Читать книгу …в этом мире несчастливы… Книга третья - Евгений Черносвитов - Страница 3
Марина Черносвитова
Буридановы ослы и алейские мухи
Оглавление(рассказ быль, рассказ притча)
Если кому-нибудь, прочитавшему этот рассказ, он покажется сумбурным, советую перечитывать его до тех пор, пока все встанет на свои места, как в ха́йку и в танка.
В качестве эпиграфа возьму весьма спорное выражение Гераклита «темного». Несмотря на то, что Гераклита «светлого» не было, но время сохранило мрачный аутизм великого философа в этом прилагательном «темный». Вообще-то подобные прилагательные не всегда соответствовали характеру лица, которому они приписывались. Так, великий князь Владимир 1 Святой и Красно Солнышко, не был ни святым, если судить по деяниям его, как человека, а не как князя, крестившего Русь, убившего родного брата Ярополка, когда в этом никакой необходимости не было. А Иван Грозный вовсе не был «грозным» и не убивал своего сына. И откуда это взял Репин?.. А что говорить о французских королях? Что ни король, то прибавка к имени (избавлю читателя о иноземцах подробно писать). Так вот, Гераклит сказал:
«Все течет и движется, и ничего не пребывает».
…Кто знает древнегреческий времен Гераклита, то не будет, как попугай повторять: «Все течет, все изменяется». Гераклит, смею утверждать, имел в виду совсем другое. А именно – иллюзию изменения в мироздании, ибо «все течет, ничего не прибавляется» и ничего не убавляется. Почитайте, что сохранилось от Гераклита, а не от его интерпретаторов, если вы не только знаете древне греческий, но и еще эфесский диалект. Думаю, что именно из-за диалекта, Гераклита не поняли ни современники его, ни римляне, которые его очень уважали, и поэтому, по-спартански, «урезали» его. До «все течет…»…
Удивительный был этот Иога́нн Па́ульсон Море́льсе, нидерландский художник, сын художника. Взгляните только на сжатые до белых костяшек кисти Гераклита, на его напряженный лоб (это не лоб мудреца, а человека, испытывающего тяжелейшую душевную боль), на всю позу философа, как будто на его согбенные плечи легла вся тяжесть мироздания! А художнику было всего 27 лет!..
…Василий Павлович Аксенов в этом же возрасте написал свою лучшую, на мой взгляд, повесть, «Коллеги» – самую честную. Когда мы с ним познакомились – сначала случайно – в Хабаровске, вечером, в элитном ресторане «Уссури», куда я пришла со своим женихом, будущим мужем и отцом моих детей. В этот ресторан всегда очень трудно попасть. Он небольшой. Всегда был переполнен. И поэтому к «парочкам» за маленький круглый столик обязательно подсаживали «одиночку». Вот и к нам посадили молодого мужчину. Он оказался чрезвычайно разговорчивым и любознательным. К тому же, как и я с Мишей, любил херес. Мы провели вместе весь вечер – с 18 до 24 часов. Я танцевала с Васей, и не догадывалась, что это автор моего любимого фильма («Коллеги» только что начали показывать на экранах Хабаровских кинотеатров). Попрощались, так и не познакомились. Я такое расставание приписала на свой счет. Тогда я была молода и красива, и с женихом. А Васе, я чувствовала, когда мы танцевали танго, чрезвычайно понравилась. Вдруг бы он сказал, что он «Василий Аксенов»… Может быть я ушла бы с ним, бросив Мишу? Наверняка поэтому мы так расстались, просто пожав крепко друг другу руки. Вася сказал: «Глядишь, встретимся! Земля – круглая! Все течет…»
В то время я только окончила факультет журналистики Владивостокского Университета и как отличница, была направлена в Хабаровск в газету Крайкома КПСС «ТОЗ» («Тихоокеанская Звезда») в литературный отдел. Когда мы с Мишей встретились с Васей Аксеновым в «Уссури», я проработала всего несколько месяцев. Писала литературные портреты разведчиков ВОВ, которые жили на Дальнем Востоке и в Сибири. Только одно у меня было исключение: «портрет» уникального хабаровского химфармзавода, который работал на сырье дальневосточной тайги (различные настойки – «аралия маньчжурская», «лимонник», «ландыш с валерьяной», «женьшень», «пантокрин» и – до несколько тысяч наименований всяких лекарств!). В ресторане мы были в воскресенье, а в понедельник зав. отделом Людмила Николаевна Шахматова, поручила мне взять интервью у Василия Аксенова. При мне позвонила ему в номер гостиницы «Дальний Восток», люкс, и спросила, во сколько и где ему удобно встретиться с корреспондентом. Дело в том, что Аксенов сам позвонил в литературный отдел «ТОЗ» -а и попросил «толкового корреспондента, потомственного дальневосточника, ибо пишет книгу о дальневосточниках…» Василий Павлович ответил, что, если удобно, то лучше у него в номере, часов в 12. Конечно, он хотел бы на скамейке знаменитого Утеса «Ласточкино Гнездо», что в ПКО (Парк Культуры и Отдыха), но… погода! Уже несколько дней лило, как из ведра, не известно было, когда дождь прекратится. А Аксенов должен завтра улетать в Москву…
…Какого было наше взаимное удивление, когда мы встретились в фойе, гостиницы «ДВ», в назначенном месте!.. Я – потомственная дальневосточница. Родилась и сформировалась в тайге. Мой папа был начальником военного госпиталя на «точке» в Князе-Волконке. Там находились наши ракеты и полк. Могла легко забраться на самый высокий кедр сбивать шишки. Не раз ходила с отцом и братом на охоту, в том числе и на медведя… Поэтому я сама предложила известному писателю и симпатичному мужчине поговорить у него в номере. Он воспринял это с нескрываемой радостью и прихватил с собой парочку бутылок хереса, из буфета фойе… Когда мы зашли в номер, Василий Павлович спросил телефон работы моего жениха. Я сказала, и он тут же позвонил Мише. Через полчаса Миша был в номере Васи и тоже с двумя бутылками хереса… Мы проболтали весь день. Вася задавал всякие вопросы, мы с Мишей, перебивая друг друга, отвечали, Вася делал пометки в простом блокноте. Закончилась наша встреча уже в 24 часа в ресторане «ДВ», вход в который был из противоположного подъезда. Поэтому мы вошли в ресторан, как из пруда. Бабочка смокинга Васи имела жалкий вид. Вася был пижон, не то что Миша, который пришел чуть ли не в рабочей форме – работал он тогда слесарем на заводе Кагановича. Конечно же, мы обменялись адресами. Вася пообещал, что непременно пришлет нам свою книгу «с автографом, в котором будет вся полнота его благодарности и признательности нам за помощь в литературном труде». Утром, когда мы с Мишей, каждый в своей квартире и постели, спали, Вася улетел в Москву…
Сколько прошло времени – год, больше, – не помню. Книгу ни мне, ни Мише (он взял оба адреса) не прислал. Мы с Мишей поженились и жили вместе. Однажды после работы Миша входит в квартиру и, размахивая книгой, раздраженно говорит: «Апельсины из Марокко» твой Васька Аксенов состряпал! Ты почитай, – бросая книгу мне в руки, – найди хоть предложение из наших рассказов! Но не в этом дело!.. А что этот тип написал о Хабаровске? «Городок, где люди живут за высокими заборами, вдоль которых бегают злые собаки…»… Книгу я читать не стала, и в душе была рада, что мой «портрет» молодого советского писателя Василия Аксенова опубликовала не «ТОЗ», а газета, калибром меньше – «Молодой Дальневосточник»… После развала СССР мы сразу переехали в Москву… Миша умер ровно через месяц после Василия Павловича Аксенова. Удивительно, но они перед смертью прошли один и тот же скорбный путь: сначала институт Бурденко, затем институт Склифосовского, где и умерли. Василий Павлович – 6 июля 2009 года. Миша – 6 августа 2009 года. Фактически Миша «умер» тоже 6 июля, ибо, после трепанации черепа в институте Бурденко впал в кому, и больше из нее не выходил. Мишу похоронили также на Ваганьковском, за семейной оградой с невысокими надгробиями, между дедом и бабушкой Миши. Дед Миши внезапно умер в 1925 году, за месяц до гибели Сергея Александровича Есенина. Бабушка Миши отметила мужу 40 дней и также скончалась. А родители Миши похоронены на «Третьем Хабаровске» – так хабаровчане называют свое главное кладбище. Поэтому семейная ограда, за которой покоится (надеюсь) Миша, находится недалеко от могилы Есениных…
…В конце 80-х, будучи уже известной журналисткой и писателем, но продолжая работать в ТОЗ-е, я была командирована на Алтай, в городок Алейск. Меня встречали на самом высоком местном уровне – руководители комсомольских организаций, все местные журналисты и писатели. Все дело в том, что под Алейском находилась весьма большая колония, или как тогда их называли, ИТУ (исправительно-трудовое учреждение). Не знаю, правда или нет, друзья мои алтайские все умерли, а дети их разъехались, кто куда, человек, который еще помнил мои «лекции» о Василии Макаровиче, сообщил мне, что на месте колонии сейчас монастырь. Ничего удивительного. Ведь и Вася Шукшин сейчас – монах (сын Ольги Шукшиной) ….
…Страна еще не опомнилась после внезапной смерти Василия Макаровича Шукшина, моего хорошего друга. Алтай я знала, как свои пять пальцев, но – по маршруту: Барнаул – Бийск – Сростки. А про существование Алейска даже не слышала. Вот еще почему, меня так хорошо принимали в Алейске – из-за нашей дружбы с Васей Шукшиным. Если бы Вася не влюбился (взаимно) в Беллу Ахмадулину, то вместо нее в фильме «Живет такой парень» снялась бы я. Беллу я тоже хорошо знала и помогала ей «освоить» роль журналистки. Она часто в выступлениях рассказывала о своей подруге, «лучшей журналистке ДВ», благодаря которой ей удалось (как она полагала) из поэтессы превратиться в журналистку – «сменить жанр». Но мы-то с ней знали, кто сменил ей жанр!..
…Судьба совсем недавно решила, чтобы я вновь оказалась на лестничные площадки известного всему читающему миру дома, на улице им. Марины Расковой. У дверей квартиры Беллы. Я часто бывала в квартирах этого дома. Но по-настоящему дружила только с Надеждой Давыдовной Вольпин и ее сыном Александром Сергеевичем, талантливым математиком, поэтом, посвятившим мне два стихотворения в сборнике «Весеннее», известным советским диссидентом, вынужденным эмигрировать в Англию. Так вот, вскоре после ее смерти, как мне рассказала моя случайная, чрезвычайно интересная с психологической точки зрения женщина (моя ровесница), что сразу после смерти Беллы, ее квартиру (где она практически не жила, и крайне редко бывала из-за недугов, а жила в Переделкино со своим последним мужем), какая-то дочь – толи приемная, толи родная, сдала американцам за большие деньги… Белла умерла через год после смерти Василия Аксенова и моего Миши. Они с Василием Павловичем стали знаменитыми на весь СССР в один и тот же год – 1962. Вообще в этом доме сейчас на 2/3 живут люди, крайне далекие от литературы и искусства, но крайне близкие к большим деньгам. Так «соседка» Беллы, некто Тамара, советская еврейка, вышедшая замуж за профессора из Гондураса и ставшая латиноамериканкой, играючи зарабатывала баснословные деньги. Я не знаю, кто был соседом Беллы и у кого «советская гондураска» купила квартиру, чтобы тоже сдавать ее гринго. Ее бизнес был предельно прост и чрезвычайно прибылен. Она договорилась с каким-то складом, собирающим со всего мира кофе в зернах из «невостребки», и два раза в год привозила из Гондураса несколько мешков пластиковых маленьких «фирменных пакетиков», на которых на гондурасском языке было написано «Экологически чистый из элитных сортов кофе, с плантации…» и фамилия бывшей советской гражданки. На складе кофе упаковывалось в «фирменные» пакетики, и уже начинало стоить ровно в 100 раз дороже… Я, чтобы не быть обвиненной в клевете, говорю это со слов признания моей случайной знакомой, с которой стояла на лестничной площадке у квартиры моей подруги Беллы…
Так вот, значит Алейск и ИТУ… Зачем я туда приехала? Чтобы написать портрет Ивана Макаровича Шукшина, который, якобы, приходился близким родственником Василия Макаровича и очень на него был похож, как «клон»! Вообще-то я в жизни не раз встречала чрезвычайное внешнее сходство совершенно чужих и не похожих психологически людей. Но было сходство и внешнее, и внутреннее, и даже «мистическое» двух людей, одного я знала очень близко и не раз писала его портреты – старшего следователя прокуратуры Николаевска-на-Амуре Олега Федоровича Савчука. И – сыщика Коломбо – замечательного актера Питера Фалька, которого я знала только, как зритель. Я не раз выезжала с Олегом на место происшествия и присутствовала на его допросах подозреваемых в преступлении. И могу сказать, что Питер Фальк в образе Коломбо скопировал Олега Савчука. До нюансов. Даже потертые плащи у них были одинаковые и со старыми автомобилями они не расставались. А мистика в том, что ни у Питера Фалька, ни у Олега Савчука не было правого глаза: Питер Фальк потерял его из-за рака, а Олег наткнулся в тайге на ветку, когда гнался за преступником… Есть и еще одно мистическое сходство между Питером и Олегом, но, по этическим соображениям, о нем я умолчу…
…Иван Макарович Шукшин оказался действительно, как скопированный с Василия Шукшина. Естественно, он блестяще играл Василия Шукшина. У меня, общаясь с ним, не раз мороз пробегал по коже – я теряла ориентацию, что передо мной не мой умерший друг, а преступник, вор и убийца – рецидивист. Получалось, что и в этом, в актерском мастерстве, оба Шукшина были схожи… Мы пообщались, и я уехала в Алейск. Потом написала официальное письмо на имя начальника ИТУ СССР, генерала Юрия Алексеевича Алферова, чтобы по возможности известили меня, как сложится судьба Ивана Макаровича Шукшина, который отсидел свой срок и должен быть пущен на волю. Через месяц получила письмо от генерала Ю. А. Алферова лично, что И. М. Шукшин был застрелен при попытке убить надзирателя… Некоторые «клоны» (как однояйцовые близнецы) не живут долго в одиночестве, без своего аутодвойника…
Читатель, поверишь ли ты, что все это, что я написала выше, я не собиралась писать! По суди по названию: какое отношение все это, что я тебе рассказала, имеет к буридановым ослам? Я, подобно авторам хайку и танка пишу алогично, бессвязно, как будто моей рукой кто-то водит. А пальцы оживают и сами бьют по клавишам. Правда, язык шепотом повторяет, что видят глаза на дисплее. И никогда ничего не исправляется: вот уже больше полвека моей жизни. Да, я не знала, что напишу про буридановых ослов. И сейчас еще не знаю. Но, с самого начала знала, что стержнем моего, этого творения – буридановы ослы – будет алтайский город (а не колония с Иваном Макаровичем Шукшиным!) Алейск. Чудный город Алейск… Вот сейчас и перейду к его описанию, начиная с лучшего номера лучшей гостиницы, куда меня поместили хозяева Алейска (правда, они, дружно и по очереди приглашали меня поселиться у них дома или на даче…). Сначала я думала, что это по причине развитого в Алейске гостеприимства. Однако, оказалось, не только…
Меня по городу возили в черной волге, который выделил комсомол и журналист, первый секретарь горкома КПСС – свою собственную. И поэтому, из окна машины, отвлекаемая рассказами сопровождающих меня симпатичных коллег, я ничего особенного не заметила. И вот я на втором этаже с номерами люкс лучшей гостиницы. В гостинице – никого. Мне сказали, что на первом этаже живут две девушки в одном номере – и все. Но недавно выехала бригада золотопромышленников, которая жила около недели. Некоторые номера не успели убрать и мне предложили выбрать самой – из чистых. Номер я выбрала быстро – номер, как номер провинциальной гостиницы. Да, было это 16-го июля, и я собиралась еще попасть на ДНИ Василия Шукшина, которые начинались 20 июля в Барнауле. Продолжались 22—24 июля – в Бийске. А 25 июля, естественно, в Сростках, на горе Пикет. В день рождения Василия Макаровича – в «макушку лета», как он любил повторять, в полноправье. О! Какое паломничество было тогда на Алтай! Что творилось на Пикете: как во время вавилонского столпотворения! Именно там я познакомилась и подружилась с Василием Ивановичем Беловым, с Валерой Золотухиным, которые так недавно, друг за другом ушли из жизни. Там же, странно, у меня не сложились отношения с Валей Распутиным – ему не понравилось мое выступление о Васе Шукшине на Пикете… И у «великих смертных такие же слабости, как и у простых смертных», – это сказал Бальзак, в «Истории величия и падения Цезаря Бирото, владельца парфюмерной лавки, помощника мэра второго округа г. Парижа, кавалера ордена Почетного легиона и пр.» Дело в том, что Белов, Распутин и Золотухин стояли на трибуне, сделанной специально для этого случае, не крашенной и из только что от струганных досок, сильно пахнущих смолой. Наши классики стояли по краям трибуны, а в центре – представители Крайкома КПСС. Выступающие должны были встать (были две лестницы на трибуну) или рядом с партийцем и Беловым, или рядом, опять же с партийцем и Распутиным. Около Белова стояла «культурная тетя» (выражение Василия Иванович) – зав. отделом культуры ГКПСС, с которой у меня был весьма серьезный конфликт, в связи с отравлением 300 детей выхлопными газами автомобилей в гараже: дети закрыли плотно гараж, завели автомобиль и начали нюхать выхлопные газы – «балдеть», тогда это было распространено среди подростков. А накануне я в «ТОЗ» -е опубликовала обширную статью о подростках-токсикоманах и чем это чревато. Так вот, «культурная тетя», когда узнала, что меня пригласили на Алтай, написала «Первому» на меня донос, суть которого была в том, что я «пропагандирую» своей статьей токсикоманию среди подростков! Но «ТОЗ» есть «ТОЗ», и ее «донос», который переслал нашему главному редактору «Первый» Алтая, был выброшен, в точном смысле, в урну. Таким образом, я встала между представителем правящей партии и Валентином Распутиным. И, наверное, поэтому, перечисляя имена «могучей кучки советских классиков литературы» – Шукшина, Белова, Абрамова, Астафьева, Леонида Фролова – не назвала имя Распутина… Валентина Григорьевича я, безусловно, считала тоже в этой «кучке»! Я ела на ДНЯХ Василия Шукшина, где бы они ни проходили, за одним столом с Василием Ивановичем, Валерой Золотухиным. Распутин за наш стол демонстративно не садился! «Он на тебя запал», – сыронизировал Валера. «Да, нет, – толи шутя, толи серьезно, буркнул Василий Иванович, – он – не такой!» «Какой?», – вырвалось у меня. Василий Иванович не успел уточнить, ибо Валера разразился таким хохотом, что на соседних столах рты раскрылись и ложки впали из рук… Эту неприязнь ко мне Валентин Григорьевич сохранил и до настоящих дней…
…Я сказала сопровождающей меня комсомолке, что «Здесь остановлюсь!» И мы посмотрели номер телефона, что стоял на тумбочке рядом с кроватью. Вижу, что комсомолочка как-то смущенно жмется, что-то хочет сказать и стесняется. Я впилась в нее от недоумения глазами, и тогда она промямлила: «Туалеты и душ не работают в гостинице… Во всех гостиницах… Воду из мойки (она была прямо в номере в углу) пить нельзя, умываться – можно… Можно и помочиться туда с табуретки… А если по «большому» – то вон ведро под крышкой, сходите и скажете горничной – тут же сменит… Летом в городе канализация плохо работает… поэтому и мух столько!» От этих слов мне стало как-то не по себе, и я тут же вспомнила, как настойчиво меня все приглашали к себе домой или на дачу. Вот и сопровождающая тоже сказала: «Давайте лучше ко мне. Я живу в деревянном доме. Удобства во дворе, но всегда теплый душ на улице и чистая вода в колодце и мух намного меньше, чем в городе!» Сутки я мучилась в номере люкс. Сутки питалась только пирожками и чаем, которым угощали меня коллеги и комсомольцы в своих «офисах». Вряд ли кто, читающий эти строки, может представить себе город, где длиннющие липкие ленты-мухоловки, казалось, спускались прямо с небес на улице и с потолков в зданиях. Я за всю свою жизнь не видела столько несчастных мух! Вот тогда я подумала, что мы – люди Земли, «ослепленные ее близостью» (К. Э. Циолковский) – подобны этим несчастным мухам: не понимаем, что с рождения на липучке!.. Не буду развивать здесь эту мысль. Кстати, не говоря уже о городах, встречающих гостей Василия Макаровича Шукшина со всех концов Света, и даже в ИТУ, – нигде я вообще не видела мух! Нет, вру, я решила с Валерой, после официальной части на Пикете сбежать на Катунь – солнце просто палило беспощадно, по 35 точно! Валера повел меня огородами, ибо через толпу, которая покрыла Пикет, пробраться было очень трудно еще и потому, что все тянули бесцеремонно тебя за руку к своему «столу», организованному прямо на траве, и пытались влить тебе в глотку граненый стакан водки. Все друг друга сильно любили общечеловеческой любовью! Арабы – израильтян, северные корейцы – южных, мы – японцев, японцы – нас. Американцы из США неуклюже выдавали себя то за мексиканцев, до за ирландцев, то за канадцев… Так вот, перепрыгнув через последнюю изгородь из жердей последнего огорода, мы оказались на берегу желтой и бешенной своим течением, и водоворотами Катуни. Валера повел меня к огромному камню, который далеко выступал в реку. На этом камне любил загорать и нырять с малолетства Васька Шукшин… И тут, о боже, стоят на нашем пути две старых-престарых клячи, облепленные мухами и оводами и пытаются своими куцыми хвостами лениво их смахнуть с себя… Я не проронила и слова, но, по-видимому, выражение лица мое было такое, что Валера спросил: «Что с тобой? Если не хочешь купаться и полежать на камне Васи, пойдем назад! Без купальника? Я – тоже! За бугром, говорят, все нагишом загорают на пляжах. А мы, что – хуже?» «Да не в этом дело! Я вспомнила Алейск…» «Город как город. Вот только, когда побеги из колонии – все в избах прячутся. И милиция тоже! Поэтому в каждой избе – «винт»… Мы разделись нагишом, и, помогая друг другу, вскарабкались на поросший водорослями камень. «После Васи, видимо, никто на него не лазил!», – резюмировал наши потуги Валера…
О буридановом осле всякое говорят на счет того, почему он сдох с голода. Во-первых, все допускают одну ошибку (как правило): якобы перед ослом, справа и слева, были два пучка душистого сена, а он, бедолага, не мог выбрать. Тот, кто так думает, никогда осла в глаза не видел! Кстати, Жан Буридан, имел в виду совсем другое, когда цитировал Аристотеля об осле, который умер между двумя лужайками душистой травы. Буридан морализировал, Аристотель имел ввиду свободу выбора (это что-то вроде «прав человека» в наше время), а Лейбниц, тоже навел тень на плетень, превратив осла… в философа! Так вот, я начала с Гераклита не случайно. Это Гераклит впервые написал об осле, который уснул, стоя на мосту и глядя на воду, не дойдя несколько шагов до лужайки с душистой травой. Спокойное течение реки его усыпило, а так ничто вокруг не изменялось, осел не успел проснуться и умер с голода.
…Несчастные мухи алейские! Несчастные буридановы ослы… А тут еще появились глобальные социальные сети…