Читать книгу Точка Омега - Евгений Александрович Шкловский - Страница 2

Поначалу, признаться, напрягало: ложишься спать и невольно вспоминаешь, что внизу, под кроватью, человек. Ну да, такой же, как все, только живущий здесь, в отличие от других, тайно.

Чужой.

Но это поначалу чужой, как обычно бывает, а потом уже не чужой. Потом – свой. Постепенно привыкли. Живет себе – и пусть! Не жалко. Появлялся же он после того, как все засыпали, а уходил очень рано – все еще грезили в сладких предутренних снах.

Место им было облюбовано под койкой в дальнем левом углу большой девятиместной палатки-шатра, расположенной почти вплотную к границе спортлагеря. Тут была натянута сетка-рабица, дальше начиналась гора, крутой подъем, всякая южная цепкая суховатая растительность. И здесь же, как раз за углом палатки, крылась небольшая расселина, сеткой не огороженная, а за ней узенькая, почти незаметная тропка наверх. Вот она-то и стала для Невидимки (назовем его так) лазейкой, которой он пользовался каждый божий день, иногда по нескольку раз.

Проникнуть в палатку не составляло никакого труда: только слегка приподнять выгоревший, болотного цвета край брезента, проскользнуть под него и поудобней устроиться на деревянном настиле. Поудобней, конечно, условно, поскольку деревянный пол – он и есть деревянный. Да и ночи на юге прохладные даже в августе, с моря ветерок приносит свежесть и влагу, вечером лучше в свитере. Он и спал в свитере, а утром карабкался через заросли, окружавшие лагерь, в гору. Там, на самой крутизне, был небольшой, метра полтора, уступ – как раз чтобы пристроить тело, прислониться к каменной стенке с кое-где торчащими пучками желтоватой, иссушенной солнцем травы. Зато отсюда во всю необозримую ширь открывалась голубая даль, до самого горизонта, где море уже окончательно сливалось с небом.

Там он и гнездился по утрам, а когда народ отправлялся на завтрак и потом на пляж, снова спускался и, уже облаченный в шорты и футболку, сливался с прочим студенческим людом. В столовой он, правда, появляться не рисковал – могли вычислить. Не случайно несколько раз утром, сразу после побудки, в палатку заглядывал начальник лагеря, бдительно оглядывал всех и говорил: «Знаю-знаю, гостит у вас тут один… Ладно, все равно мы его выловим».

Чужое присутствие всегда чувствуется. Хотя Невидимка и был очень осторожен, о нем все равно догадывались.

Вроде как игра в прятки.

Тоже студент, физик, жил он не по путевке, а нелегально, скрываясь от начальства. Наверно, он мог бы снять комнату где-нибудь неподалеку, хотя совсем близко к лагерю, расположенному в ущелье, никакого поселка не было, только палатки да небольшая шашлычная возле моря, где можно было в случае чего подпитаться. Но он предпочитал ютиться на жестком деревянном настиле и ранними утрами, когда так приятно понежиться под одеялом, карабкался в гору.

Дело, впрочем, было вовсе не в деньгах, которых у него, как у нормального студента, разумеется, тоже не было. Нет, тут было нечто другое, совсем другое… Догадаться, впрочем, не трудно. Девушка. Он непременно должен был быть здесь, в лагере, поблизости от той, из-за которой он все это и затеял.

Море же было восхитительно – теплое августовское море, днем жара под тридцать, пляж усыпан смуглыми нагими телами. Вечером народ разбредался кто куда – кто на танцы, кто в бильярд или в кино, а кто и подальше – в Пицунду или на расположенный вблизи нее, как раз почти напротив нашего ущелья, через залив, солидный курорт, где возвышались здания всяких санаториев, турбаз и отелей. Там можно было послоняться по широкой набережной, посидеть с чашечкой крепкого кофе по-турецки (с пеночкой), выпить вина, поглазеть на фланирующих отдыхающих, сходить в кино, а то и попасть на какое-нибудь шоу заезжих гастролеров – короче, культурно провести время.

Наверно, и он жил так же, как все, и никто из обитателей лагеря не удивлялся незнакомому лицу, поскольку никому оно не казалось незнакомым, привычное лицо среди других привычных лиц, тоже загорелое, веселое, не обремененное никакими заботами, как и должно быть в благословенное летнее время. На самом же деле он был человеком-невидимкой, агентом 007, тем самым неуловимым Джо, который потому и неуловим, что он никому (кроме комплексующего по поводу его неуловимости начальства) не нужен.

Во всяком случае, той (назовем ее Беатриче), из-за кого он был здесь, точно не нужен, поскольку она, наверно, даже не подозревала о его существовании. То есть, может, и подозревала, но, так сказать, абстрактно, безотносительно к его личности. Она просто ничего не знала о нем, для нее он тоже был невидимкой. Хотя лицо его наверняка ей было знакомо. Но это и все.

Наверно, она не раз ловила его пристальный взгляд, который он быстро отводил, стоило ей тоже чуть внимательней взглянуть на него. Он и не предпринимал ничего, чтобы познакомиться, хотя приехал сюда исключительно из-за нее – только чтобы видеть ее и знать, что она где-то рядом, близко. Этого было для него достаточно.

Он ее выбрал. Еще там, в Москве. И сюда приехал вслед за ней, не в силах надолго разлучиться с избранницей, оставить ее, так сказать, без присмотра. И не то чтобы он надеялся в какой-то момент оказаться нужным ей, ну, там, к примеру, спасти тонущую в море (плавала она, кстати, отлично) или защитить от слишком назойливых ухажеров, а вообще.

Конечно, в этом было что-то, мягко говоря, не совсем обычное, но, с другой стороны, у юношеской романтики разные лики: иногда чувства так обострены, что опасаются любого слишком грубого, слишком натурального прикосновения. Кто знает, может, и в самом деле порой лучше оставаться в отдалении, чем сблизиться и потом испытать горечь разочарования.

Он был худощав, но крепок на вид, лицо его быстро загорело дочерна (утренние часы на горе), светлые волосы на летнем солнце выгорели до белизны, серые глаза порой казались голубыми, словно в них отражались одновременно море и небо.

Она же между тем пользовалась огромным успехом – среднего роста, ладно скроенная грациозная фигурка, роскошные, чуть вьющиеся каштановые волосы, большие, чуть загибающиеся к вискам карие глаза… Она действительно была хороша, воздушна и, главное, свободна, а это только еще больше притягивает к женщине. Вокруг нее постоянно крутились воздыхатели, ходили за ней табунком, всячески угождали ей, а она, наслаждаясь своей привлекательностью, флиртовала направо и налево, не останавливаясь, впрочем, ни на ком персонально.

Отдельно стоит описать тот самый уступ, на котором он проводил столько времени. Раннее вставание, карабканье на гору и потом долгое восседание на камне, подобно какому-нибудь древнему отшельнику, – может, это как-то воздействовало на него? Он жил наособицу, независимо от того, была у него путевка или не было, было ли у него право на проживание здесь или нет. Разве нужна бумажка, чтобы сидеть на горе? Чтобы устремлять взгляд в распахнувшийся во всю необъятную ширь простор?

Каждое утро он оказывался наедине с этой фантастической, хотя и вполне обычной далью, с этим нежным, в легкой розоватой дымке занимающимся рассветом, с этим голубеющим на глазах, громко плещущимся внизу морем. А чуть позже там, за горизонтом, зарождалось чудо – из серо-розового марева возникал золотой диск. Начинался день, августовский южный день, до краев напоенный солнцем, жаром, ароматами дикой горной растительности…

На этой грани кончалось и безмолвие. Все громче раздавался гомон птиц, где-то за горой начинал свою хриплую арию неутоленной страсти ишак, кричали петухи… Мир окончательно просыпался и в предчувствии пока еще нескорого заката начинал тосковать по любви. Возможно, Невидимка проходил через все эти стадии. Глаз слепнул от обилия света, легкие насыщались кристально чистым воздухом – все существо переполнялось хмелем жизни и жаждой еще чего-то, сродни именно этой горней вознесенности, этому непредуказанному слиянию с миром.

Поднимался по тропке на уступ один человек, а спускался другой.

Он вскидывает голову и смотрит, как она идет к морю. В женщине, которая идет к морю, часто появляется что-то особенное, словно в эти минуты она еще больше чувствует себя женщиной. Вкрадчиво, словно танцуя, ступает она по песку, оставляя легкие, быстро исчезающие следы. Она жертва и победительница одновременно, в ней есть гордость своей женственностью и робость перед тем безмерным, что готово распахнуться перед ней. Женщина, идущая к морю, красива какой-то особой, необычной красотой, будто предназначенной для божественных объятий. Идущая к морю женщина – почти наяда, она едва ли не готова к преображению в еще большую красоту.

В такие минуты он не может оторвать от нее взгляд, серые глаза его мечтательно затуманиваются. Прежде чем вступить в море, она осторожно прикасается ступней к поверхности воды, оглаживает ее и лишь только потом опускает, а может сделать шаг назад или даже отбежать от кудрявящейся белыми пенными завитками волны, может взвизгнуть, как бы заигрывая, а потом вдруг разбежаться и решительно броситься в воду, разбрасывая вокруг тучи блестящих, разноцветно переливающихся на солнце брызг. Может же войти медленно и осторожно, погружаясь постепенно все глубже и глубже, вскидывая над водой руки и прикладывая их к голове, словно поправляя волосы, и так до тех пор, пока море почти полностью не скроет ее фигурку.

Он будет смотреть вдаль, беспокойно отыскивая ее, а может как бы нехотя, с ленцой подняться и тоже приблизиться к морю и уже отсюда наблюдать за купальщицей, смотреть, как она резвится в волнах, играет с ними или с приятелями, последовавшими за нею. Он и сам может прыгнуть в воду и поплыть саженками в ту же сторону, куда поплыла она, но как бы и не совсем в ту, чтобы не оказаться слишком явно в поле ее зрения.  И так же будет сопровождать ее своим взглядом, из воды или с берега, когда она будет выходить из моря, подобно пеннорожденной Афродите, вся осиянная солнечными лучами.

Женщина, выходящая из воды, опять же красива, но тоже иначе. В ней есть какая-то особенная наполненность, словно именно там, в волнах, она обретает полнокровную женскую зрелость.

Однажды все вместе неожиданно сошлись в небольшой кафешке на полпути от Пицунды к нашему ущелью. Местное вино, дешевое и очень приятное на вкус, горячило кровь, так что веселье с каждой минутой разгоралось все больше и больше. Включили музыку, сдвинули столы в сторону, и народ тут же ринулся плясать, причем все, словно сговорившись, сбросили обувь и остались босиком. Особенно это вдохновило девушек, которые вообразили себя чуть ли не Айседорами Дункан и порхали, как бабочки, почти не касаясь покрытого порыжевшим выцветшим линолеумом пола.

Невидимка сидел за самым дальним столиком, расслабленно потягивал вино и глазел на танцующих. Впрочем, понятно, на кого он глазел, хотя, может, это и не так. Вид у него, во всяком случае, был дремлющий.

Чего он точно не ожидал, так это того, что Беатриче вдруг обратит на него внимание, и не просто обратит, а подбежит, возьмет за руку и потянет туда, в центр зала, в точку кипения, в самый водоворот пляски…

Нужно было в эту минуту видеть его лицо! Оторопело-смущенный, он медленно поднялся, неловко зацепившись за ножку стола и едва не опрокинув его, и послушно последовал за Беатриче. Не исключено, что все это казалось ему в тот момент прекрасной несбыточной грезой: да, он танцевал, танцевал именно с той, из-за кого, собственно, и находился здесь. Движения его были заторможенны, словно он все еще дремал и не желал просыпаться. А Беатриче лукаво поглядывала на его сонное полуотсутствующее лицо и улыбалась. Трудно сказать, улыбалась ли она конкретно ему или просто так, от радости и полноты жизни.

За распахнутыми в ночь окнами кафешки шумели, набегая на берег, волны, йодисто пахло водорослями, вином, жарящимися на мангале во дворе шашлыками, и так хотелось еще чего-то, волшебного и прекрасного, что крышу у народа сносило прямо на глазах.

От растерянности Невидимка, в отличие от прочих танцующих, так и оставался в кедах. Скорей всего, он просто не замечал этого, он не замечал ничего, кроме той, которая танцевала с ним, положив ему на плечи тонкие смуглые руки.

Но и на этом чудеса не кончались. Неожиданно Беатриче остановилась, опустилась перед тоже застывшим Невидимкой на корточки и стала развязывать на его обуви шнурки. Несколько секунд он ошалело смотрел на нее сверху вниз, потом тоже резко присел и стал ей помогать, хотя на самом деле скорее мешал. Все происходило настолько естественно, что никто даже не обратил на это внимания.

Танцы продолжались как ни в чем не бывало, одна мелодия перетекала в другую, и теперь Невидимка танцевал как и другие – босиком. Он танцевал в общем круге, уже отдельно от Беатриче, которая подлетала то к одному, то к другому, закруживала, заверчивала, не давая дремать, и так продолжалось довольно долго, пока хозяева кафе наконец не перестали разносить вино.

За окнами начинало светлеть.

Однажды поздно вечером, когда в палатке никого не было (народ еще не вернулся с гулянок), а он уже пристроился на ночлег и даже начинал задремывать, послышались чьи-то голоса, причем один, женский, он мгновенно узнал. Ускользнуть времени не было, и он замер, стараясь даже не дышать. Полог палатки откинули, внутрь проник тусклый свет от фонаря снаружи, но тут же снова стало темно.

Голоса сменились почти неразличимым шепотом.

Протяжно скрипнула койка в другом углу.

Так бывало: кто-нибудь договаривался с соседями по палатке, чтобы воспользоваться для известных целей их отсутствием. Невидимку обычно тоже предупреждали, и он спускался со своего уступа позже обычного, рискуя в кромешной южной тьме свернуть себе шею, а то и вообще искал другого прибежища. Но в этот раз никто его ни о чем не предупреждал. Не исключено, что визит был случайным, а палатка выбрана наугад или по причине ее отдаленности.

На некоторое время воцарилась тишина, которую нарушали только шум прибоя и отдаленная музыка с дискотеки на соседней турбазе. Он лежал, весь обратившись в слух, боясь закашляться или, не дай бог, чихнуть.

Наконец стали различимы не очень отчетливые звуки, о происхождении которых нетрудно было догадаться. Потом звуков стало больше, кровать заскрипела, завибрировала, наметилась возня, которая, впрочем, быстро прервалась. Вскоре мужской голос как-то жалко, уныло произнес:

– Не получается.

Снова все стихло.

Возня возобновилась, но, судя по всему, с тем же самым результатом. Опять стихло, потом кровать вздрогнула, настил отозвался под удаляющимися шагами.

Уже снаружи послышалось почти весело:

– Счастливо!

Точно она, сомнений не было.

Внизу шумело море.

Выждав некоторое время после ухода неожиданных гостей, вылез из своего укрома и Невидимка. Он сидел на краю кровати, под которой только что скрывался, и тупо смотрел перед собой. Бог знает, о чем он думал и думал ли о чем? Скорей всего, он пребывал в состоянии прострации – так показалось, когда народ стал возвращаться на ночлег. Не исключено, что от нервного перенапряжения он отключился и теперь пребывал в забытьи, чуть покачиваясь и не замечая ничего вокруг. Он сидел и ни от кого не прятался, не отвечал на вопросы, а чуть позже медленно поднялся и, не произнеся ни слова, как сомнамбула, вышел из шатра.

Наутро под койкой не обнаружилось и его сумки.

Больше ни в лагере, ни в окрестностях его не видели.