Читать книгу Третья штанина (сборник) - Евгений Алехин - Страница 1

Мне больше не нравилось в собственной комнате, поэтому у нас дома не осталось места, где я мог бы почувствовать себя как дома. Раньше, особенно если прибраться, было уютно сидеть у себя и что-нибудь читать или печатать на компьютере. А если говорить о том моменте, когда прибрался только-только, то тогда я мог просто целый час сидеть или лежать да думать о всяком. Хотя один раз два года назад у меня завелись такие маленькие мошки, из-за того, что я оставил грязную посуду на несколько дней. Это была какая-то необычная разновидность, чрезвычайно коварная и кровожадная: когда мошки съели остатки пищи в тарелках – начали кусать меня. Я тогда очень сердился, пока не убил всех – до последней мошки, жестоко убивал их свернутой в трубку газетой, – ох и поединок это был! И даже тогда, хоть уюта тоже было немного, здесь мне нравилось.

Сейчас здесь стало плохо. Пусть – из-за очередной попытки расстаться с отчим домом – меня не было всего-то пару месяцев, что-то изменилось; к тому же отсюда убрали журнальный столик, на котором раньше стоял монитор. Теперь монитор стоял на полу. Когда я, приехав, включил компьютер, помню, очень волновался: а заработает ли это изваяние? Компьютер заработал, но ненадолго. Признаться, я только и успел пересмотреть заново фотографии голых женщин, сохраненные в памяти, – по которым, как оказалось, сильно соскучился, – как монитор погас и начал издавать смертоносные звуки, будто загадочный псих поселился внутри во время моего отсутствия, а теперь лупит с обратной стороны по кинескопу, пытаясь прогнать меня. Как будто ничего больше тут не принадлежит мне: ни эти голые женщины, ни само пространство. Тогда я испуганно выключил компьютер из розетки и больше его не включал, благо в зале теперь стоял новый, мощный, с процессором в три тысячи двести мегагерц.

Переставлять предметы с места на место в комнате теперь мне даже не захотелось, хотя можно было попробовать как-то снова подчинить себе свой угол. Но я решил, что не нужно этого, что, если мне будет не так уютно здесь, может, я быстрее куда-нибудь уеду, и тем быстрее в моей жизни начнет что-нибудь происходить. А так я занимался только тем, что играл на новом компьютере ночи напролет, хотя не только играл, а напополам с этим осваивал программу десятипальцевого метода печати на клавиатуре, изредка пытался придумать рассказ (но мне не хватало мужества даже на одну страницу) и ездил к урологу. У меня были какие-то неполадки с простатой из-за перенесенного немногим раньше венерического заболевания, с которым я проходил дольше, чем следовало. Родители (отец и мачеха) не сильно намекали на мое безделье, и отец давал мне деньги, чтобы я лечился. Но я старался покупать газету и пытался найти работу, все высматривал что-то. Не только для успокоения совести – я всерьез полагал поработать несколько месяцев и заработать чуть денег перед тем, как опять уехать в Москву.

Только почему-то я не мог уверенно говорить и когда звонил по телефону, спрашивал о наличии свободной вакансии, то чувствовал непонятное унижение и еще больше – растерянность. Например, я хотел устроиться оператором фотопечати, когда увидел, что они требуются туда-то и туда-то. Это, должно быть, несложная работа, подумал я. Хотя за нее и платят немного. Я позвонил по первому номеру. После вопроса об образовании и возрасте женщина спросила у меня:

– Вы умеете пользоваться компьютером?

– Конечно, – говорю.

– А обращаться с фоторедакторами?

– Могу работать на фотошопе, – приврал я.

– Вы печатали когда-нибудь на фотопринтере?

– Да, – соврал я, – у меня дома есть такой, – злостно обманул я женщину непонятно зачем.

– Какой модели?

– Сейчас скажу какой. Только подойду к нему.

И я положил трубку. Мне почему-то стало очень неловко перед этой женщиной, очень уж она была деловой, а я тут врал ей, как будто не выучил уроки в школе. Я все представлял, как она удивилась неожиданным коротким гудкам, презрительно скривилась, глядя на трубку, и положила ее на телефон. Она поняла, кто я такой. Самозванец, ни разу в глаза не видевший фотопринтера, вот кто. Или же она раскусила меня еще во время разговора? Наверное, она поняла, что я всего лишь жаждущий халявной работы некомпетентный врун, с моих первых слов. С моего «здравствуйте».

К моменту звонка по второму номеру я был уже сильно уязвлен, но я на всякий случай позвонил во второе место, хотя уже и не думал, что оператор фотопечати – такая уж хорошая работа. Опять со мной говорила женщина, только эта шла по другому пути, то есть сначала, конечно, тоже спросила о возрасте и тому подобной ерунде, а потом:

– А где вы работали до этого?

За неделю с лишним до этого мы с моим другом Тимофеем закончили сажать кедры. Это и была моя последняя и единственная за долгое время работа, да и то длилась она недолго. Поэтому я попытался припомнить что-нибудь поприличней.

– Продавал бытовую технику. Чайники, там.

– Как долго?

– Два месяца, – соврал я. Два дня! Да и когда это было.

– Интересно…

– Да нет, не очень, – говорю.

– И почему перестали?

Тут я смутился, чуть замешкал и ответил:

– Потом я решил, что это работа не совсем для меня, – но я тут же понял, еще до того, как она начала говорить, что я не угадал ответ. Надо было сказать, что я боялся непонятно откуда свалившейся на мою голову недостачи товара, что боялся, что недостача вдруг станет больше самой зарплаты. И это было почти правдой, вернее, так я оправдывал себя, когда с утра не хотел идти на работу. Но все это было уже два с половиной года назад. А еще правильным ответом было бы сказать, что я работал на частного предпринимателя, частное предприятие которого закрылось, и я начал искать другую работу! Это было бы еще лучше. Вот они, лежат хорошие ответы, но я!

– А почему вы думаете, что эта работа вам подойдет?

Мне показалось, что тут еще можно было легко выкрутиться, я начал:

– Нет, что вы. Просто там, понимаете, чайники, люди, которым надо объяснять, как ими пользоваться, ты один стоишь….

То, что я стал говорить, тут же вызвало у меня такое отвращение, что я на середине своего оправдания нажал на кнопку, чтобы оборвать этот идиотский разговор. Неужели я так плох, неужели для меня совсем нет нормальной работы? Неужели я могу быть только грузчиком или, там, подсобным рабочим? Что со мной, почему я не могу убедить их, что нужен им? Наверняка я прочел куда больше хороших книг, чем она, ведь я довольно сообразителен. Есть что-то во мне? Или нет? Я сидел в своей комнате и смотрел на телефон и на газету «Работа», и, ей-богу, ненавидел и первый, и вторую так сильно, как мало что ненавидел в жизни.

Да ведь правда я ни на что не способен! Мы с Тимофеем несколько дней сажали кедры, пока от наших услуг не отказались! Мне наш бригадир так и сказал, что мы плохо это делаем, хуже всех остальных! Всего-то вставлять саженцы через каждые полтора метра! Но ведь я не был виноват. Я просто вставлял саженцы, это Тимофей штыком их фиксировал в почве и то, что он это делал плохо, его вина. Тимофей виноват? А не я, значит? Не надо только катить бочку!

– Извини, – сказал Юра, так звали бригадира, – я позвонил сказать, что мне придется отказаться от ваших услуг.

– Как это отказаться?! – спросил я удивленно. В ту секунду все неосуществленные, но запланированные покупки летели в мусоропровод моего сознания.

Юра сказал:

– Вы это делаете слишком херово.

Я не знал, что сказать. И тут он как будто стал оправдываться:

– Я прошел по целому ряду, и у вас все саженцы легко вытащить. Вы с Тимофеем завтра не поедете, скажи ему тоже, – он был очень расстроен и обижен на нас. Он говорил так, будто я не оправдал его доверия.

А я был зол на него, хотя он был довольно вежлив. Вообще он был интеллигентный мужик. И он несколько раз говорил нам, чтобы мы их лучше фиксировали. Но ответил я, конечно, по-другому:

– Отлично, – полсекунды прицеливался и выстрелил: – Ну вас в жопу с этими кедрами! Только это был не наш ряд! Мы нормально сажали!

Но отцу я сказал, что работы осталось мало, что Юра будет доделывать оставшийся участок с постоянной бригадой. Того, что я заработал на кедрах, едва хватило на новые штаны.

И вот теперь я остался со своей неродной мне больше комнатой. Компьютерными играми, программой слепого десятипальцевого метода печати и нерешительными попытками устроиться на работу. Я ездил даже на биржу труда, там переписывал номера пару раз, их у меня было много записано, но звонил я далеко не по каждому. И даже туда, где я договорился о собеседовании, я не ходил. Я ощущал себя ребенком, пытаясь найти работу. И еще меня выводил из себя курс машинописи, который я уже проклинал, но непонятно зачем продолжал осваивать. Если ты привык печатать, используя по три пальца каждой руки, а тут пытаешься использовать все десять, это доводит. Но мне хотелось это уметь. Я мечтал о том, как приду к кому-нибудь в гости, сяду за компьютер и покажу им всем жизни. Сяду за компьютер у Тимофея, например, возьму первую попавшуюся книгу и, глядя в нее, но не на экран, забарабаню по клавишам. Первые два дня я занимался на этой программе по десять часов, но потом упражнения стали такими сложными, что прыти моей поубавилось. Я пытался все делать правильно, не глядя и быстро, но ошибался, программа говорила мне «ой!», и я начинал заново, психовал, ругался, домашние мне говорили, чтобы я был тише и что я дурной. Один раз я разорался, швырнул стул, и мы поругались с мачехой. Несколько раз я выходил на крыльцо со сжатыми кулаками после какой-нибудь тридцатой попытки выполнить упражнение, смотрел на прохожих за оградой нашего дома, мечтая перестрелять всех их, особенно тех, которые знают, что надо делать в жизни, куда идти и как быть в той или иной ситуации, как стать счастливыми. И я ударял в стену нашего дома кулаком, становилось дико больно. Я успокаивался и шел дальше бороться с этой программой. Но потом я делал перерывы все больше и больше, начинал играть в игры.

И еще мы выпивали с Тимофеем, оба без работы, он уже два с лишним месяца, как окончил университет на биолога, худший диплом года по оценкам. Я – три раза учился на первом курсе… Выпивали мы в огромных количествах.

Но потом мне прописали двадцать дней уколов и никакого пьянства. Сначала врач взял у меня кровь, взял мазок на флору, поставил один укол – провокацию. Сказал, сегодня выпей, а потом будем брать у тебя еще три дня мазки. И еще направил на УЗИ простаты. Я ночевал тогда у Тимофея, позвонил отцу и сказал:

– Я останусь у Тимофея сегодня, а завтра мне будут делать УЗИ!

– УЗИ чего? – спросил он.

– Простаты! Засунут мне адскую машинку в зад и лишат меня невинности! Так что я сегодня выпью, а если завтра я не вернусь, знайте, что со мной случилось!

– Не ты первый, не ты последний, – ответил мой отец и заметил, что я уже выпил.

Мне очень понравился его ответ, и я почувствовал, что он мне родной человек, хоть мне и было обидно, что у него в сорок шесть нет подобных проблем. Я ему сказал как-то: эх ты, ведь тебе скоро полтинник, а у тебя нет таких проблем! На что он сказал: да не надо кушать водочку в таких количествах и спать с кем попало, и все в порядке будет и до и после пятидесяти. И вот он я, уже чувствую себя как старый дед: давление прыгает, с простатой нелады.

Так на следующий день я оказался в диагностическом центре.

Но кабинет урологического УЗИ не работал, и сначала я думал, что дефлорация отменяется, уже было обрадовался, и тут мне сказали, что все-таки можно пройти через эту унизительную процедуру в кабинете исследования брюшной полости. Туда я и пошел. Там я сидел в очереди и переживал. Потом я зашел в кабинет и, на свое удивление, обнаружил двух женщин. Одна молодая – за компьютером, вторая старше, но еще довольно красивая. Та, что старше, выяснив мой возраст, предложила мне разуться, но, узнав, что у меня нет полотенца, отправила на первый этаж купить пеленку. Я вернулся с пеленкой, и она опять предложила мне разуться, потом постелить пеленку на кушетку и лечь на бок. Потом подогнуть колени к подбородку и оголить зад.

– Ну и работенка у вас, – сказал я неловко.

– Ничего, справляемся, – ответила она, уже надев специальный презерватив для УЗИ на такую пластмассовую штуку, подключенную к аппаратуре. С этими словами она меня дефлорировала. Ничего страшного, только у меня было чувство, что я опростаюсь прям на кушетке, я думал, что мой кишечник недостаточно пуст. И мне было очень стыдно, пока я не понял, что это чувство мучит меня из-за ощущения постороннего предмета внутри и что чувство это мнимое. Тогда я вдруг подумал с этой штукой в заднице: меня вылечат. Я буду здоров, сейчас я вылечу простату и женюсь на хорошей девушке, не буду ей изменять, не будет больше венерических болезней, начну заниматься спортом, у меня прекратятся проблемы с давлением, и я буду совсем здоров. И если я буду здоров, то, возможно, я буду счастлив. Да, наверное, я даже найду работу, которая мне будет нравиться, у меня опять будут получаться хорошие рассказы. Я еще не сильно наломал дров, еще можно все вернуть, и понять себя, и стать цельным человеком. Вынули эту штуку из зада, я встал и надел штаны. Настанет день прощения всех пьяниц, думал я, настанет, и будет дан новый шанс!

И к тому же вскоре анализы показали, что у меня не осталось инфекций в организме, но вот кровообращение в простате нужно восстановить. Мне прописали курс уколов на двадцать дней, как я уже говорил, и еще врач посоветовал начать ходить на массаж простаты. Для меня это было дорого, поэтому я делал всякие страшные процедуры самостоятельно. Моя мачеха нашла где-то тоненькую книжечку о простате, после чего я пришел в аптечный супермаркет. Я ходил и не мог найти клизму, которая мне нужна была, как говорилось в книжке, зато наткнулся на интимный отдел и впервые в жизни увидел все эти пугающие самотыки и прочие хитрые приспособления. Потом я все-таки подошел к девушке-консультанту и сказал:

– Мне бы найти, где у вас тут клизмы.

– Спринцовки? – спросила она. Я раньше и слова-то такого не слышал.

– Клизма нужна мне. Клиз-ма.

– Спринцовка, – сказала она, – а клизму вы себе сами сделаете.

И крикнула другой девушке, чтобы та показала мне спринцовки. Какого размера мне нужна, спросила меня вторая. Я сначала не понял, а когда она открыла какой-то огромный ящик, я понял, почему она спросила. Их было много разных размеров и цветов, и взял я себе красивую зеленую средних размеров клизму. Оказалось, что теперь наука далеко ушла в производстве оных, и клизмы теперь совсем не такие, как те, из которых мы брызгались в детстве, а намного эстетичней. И еще я купил лепестки ромашки.

Одиночество наваливалось на меня, когда я бился с десятипальцевым методом, с машинописью и простатой. И теперь не мог печатать ни по-старому – потому что разучился, ни по-новому – потому что еще не научился. Потом, ближе к ночи, когда родители и мой младший брат уже спали, я делал кое-какие упражнения из книги о простате, которая, кстати, называлась «Второе сердце мужчины». Я вставал на четвереньки и задирал ноги по очереди. Еще сжимал анус: три подхода по тридцать, спасительная якобы для кровотока манипуляция. А на десерт ждала процедура, из-за которой я чувствовал себя наиболее несчастным и одиноким, которая в сотни раз уменьшала меня, а мир делала больше в тысячи.

Сначала просто очистительная клизма:

полежать на боку пять минут, сдерживая теплую воду в себе,

когда все, что в тебе было, со свистом выйдет в унитаз,

вторая клизма – из отвара ромашки,

и надо ходить с полным кишечником этого отвара в течение пятнадцати минут.

Гидромассаж простаты. Простаты. Гидромассаж. И я ходил по коридору ночью, подходил к зеркалу, ба, ну и тип, будто в штаны наделал, иногда выходил на крыльцо, закуривал и проходил до калитки и обратно. Такие дурацкие ночные упражнения, я хожу под звездами: как пингвин, весь напряженный, а потом сил у меня не остается, и я бегу в туалет. И уже нет во мне этого оптимизма, нет всех этих замечательных мыслей о дне прощения всех пьяниц.

Да, и еще я в некоторые вечера гулял с девушкой, и от этого всего не стоило ждать ничего, кроме непонятно чего. Собственно, я сказал ей, что люблю ее и собираюсь на ней жениться. Такие впечатления от сентября.

* * *

Миша обещал подвезти немного плана. Честно говоря, я в жизни не стал бы его об этом просить, я совершенно равнодушен к таким вещам, не стал бы планировать покурить план заранее. Хотя и не отказывался никогда, но у меня не было потребности накуриваться, пусть мне теперь и нельзя было алкоголь.

Просто меня попросила Алиса.

Она сказала, что хочет покурить, что давно этого не делала. Я сказал, что спрошу у Миши, если у него сейчас есть, он подвезет. Миша подъехал ко мне на своей раздроченной «Волге» семьдесят седьмого года выпуска. Я сказал ему:

– Привет. Поехали к Алисе.

Нужно было только объехать парк, совсем близко.

Миша спросил:

– А чего это вы решили с ней покурить? Ты что, с ней общаешься?

– Я с ней теперь встречаюсь, – ответил я.

Миша удивился:

– А я уже два года ее не видел. И как у нее дела?

– Да ничего вроде, сам и спросишь.

И вот мы уже подъехали к повороту на ее улицу. Я продиктовал Мише ее номер, он позвонил с мобильника и сказал:

– Мы стоим тут, возле поворота… нет, к дому мы не подъедем, мы боимся твоей мамы… давай, подходи сама…

После одного случая мы действительно боялись Алисиной мамы.

Через пять минут Алиса села в машину.

– Привет, – сказала она.

Я перелез к ней на заднее сиденье и попытался ее расцеловать. Мы поехали, но Алиса, вместо того чтобы целоваться со мной, пыталась спросить, как дела у Миши и всю это подобную вежливую ерунду.

– Эй, вашу мать, я твой будущий муж, а не он, – сказал я.

– А может быть, он, – сказала она.

– Хер вам на ворот, – сказал я.

Мы приехали на берег, красота, тучи, желтые листья, река внизу; Миша достал из бардачка баночку «Спрайта», с заготовленными необходимыми отверстиями. Он отломил кусочек от башика плана, кусочек на одну хапку, повернулся, передал Алисе баночку, она взяла, как это следует брать, изящно поднесла к лицу, Миша положил кусочек, поджег. Она глубоко втянула и задержала дым в себе. Миша отломил кусочек для меня, чуть побольше.

– Не жмись, не жмись, отцу нужно больше, – сказал я, – в любви и в курении наркотиков мне нет равных.

Алиса закашлялась, выпустила дым, а я сделал хапку. Миша отломил себе кусочек – совсем небольшой.

– Я сегодня уже курил, – сказал он в свое оправдание.

Потом мы с Алисой повторили процедуру еще по два или три раза, Миша сказал, что ему хватит. Его всегда быстро уносило с плана. Я же, как и Тимофей, мог скурить его целую тучу.

Вот я почувствовал легкость и головокружение, было приятно, меня отпустило ощущение, что в мой мозг впивается прищепка, ведь я уже полгода или больше, месяцев восемь, жил с постоянной головной болью. Пьяному или накуренному легче с этим справляться. Алиса вылезла из машины, встала в нескольких метрах впереди капота. Она смотрела на реку, осенний пейзаж, все дела, мы были на краю обрыва, а внизу – река. Алиса смотрела, любовалась, сливалась с природой, потом стала фотографировать на телефон вид на реку.

– Она похудела, – сказал Миша, – хорошо выглядит.

– Ага. Хорошо выглядит, она же чуть не умерла. Хотела с собой покончить.

– Я слышал. А когда это? – спросил Миша.

– Да еще год назад было.

Миша включил музыку. Я сделал еще хапку, и тут же закурил сигарету.

– Скажи лучше мне, – говорю, – ты помнишь, о чем она тебе рассказывала тогда?

– Что еще рассказывала? – спросил он. Хотя мне показалось, что он и так понял, о чем я. Я все же пояснил:

– Еще два года назад или больше, когда мы лазили все вместе, она рассказала тебе, а мне не стала? Я так понял, что ее изнасиловали?

Миша посмотрел на меня и посмотрел на Алису через стекло. Она все еще стояла снаружи, я не знаю, все стояла себе и смотрела в сторону горизонта, может, поняла, что отсюда, из машины, она будет выглядеть очень красивой и печальной и очень интересной и нежной, если будет так стоять над рекой и смотреть вдаль. Миша собирался мне сказать, что-то прикидывал в голове, я вдруг понял, что меня немного повело, даже не то чтобы немного, но Миша не успел сказать. Потому что Алиса вдруг пошла к нам, насмотрелась, натосковалась по мирам, по городам и странам, видимо. Я тут же вылез, раз поцеловал ее и встал, как солдатик-подхалим, придерживая для Алисы дверь.

Мы еще минут двадцать посидели в машине, поболтали, покурили сигареты, Алиса сказала, что теперь пора отвезти ее домой.

Мы еще проехались вдоль реки, проехались вдоль парка, у меня случился внеплановый приступ словесного поноса. Я сказал Алисе, что нам срочно надо подать заявление в ЗАГС, и за тот месяц, пока оно будет лежать в ЗАГСе, я заработаю немного денег, и пусть она тоже подумает, где можно их взять, может, попросить взаймы у кого-нибудь, что-то такое. Ведь деньги пригодятся нам на первое время в Москве, мы ведь распишемся и уедем отсюда, нужно куда-то поближе к миру, поближе к Европам, нужно развиваться, нужна ДВИЖУХА. Только нужно немного денег на первое время. Потом-то, понятное дело, я разбогатею. Мое изобретение – очки для куннилингуса – принесет мне много денег. Я буду ходить по различным компаниям, по молодежным линиям одежды, наверное, не знаю, разберемся, в общем, я буду предлагать эту фишку, сначала, конечно, у всех будет шок. Но потом дело пойдет. «Очки для куннилингуса», мир стал другим, люди больше не стесняются говорить и думать о письках, мужчины не стесняются нырять в пилотку, женщины не стесняются заглатывать колбасу, «Доставляйте друг другу удовольствие», а сам я стану лицом товара, это принесет мне, то есть нашей молодой семье, денег. Обычные черные очки, они ничем не отличаются от любых других очков. Только очень стильные, и, если отогнуть дужку, с обратной стороны написано мелким Comic Sans Ms или каким-то подобным шрифтом:

«Очки для куннилингуса»

И все будут завидовать Алисе, что я – изобретатель очков для куннилингуса, креативный директор проекта, или кто там, какая к черту разница, идеолог-самоучка, мастак в этом деле, титан любовных утех – принадлежу ей как муж и только ей демонстрирую свое мастерство. Все это не будет тем не менее отвлекать меня от романа, пять страниц в день, я буду работать упоительно и неистово. Да, я напишу роман, небольшой роман. Может быть, двести пятьдесят тысяч символов или даже немного меньше, пусть даже двести двадцать, но там кое-что будет, в нем будет взрывная начинка: немного для умников, и для нонконформистов, и много для ценителей классики, я напишу его, и это, конечно, будет «Букер», или премия «Национальный бестселлер», дела у нас пойдут в гору. Его переведут на все европейские языки. Потом я попробую снять фильм, у меня есть идея сценария, а мой фильм – это Канны, естественно, я не собираюсь всю жизнь топтаться на месте… да, и, конечно, для моей любимой жены найдется роль в моей картине. Жена-красавица, я ни на секунду не забуду о ней…

Я гладил Алису по руке, она усмехалась иногда, отвечала что-то, но мысли ее были заняты другими вещами, она находилась на другом берегу; я пел ей песню о новой жизни, но она не слушала меня, не верила в эту сказку. Миша сказал, что я пожадничал с планом, это план поет песни, а не я; и мы подъехали к тому месту, где Алиса час с лишним назад села в машину. Она выбралась из «Волги», и я вылез за ней. Я обнял ее и сказал:

– Я правда очень хочу быть с тобой.

Серьезно сказал, поцеловал, и она сказала:

– Да я верю. Верю.

Я еще раз поцеловал в губы, потом поцеловал в щеку, поцеловал в другую щеку. Мне захотелось зарыдать из-за глубины этого момента, но Алиса сказала:

– Ладно. Я пойду, – и пошла.

– Пока, – выдохнул я.

Я сел на переднее сиденье. Миша развернул машину, мы поехали в сторону его дома. И тут он сказал:

– Ты меня спрашивал…

– Ну и? – говорю.

– Не изнасиловали ее. А пустили по кругу в одной компании.

– А, – ответил я, – понятно.

Мне уже было не до разговоров – я слышал пульсацию в голове. Я слишком возбудился. Может, из-за плана, а может, из-за своей речи. Вообще-то, я всегда отличался тем, что могу скурить плана сколько угодно, так что, может быть, больше из-за любви. Мы хотели еще поторчать в машине возле Мишиного дома, придумать, чем заниматься дальше, как скоротать вечер и ночь. Поехали к нему во двор, но на полпути я почувствовал, как поднимается давление. Система накрывалась, из труб вдруг пошел пар, все датчики стали зашкаливать, видимо, я все-таки перекурил, или переборщил с болтовней, или еще чем-то не угодил существующему порядку вещей.

– А-а-а-а, блядь, – сказал я.

– Что с тобой?

– Быстрее, отвези меня домой!

Миша посмотрел на меня, испугался, сказал:

– Ты только не сдохни!

И повернул «Волгу» к моему дому.

– Да не сдохну, мне просто нужны таблетки.

Миша вцепился в руль, и, если я издавал звук, он снова поворачивал голову ко мне и говорил:

– Ты только не сдохни…

– Просто принять таблетки, не сдохну.

Этот его испуг был мне неприятен, честно сказать. Он на меня смотрел как на безнадежного. Я держался за голову и мычал от боли, мне всего-то и нужно было э-э-э только приподнять крышку черепной коробки, чтобы пар вышел наружу. Мои мозги просто кипели, вот и все. Я слишком много мечтал, слишком многого хотел, и теперь этот суп в моей голове закипел, вот что произошло всего-навсего.

Миша резко тормознул возле моей калитки:

– Давай, позвони потом, – сказал он.

И только я вылез, он сорвался прочь отсюда, понятно, он ведь тоже курил, может, ему нужно было скорее скрыться от проблемы, чтобы она перестала существовать.

Вот, калитка, дорожка к дому, давление сто пятьдесят, прикинул я, крыльцо, нажимаю звонок, давление сто шестьдесят. Еще раз дожимаю звонок, открывает мой отец, он, наверное, уже спал возле телевизора, когда мачеха послала его открыть мне дверь. У отца такая манера: вместо того чтобы пойти спать, залипать перед теликом. Так, у меня все в порядке, вытягиваюсь по струнке, «привет» – «привет». Я захожу в свою комнату, нахожу андипал, выхожу на кухню, выпиваю две таблетки, еще кладу под язык две таблетки коринфара, возвращаюсь в комнату, ищу тонометр, ложусь на кровать. Измеряю давление, все верно, я угадал – почти сто шестьдесят. Черт, что такое, я молод, я должен предаваться развлечениям, а не жрать таблетки, мне ведь всего лишь двадцать, меня должны переполнять силы, мой организм должен справляться с любой гадостью.

Ладно, успокойся, осторожно, скоро лекарства подействуют, нужно только успокоиться. И не курить больше, вообще лучше бросить курить, даже сигареты.