Читать книгу Лесоводы. Повесть прошедших лет - Evgenii Shan - Страница 3

Снежник таял очень долго. Уже на полянах в тайге трава поднялась в колено, уже начала наползать трава на подготовленные для посадок полосы, пробиваться сквозь тугую глину на волоках, а ручейки из-под опилок, прикрывающих зернистый снег, продолжали медленно сочиться. Посадки еще не были закончены, весна выдалась трудная, массовые работы пересеклись с заготовками колбы и орляка, народу не стало. Работали одни лесники да две-три пожилых женщины из посёлка. Тепло и радовало, и огорчало. Ясное весеннее солнышко уже становилось летним, а план по посадкам кедра еще не был выполнен. Пятьсот гектаров вырубов надо было освоить, пока они не превратились в заболоченные луга, малинники, смородинники, которые потом долго не дадут подняться лесу. Но был в таком положении вещей и свой плюс. Лесники с утра набирали в мешки кедровые саженцы по две нормы, и ЗИЛ поднимал их до площадей по лесным дорогам. Кое-где они оказывались размытыми весенней талой водой и потому, часть пути приходилось идти пешком с грузом. Но уже не было посторонней братии, за которой необходимо было следить.

Небольшой коллектив собирался в обед под куртинкой кедров, оставленных для осеменения выруба, варился чай, начиналась неспешная беседа за жизнь. Единственное, что огорчало, так это клещи, во множестве появившиеся в тепло.

– От собака! Ведь почти укусил, – досадовал старый лесник, снимая с себя которого уже по счёту кровососа.

– Как ты их чувствуешь? – удивляются бабы.

– Ну, чешется ж, когда они найти места живого на мине не могут, – смеялся тот.

Тёплые деньки, которые надо и дома на огороде использовать, подгоняли. Холодный мешок за плечом с саженцами, тяжёлый «меч Колесова» в руке и, вверх по волокам. Тайга в горах не позволяет использовать какие-то машины на посадках. Все только руками, все по старинке. Зато через год-два видишь плоды труда собственного, как зеленеют венчики кедра, начинают ветвиться. На какое-то время забываешь о них, сажая новые площади, и удивляешься через десять лет, когда неожиданно в лесной чащобе осин, ивняка и высокой травы обнаруживаешь рядки кедров ростом с тебя. И тогда отпускает подспудная вина за отведённые тобой и вырубленные кедровые урочища, лесные гривки, места глухариных токов и загубленные многолетние солонцы в таких местах, что и найти их, казалось бы, сложно.

Посадки кедра становились тем весенним общением с тайгой, которое душу возрождало. Хоть с мишкой и случались встречи, а оружие с собой редко кто брал. Надеялись на то, что народу много, мишка сам испугается. Так оно и выходило. К концу посадки погода становилась приятнее, благодушие разливалось по всему телу, отмякали все душой.

– Наконец-то лето, – как бы невзначай мог обронить кто-нибудь, вспоминая февральскую стужу, что прихватывало пальцы через верхонки.

– А рябчики то как свистят, радуются!

После того, как рассадил норму, опустошил мокрый от снега мешок, можно было выбраться на какой-нибудь взлобок и сидеть долго-долго подставив лицо солнцу, которое уже грело по-летнему. В кармане всегда свисточек, хоть и без ружья. На таких солнцепёках интересно рябых подманивать. То, что нет цели добыть его, помогает смотреть на лесную жизнь совсем иначе. Рябчик откликается где-то далеко, потом начинает перелетать на зов. Последний десяток метров уже перебегает по полу. Благо еще трава не мешает. Редко и тихо продолжаешь манить переливом, самец высматривает незнакомую подружку.

– Ну иди, иди сюда. Пии пи пи пииуппи пии.

– Ну где ты? Я ж не вижу! Выгляни, милая!

– Пи пипи пииуппи пии.

Рябчик крутит головой, старается взобраться повыше, чтоб осмотреть место. Иной раз чуть не на голову садиться. Терпение и мастерство при пользовании манком греют душу, отпускает охотничья страсть, остаётся только любовь к тайге своей. Которая тебя кормит, которую ты пополняешь посадками, в которой ты живёшь большую часть своей жизни.

Начало лета. В этом году закончили посадки, когда уже даже картошка цвет набрала, но на удивление, приживаемость оказалась высокая. Ночные дождики помогли. И, деревня затихла. Днём мало кого можно было увидеть на улицах, потому что все на работе в лесу, вечером – на своих огородах. Наступал другой период в лесных делах – уходы, питомник.

Ожидание покосов, когда трава нальётся спелостью. Традиционно лесничества держали лошадей, хотя многие уже и подумывали отказаться от такого транспорта. Майское и Чуйкинское лесничество, там где костяк лесников составляли люди старшего поколения, а лесничий был местный, такой подход не одобряли. В тайге без лошади трудно, не везде подъедешь на машине, не везде и трактор сможет забраться, а уж обследовать лесные угодья пешком вообще смешно. Да и в Бийкинском лесничестве Михалыч Горенков – лесничий старой закваски, хотя давление от молодого начальства о ненужности лошадей на него больше всего было. После покосов осенняя страда по заготовке ореха, а там и зима на носу с санитарными рубками и прочими заготовительными делами. Санитарная рубка чаще только так называется, цель её – заготовить дрова на лесниками и местному населению. Поэтому рубятся старые березняки и осинники, хвойный лес не санитарят, его и так вырубят подчистую.

Посадки преследуют нас всю жизнь. Жизнь лесовода большей частью и построена на возобновлении леса. Лесовосстановление в городском лесхозе плавно перешло в категорию озеленения. Попытки традиционных посадок в городских лесах оборачивались горьким разочарованием. Часть кедровых культур выгорела в жаркую весну от низовых пожаров, устроенных безалаберными отдыхающими на природе горожанами. Подавляющая часть кедровых строчек, которые уже поднялись над травой, окрепли, была выделена под загородные дома большим и маленьким чиновникам. Вообще, идея создания кедрового выдела в таком месте была опрометчивой, рядом располагался элитный посёлок, и земли рано или поздно ушли бы под застройку. Ушли они вопреки существующему Лесному Кодексу, который запрещал перевод земель из лесных в нелесные. Как то искусно соединились новый лесной кодекс, дачная амнистия и градостроительный план. Земли, которые хоть как-то интересовали богатых горожан, были лесоустройством выделены из лесов, дачная амнистия позволила садовым товариществам прирезать себе куски леса, а затем уже городская архитектура отнесла эти участки к зоне жилой застройки. Чтоб успокоить общественность, ей показали проект Института леса и древесины имени Сукачева «Берёзовая роща», от которого были отрезаны все лесные ведала и оставлен лишь небольшой пятачок старого берёзового леса в непосредственной близости от Академгородка. От берёзовой рощи осталось только название, деревья медленно выпадали, а маленькие сосенки, когда-то высаженные нами, вытаптывались жителями ближайших домов.

Городской лесхоз перешёл под эгиду предприятия по озеленению и принялся за такие работы с лёгким унынием. А что было поделать. Первая попытка посадок полутораметровых сосен с комом земли оказалась довольно удачной. Лесники героически отжигали замерзший грунт в весеннем лесу, чтобы выкопать ямы. На площадках, выделенных под застройку всё в том же элитном посёлке, выпиливались мерзлые кома земли с деревцем. Затем это всё устанавливалось на место, укреплялось растяжками и застывало в ожидании весеннего таяния почвы. При первом же тепле сосны выпустили почки-свечки, которые тут же обломали бабушки на лекарства. Но опыт руководству понравился. На весну, через пару лет, был разработан план крупных посадок по всему городу. Необходимо было искать посадочный материал.

Величина деревьев должна была быть не менее полутора метров, кедр и ель. Кедровые культуры такого возраста имелись в сторону Ачинска рядом с Козулькой. Маленький посёлок Кедровый, в котором ничего не было кроме лесхоза и развалившегося лесопункта, ждал нас. Этот умирающий посёлок мне напомнил Чуйкинский лесопункт на Алтае. Две коротких улицы с двухквартирными домами различного возраста, пустующий гараж и контора лесничества в самом старом доме. Одна половина – контора, вторая половина – заезжая изба. Ознакомились мы с этим затерянным посёлком, выкапывая несколько кедрушек и пушистых ёлочек. Знакомились и перед новогодними праздниками, покупая ёлки на корню для городской администрации. Познакомились и забыли на время.

Почему так стремятся к посадкам ели в городе, до сих пор не понятно. Елка, даже если она голубая, в загазованном пыльном пространстве быстро теряет свою красоту и привлекательность. через года три на них невозможно смотреть без боли. Хвоя еловая меняется дольше всех из хвойных – восемь лет, сколько же грязи она накапливает за это время. Кедр меняет хвою за четыре года, а лиственница каждый год. Какая нежная зелень на ясных весенних пригорках украшает эти серые веточки. А лиственичные цветочки-шишечки малинового цвета! Они никого не оставят равнодушным, кто видел их. но городским жителям это недоступно, весна обходит их стороной. А зимние облетевшие лиственницы своим скелетом навевают еще большую тоску, очевидно.

При принудительном присоединении к городскому зеленхозу лесоводы постепенно становились неизвестно кем, сохраняя статус лесника только в трудовой книжке. Запись эта гарантировала оклад и ненормированный рабочий день. Как говорится «Лесник – должность воровская, посему зарплату платить ему самый мизер» – слова приписываемые Петру Первому и рьяно эксплуатируемые всеми начальниками. Мы стали и мусорщиками по лесным дорогам, рабочими по обрезке деревьев в городе и на фешенебельных дачах с автовышек, лесорубами, когда надо было прорубить какую-либо просеку во всё уменьшающемся городском лесу. Просека под ЛЭП, через весь Академгородок к водозабору на Енисее, стала разминкой. Разминкой не только вальщикам по мастерству валки, но и лесничему с помощником в противостоянии с местными жителями, которые никак не хотели понимать нужности электролинии, ради которой вырубался берёзовый лес.