибрала ее к рукам. Так было написано в путеводителе. Точная дата мне не запомнилась, цифры просто не задерживались у меня в голове, будь то математика или история. Но это было в тысяча семьсот девяносто каком-то году. И еще Наполеон запретил карнавалы. Но барьер не дал мне об этом заговорить.

– Я честно тебе во всем признаюсь, – тихо сказала Кларисса, пристыженно склонив голову. – Когда это случилось, я праздновала карнавал здесь, в городе. Всю ночь.

– Ну надо же! – озадаченно сказала я. – Расскажи мне об этом!

Она пошла на бал-маскарад, как и почти каждый вечер в период карнавала. Вместе с друзьями и парой музыкантов они сели в лодку, чтобы продолжить праздник на воде.

– Мы отправились гулять по Гранд-каналу в богато украшенной барке. Огромный разноцветный фейерверк на Пьяцце осветил небо над всем городом. Повсюду играла музыка, мы смеялись, пели, шутили и наслаждались жизнью. На мне было чудесное платье из крепдешина, сверху донизу отделанное буранскими кружевами. Бурано – это остров в Венеции, который славится своими уникальными кружевами, – дополнила она.

– Знаю, я уже там была. Рассказывай дальше!

– Также на мне был парик, как было модно в мое время, высокий и с чудеснейшими украшениями. Парикмахер даже вплел в прическу клетку, в которой сидела маленькая птичка.

– Настоящая? – недоверчиво спросила я.

– А как же. Она беспрестанно чирикала, это был настоящий успех, по последней моде! – Кларисса немного помолчала. – Ты выглядишь такой удивленной, – сказала она. – Ты сильно злишься на то, что я тебе врала?

– Нет, это из-за птички, – честно призналась я. – Животным тоже больно, и так далее. Зачем тебе вообще это понадобилось? Я имею в виду, обманывать меня?

Она сокрушенно посмотрела на меня.

– Потому что я не хотела, чтобы ты подумала обо мне плохо.

– Что именно? – потрясенно спросила я.

– Что я декадентка. Ни о чем не думающая любительница удовольствий. Что я сбежала и устремилась навстречу карнавалу, пока на родине разоряли Тюильри, а мои родственники шли на эшафот за свои роялистские убеждения.

– А что же тебе оставалось? Дать обезглавить себя вместе с остальными из солидарности?

– Может, так и случилось бы, – призналась она. – Но все-таки я повела себя эгоистично и неблагородно.

– Расскажи мне еще, как ты оказалась на красной гондоле, – попросила я.

– Это была глупая оплошность. Я упала с барки в канал. Парик в считаные мгновения пропитался водой, и я рисковала утонуть. Поскольку он был надежно прикреплен к моим волосам, я не могла сама стряхнуть его со своей головы.

– Птичка утонула? – спросила я.

– Нет, она смогла улететь, когда кто-то схватил меня за волосы – точнее за парик – и вытащил из воды.

– Дай угадаю. Этим «кем-то» был Себастьяно.

– Нет, другой человек. Он сидел в красной гондоле, а у весла был одноглазый старик.

– Не понимаю! – сказала я. – Ведь я его тоже видела!

Все остальное происходило совершенно так же, как и у меня. Человек, который втащил ее в красную гондолу, начал нервничать и приказал старику тут же править к берегу, чтобы высадить Клариссу.

– Гондола пристала к берегу, но прежде чем я успела сойти на землю, случилось что-то вроде грозы, – рассказала Кларисса. – Я сначала подумала, что передо мной взорвался один из фейерверков, повсюду были эти серебристые вспышки и ослепительный свет. Затем раздался ужасный грохот и все потемнело. – Она покорно закончила рассказ. – Когда я снова пришла в себя, стояла ночь. Я была голой, мое прекрасное платье пропало, как и все остальное.

Дальнейшее я уже знала. Хотя она пока не сказала, почему ей не удалось вернуться.

Пыхтя, явилась Матильда и сообщила, что пора обедать. Предполагалось, что мы, ленивые создания, могли бы, наконец, взяться за готовку.

* * *

Следующие две недели прошли быстрее, чем я поначалу боялась. Почти не оставалось времени терзаться унылыми мыслями, потому что Матильда не давала нам расслабиться.

Мы вставали с первыми колоколами, хотя я всегда не прочь поспать подольше. Матильда была неумолимой надсмотрщицей. Мало кто осмеливался роптать против ее властной манеры, потому что чем дольше длился спор, тем яростнее и упорнее она ругалась на смельчака.

В сарае, который был своего рода мастерской и назывался оффициной, всегда было полно дел. Кларисса объяснила мне самые важные моменты работы, и я под ее присмотром выполняла всевозможные вспомогательные задачи, от сортировки и связывания свежих трав до измельчения пряностей и чистки и наполнения сковородок. Параллельно я узнала от нее, как закупоривать стеклянные или глиняные емкости вощеной тканью, как из высушенных цветов, масла и других компонентов варить мыло и как из меда, шалфея и тимьяна сделать сироп от кашля.

Стоя в душном и теплом сарае, мы трудились час за часом, причем работе не было конца. Уже через несколько дней я спросила, как Кларисса до моего появления справлялась со всеми обязанностями.

Матильда при этом тоже не лентяйничала. За исключением перерывов, когда она заходила на кухню, чтобы заправиться едой, почти весь день она стояла за прилавком. Иногда с покупателями общалась Кларисса. Тогда Матильда надевала свой парадный чепец и отправлялась к различным торговцам покупать исходные материалы, такие как масло, говяжий сыр, уксус или минералы. Из-за нехватки места сама она не могла хранить много необходимых компонентов. Так или иначе, ее товары все равно можно было изготавливать только в ограниченном количестве, потому что многое очень быстро портилось. Особенно мази и кремы быстро протухали на летней жаре.

Кларисса привлекла меня и к работе по дому. К мышам, которые то и дело шмыгали по углам, привыкнуть было невозможно, но со временем я научилась, по крайней мере, не каждый раз громко вскрикивать, когда, подметая в доме, замечала, как что-то шерстяное отпрыгивало от метлы.

Белье нужно было относить на стирку и глажку. Эти утомительные заботы брала на себя живущая по соседству вдова – Кларисса объяснила мне, что это настоящая роскошь. Первые два года после прибытия стирка входила в ее обязанности, но потом Матильда сообразила, что может повысить прибыль, обучив Клариссу помогать в оффицине, вместо того, чтобы заставлять ее стирать и гладить с утра до ночи.

Матильда надеялась, что я стану образцовой кухонной феей, но вскоре она убедилась, что я – худшая стряпуха всех времен. Дважды я пыталась сварить пшенную кашу. В первый раз результат был похож на груду раскрошившегося цемента, во второй раз – я продержала ее на огне подольше – на груду раскрошившегося угля. С тех пор я изо всех сил увиливала от готовки.

К тому же, оказалось, что с некоторыми ингредиентами я просто не могу примириться, например, с мертвыми курами, которых нужно было сначала ощипать и выпотрошить. Или с рыбами, у которых были глаза, плавники и чешуя.

Иногда мне казалось, что Матильда с радостью выставила бы меня за дверь, потому что я оказалась настолько бесполезной и беспомощной на кухне. Но, хотя она явно с трудом скрывала гнев по поводу моих отсутствующих кулинарных талантов, все-таки она ограничивалась обычными ругательствами и удовлетворялась той пользой, которую я могла принести в других делах. Возможно, она утешалась мыслью о деньгах, которые Барт заплатил ей за мое проживание.

Даже если еду готовила не я, к ее вкусу еще нужно было привыкнуть, и если бы голод не вынуждал меня ею давиться, я бы с радостью отказалась от здешней пищи. По утрам обычно была пшенная каша, иногда какое-то подобие блинов, запах которых тоже вгонял в тоску. К обеду обычно на столе стояли макароны, которые имели примерно такую же консистенцию, как утренняя каша. Из овощей чаще всего на столе появлялись чечевица или фасоль, которые подавались с рыбой, салом или колбасой, разваренными до состояния густого супа. Похоже, эта еда нужна была в первую очередь чтобы насытиться. Вкус был второстепенным.

При одной только мысли, что шоколад изобретут приблизительно через четыре столетия, мне хотелось разреветься от жалости к бедным людям пятнадцатого века.

Тем не менее все это было сущей мелочью по сравнению с тем, в каком жалком состоянии находилось здравоохранение. Почти каждый день в зелейную лавку приходили больные или их родственники, и то, что я за короткое время уловила из их жалоб, потрясло меня до глубины души. Люди постоянно стояли одной ногой в могиле. Заражение крови, сухой кашель, болезненный понос или просто сильная боль в животе – иногда через несколько дней кто-то из семьи больного возвращался и сквозь слезы извещал нас, что все молитвы и лекарства не помогли.

Вряд ли кто-то из этих людей умер бы в двадцать первом веке, но здесь не было ни пенициллина, ни операций по удалению аппендикса.

Еще более подавленно я себя почувствовала, когда узнала, как часто женщины умирали во время или после родов. Дважды за одну неделю я видела, как растерянные родственники стояли в магазине Матильды и оплакивали свое горе. К моему удивлению, Матильда в подобных случаях вела себя совсем не так, как обычно, и разговаривала с ними весьма сочувственно, не выказывая ни недовольства, ни неприязни. Однажды она взяла за руку плачущую женщину, потерявшую двух сыновей во время недавней эпидемии чумы, дочь которой теперь умерла в родах.

Кларисса рассказала мне о чуме.

– Эпидемия то и дело возвращается в город, в некоторые годы она особенно сильна, и тогда всех охватывает страх. Больных собирают и отвозят на остров проклятых, где большинство и умирает.

Я в страхе вспомнила о массовом захоронении на чумном острове, про которое мне рассказывал отец. Слава богу, я скоро буду дома!

Если не обращать внимания на многочисленные примитивные ограничения, дни до следующего поворота луны шли монотонной чередой, то одна работа, то другая, а потом еще больше работы, с перерывом на различные заботы, например, ежедневное хождение за водой к источнику или еженедельные покупки на большом рынке у Риальто.

Дважды мне удавалось скрыться и я приходила в магазин масок за базиликой, но его дверь была закрыта и никто не отвечал на мой стук.

Каждые несколько дней мы с Клариссой мыли голову во дворе, а затем обливались мыльным раствором, насухо вытирали друг друга полотенцами и сидели на солнце. Однажды я так уснула и мне приснилось, будто я лежу на пляже.

Постепенно становилось все холоднее – мыться было уже не так приятно, и нам приходилось управляться побыстрее.

Несмотря на это, я пыталась по возможности держать свои вещи в чистоте – с меня хватало того, что я день за днем ходила в одной и той же одежде и вскоре приобрела соответствующий аромат. При этом меня не утешало, что мои соседи тоже пахли не слишком хорошо; особенно сильный запах источала Матильда. В этом она несильно отличалась от большинства других людей, которые попадались на моем пути в этом времени. Ни геля для душа, ни стиральных машин, ни дезодорантов. И никакого слива в туалете. Прошлое дурно пахло в худшем смысле слова.

Поначалу я постоянно задерживала дыхание, но несколько дней спустя научилась героически переносить вонь, а на вторую неделю уже почти ее не замечала.

Кларисса одолжила мне кое-что из своего белья, чтобы мое можно было отдать в стирку. Впрочем, после стирки оно не стало сильно чище. Пару раз я собиралась купить себе сменную одежду, но потом подумала, что через пару дней она мне уже не понадобится. Я планировала перед отбытием передать Клариссе деньги, полученные от Себастьяно, потому что взять с собой их я не могла. А ей бы они пригодились, чтобы исполнить какое-нибудь свое желание. Матильда явно ограничивала ее в средствах – что касается карманных денег – точнее говоря, она не получала вообще ничего, разве только что-нибудь из одежды или новую обувь, раз в год, и только тогда, когда старая уже безнадежно изорвется. В сравнении с прошлой жизнью, когда она еще могла одеваться в шелк, бархат и кружева, здесь она жила словно Золушка. Но каждый раз, когда я заговаривала об этом, она становилась на редкость молчаливой. Я предполагала, что она не хочет вспоминать о прекрасных временах роскоши, чтобы жизнь здесь не казалась ей еще более угнетающей и безнадежной.

Чтобы выяснить, сколько стоят монеты, которые дал мне Себастьяно, я пару раз просачивалась в лавку вместе с Матильдой и делала вид, будто сосредоточена на подметании пола, а сама тем временем наблюдала, сколько монет переходят через прилавок. При первой возможности я спросила Клариссу о различных монетах и узнала, что можно купить за сольдо, лиру трон или марчелло. Дороже всего стоили дукаты, потому что они были золотыми. На этом основании я решила, что Себастьяно вручил мне небольшое состояние, в основном из золотых и серебряных монет, которых хватило бы, чтобы скупить всю лавку трав. Кларисса смогла бы накупить себе целый сундук новой одежды и обуви.

Все, кроме нескольких серебряных монет, я спрятала под матрас нашей кровати. Позже, в день новолуния, я бы передала их в распоряжение Клариссы.

Иногда, перед отходом ко сну, я подсаживалась к Якопо за кухонный стол и наблюдала за тем, как он вырезает из дерева. Его руки были почти такими же узловатыми и потрескавшимися, как дерево, которое он обрабатывал при свете масляной лампы, хотя то, что получалось, обладало вневременной красотой. Он вырезал фигурки святых, которые затем полировал и натирал воском, пока они не начинали сверкать, как старинное золото. Закончив работу, он ставил их на стол и рассказывал, кого они изображают. Среди прочих там были Святой Себастьян, пронзенный стрелами, Святой Христофор с младенцем Иисусом на плечах и, конечно, покровитель Венеции, Святой Марк, восседающий верхом на льве.

Раз в несколько дней Якопо вешал на шею переносной лоток, раскладывал на нем некоторое количество своих фигурок и ковылял на костылях к площади, чтобы там продавать свои творения. Обычно они расходились довольно быстро, потому что люди в этом веке были крайне благочестивыми. Для многих почитание святых было важнейшей частью повседневной жизни.

Для Клариссы, Матильды и Якопо религия тоже имела большое значение. Они всегда молились перед едой и каждое воскресенье ходили в церковь. Я прилежно ходила с ними – в первую очередь, чтобы не вызвать чьего-нибудь недовольства. Я могла бы сказать, что принадлежу к евангелистам, но это была бы плохая отговорка, тем более, я не знала, родился ли уже Лютер.

Маленькая церковь из обожженного кирпича всегда была набита битком. Люди стояли тесной толпой и едва могли пошевелиться. Хотя большинство прихожан старались надевать самую чистую одежду, от общего запаха я едва не теряла сознание. Священник читал службу своеобразным речитативом. Латинская литургия казалась мне странной и пугающей, хотя я утешалась тем, что мое присутствие – пример международного экуменического [15] единства еще до того, как это понятие было придумано. Так что я посетила обе воскресные службы, которые состоялись до поворота луны.

А потом время наконец пришло. Две недели кончились.

* * *

Ночью накануне важного дня я была так взволнована, что не могла сомкнуть глаз. Кларисса тоже спала плохо. Ее расстраивало, что я отбываю, в то время как у нее нет никаких шансов вернуться на родину. Ее настроение не улучшилось и утром, когда я отдала ей деньги. Напротив: узнав, что я получила их от Себастьяно, она вышла из себя от гнева, потому что ей он не дал ничего.

Потом ее гнев утих, но она по-прежнему пребывала в подавленном настроении.

– Мне будет тебя ужасно не хватать, – сказала она.

– Мне тебя тоже, – заверила я ее, и это была чистая правда.

Я определенно не буду скучать ни по этому дому, ни по Матильде, ни по всему этому примитивному времени. Но по Клариссе – точно. Она стала мне настоящей подругой. Мы делили с ней все – не только бесконечную работу, рубашки, ночной горшок и кровать, но и судьбу, которая забросила нас в прошлое. Это связало нас. И при этом было совершенно невозможно сказать друг другу на прощание «До свидания» или «Я же не в другой мир отправляюсь».

Я действительно исчезну из этого мира, как только красная гондола отвезет меня обратно. С точки зрения географии мне будет до Клариссы рукой подать. Но я окажусь в будущем, на пятьсот с лишним лет впереди – а это уже дальше, чем просто за углом.

– Мне так жаль, потому что тебе придется терпеть все это в одиночестве, – заверила я Клариссу. – Но все как-нибудь у тебя сложится! Тогда ты сможешь вернуться домой и все будет хорошо. – Я была бы рада еще и предупредить ее о Наполеоне, который явно не стал бы деликатничать с беглецами от французской революции, такими как Кларисса, но барьер не дал мне выговорить ни слова. Вместо этого мне пришла в голову другая идея.

– Знаешь, я думаю, что не повредит, если ты будешь, между делом, держаться поближе к Бартоломео. Он – симпатичный парень, и ты ему действительно нравишься. Может, у вас что-то выйдет?

– Посмотрим, – пробурчала она.

Из-за нескрываемого возбуждения за завтраком я не притронулась к пшенной каше. Матильда с подозрением присматривалась ко мне.

– Ты вся покраснела. У тебя точно нет жара?

– Нет, со мной все в порядке. Я просто вчера слишком много времени провела на солнце.

Я не сказала ничего о том, что собираюсь уйти. Кларисса посоветовала мне просто исчезнуть молча.