Читать книгу Счастье в ее глазах - Ева Витальевна Шилова - Страница 3
Во славу Хотэя-осё
ОглавлениеПреданий и легенд о Хотее много. Одна из них гласит, что раньше весельчак Хотей был очень красивым мужчиной и в него влюблялись все женщины, которые хоть раз его увидели. И чтобы не разбивать хрупкие женские сердца Хотей решил стать маленьким и толстым!
Другая легенда рассказывает, что в X м веке по деревням Китая расхаживал упитанный монах Ци Цы. Будучи странствующим монахом, иногда он спал на улице в снег и пургу, и его святость не давала ему замерзнуть. Однако, он частенько потакал своим человеческим слабостям и с удовольствием употреблял запрещенные священнослужителям мясо и рыбу. Когда прохожие спрашивали, что он таскает в своем мешке за плечами, то Ци Цы отвечал, что собрал в него все горести мира, и теперь всем остается только смеяться! Там, где появлялся этот таинственный странник, к людям приходили здоровье и удача. Его шутки могли рассмешить всех, богатых и нищих, даже тяжелобольных людей! Считалось, что из своего неоскудевающего мешка монах раздает бедным еду и блага.
Позже таинственное содержимое его мешка стало ассоциироваться с Та-Кхун – Великой Пустотой, прародительницей всего окружающего мира. Живот монаха воспринимался уже не просто как символ благосостояния и широты его души, но и как пучина, в которой исчезают все страдания и печали мира.
Статуэтки Хотея очень популярны для привлечения в дом удачи и большого заработка. Лучше выбрать золотистую или белую фигурку: божество капризно и имеет свои предпочтения. Веселый божок может помочь одиноким людям обрести семью: для этого нужно купить фигурку, на которой Хотей окружен детьми. Активировать талисман очень просто: нужно всего лишь потереть фигурку по пузику. В древности японцы верили, что, если потереть животик Хотея триста раз, думая о желаемом – желание обязательно исполнится.
Мефру Алори разбудила капель. Еще не полностью проснувшись, она вслушивалась в звуки, доносящиеся из сада, и понимала – ну, наконец-то, этот день пришел, зима начала отступать. Как она любила весну! Причем не позднюю, когда каждая почка на деревьях лопается яркой зеленью и при взгляде за окошко кажется, что листва буквально кипит. А раннюю, когда еще лежит снег, по вечерам возможны заморозки, но утреннее солнце с каждым днем все ярче и теплее, и сосульки сдаются на его милость и тают, превращаясь в капель, которая звенит и пытается ее разбудить и как будто зовет по имени, вставай, Дженнифер!
Джен! И первая капля падает с высоким, «хрустальным» звуком «ми». Ни! И следующая капля приносит более низкую ноту «до». Фер! И третья капля взлетает вверх нотой «соль». Целый водный оркестр поет для нее. Весна, Дженнифер! Просыпайся, Дженнифер! Вставай! Тебя ждет новый день! Джен Алори распахнула глаза. Пора! Ее ждут в кофейне.
А внизу, на кухне уже суетилась ее старая няня Мари-Луиз, горел огонь в плите, поднималось тесто под полотенцем, одуряюще пахло свежемолотым кофе, Джен принюхалась, ага, в помоле мараголд и робар, взятые в равных долях. И ее няня поздоровалась и тут же протянула ей порцию утреннего напитка в ее любимой чашке-тюльпане. Джен сделала первый, самый вкусный глоток и даже зажмурилась от удовольствия. Вот как должно начинаться правильное утро! Солнце, кофе, отличное настроение!
– Чем сегодня порадуем посетителей?
– Добавим в меню весенние варианты напитков, уберем зимние! Сотри с доски шоколэ, допиши латте с лавандой.
– А холодный ванильный латте с хлопьями?
– Рано. Еще слишком промозгло. Подождем дня Святого Патруса, вот там он будет к месту…
– А выпечка?
– Меняем пирожки с мясом на пирожки с сыром. А фирменные албрётхены сегодня делаем с не с изюмом, а с марципаном. Надо же отметить первый действительно весенний денек!
Мари-Луиз согласно кивнула и невинным голосом добавила:
– Говорят, Виолетт Лаберж тоже начала их печь и теперь пытается продавать в своей «Ла Перле»…
Джен только плечами пожала.
– Пожелаем ей удачи.
Со знаком минус. Пусть пытается. Куда ее «Ла Перле» до «Джен-Аль»! А изделиям самой Виолетт до албрётхенов Дженнифер! Пусть публика в очередной раз убедится, что кроме желания что-то испечь, нужно еще иметь руки, растущие из нужного места. А если этого нет, то любая выпечка, да практически любая еда будет скучной и безвкусной. Хотя у этих крученых булочек даже рецепт максимально простой: пшеничная мука, сливочное масло, сухие дрожжи, теплое молоко, лимонная цедра, соль, сахар. Замесить эластичное, но плотное тесто. Прикрыть и час не трогать, пусть поднимается. Охлажденное масло нарезать тонкими пластами и выложить на одну половину теста. Прикрыть второй половиной и снова раскатать. Рассыпать корицу с сахаром по всей поверхности пласта. Если захочется разнообразия, можно добавить туда же изюм, марципан или тыкву. Свернуть в рулет, нарезать на кусочки, поместить на намазанный маслом противень. Поставить булочки в духовку, разогретую до 180 градусов и выпекать 20–25 минут. Казалось бы, что тут можно испортить?!
Но некоторые люди, как та же мефри Лаберж, очень талантливые и умудряются даже из простейших булочек сделать подобие кусков каучуковой шины, не желая понимать, что к каждому делу нужен свой талант. И унаследовав отцовское кафе, ты не обязательно унаследуешь отцовские способности, скорее, наоборот, вводя в меню нечто непривычное, очень скоро растеряешь старую клиентуру. Зачем ты гонишься за модными новшествами, если обитающий вокруг контингент – простые работяги с автозавода? Им бы днем комплексный обед по фиксированной цене и кружку пива к нему! А вечером того же пива с сытным пирогом с мясом и почками – и будет тебе полный аншлаг! Хоть бы задумалась: на кой голодным напахавшимся парням с конвейера та сладкая булка на один укус? Нет, выделываться собралась, зазывает посетителей на кофе с выпечкой, втайне надеясь переманить посетителей Джен. Да и пускай. Но продолжая в таком же духе, если не прекратит подавать не просто непривычные, а явно несъедобные блюда, то прогорит. Нет, она не собирается никому давать советы, но Виолетт с ее двумя левыми руками ей всяко не конкурентка…
А теперь следует проверить зал, посмотреть, как там новенькая бариста Люси готовится к первому девятичасовому наплыву посетителей. Девочка работает у нее меньше года, старается, вникает в тонкости, но иногда случайно может что-то перепутать. И нужно освежить весенними изменениями меню и кофейную карту. Это у Виолетт все существование кафе зиждется на плотной жратве. А у нее принципиально другой подход и другая публика. Основа меню в кофейне – это карта кофе, напитки должны быть разнообразные, на любой вкус, но и тут важно не переборщить: желательно, чтобы в меню было не более восьми-девяти видов кофейных напитков. Обычно в меню подобных заведений присутствуют несколько стандартных вариаций: пресс-кофе, кофе-капуцин, латте, шоколэ, рафф, фильтр-кофе[3]. Ну, и те самые фирменные варианты напитков для каждой кофейни, у нее, например, это латте для разных времен года: латте с лавандой, а потом и с хлопьями – для весны, сливочно-ванильный со взбитыми сливками – для лета, латте с тыквенными специями оказался очень популярен в начале осени, а латте с коричной и мятной палочками посетители заказывали как правило зимними вечерами. По желанию клиента в пресс-кофе баристы также могут добавить травы – мяту, лаванду и шалфей. А в рафф и фильтр-кофе – сироп по выбору заказчика. В карте есть две позиции горячего шоколада. В самом конце списка напитков находится чай. Не хотела Джен ни с тем, ни с другим вообще связываться… а пришлось.
Ну, а еда… в ее кофейне, конечно, подают всякую съедобную мелочь: мини-пирожные, пончики, печенье, булочки, рогалики и даже торты, но… не для этого существуют кофейные заведения, чтоб кого-то тупо кормить! Сюда приходят в первую очередь не за едой, а именно за хорошим кофе. Поклонники. Любители. Ценители. Кофеманы.
И алкоголя она не подает и практически не держит, так, бутылка вишневого ликера пылится в шкафу для любителей добавить пару ложек в чашку кофе в холодное время года. Так что публика у нее пусть и не из самых богатых, как в «Лафарге», но вполне респектабельная и не скандальная. Девять утра – первый набег: клерки из близлежащих контор, студенты, молоденькие продавщицы, одним словом, те, кто выпивает свою «голую» чашку черного кофе на бегу и продолжает бежать дальше.
В десять-одиннадцать появляются более основательные посетители: бонны с детьми, величественные мефру с променада, юные мефри с прогулок, они чинно усаживаются за столики, эта публика предпочитает, во-первых, латте, и порции просятся больше, и количество молока в заказах возрастает в разы. А во-вторых, именно они просто обожают горячий шоколад. И горячие албрётхены с маленькими пирожными разлетаются меньше, чем за час.
К трем часам подтягивается наиболее солидная публика: серьезные мееры в костюмах и с портфелями, чтоб прочитать дневной выпуск газеты или обсудить с не менее серьезным компаньоном условия появления или слияния компаний, немолодые любители кофе, назначающие в кофейне встречу своим знакомым, которых они не собираются по некоторым причинам приглашать домой или забежавшие продегустировать новый завезенный сорт кофе. Эта категория посетителей отдает предпочтение пресс-кофе или фильтр-кофе, не размениваясь на молоко, травки и сиропы. В качестве «подкуса» предпочитают сухое печенье и рогалики.
Пятичасовой наплыв почти целиком состоит из утомленных шопингом туристок с грудой пакетов и владелиц тех же самых торговых точек. Чуть не единственное время дня, когда кроме кофе посетители заказывают чай. И кусок торта. Или пончики, чтоб поддержать организм после утомительного забега по магазинам или нудной торговли за каждую монетку с покупательницами.
А вечерние постоянные посетители начинают собираться после восьми. Это «долгоиграющие гости». Тут и влюбленные пары, нагулявшиеся по городу и зашедшие в тихое место погреться, и пожилые одинокие мужчины, планирующие сыграть с друзьями партию в белот. И немолодые, но женатые мужчины, приходящие отдохнуть в тихом и уютном месте от своих сварливых половин. Здесь заранее не угадаешь: эти посетители под настроение могут заказать почти все, что имеется в карте и меню. И почему-то именно вечером лучше всего «улетают» пирожки.
Так что за несколько лет у Дженнифер сложился и состав посетителей, и набор напитков и закусок, которые им могут потребоваться. И совершенно напрасно Виолетт Лаберж в «Ла Перле» обезьянничает с попытками подавать кофе с булочками, эту нишу ей не занять.
А ведь еще пять лет назад мало кто в городке верил, что у Джен что-то получится.
Ну, сами посудите! В Юлисельо были пафосные рестораны, предоставлявшие полный спектр обслуживания, рассчитанные, правда, не на самые бедные слои населения. Были театры варьете, где почтеннейшая публика могла вкусить дозу искусства под игристое вино с изысканными закусками. Были более демократичные трактирчики, где сытно кормили, и не скупились на домашнее вино. Были именно забегаловки, где можно было быстро перехватить дежурное блюдо, залить сверху пивом и бежать дальше. Были места, открывавшиеся под вечер, где единственным развлечением посетителей были азартные игры и крепкий алкоголь. Но все это были понятные населению заведения! А это что такое?! Зачем нам какая-то кофейня?!
Поэтому сама идея заведения, где толком не кормят, не поят алкоголем, не развлекают, а только наливают кофе, вы только послушайте, эвона чего! – кофе! проникала в сознание окружающих со скрипом. Первые посетители заходили с опаской, кажется, сами точно не понимая зачем. Они вначале подолгу мялись у крыльца, перед тем как войти, неуверенно просачивались в дверь, робко просили «этого вашего кофе», осторожно отхлебывали из чашки, кривились, добавляли по пять-шесть ложек сахара и только после этого умудрялись проглотить получившийся сироп. Затем расплачивались, выходили, недоуменно пожимали плечами, транслировали ожидавшим их зевакам что-то вроде «не понял, но горько, а с сахаром вроде и не такая гадость» и только потом, расправив плечи, отправлялись сплетничать по знакомым, гордо рассказывая, как они все-таки не дали себя отравить в этой непонятной кофейне…
Все изменилось с появлением в кофейне Жана-Батиста Дюфура. Джен тогда еще не знала кто он такой, но глядя, как он уверенно заказывает и с удовольствием пьет фильтр-кофе с кардамоном без сахара, поняла, что это и есть один из тех посетителей, на которых она делала ставку. И всеми силами постаралась втянуть его в разговор. Они весьма содержательно обсудили качества кофе из разных стран, согласились с тем, что зерна кофе аффских сортов всяко мельче бранильских, но зато ароматнее, поспорили из какого материала должны быть кофейники, гость считал, что только металлическими, а Джен настаивала, что при подаче на стол кофе следует переливать в фарфоровую посуду во избежание ожогов, и, наконец, сошлись на том, что некоторые пряности только улучшают вкус напитка. И только когда он ушел, пообещав постоянно заходить, она кинулась выяснять у судомойки Вероник, кто это был.
А это и был Жан-Батист Дюфур. Папаша Дюфур, попавший когда-то в торговый флот, был городской легендой. Сбежав из дому в тринадцать лет, он нанялся юнгой на корабль и проплавал потом чуть не полвека, дослужившись до баталера[4]. Именно в его домишке можно было углядеть заморские диковины, которых больше ни у кого не было. Именно у него жила неведомая птица амаса, которая умела говорить на нескольких языках, правда, в основном, предпочитала ругаться похлеще старого Батиста Вио… Где он только не был! И о чем только не рассказывал! В его рассказах неизменно присутствовали дальние страны, свирепые туземцы, необычные растения, экзотические блюда, невероятные напитки и прекрасные женщины. Жереми Лариве, владелец рыбной лавки, даже как-то не выдержал и спросил:
– А чегось, папаша Дюфур, они у тебя все прекрасные? Разве так бывает, чтобы все?
Папаша Дюфур смерил его насмешливым взглядом, не иначе как вспомнив, что хозяином лавки Жереми стал только потому, что не побрезговал жениться на дочери ее прежнего владельца, кривоногой и косой Флоранс Билодо, и ехидно ответил:
– Бывает. Если интересоваться только прекрасными. Как я.
Собутыльники Жереми, когда поняли, к чему клонит папаша Дюфур, долго не могли успокоиться от хохота. А сам Лариве возненавидел папашу Дюфура лютой ненавистью. Но остальные жители города уважали старого моряка за честность и принципиальность, за готовность дать отпор любому, кого не устраивали его слова, и… за умение разбираться в людях. И то, что он ежедневно в одиннадцать утра (хоть часы по нему проверяй!) посещал кофейню «Джен-Аль», могло говорить только о том, что хозяйка этого заведения, безусловно, принадлежит к достойным особам.
А когда на кружечку горячего шоколада к ней начал заходить местный пастор, отец Марсель, то стихли почти все шепотки недовольных. Появился пастор в «Джен-Аль» абсолютно случайно. В тот дождливый ноябрьский вечер Джен как раз задумала слегка расширить ассортимент напитков, сделав для пробы горячий шоколад с маршмеллоу[5], и любознательность святого отца, зашедшего переждать непогоду и спросившего над чем именно она колдует, обеспечили ей постоянного дегустатора и клиента, тем более что денег она с него никогда не брала. Постоянные визиты отца Марселя еще больше укрепили жителей города в мысли, что ничего неприличного или, не дай Всевышний, богопротивного в том, чтобы угоститься у Джен горячим напитком, нет…
А потом среди визитеров начали выделяться несколько мужчин, которым интересны были не столько напитки, сколько она сама. Нет, желающих слегка пофлиртовать с хорошенькой девушкой за прилавком хватает всегда, даже среди женатых посетителей, делается это так, для поддержания формы и самомнения, но именно эти трое оказались серьезно настроены. Джен так и не поняла, сговорились они, или это и впрямь вышло случайно, но ни разу в ее кофейне они не пересеклись. И осаду вели, не оглядываясь на соперников.
Два-три раза в неделю, в одиннадцать утра вместе с папашей Дюфуром появлялся Жан-Мишель Лемье и заказывал неизменный рафф с албрётхенами. Будучи помощником мэра, он всегда находил какой-нибудь официальный предлог для посещения кофейни. То напомнит о том, что подходит срок уплаты ежегодного налога, то принесет извещение о благотворительной ярмарке, то расскажет о сложностях размещения прибывшего бродячего цирка. Он даже пытался преподносить небольшие сувениры и говорить комплименты, но настолько неуклюже! И был таким чопорным, что Джен каждый раз подмывало дернуть его за уголок безупречно завязанного галстука и посмотреть, как он будет реагировать.
К трем часам по средам и субботам следовало ждать явления Викторьена Жоли. Джен уже знала, что первая скрипка городского оркестра закажет фильтр-кофе с ванильным сиропом и будет приглашать ее на их ближайшее выступление, к которому они разучили очередной опус, сочиненный лично Викторьеном. Джен как-то рискнула сходить и послушать, а потом дома долго трясла головой, пытаясь вытряхнуть из нее как будто застрявшие в черепе слишком высокие ноты, от которых почему-то ныли зубы, а весь остальной организм стремился впасть в тоску.
А во вторник и пятницу к девяти вечера приходил Юбер Дюмушель, продавец цветов в лавке своей матушки. Он неизменно протягивал маленький, с женскую ладонь величиной букетик карликовых роз и просил Джен поставить его около своего рабочего места. Каждый раз ей становилось жалко нежные цветы, вынужденные терпеть жар от пресс-машины, и после закрытия кофейни она уносила букетик к себе в спальню на второй этаж. Там цветы оживали… и вообще, куда приятнее засыпать под тонкий аромат живых цветов, чем под запах сушеных лепестков саше, положенного в спальное белье.
Поэтому, когда каждый из них попытался вести переговоры о более… ммм… близком общении, Джен не составило большого труда мягко отклонить просьбы и Лемье, и Жоли. А за Юбера она после полугодового ухаживания вышла замуж. А, собственно, почему бы и нет? Он был милым в общении, достаточно обеспеченным, умел ненавязчиво ухаживать, не пытался на нее давить или сравнить с мамашей Дюмушель… Короче говоря, вполне достаточные основания, чтоб попробовать получать удовольствие от совместной жизни!
Тем более, что проживать молодожены предполагали не у Дюмушелей, а в доме Джен, поскольку наличие под боком свекрови не вдохновляло ни ее, ни Юбера, которому общения с дорогой матушкой вполне хватало на работе. Отсутствие посторонних (не считать же старую и глуховатую Мари-Луиз, ночевавшую на первом этаже!) благотворно сказывалось на отношениях молодоженов. Только ночь с понедельника на вторник после разгрузки телег поставщиков свежих растений Юбер традиционно проводил у матушки, поскольку передвигаться после таких погрузочных работ было и впрямь сложновато… Зато к вечеру вторника он неизменно возвращался к жене с цветами. Это давало возможность самой Джен вечером каждого вторника устраивать мужу романтическую встречу как после долгой разлуки…
Тем не менее, не все в семейной жизни оказалось гладко. Для начала Юбера возмутил ее отказ брать фамилию мужа, чтоб не пришлось менять название кофейни и нанесенный везде фирменный вензель. Джен пришлось его долго уговаривать, упирая на нежелательность лишних трат:
– Юбер, ну как ты не понимаешь, если я сменю фамилию, мне придется менять и название кофейни, и все предметы, где есть ее сокращенное название! Потому что это сейчас везде либо надпись: «Джен-Аль», либо значок ДА. А став Дженнифер Дюмушель, мне придется отмечать все знаком ДД. Заказывать новую вывеску, новую посуду, салфетки, и что самое страшное – перерегистрировать документы в мэрии! Может, мы не будем начинать семейную жизнь с дополнительных бюрократических проволочек? Весьма, кстати, дорогостоящих…
И если соображения экономии оказались Юберу хоть как-то, но понятны, то менять свой круг общения он отказался наотрез. Не то, чтоб Джен была дурочкой, рассчитывавшей, что после свадьбы муж мгновенно изменится и начнет подстраиваться под ее мнение, разумеется, нет, но один из его друзей ее просто пугал. Жан-Бернар Кариньяк сначала смущал ее своей угрюмой тяжеловесностью, возникая по вечерам за столиком кофейни словно из ниоткуда, и всегда заказывая одно и то же – пресс-кофе с рогаликом, а потом самим фактом своего давящего наличия в их гостиной, где он начал регулярно появляться после свадьбы на правах лучшего друга Юбера. Терпеть под боком такую каменную глыбу, которая почти не двигается, но на редкость цепко наблюдает за окружающими маленькими, но зоркими глазками, оказалось на редкость неприятно. Хорошо, хоть по вторникам удалось избавиться от общества этого тяжеловеса, потому что какая может быть романтика после присутствия этого… каменного идола?
Со стороны тандем Жана-Бернара и Юбера смотрелся настолько несовместимым, что хотелось спросить – а вы точно друзья? Изящный, лощеный Юбер и ширококостный, кряжистый Жан-Бернар. Один великолепный рассказчик, способный из мельчайшего события сделать яркое повествование, второй угрюмый молчун, способный произнести фразу не более, чем из трех слов. Или вовсе обойтись жестом. Первый, расплескивавший вокруг себя атмосферу праздника, и второй, обладавший на редкость угнетающей и даже какой-то давящей аурой, отчего в его присутствии Джен неизменно приходили мысли не то о неизлечимых болезнях, не то и вовсе о похоронах. Как, ну вот как такие люди могли подружиться?!
Юбер на все ее слова только смеялся, говоря, что Жан-Бернар его лучший друг еще со времен обучения в городской гимназии Юлисельо, и столько лет, проведенных за одной партой – это гарантия дружбы получше любых проверок на прочность. А что выглядит медведеобразно…, так оно и к лучшему, ему только дополнительных красавчиков, увивающихся вокруг его жены, не хватало. Мало их в кофейню каждый день забегает глазки владелице построить? А этот только и способен, что сидеть в кресле и… прикидываться мебелью.
Джен, как ни старалась, так и не смогла внятно объяснить мужу, что ей, собственно, не по вкусу в визитах Кариньяка. А ей было на редкость некомфортно в его обществе. Она смутно чувствовала какую-то скрытую угрозу, пока, наконец, не сумела точно сформулировать собственные ощущения.
Ненависть. Глухая, темная, упорная ненависть – вот что пряталось за невозмутимой физиономией Жана-Бернара. Джен никак не могла понять, чем она заслужила подобное отношение. Ревность? Так не производил Кариньяк впечатления человека с…эээ… нетрадиционными наклонностями. Тогда почему? Не мог же он не понимать, что его друг однажды все равно соберется жениться, ну, и какая ему разница на ком? Чем лично она, Джен, его так не устраивает?
Гадать можно было долго, а пока пришлось принимать ситуацию такой, как она есть. И все четыре года жить, постоянно ощущая удушающую ненависть лучшего друга мужа. Дело дошло до того, что она как-то под предлогом исповеди даже рискнула пожаловаться отцу Марселю, который ожидаемо ее не понял и посоветовал больше внимания уделять заботе о душе. А о чем она, интересно, заботилась, пытаясь снизить давящее влияние Жана-Бернара на собственную психику? Как можно оставаться душевно чистым, если в любую минуту может заявиться в гости этот медведь и «обласкать» таким взором, после которого и душа в смятении, и чашки из рук валятся?
Святой отец, правда, стал заходить в кофейню чаще и разглядывая посетителей, уделять особое внимание Кариньяку. О результатах своих наблюдений Джен он, естественно, ничего не сообщил, но судя по его нахмуренному лицу, как минимум, задумался.
Джен даже начала подумывать о разводе, чтоб не видеть постоянно этот раздражающий фактор в виде Жана-Бернара, но дело было не только в нем, а еще и в поведении мужа. Потому что за последний год у нее появились вполне весомые основания сомневаться в удачности их брака. Собираясь заплатить ежегодный налог на доходы от частного предприятия общественного питания, она столкнулась с неприятной новостью. Нет, сама методика расчета размера налога доступна даже гимназисту, она осуществляется по простенькой формуле: налогооблагаемая база, умноженная на ставку налога. Что получилось, то и следует уплатить. Но получается, что в этом году сумма налога «съест» практически все имеющиеся у нее в банке деньги! И никакого ежегодного семейного выезда на взморье в Онар-сюр-Мер ожидать не приходится. Почему же так вышло?
Нужно садиться и разбираться. И Джен открыла прошлогодний гроссбух и начала сравнивать записи в нем с пометками в ежедневнике этого года. Цены у поставщиков практически не изменились, жалование помощникам осталось на прежнем уровне, никаких крупных приобретений она не делала… куда же утекают деньги? После часа скрупулезных поисков нашлось несоответствие. Вот оно что… Ну да, правильно, количество записей, что Юбер просил (и получил) у нее и у Люси наличные деньги из кассы, в этом году возросло на порядок. Это она отчитывалась по сумме чеков, не замечая, как медленно, но верно стараниями мужа уменьшается прибыль кофейни. Не зря умные люди считают, что, если подтекает кран, может опустеть любой водоем. Возникает вопрос, как это прекратить. Во-первых, запретить молодой баристе выдавать Юберу деньги под запись. А во-вторых, свести его траты за свой счет к минимуму.
А еще лучше подумать, как вообще могло сложиться положение, при котором она не первый год практически содержит взрослого человека. То, что делами в своей цветочной лавке мамаша Дюмушель заправляет железной рукой, позволяя единственному сыну работать продавцом и не рассчитывать на бо́льшее, знали все. Джен, собственно, даже не пыталась покушаться на его мизерное жалование, полагая оскорбительным требовать деньги при своих вполне достойных заработках. Но как насчет остального? Сейчас Юбер живет в ее доме на всем готовом, не обременяя свою матушку необходимостью прокорма сына, за исключением ужинов по понедельникам. По поводу обновления гардероба он тоже обращается к жене. Куда он тратит свое жалование, она ни разу за четыре года не спросила, однако романтические посиделки в маленьких кафе, куда он ее выводил в период ухаживания и в первые месяцы их брака тоже как-то незаметно прекратились. А это требование всегда держать в буфете коньяк на случай визитов лучшего друга? И не какой-нибудь, а «Leotard» десятилетней выдержки! В том количестве дорогущего пойла, которое за эти годы споено Кариньяку, его самого можно утопить! Но теперь Юбер перешел все границы, он не просто слегка запустил лапу в ее карман, а лишил ее заслуженных каникул, забыв поинтересоваться ее мнением. С этим пора что-то делать.
И, кстати, неплохо бы выяснить, куда именно он тратит деньги. Ее деньги. Потому что ситуация может оказаться куда плачевнее, чем ей сейчас кажется. Ставки на скачках, кутежи в изысканных ресторации – это еще ладно, пережить можно. Но вот посещение мужем борделей или опиекурилен… такое ей понравится гораздо меньше. Муж-наркоман или муж, который способен ее заразить чем-то венерическим, ее не устраивает! Самое обидное, что те, до кого дойдет подобная информация, скорее всего даже не подумают ей посочувствовать. Наоборот, презрительно фыркнут, мол, этого и следовало ожидать, конечно, мужчина начнет искать развлечений, если жена не сидит дома, пестуя деток, а мечется по кофейне, привечая кобелей. Ну нет, ей будет проще выгнать Юбера, а заодно перестать лицезреть и Жана-Бернара.
И в тот же вечер, благо это был вторник, вместо романтического ужина Джен потребовала у мужа объяснений по поводу потраченных денег, на которые предполагалось поездка на каникулы. Попытку предварительно подкрепиться для объяснений коньяком она пресекла коротким:
– Кончился. Я вылила последнюю бутылку. Заказывать новую не буду. И Кариньяка им поить я тоже больше не намерена. Я слушаю.
То, что Юбер не хочет отвечать, было очевидно. Он пытался встать в позу человека, оскорбленного на пустом месте и замолчать подробности трат. Только он не учел того, что Джен уже так себя накрутила, что уйти от ответа никому не позволит. И ему пришлось признаться, что в последний год он иногда захаживает в «Лафарг», сыграть партию в триктрак[6]. Значит, не лошади, не наркотики, и не проститутки, перевела дыхание Джен. Хотя, азартные игры… тоже не здорово. Надо выяснить подробности и подумать о выселении этого великовозрастного лоботряса к матушке.
– Другими словами, ты пристрастился просаживать деньги в кости вместе с богачами нашего города.
– Это не кости! Это благородная игра! Даже епископ кембрезийский Витольд не брезгует таким времяпрепровождением!
– Так у епископа, поди, достаточно собственных средств, чтоб не проигрывать чужие. А то, что мы не поедем в этом году отдыхать из-за твоих проигрышей, это, по-твоему в порядке вещей?
Юбер поклялся, что совершенно не хотел, чтоб так вышло, и что он уже настолько овладел стратегией действий, что теперь чаще выигрывает, а, значит, скоро сможет раздобыть нужную сумму на их поездку к морю, и не просто в Онар-сюр-Мер, а устроит жене второй медовый месяц на куда более фешенебельном курорте, например, в Шалиньи. Только… и тут его голос принял поистине медовое звучание, а руки, поглаживающие плечи Джен обрели повышенную нежность… он просит его понять… ему жизненно необходимо прямо сейчас немного денег, чтоб он мог расплатиться в «Лафарге» с долгами, и использовать их для дальнейших ставок.
– Сколько?
– Ну… три тысячи.
Чего он явно не рассчитывал услышать от жены, так это четкого «нет».
– Но как же… мне же надо… долг чести…
– Ты можешь попросить их у своей матушки. А у меня пропало всякое желание не просто тебя содержать, а еще платить бешеные деньги за твои развлечения. И за твою честь.
– Матушка не поймет…
– Я тем более не пойму. Все, Юбер, разговор окончен, ты переселяешься к маме, а я иду выяснять у отца Марселя, что думает церковь по поводу разводов.
Переселяться Юбер не хотел. Он испробовал все: и попытку перенести разговор в спальню, причем был крайне удивлен жестким отпором жены. И попытку заявить о том, что он не намерен уходить из собственного дома, на что Джен напомнила, что его дом – над лавкой Дюмушелей, а брачный контракт не позволяет ему претендовать на ее имущество. И угрозой устроить скандал, на что Джен пообещала сделать достоянием всего города его неприглядное поведение. А уж когда он пригрозил (видимо в качестве последнего аргумента) выпороть непокорную супругу, она просто послала старую Мари-Луиз за стражей. И легла спать только после того, как Юбер был выдворен из дому, а обе двери, и парадная, и задняя надежно заперты на массивные щеколды.
После этого у супругов началась позиционная война. Строго говоря, это были скорее атаки. Юбер каждую свободную минуту проводил в кофейне и норовил вести себя с Джен то как смущенный ухаживающий юноша, то как несправедливо обиженный возлюбленный. Мамаша Дюмушель примчалась на следующее же утро и пыталась устроить скандал, требуя, чтобы Джен и мужа обратно приняла, и долги его заплатила. А когда Джен отказалась от такой сомнительной чести, пообещала знатно испортить ей репутацию. Часть горожан заняла сторону Юбера и перестала посещать кофейню. Однако, нашлись и те, кто поддержал ее, как папаша Дюфур, который не постеснялся нелицеприятно высказаться о мужчинах в личиночной стадии развития, способных только жить за чужой счет.
Отец Марсель которому Джен все рассказала и попросила совета, долго вздыхал, но согласился отписать епископу обо всех обстоятельствах дела, призвав ее не слишком надеяться на благополучный исход.
– Но почему?
Оказывается, в их ситуации возможен либо развод, либо аннулирование брака[7]. Поскольку брак существовал, и аннулирование не представляется возможным, следует искать причины, по которым их следует развести. А их не так много, как кажется. Вот скажите мне, мефру Алори, у вас был близкородственный брак? Нет. Налицо брачная измена? Нет. У кого-то из вас слишком юный возраст? Нет. Налицо двоеженство? Нет. Дурная болезнь? Нет. Душевная болезнь? Тоже нет. Импотенция и несостоятельность супруга? Нет. Избивание мужем жены? Нет, он только грозился. Брак, заключенный против воли? Опять нет, я сама на это согласилась… Бесплодие, отсутствие наследников? А вот и да! А что, так можно?!
Отец Марсель только вздохнул, намекая на то, что данная причина почти никогда не считается весомой в глазах церкви, и предложил воспользоваться другой лазейкой. Оказывается, существовало и такое понятие как развод по соглашению сторон[8]. Но подумав, Джен поняла, что это не их случай, Юбер на это не пойдет.
– Что ж, остается уповать на решение канцелярии епископата…
Настроившись на долгое, и, возможно, бесплодное ожидание решения епископа, она никак не ожидала, что события примут неожиданный и жутковатый оборот. В тот вечер, уже закрыв обе двери, Джен неожиданно вспомнила, что кажется забыла убрать в холод сливочное масло и проклиная собственную забывчивость, направилась в кухню. Свеча безбожно чадила, давая минимум света, поэтому она, внимательно глядя под ноги, не сразу поняла, что в кухне она не одна. А когда поняла, было поздно. Кто-то огромный и невероятно сильный зажал ей рот и сдавил так, что не пискнуть, и негромко, но очень доходчиво объяснил, что некоторым вертихвосткам, способным только на то, чтобы опоить и приворожить хорошего человека, жить не следует. Следующим воспоминанием стала резкая боль в левом боку. И Джен мысленно попрощалась с собой.
Но тут ей повезло. Не только нападавший, но и еще двое в тот вечер решили ее навестить. Сначала с керосиновой лампой в руке на кухню с ворчанием по адресу полуночников зашла Мари-Луиз, которая от увиденной картины закричала так, что вздрогнул даже нападавший. Поняв, что обнаружен, он отбросил няню Джен с дороги и метнулся к выходу. Но няня оказалась не единственным препятствием на его пути. На выходе из кофейни неизвестный столкнулся с кем-то, кто от неожиданности вскрикнул голосом Юбера. Экс-муж, ворвавшийся было на кухню с возмущенным криком «Значит, вот как ты себя…», увидел кровавое пятно, медленно растекавшееся из-под тела Джен, и прикусил язык. Зато заговорила, вернее истошно заорала на него Мари-Луиз:
– Что встал! Доктора Мартеля зови!
Надо отдать Юберу должное, бегал он быстро. А у доктора был автомобиль с мощным мотором, поэтому уже через четверть часа Жермен Мартель, безжалостно выгнав из кухни Дюмушеля, и разрешив помогать Мари-Луиз, осторожно промакивал и бинтовал рану Джен, не забыв предварительно извлечь кинжал.
– Мефру Алори, я отвезу Вас в госпиталь. Вам необходима операция.
Только теперь он согласился впустить в кухню Юбера и то, исключительно как помощника для переноса Джен в машину. В госпиталь доктор повез ее, отказавшись от его услуг. А там выяснилось, что ей во второй раз необыкновенно повезло.
– Понимаете, Мефру Алори, – взахлеб объяснял ей взволнованный доктор Мартель, когда она, наконец, пришла в себя, – я даже не надеялся Вас вытащить! Но у Вас редчайшая аномалия, встречающаяся один раз на сотню тысяч человек – правосформированное срединнорасположенное сердце[9]!
А? Чего у нее? Видимо у Джен был настолько ошарашенный вид, что доктор сжалился и перейдя на понятный обывателю язык, объяснил, что нанесенный ей удар должен был поразить обычному человеку сердце. А из-за ее аномального расположения органов у нее пострадало только левое легкое. Это неприятно, но не смертельно. Шрам останется, ну, не без этого. Дальше снова пошли такие страшные термины как кровотечение и пневмоторакс, что Джен взмолилась:
– Доктор, пожалуйста, не пугайте меня, скажите лучше прямо, что у меня еще и куда сдвинуто?
– Больше ничего. Расположение органов брюшной полости нормальное.
– А почему Вы такой взбудораженный?
– Потому что я все-таки Вас спас! И потому, что я такую статью о Вашем случае в «Вестник медицины» напишу, все просто ахнут!
Доктора Жермена Мартеля Джен знала давно, потому и не слишком удивилась такому энтузиазму. Работа всегда стояла для Мартеля на первом месте, он иногда в госпитале дневал и ночевал. А по жизни доктор был вдовцом, вместе со старшей сестрой растивший сынишку. Он изредка заходил по воскресеньям с Жаном-Полем в кофейню на чашку шоколада. Джен нравился худенький, большеглазый мальчуган и она, подмигнув ему, всегда приносила для него чашку шоколада с добавкой редкого для города лакомства – мороженого.
– А какие у меня прогнозы?
– Через неделю выпишем. А сейчас – перевязки, покой, диета.
– А потом?
– Отдых, отсутствие нагрузок, дыхательная гимнастика, возможно, переезд в местность с более мягким и благоприятным климатом, в идеале лучше к морю. И, Джен, с Вами тут несколько человек рвутся поговорить…
– Прямо сейчас? И кто?
– Ваша нянюшка Мари-Луиз. Начальник городской стражи Жан-Клод Лафрамбуаз. Отец Марсель. Папаша Дюфур. И ваш… ммм… муж, Юбер. Вместе с Жаном-Бернаром Кариньяком.
– Боюсь, кроме няни, я пока никого видеть не в силах…
– Значит, пущу только ее.
Расплакавшейся при виде нее Мари-Луиз Джен велела повесить объявление о временном закрытии кофейни и строго-настрого запретила пускать туда всяких посторонних, в особенности Юбера и его мамашу. И, если посторонние будут рваться в дом – немедленно вызывать стражу.
Состоявшийся через неделю переезд домой больше всего напоминал карнавал с элементами массового побега из психбольницы. Мало того, что Джен приехала в сопровождении не только доктора Мартеля, сиделки, нянюшки и двух стражников, Годе и Лабранша, так еще и все соседи с ее улицы сочли своим святым долгом высыпать из дверей домов и начать ее горячо приветствовать. Видимо, в качестве жертвы нападения я им нравлюсь больше, нежели как женщина, посмевшая выгнать мужа-паразита, мрачно подумала Джен. Слетелись, стервятники. Интересно, на мои похороны они бы так же радостно прибежали?
Открывшая парадную дверь Люси тоже начала рыдать, внося еще большую сумятицу в ряды сопровождающих. Пока Джен, наконец, разместили на первом этаже в комнате Мари-Луиз, запретив ей даже думать о беготне на второй этаж и обратно, прошло достаточно много времени. Убедившись, что она удобно устроена в кресле со множеством подушек, Жермен Мартель еще раз предупредил ее о необходимости соблюдать покой и откланялся, обещая прийти завтра. А Джен попросила Мари-Луиз, во-первых, покормить двух стражников, приставленных к ней Лафрамбуазом, а, во-вторых, попросить их никого к ней не пускать. Пока она не даст на это согласия.
Потому что главный разговор еще не состоялся. И к вечеру один из стражников, Годе, постучавшись, спросил, можно ли к ней пустить Юбера и Жана-Бернара. Вошедшие под бдительным взглядом стражника друзья чувствовали себя на редкость неуютно. Тем не менее Юбер нашел в себе силы попросить его выйти. Страж дождался кивка Джен и только потом покинул комнату. Сама она молча стояла у окна, совершенно не собираясь облегчать своему… пока еще мужу разговор.
Юбер попытался сочувственно спросить, как ее состояние, на что Джен четко произнесла:
– Благодаря твоему дружку… отвратительно.
У Юбера забегали глаза. И если сначала он уверял Джен, что такого не может быть, потом клялся, что его в тот вечер чуть не сбил с ног кто-то неизвестный, которого он не разглядел, то еще через несколько минут он прекратил заниматься бесполезными уговорами и попросил у нее прощения для себя… и друга.
– Прощенья, говоришь… скажи, а что ж твой дружок-то помалкивает? Тебе прощение нужно, а, ему, значит, без надобности? И кинжал в моем боку следует считать мелким недоразумением?
– Я… хотел оградить… защитить… я не знал…
– Понимаешь? Он не знал – и поэтому любые его поступки следует просто списать со счета в связи с его незнанием! Что такого промеж друзей лишний удар кинжалом, если это во имя настоящей мужской дружбы?
– Ну зачем ты так…
– Затем! Он меня столько времени ненавидел на пустом месте и не считал нужным это скрывать! Все эти годы он постоянно приходил к нам в дом и душил меня своей ненавистью как шершавой подушкой. Он считал меня за слизняка, выползшего из грязи и по какому-то недоразумению прицепившегося к его лучшему другу! И все время смотрел так, как будто решал, что со мной делать. И мне постоянно казалось, он прикидывает, сразу меня раздавить или заставить помучиться. А когда он думал, что я его не вижу, а я его до судорог боялась и все время хоть краем глаза в любой отражающей поверхности старалась отследить, что он делает, он переставал притворяться равнодушным и становилось понятно, что меня от смерти отделяют несколько секунд!
– Дорогая, ну что ты преувелич…
– Это я преувеличиваю?! Ты на него сейчас-то посмотри! Ему неважно, что наш брак стал результатом твоего свободного выбора, что я тебя не опаивала и не принуждала, ненависть его никуда не делась! Вот так же он на меня исподтишка поглядывал, когда думал, что я не замечаю. И так же стискивал руки, видишь? Вот эти толстые пальцы-сосиски с короткими ногтями, из-под которых выпирает мясо, он так же их тянул в мою сторону. И так же сжимал кисти, видимо представляя, что держит меня за горло!
Дженнифер резко отвернулась к окну и прислонила лоб к холодному стеклу. Она видела в отражении как Юбер задумчиво рассматривал друга и неожиданно спросил:
– Жан-Бернар, а почему ты никогда не пытался меня спросить о причинах нашего брака… или как-то еще прояснить ситуацию?
Кариньяк молчал. Зато, зло усмехнувшись, ситуацию разъяснила жена:
– Ну ты сам-то подумай, что он тебе может сказать? Признать себя дураком ему самомнение не позволяет. Ну и что, что он принял свое мнение за истину в последней инстанции и ничего выяснять не стал – дело житейское! Отказываться от ненависти ко мне… а с какой стати? Как шастала тут какая-то недостойная тебя мефри, так и продолжает шастать. Подумаешь, ножом ударил. Не убил же…
– Дженнифер, да черт с ним, ты меня простишь?
– Ты хочешь прощения?! Ты его получишь. Если найдешь в себе силы сказать правду. Вызывай стражу и расскажи, что видел, как твой друг убегал, после того, как пытался убить твою жену ни за что. И да, я хочу, чтоб теперь ты, мой муж, оказался на моей стороне, и не помогал ему избежать наказания, а сделал все, чтоб он попал в тюрьму. Я четыре года жила в окружении ненависти, теперь его очередь так пожить. Вот так же, чтоб ненависть окружающих душила его ежеминутно и ежечасно, чтоб он так же как я годами возмущенно взывал к небу «за что?», не чувствуя за собой вины. Чтоб его душу так же постоянно шкурили наждачной бумагой, как он обдирал мою!
Сделай это – и я поверю тебе.
А он молчал. Переводил взгляд с жены на друга и обратно… и молчал. Забавно, неожиданно подумалось Джен, никогда не предполагала, что молчание может приобретать физическую форму, медленно, но неотвратимо расползаться под ногами как мутная, не отражающая света лужа, и постепенно захватывать ступни присутствующих, неумолимо поднимаясь к коленям, и стремиться выше, выше, пока не доберется хоть до чьей-нибудь глотки. И пока эта удушливая субстанция не добралась до ее горла, она сумела разлепить ставшие вдруг непослушными и сухими губы и выговорить:
– Понятно. Уходите. Оба.
И ведь ушли, гордые преданностью мужскому братству. А Джен впервые задумалась о том, что, оказывается, совершенно не знает собственного мужа. И это после четырех с половиной лет знакомства и четырех лет брака! Впрочем, так ли уж хорошо мы все знаем своих близких?
А утром она попросила Лабранша вызвать Жана-Клода Лафрамбуаза, начальника стражи и рассказала, что все вспомнила, и кто на нее покусился, и как муж не захотел свидетельствовать против друга, и что имеется еще один свидетель, сохранивший (вот она, вишенка на торт!) орудие покушения, принадлежащее несостоявшемуся убийце.
3
Пресс-кофе – молотый кофе, готовится под давлением горячей воды. На основе пресс-кофе готовятся другие кофейные напитки. Кофе-капуцин – в основе пресс-кофе и взбитое молоко. Приготовление начинается с равного количества пресс-кофе и молока. Затем молоко вспенивается, что примерно вдвое увеличивает его объем. Взбитое молоко добавляется к пресс-кофе. Латте – пресс-кофе плюс молоко и молочная пенка. Латте похож на кофе-капуцин с небольшой разницей. Молока немного больше, примерно вдвое больше пресс-кофе, и молоко нагревается вместо вспенивания. Оставшуюся молочную пену используют для украшения напитка. Шоколэ – это латте с добавлением горячего шоколада. Посетитель решает, какой шоколад он предпочтет: белый, молочный или темный. Обычно посыпают корицей или шоколадной пудрой поверх взбитых сливок. Рафф – в основе пресс-кофе, сливки и ванильный сахар. Готовится путём добавления нагретых паром сливок с небольшим количеством пены (0,5 см) в одиночную порционную чашку. Основное отличие от латте – в использовании ванильного сахара и сливок вместо молока. Фильтр-кофе – кофе, приготовленный капельным методом: горячая вода проходит через фильтр с молотым зерном. Для фильтр-кофе используются зерна крупного помола.
4
Баталер – тот, кто заведует на судне вещевым и продовольственным снабжением. К «баталии» слово никакого отношения не имеет, так как происходит от голландского «bottelen», что означает «разливать по бутылкам».
5
Маршмэллоу (от англ. Marshmallow) – кондитерское изделие, напоминающее пастилу или суфле. Маршмэллоу состоит из сахара или кукурузного сиропа, вытяжки из корня алтея, размягченного в горячей воде, глюкозы, взбитых до состояния губки, к которым может добавляться незначительное количество красителей и ароматизаторов. Само название «marsh mallow» переводится как «мальва болотная»; так по-английски называется растение алтей лекарственный семейства Мальвовые. Именно из корня алтея получали клейкую желеобразную белую массу. Со временем алтей заменили желатином и крахмалом. В отличие от зефира в состав маршмэллоу не входит фруктово-ягодное пюре.
6
Триктрак (фр. trictrac; tric-trac) – старинная настольная игра, где шашки по доске передвигают по числу очков, выпавших на костях. Имела восточное происхождение.
7
Развод, грубо говоря, это расторжение брака. Брак официально признавался, существовал и так далее. Разводы встречались крайне редко, только в том случае, если аннулирование никак невозможно.
Аннулирование брака – это немного другое. Брак не признавался существующим. Если вы аннулировали брак – вы не разведены, у вас по бумагам и брака-то не было.
8
Типичной формой расторжения брака в средневековье был развод по соглашению сторон. Его можно было получить, подав заявление, например, в ратушу, которое регистрировалось в специальной книге. Представ перед судом, супруги свидетельствовали, что взаимно освободились от брачных уз, а условия между собой укрепили залогом. Тот из супругов, который бы в будущем стал предъявлять права на другого супруга, должен согласно с этим заплатить определенный залог в пользу монарха. Это типичное соглашение о расторжении брака, содержащее формулу отказа от права на возвращение состояния супружеской жизни, подкреплённую залогом.
9
При отсутствии врожденного порока сердца такая аномалия расположения обнаруживается только случайно. Сердце в грудной клетке занимает срединное положение. Полые вены, правое предсердие и правый желудочек расположены справа, а левый желудочек находится слева от средней линии тела. Верхушка сердца располагается в подложечной области, ориентирована вперед. Магистральные сосуды отходят от соответствующих желудочков, дуга аорты локализуется слева.