Читать книгу Мама, ты лучше всех! - Ева Левит - Страница 3

– Мама, а если бы я мог выполнить одно твое желание, что бы ты загадала?

– Чтобы ты всегда был предельно честен. И с другими, и, главное, с самим собой.

– Знаешь что? – подумав. – Давай лучше три желания, но других…

Почему люди хотят детей?

Ну, тут вам много стандартных ответов набросают.

Ради продолжения рода, а то перед прапра… будет стыдно, если их линия прервется, да и перед миром неудобно: надо же как-то нашими роскошными генами делиться.

Или чтобы было кому стакан воды на старости – и полагаю, не одноразово – подать.

Ну и прочее всякое такое.

В общем, из чистого эгоизма, конечно.

И я не стесняюсь в этом признаться.

Правда, мой эгоизм еще покруче будет.

Я думала даже не о своем подарке прапра…, уже заждавшимся на небесах – мол, когда уже.

И не о щедром дележе с человечеством.

А о своем проломе, противненьком таком – с колкими краями, в привычке думать о себе как о супер-пупер-профи.

Вот как-то так.

А все потому, что мне всегда и все давалось с первого раза.

А иногда даже и с нулевого, когда еще и желание-то сформулировать не успеешь, а Кто-то Там (как вы видите, я на всякий случай пишу эти слова с большой буквы) уже подслушал и, так и вырвав запрос без парочки последних слогов, заворачивает посылочку и бросает тебе прямо в руки.

Вот, например, на протяжении всех восьми лет учебы в университете и аспирантуре я всегда доставала именно те билеты, которые хотела. И не потому, что остальных не знала – я всегда знала все! – а потому что именно на содержащиеся в них вопросы было интересно отвечать.

А мой лучший, с тех пор и до сегодняшнего дня, друг, придумавший для меня особое название – «феинька», говорил мне:

– Феинька, ведь ты все можешь! Сделай так, чтобы я вытащил то-то и то-то.

И я говорила:

– Иди и вытаскивай!

И он шел, и у него и правда все получалось.

К нашему обоюдному, надо сказать, изумлению.

И общеизвестное прозвище у меня было, кочующее со мной из одного учебного заведения в другое, из инстанции в инстанцию, как то самое переходящее красное знамя, – Королева. И дипломы у меня все красные.

А тут, понимаете ли, такая нестыковка – детей нет и нет. И приговор из карточки в папочку, из клиники в клинику – «бесплодие».

И невозможность смириться, что вот тут-то и не с первого раза, что двери захлопнуты наглухо, что ты не отличница и не активистка, а вообще даже и не в хвосте, и не как все.

Что ж, как у всех в результате и не получилось.

Потому что грезила я об одном ребенке, но на УЗИ (после семи лет бездетности и наконец-то предложенной гормональной терапии, зато уж – ура-ура! – все-таки с первого раза) мне и сказали то самое:

«Похоже, их тут четыре!»

И, сползая с гинекологического кресла, я одновременно пересекла черту между прошлым и будущим.

Передо мной зиял разлом между разными кусками реальности, соединить которые уже не могли никакие мосты.

И я зажмурилась и приготовилась прыгать.

* * *

Хотя нет, мост все-таки был.

И врач тут же потащил меня обратно, предложив то, что называется редукцией.

Термин этот, конечно, изначально не медицинский. Более того, в Википедии, например, вы вообще его не найдете в этом смысле. Зато найдете во множестве других. Публикую выборочно:

Редукция в логике и математике – логико-методологический прием сведения сложного к простому.

Редукция в химии – восстановление из оксида, раскисление, процесс, противоположный окислению.

Редукция в биологии – развитие, ведущее к упрощению строения организма.

Редукция в технике – сокращение, уменьшение силы движения, напряжения.

Редукция в механике – понижение или повышение числа оборотов механизма с целью привести обороты к требуемым; коробка передач автомобиля.

Редукция в гидродинамике – понижение и стабилизация давления жидкости.

Редукция – ослабление звучания гласных в безударном положении.

Синтаксическая редукция – выпадение из логически развернутых конструкций избыточных словесных компонентов и синтаксическое объединение оставшихся при полном сохранении семантико-синтаксического значения исходных структур.

Редукция предков в генеалогии – уменьшение количества предков по причине вступления в брак между собой дальних родственников.

Ну и так далее и тому подобное. И, в общем, вы поняли.

Мне предложили уничтожить часть эмбрионов, разыграв их шансы пятьдесят на пятьдесят.

Сегодня, когда я смотрю на свою пятерню и думаю о том, что тогда могла принять неверное решение, мне становится страшно.

Я спрашиваю себя: кого, кого из них сейчас могло бы не быть?

Вот этого, со смешными ушами, торчащими из головы под углом 45 градусов?

Вот этой, которая никогда в жизни не плакала и даже из колыбели только смотрела внимательными и строгими глазами?

Вот этого, который может с ходу сыграть на гитаре любую мелодию, даже если услышал ее в первый раз в жизни?

Вот эту, которая самозабвенно строит многоэтажный торт на радость остальным?

Вот этого, который всегда знает, как правильно?

Впрочем, я ведь уже тогда это понимала.

Еще не зная, что, сидя в израильском кинотеатре, где в каждом ряду по 13–15 мест, мы будем занимать полряда.

Еще не зная, каково это, когда на тебя наваливаются пятеро малышей.

Еще не зная про все прелести обнаружения в неожиданных местах сотен обкусанных конфет и продырявленных пальцами фруктов.

Я понимала, что не смогу жить с мыслью, что их могло быть больше, чем двое. И что несуществующий остаток я уничтожила сама, согласившись на инъекцию.

А делается она, кстати, так.

Под контролем ультразвука с помощью тонкой иглы через брюшную стенку матери в грудную клетку эмбриона вводится яд.

Эмбрион при этом должен быть молодым – желательно не старше 8–9 акушерских недель беременности, максимум – до 13.

Это для того, чтобы, погибнув, растворился без следа и (не обладая излишней массой) не отравил соседей по матке.

При этом игла выбирает (под чутким руководством врача, конечно) того, кто «покрупнее». Если, конечно, слово «покрупнее» уместно в случае разницы в пару десятых грамма.

Но кто эти те, кто «помельче»?

Симпатяги, трудяги, ленивцы, гении, нобелевские лауреаты, просто хорошие парни? Или девчонки?

Нет, это совершенно невозможно.

А если нет, если ничего такого не делать, то тогда что – возможно?

А если все погибнут из-за моего слюнтяйства, маскирующегося под рефлексию?

И ведь говорил же Екклесиаст Достоевскому: «От многих знаний многие печали»!

А врачи, и их все больше, разумны до чертиков.

И вроде бы и не давят, ибо этика не позволяет, но припугивают.

И ты взвешиваешь и взвешиваешь на проржавевших от слез весах: за и против, да и нет, два и два, жизнь и смерть.

И ведь говорил же Бог через Моисея: «Вот даю я тебе сегодня жизнь и добро, смерть и зло. И выбери жизнь».

Но как тут выберешь? Если любой вариант может обернуться и тем, и другим.

И ведь говорил же Артемон Мальвине, что «пациент скорее жив, чем мертв». Или «скорее мертв, чем жив»?

В общем…

Страшно!

И я могла решить иначе.

Но тогда не было бы пяти прозрачных ящиков в отделении интенсивной терапии и номеров на каждом. 1, 2 и 4 – мальчики. 3 и 5 – девочки.

И тогда не было бы завалов попорченных конфет и фруктов.

А в этом у нас специалистка – № 5.

Ироническое отступление про сладости и прочее съестное

Когда ей было полтора, она не то ползком, не то на нетвердых ножках пробралась на кухню и дотянулась до полочки с помидорами.

Я сама люблю помидоры.

Люблю еще с тех пор, когда пятилетней, в Крыму, вонзала в них зубы – минус два передних – и высасывала теплый от солнца тягучий сок.

И сосала мякоть. И глотала черный хлеб между укусами.

Мне тогда казалось, что ничего вкуснее на свете нет.

Мне иногда и сейчас так кажется, хотя в Израиле – а как я туда попала, вы наконец-то очень скоро узнаете – совсем не те помидоры. И только пару недель назад, впервые за восемнадцать лет, мне попались в местном супермаркете большие, яркие, пахучие, настоящие, как тогда в Крыму, – одноразовое помидорное счастье – но и на том спасибо.

И ей, моей самой младшей (тогда) на целую пару минут (по отношению к самому старшему), они показались вкусными.

И она прокусила и высосала восемнадцать штук.

Размазав по всей одежде, и по босым трогательным лапкам, и даже по круглой голове с коротким еще светлым летучим покровом.

А потом, когда ей было три, она периодически интересовалась, сурово глядя на исчезающие в моем собственном рту кусочки:

– Мама, зачем ты ешь нашу еду?

А еще было дело, и тогда ей, кажется, уже исполнилось четыре: я закупила 85 кг сладостей, чтобы отправить их для какого-то праздника в еврейскую общину Питера, с которой я на первых порах и отсюда поддерживала связь, – уж заказали так заказали – и предусмотрительно спрятала их в кладовку.

Но она все равно проникла туда, и вскрыла все упаковки, и съела по чуть-чуть из каждой. И еще много перекусала и помяла.

А сейчас ей восемнадцать. Но она все равно пожирает львиную долю шоколада из общих запасов.

И да, строит совершенно невероятные торты неземного вкуса.

И еще, пожалуй, пару слов о сладостях. И введу-ка я тут заодно прямо сейчас специальную рубрику для подобных отвлеченных рассуждений и назову ее соответственно.

Педсовет

Я никогда сильно не ограничивала детей в сладостях – естественно, натурального приготовления, а не зубодробительной химии.

И вам не советую.

И вот почему.

Во-первых, дети хорошо улавливают позывные организма и едят именно то, что последнему требуется.

Во-вторых, мозг не живет без глюкозы – одного из важнейших источников энергии живых организмов нашей планеты.

Последнее уже давно доказано – в том числе одним из моих любимейших когнитивных психологов, нобелевским лауреатом Даниэлем Канеманом[1].

Один из множества проведенных им экспериментов в этой области особенно показателен.

Две группы студентов-математиков из престижного американского вуза получили одинаковое задание – решить энное количество сложных уравнений.

Выполнять задание предстояло в два захода с небольшим перерывом на чай-кофе.

Подвох же (а он всегда есть при сравнении участвующих в подобных исследованиях двух контрольных групп) заключался в том, что в соседнем с каждым классом кафетерии предлагали одинаковый ассортимент, с одной только разницей: в первом напитки и выпечка были приготовлены с использованием продуктов, содержащих глюкозу, во втором – с сахарозаменителями, ее вообще не содержащими.

И что бы вы думали?

Если до перерыва обе группы показывали похожую динамику: бодрое решение сложных уравнений поначалу и все более вялое к концу, то после чае-кофепития все резко изменилось – насытившие организм глюкозой студенты расщелкали оставшиеся уравнения как семечки, те же, кто получил заменители сахара, попросту завалили задание.

Или вот еще описанный у Канемана интересный опыт с участием глюкозы.

От которой, как это ни удивительно, реально могут зависеть судьбы.

Так, восемь израильских судей, ответственных за условно-досрочное освобождение заключенных, сами того не подозревая, приняли участие в жестком эксперименте.

Каждое рассмотренное ими дело тщательно анализировалось психологами.

И что бы вы думали?

Только первые дела, разобранные судьями сразу после завтрака, получили штамп «одобрено».

Но чем дальше по времени от потребления глюкозосодержащей пищи – а именно глюкозой подкрепляется активная деятельность нашего мозга, наша концентрация, внимательность и способность принимать взвешенные решения – тем меньше шансов оставалось тем, чьи дела еще не дошли до внимания судей.

Которые как честные люди не смели принимать решения, не видя четкой картины.

Которая размывается без… глюкозы.

Потому что мозг не может сосредоточенно трудиться без нужного запаса драгоценного вещества.

А я мозги моих детей очень ценю.

И кто знает, может, именно пироги и сладкие фрукты помогли им стать лучшими учениками в своих классах?

Хотя…

Насчет лучших учеников – я вовсе не считаю, что в детях надо культивировать стремление быть таковыми. Но это – отдельный разговор.

– Мама, ты что – очередную книгу пишешь?

– Да.

– И я пишу!

– О чем же?

– Про миллиардера, который занимает двадцать четвертое место в списке самых богатых людей мира по версии Forbes. А еще он дружит с хакерами, увлекается робототехникой и занимается благотворительностью. Ну, в общем, там много чего будет: от скитания по тюрьмам до спасения мира.

– А почему двадцать четвертое место?

– Потому что он должен занимать высокую позицию.

– Почему тогда не третье?

– Ну ты что? Третье – это же нелогично. А вот двадцать четвертое – самое то!