Читать книгу Благородный таксист. Сборник одесских (и не только) рассказов - Евгений Анатольевич Маляр, Евгений Анатольевич Любивый, Евгений Анатольевич Руднев - Страница 5

Георгий Моисеевич Битман работал учителем географии. Это был мужчина лет за тридцать с вечно багровым лицом, рыжими волосами и голосом с приятной хрипотцой. В облике его было нечто необузданное, бунтарское. Это был хороший учитель. В нем сочетались черты характера, привлекавшие наше внимание, а это было очень непросто, его привлечь.

Как многие выдающиеся личности, Георгий Моисеевич обладал недостатком, весьма существенным для школьной администрации, но не имевшим абсолютно никакого значения для нас, семиклассников и семиклассниц: он любил выпить. Этой привычки своей он не скрывал, с достоинством перенося попреки директора, завуча и некоторых коллег обоих полов, он знал, что в его пользу работает фактор недостачи педагогического персонала в школах, особенно мужского. Мы же, юные ученики, относились к такому пороку весьма снисходительно, тем более что своими пытливыми мозгами установили достаточно простую функциональную зависимость между цветом лица учителя и качеством получаемой информации: чем багровее, тем интереснее.

Имелись и побочные явления. К шалившим пацанам применялись методы воздействия, мало совместимые с правилами советской школы – шелабаны, «лычки» и пинки под зад.

Во время одной из таких экзекуций ослабленный вестибулярный аппарат Битмана сыграл с ним злую шутку. Он, не попав ногою в цель, утратил равновесия, и, под громкий хохот юных оболтусов, гепнулся на пол, щедро натертых красной мастикой. На стук падения и громкий смех отреагировал проходивший по коридору мимо класса завуч школы, Василий Михайлович.

Это тоже был выдающийся человек, уроков которого ждали с нетерпением. Завуч преподавал историю, причем в довольно большой части этой самой истории принимал непосредственное участие. Он был ветераном войны, и орденские планки его свидетельствовали, что не в Ташкенте он совершал поступки, оцененные медалями и орденами.

Как-то на «уроке мужества», перед девятым мая он рассказал нам, как в начале войны, будучи диверсантом и командиром роты особого назначения, попал в затруднительное положение. Получил приказ взорвать мост после того, как по нему пройдут наши войска, в последний момент, перед самым носом у наступавших немцев. И тут на него налетает какой-то майор, совершенно не в себе, и приказывает поднять в воздух мост прямо сейчас, в сию же секунду, дескать, немцы уже близко. А по мосту идут наши солдаты.

И вот, – не послушаешь запаниковавшего майора, он застрелит тебя за невыполнение, по законам военного времени. А выполнишь его приказ – на штыки поднимут свои, видя гибель своих товарищей. Да и вообще, как-то людей жалко.

И вот, лейтенант госбезопасности, а в таком звании был в конце июня сорок первого наш завуч, выбирает единственно правильное значение: берет майора под арест, и выполняет приказ своего командования. Наши прошли все. Немцы не прошли. Вернее, прошли, но значительно позже, когда мост восстановили. А что стало с майором – история умалчивает. Но догадаться можно. Не надо паниковать. Нужно быть очень смелым, чтобы позволить себе трусить в Красной Армии.

Василий Михайлович, бывало, заходил в прокуренный школьный туалет на первом этаже, куда, по понятным причинам, директор, женщина, доступа не имела. Курившие одну на двоих, а то и троих папиросу ученики быстро сбрасывали окурки в «очко», предупрежденные негромким возгласом стоящего на стреме товарища – «шухер, Вася!»

Но это не помогало. Выворачивались карманы, и курево изымалось. За драки он ругал несильно, достаточно мягко разнимая конфликтующие стороны. Только если дрались неправильно, то есть не один на один, то следовала презрительная фраза: «И что ж за такая жлобская привычка, бить кодлом одного?» Массивная фигура Василия Михайловича сама по себе призывала к порядку, как силуэт дредноута у берегов мятежной колонии.

Так вот, Василий Михайлович вошел в класс, вытянул руку и сказал свой коронный призыв: «Спокуха!» Мы затихли. Помогая помочь коллеге встать, завуч оценил ситуацию, мысленно реконструировал события, и, уходя, бросил через плечо:

– Если даешь поджопник, то попадай. А не уверен – не замахивайся!

Ради справедливости следует заметить, что поводов для карательных акций со стороны Битмана было много, хоть отбавляй. То целлулоидный шарик для пинг-понга завернут ученики в фольгу, и прогрев до воспламенения забросят на самый верх кафельной печи, и тогда проклятия учителя доносились откуда-то из клубов едкого дыма – самого его не было видно. А то ранним утром, когда на дворе еще темно, засунут кусок мокрой промокашки в цоколь люстры между контактами. Промокашка быстро высыхала, и переставала пропускать ток, а урок проходил в темноте, до того момента, как на улице не посветлеет. Но тьма – не преграда свету знаний. И начиналось то, чего все так ждали.

– Тема сегодняшнего урока – реки восточной Сибири. А на кой они вам? А?

В организме учителя то ли играли вчерашние пары, то ли уже сегодня успел…

– Что вам Гекуба?! – входил в раж Битман.

Кто такой Гекуба, мы не знали, не проходили еще.

– Да не буду я вам рассказывать про Восточную Сибирь. Сами прочитаете! А я вам расскажу про Коккинаки. Вот это был человек! Да вы такого не видели еще ни разу! Он был летчик-испытатель. Однажды была авария, и он остался без глаза. Какая-то фигня от самолета влезла ему в глаз, и вот стал он как Кутузов. Или Нельсон со своей Гамильтоншей. И эти ему говорят – все, летать не будешь, потому, что с одной стороны ты видишь, конечно, а с другой – извини, подвинься. А он – ни в какую. Буду, говорит, летать и с одним глазом. И стал развивать боковое зрение, так, чтобы видеть и справа, и слева, и все одним глазом. И развил! Те даже удивляются, с какой стороны ему что не покажи, а он все видит! И что с ним делать? Говорят – ладно, летай! И он полетел.

А тут как раз проект новый – приделать к танку Т-34 крылья и моторчик, и чтоб летал. А прилетит куда надо, крылья отбросил, чтобы не мешали, и вперед, за родину! Моторчик тоже отбросить надо. И вот летчик Коккинаки садится, значит, в этот танкосамолет, и летит себе. А был туман, к тому же компас чего-то заело. В танке он не очень так, железо кругом. И вот сбился он с курса. Смотрит – аэродром. И идет себе на посадку, и не замечает, что аэродром – немецкий. А фашисты себе думают – а классно, сейчас последний новейший советский танкосамолет захватим, изучим все, разберем.

А Коккинаки своим выпуклым глазом – опа! А чего это свастика висит? И понял, куда сдуру прилетел. Но не растерялся. И не сбрасывая крылья, стал давить гусеницами немецкие самолеты, и еще из пушки добавил, и из пулемета. А потом опять взлетел, и уже обратно, к нашим прилетел. Ну, потом еще много самолетов испытывал, Ту-104, МиГ-21 с вертикальным взлетом, и прочие. Вот такой летчик был! Поняли?

Мы дружно выразили свою понятливость. Конечно, про такое слушать, это вам не про реки восточной Сибири.

Весной вся школа обсуждала перспективы семейной жизни Битмана. Откуда неизвестно, но все, от первоклашки до директора знали, что от него жена уходит. Долго терпела, и вот, всё, больше не может его красную рожу видеть. На самого учителя смотреть было больно. Багровость достигла верхнего возможного уровня. Было ясно, что он осознает, что положение совершенно безнадежно, и даже полный отказ от любимого напитка, выражаясь словами учительницы физкультуры Аллы Михайловны, не склеит разбитой вазы семейной жизни. Поэтому и отказ такой был совершенно бессмысленным. И его не было.

А тут как раз в школе объявили конкурс на лучшее стихотворение о Ленине, к сто – какой-то там годовщине со дня его рождения. Стихов было немного, а жюри состояло из учительницы литературы Людмилы Николаевны, завуча Василия Михайловича и Георгия Моисеевича. Им предстояло определить лучший стих и послать его дальше, на районный конкурс. А победителю городского конкурса светила поездка в Москву, с посещением мавзолея. Такие вот дела.

С самого начала, как только начали читать стихи, стало ясно, что, как Гитлеру не видать Москвы питомцам нашей школы. Только по телевизору. На большой перемене Битман отлучился в маленький гастроном через дорогу. Придя обратно, он задумчиво побрел по школьному коридору, декламируя нараспев одно из представленных на конкурс произведений:

                        В городе симбирском

                        Родился мальчик Ленин…

– Не правда ли, что-то библейское есть в этих сточках? Только Вифлеемской звезды не хватает, а? – допытывался он у Аллы Михайловны, но та оставляла его политически опасные параллели без ответа, отмахиваясь рукой то ли от них, то ли от свежего водочного духа, распространяемого Георгием Моисеевичем градусов на шестьдесят вправо и влево от оси его дыхания.

Затем грустные мысли о предстоящем одиночестве вновь овладели буйной кудрявой головой учителя, и он вышел не улицу. Накрапывал весенний апрельский дождик. Мимо проходила дама элегантного возраста глубоко за пятьдесят, и, непонятно из каких соображений, Битман вырвал из ее рук цветастый зонтик. Вестибулярный аппарат его опять дал сбой, и, не выпуская из рук добычи, учитель рухнул в лужу. Вращая зонтом, он кричал: «Любовь! Любовь!», и возгласы его мешались с воплями дамы элегантного возраста, пытавшейся отбить свою собственность у разбушевавшегося педагога.