Читать книгу Третья штанина (сборник) - Евгений Алехин - Страница 4

Я впервые был в Москве.

Наконец-то вручение премий и дипломов закончилось, наконец-то фуршет закончился. На меня алкоголь уже почти не действовал, а когда я оказался на улице, протрезвел окончательно. Было свежо и хорошо. Я решил больше не пить этой ночью.

Мы спустились в метро, держась за руки, вышли из метро, держась за руки. И мне показалось, что, пока мы ехали в метро, стало еще холоднее; Надя сказала, что в этом году в Москве не было еще такого холода. Мы шли вдоль дороги и каждые несколько секунд целовались сквозь мороз. Надя тянула руку – пыталась поймать машину. Нужно было еще проехать на машине – было уже поздно, и автобусы не ходили. К тому же у нас был праздник жизни, и мы могли себе позволить поймать частника или даже такси.

Мы собирались ехать к Наде домой.

– Скажи, а твоя мама куда денется? – спросил я в очередном приступе паранойи.

– Она поедет к мачехе, – ответила Надя.

– К мачехе?

– Да. Она дружит с моей мачехой. Со второй папиной женой. Так что она согласилась поехать к ней сегодня.

– И это нормально? Может, нам все-таки стоило поехать ко мне в гостиницу?

– Не поедем мы ни в какую гостиницу, – сказала Надя.

И уже поймала частника.

Вот машина остановилась, Надя поговорила с водителем. Всего за сто рублей он нас довезет. Надя села спереди, чтобы объяснять дорогу. Я уселся сзади, положил на сиденье Надину статуэтку (статуэтка – «Птица», свидетельствующая о том, что Надя лучшая молодая поэтесса года) и коробку с карманным компьютером – мой приз финалиста премии.

Я не был главным молодым писателем короткой прозы, но мне тоже перепала денежная премия – меня признали «Голосом» моего «поколения». В ближайшие несколько дней мне на сберкнижку придет тысяча долларов. Двадцать семь тысяч рублей вроде должно получиться или больше. Ну и еще я надеялся сбагрить свой карманный компьютер за четыреста долларов. Надя, моя девушка, получит две тысячи. Я слетаю домой, все улажу и вернусь. Вот мы и заживем, на первое время хватит. Я чувствовал наступление будущего, приближение взрослой жизни писателя. Об этом я мечтал так же сильно, как в детстве мечтал заняться сексом.

Надя была счастлива, она говорила с водителем, как со своим хорошим знакомым. Сказала, что мы сейчас получили по литературной премии. Я вообще-то не люблю таких выходок, не люблю, когда кто-то так обращается к первому встречному. Но Надя, хоть и старше меня, была совсем как ребенок. У нее это выглядело мило и естественно. К тому же я тоже был в хорошем настроении. Мы подъезжали, и Надя позвонила маме.

– Мы уже близко, – сказала она в мобильник и стала слушать, что там ей говорит мать, – хорошо. – Выключила мобильник и сказала водителю: – Вы сейчас подождете пять минут?

Ее мама должна была спуститься, и тогда водитель подвезет ее тоже. Мы остановились возле подъезда. Надя заплатила водителю. У меня с собой не было денег – остались в гостинице, – те, что я получил с учредителей, копейка в копейку, показав авиабилет; я должен был их отдать отцу, но теперь я разбогател на двадцать семь штук и мог позволить себе тратить оттуда.

Надя зашла в подъезд. Я остался стоять на улице, пока она не выйдет и не посадит маму в машину. Мы молча курили с водителем, я и не пытался с ним заговорить – как только Надя ушла, я и он стали теми, кем были: двумя незнакомыми людьми. Через пять минут вышли Надя и ее мама.

– Здравствуйте, Ксения Константиновна. – Я повторил приветствие плюс Имя и Отчество мысленно раз пятьсот, пока их ждал. «Ксения Константиновна» – только не забудь, – «здравствуйте, Ксения Константиновна»…

Надина мама оглядела меня с ног до головы.

– Он? – спросила она у Нади. Судя по тону, Надина мама была отвязная начальница. Она спросила у меня:

– Мясо умеешь готовить?

Я на секунду задумался от неожиданного вопроса. Но решил сказать:

– Умею.

– Есть свинина, приготовь и накорми Надю. А то она не умеет готовить мясо.

– Конечно, – сказал я. Я почувствовал облегчение, что знакомство с мамой проходит так гладко.

Надина мама села в машину, Надя получила несколько напутствий, попрощалась и захлопнула дверцу машины.

– Мама смотрела сюжет по «Культуре». Там показали только короткий ролик и в нем показали тебя, – сказала Надя, когда мы поднимались по лестнице.

– Ты выходил на сцену, мама сказала, что ей понравилось, как ты выходил, – сказала Надя, пока мы разувались и снимали куртки.

Надина мама тонко пошутила, скорее всего. От многодневного пьянства у меня уже ноги подкашивались и начались боли в кишечнике. Выходил на сцену я недостаточно опохмелившимся. Меня вызвали неожиданно самым первым. Я выкарабкался, пробормотал какую-то хреновину в микрофон, поблагодарил, кого следовало, и быстро ретировался…

Я зашел в туалет помыть руки. Надя все еще стояла в коридоре, хоть уже и разулась и сняла куртку. Она смотрела, как я мыл руки, и смотрела так, как на меня еще никто не смотрел. Я вышел, по дороге поцеловал ее только чуть, она тоже зашла вымыть руки, а я прошел в единственную комнату, включил свет и огляделся.

– Тут беспорядок, – сказала Надя, уже очутившись рядом, – просто мы сейчас в основном живем не здесь.

Квартира была в состоянии перманентного ремонта. Вместо кровати на полу лежал огромный широкий матрас – с виду очень удобный. Гладильная доска, телевизор, пара стульев и куча хлама. А также упакованные в бумагу Надины поэтические книжки. Я достал книжечку из вскрытой пачки и принялся читать. Надя тем временем пошла ставить чайник на кухне и гремела чем-то. Стихи ее были хороши, насколько я могу судить о стихах.

– Сколько книжек я могу себе взять? Я же буду дарить всем и говорить, что это моей любимой невесты книга! – крикнул я.

Надя зашла в комнату и поцеловала меня. Мы легли на матрас, он действительно оказался очень удобным. Она потянула меня на себя. Я встал и пошел за презервативами, которые лежали в куртке. Большая пачка.

Летом я переспал с одной дурой по имени Жанна, и она пустила слух, что я заразил ее трихомониазом. Никаких признаков у меня не было, но я не хотел рисковать. Меньше всего мне хотелось бы заразить чем-то Надю.

Было хорошо. Когда мне показалось, что она кончила, я тоже поспешил. Давно я не занимался сексом в презервативе, и на этот раз мне даже понравилось. Что-то в этом было – как будто это делало нас взрослыми.

Мы отдышались немного, Надя сказала:

– В холодильнике есть сок.

И мы, голые, вышли на кухню.

– Смотри: синий, – сказала она. Я посмотрел вниз: я был в синем презервативе. Первым мне попался синий гондон из пачки Contex color. Меня тоже развеселило, как в нем выглядел член. Я выпил сока, выкинул презерватив и пошел в ванную подмыться.

Я сказал Наде, что, как только проснусь, обязательно пожарю ей мясо. Сейчас недельная усталость навалилась на меня. Я уже лежал, не мог пошевелиться и еле ворочал языком, но из последних сил сказал Наде:

– Ты очень хорошая. Мне хорошо с тобой очень.

Надя обняла меня, но у меня даже не было сил ее обнять в ответ. Я услышал издалека, как она сказала:

– Никуда ты не улетишь. Я тебя не отпущу.

Когда я проснулся, она уже сама приготовила поесть. Все у нее нормально получилось, я не знаю, что там наговорила ее мать. Мы перекусили, занялись любовью, еще перекусили, я взял себе несколько ее книжек, и мы поехали в гостиницу. Время уже было далеко за полдень. Нужно было выписываться из гостиницы, встретиться со всеми другими писателями-финалистами, выпить с ними, нужно было попрощаться и собирать манатки. Нужно было возвращаться домой. У меня был билет на одиннадцать вечера.

В баре мы прощались с другими участниками премии и обменивались подарками. Безделушки, шапки. Я отдал футболку, старую зачетную книжку, оставшуюся еще с филфака (не знаю, откуда она была при мне). Надя все это время не хотела меня отпускать, смотрела на меня, как еще никто не смотрел, как на чудо света. Меня это немного смущало: что же творилось у нее в голове? Я успокаивал ее и говорил, что скоро вернусь. Потом Надя поехала со мной в книжный на Тверской; я купил себе пару книг, которые у себя в городе не мог отыскать. Надя была со мной до «Павелецкой». Я должен был сесть в электричку, доехать до аэропорта Домодедово и улететь домой. Закончить какие-то дурацкие дела, собрать вещи, закрыть сессию, попытатся получить военный билет и вернуться к ней через месяц. Она к тому времени устроится на работу, а если и не устроится, у нас будет три штуки долларов на двоих, хватит снять квартиру на первое время. Долларов за четыреста можно, объяснила мне Надя. Потом я устроюсь на работу, и нормально.

Может быть, мы поженимся.

Я купил билет на электричку, и мы дошли до турникетов. Я посмотрел на Надю. Я же мог остаться прямо сейчас, думаю, но вслух не сказал. Ток пошел от мозга к речевому аппарату, но не достиг цели, сигнал пропал в зобу, и я не смог произнести романтическое заклинание веков, открыл рот, как рыба, но ничего не сказал. Нужно было идти. Надя скрючила лицо в гримаску, боль и восторг сжали мое сердце. Успокойся, говорю, скоро я приеду. Смотрю на нее, как из-под воды, говорю с ней, как через скафандр, сил никаких не осталось в этой Москве. Поцеловались, и пошел. Вставил билет в отверстие, прошел, повернулся, она еще миг смотрела на меня, потом повернулась неуклюже и пошла в свою сторону.

В электричке я не выдержал. Мест не было, голова кружилась. Я сидел на корточках в тамбуре, когда сопли и слезы потекли из носа и глаз. Я достал платок, который мне подарил главный писатель короткой прозы Забродин. Он поборол меня на руках и даже предлагал помериться членами. Но я не стал, сказал, что не испытываю желания смотреть на чужой член.

Я достал подаренный им платок, и платок быстро намок от моих слез и соплей. Я пережил все заново. Вот я сажусь в самолет в Москву, регистрируюсь в гостинице, пью с киевским писателем Васей, вот мы едем в подмосковный пансионат «Липки», выпиваем, отсиживаем семинары, посвященные всем нам по отдельности; вот я танцую пьяный на столе в номере Чингиза Айтматова – потому что Чингиз заболел и не принимает участия в мероприятии, и организаторы премии номер люкс Чингиза оборудовали под вечерние посиделки. Море дармовой выпивки (видимо, деньги, предназначенные на расходы Айтматова); разговоров о Чингизе было столько, что мне казалось, его призрак незримо присутствовал все пять дней нашего пребывания в пансионате. Я очень поздно ложился и просыпался раньше всех от переполнявшей меня энергии, опохмелялся и входил в тонус. Потом наш первый поцелуй с Надей. Вечер, когда она осталась у меня в номере, я уснул, а она просто сидела рядом. Она собиралась написать речь. Нас всех заставили написать речь: что бы мы хотели сказать, если Премия достанется нам, такая тупость. Потом я проснулся, обнаружил, что ее нет, и случилось первое помешательство. Потом забежал в номер и рыдал в подушку. У меня не было соседа – я был один в двухместном номере, и был одинок, я плакал, как девочка. А потом Надя нашлась за завтраком, и стало легче. Еще был вечер в гостинице, вечер перед церемонией вручения, киевский писатель Вася спал, а я не мог, во мне было море, я чувствовал, что сердце выпрыгивает из меня, море крови выходило из берегов, хотелось успокоиться и к мамочке. Я вспомнил покойную маму и, судя по самочувствию, был близок к тому, чтобы отправиться к ней. Я не знал, кому позвонить, я решил позвонить Басалаеву, потому что он любил раздавать советы, и я не придумал, у кого бы еще справиться, как бороться с отходняком. Но не смог сделать иногородний звонок, мне не хватило ума, нужно было знать комбинацию цифр; чувства вины и собственной неполноценности сводили с ума. Потом снова выпивка, вручение премии, речи, фуршет, там было столько народу, что мы, финалисты, еле отбили себе место у стола с водкой. И прощание с Надей, много всего.

Я взял себя в руки и вышел из электрички.

Я зашел в здание аэропорта, встал посреди зала, оглядеться и собраться с мыслями; нужно было делать решительный шаг, я собирался сдать билет.

* * *

Когда я проживу с Надей три месяца, а потом буду возвращаться домой в поезде (Надя купит на свои последние деньги мне билет в плацкартный вагон, чтобы я исчез из ее жизни), я буду сожалеть, что не решился остаться с ней. Зимой месяц я провел дома, и этот месяц отдалил меня от Нади. Все эти дела, которые мне нужно было решить, ничего не значили, я мог просто остаться. Ну сдал я сессию – зачем? Насчет военника меня кинули, и я просто выкинул девять тысяч рублей в дыру. Мой благодетель пропал, а вопрос с армией остался открытым. Единственное – я проверился на трихомониаз, и его у меня не оказалось.

Возвращаясь домой, глядя в разбитое окно в тамбуре, буду пытаться вернуться назад. В тот момент, когда я стоял в декабре, как дурак, с сумкой посреди терминала в Домодедове, и уверенность, что я смогу остаться, таяла. Очень часто, когда мне не хватает смелости, я кидаю монетку. Я знал, что будет сложно все объяснять отцу, что мой лимит мужества не позволит так запросто отвязать канаты, что так дела не делаются. Будет проще сначала вернуться домой. «Орел: возвращаюсь, – поставил я, – решка: сдаю билет на самолет и остаюсь».

И кинул двухрублевую монетку. Монетка с грохотом упала на пол в аэропорту. Игра была нечестной: у меня почти всегда выпадает орел. Это было трусостью. Я должен был поставить орла на «остаюсь с Надей».

* * *

Отцу надо было в командировку, и он предложил мне взять билет с ним в один день. Поэтому мы летели вместе. Мне было довольно плохо после стольких дней пьянства, к тому же я совсем не спал две последние ночи. Мне хотелось выпить, но не при отце же это делать.

Я в последнее время слишком много себе позволял. Стал курить при нем, почти каждый вечер приходил пьяный. Я брал тысячу рублей на день, звал с собой приятеля и шел по кабакам. Однажды мы напились с Тимофеем в кафе «Норд», сели в маршрутку до дома, но уснули.

И проснулись снова возле «Норда». Вышли из маршрутки и снова набухались. Я превращался в кашу.

Как-то я начал стонать во сне, об этом мне говорили и младший брат, и отец, и мачеха. Все они проснулись. Когда отец понял, что это мои стоны, он встал. Он пришел ко мне в комнату и увидел, что я сплю, прижавшись к горячей батарее. (Пытаясь выиграть немного свободного пространства в своей маленькой комнате, я неудачно поставил кресло-кровать к батарее; зимой у нас батареи были очень горячими, но я постоянно был в таком угаре, что мне было не до перестановок.) Он заботливо отодвинул меня от батареи, ушел к себе и снова лег. Я снова застонал. Отец снова встал, пришел ко мне, снова отодвинул меня от батареи и накрыл батарею большим махровым полотенцем. Через какое-то время я еще раз застонал, уже не так сильно. И тогда отец уже не стал ко мне подходить. Утром мачеха сказала мне:

– Что, совсем она, матушка, тебя довела?

Я ее не понял. Она пояснила:

– Водка. Белая горячка уже началась?

Первый час я пытался заснуть, второй час делал вид, что пытаюсь заснуть, а потом мы все-таки разговорились с отцом. Только я-то знать не знал, что у него на уме. Мы все болтали о книгах, о жизни, пока летели. О жизни, о книгах, пока не приземлились. Сели в электричку, там тоже поболтали, пока не доехали до метро.