Читать книгу Подметные письма - Евгений Сухов, Евгений Евгеньевич Сухов - Страница 2

Ах, какой все-таки молодец был наш государь император Александр Николаевич! Это ведь он еще до своих знаменитых реформ и до манифесту "О всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей" выдал именной Указ Правительствующему Сенату «О сооружении первой сети железных дорог в России», звучавший весьма прозорливо: «Дабы Отечество, обильное дарами природы, но разделенное огромными пространствами, не испытывало более нужду в удобных сообщениях, поскольку "железные дороги… соделались потребностью народною, желанием общим, настоятельным". Вышел этот исторический Указ в одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году двадцать шестого января. К Указу прилагался Устав созданного опять-таки не без участия нашей августейшей императорской особы "Главного Общества железных дорог Русских", которое обязывалось построить и содержать указанную сеть железных дорог, включающую в свой состав различные направления, в том числе линию из Москвы до Нижнего Новгорода.

Изыскательские работы – с чего берет начало любое крупное строительство – начались летом одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года. Осенью "Главное Общество железных дорог Русских" уже приступило к строительству ветки Москва – Владимир. В тысяча восемьсот пятьдесят девятом году, в один из весенних месяцев, начались работы по прокладке железнодорожных путей на ветке Владимир – Нижний Новгород. А в одна тысяча восемьсот шестьдесят втором году, в последний месяц лета, железная дорога открылась на всем ее протяжении от Первопрестольной до Нижнего. С тех пор из Москвы в Нижний Новгород и обратно проехало неисчислимое количество человек, в числе которых был и ваш покорный слуга, прибывший в Нижний Новгород в вагоне первого класса вечером в понедельник седьмого декабря одна тысяча девятьсот третьего года.

Погоды в Нижнем Новгороде стояли промозглые: сверху – беспрерывно текло; снизу – под ногами, была мерзопакостная слякоть из мокрого снега и грязи. Словом, не зима, а погодное недоразумение.

Я вышел на Вокзальную площадь и взял первого подвернувшегося извозчика:

– Милейший, какая гостиница лучшая?

– Ясно дело, "Париж" на Покровке, – ответил возница.

– Вот туда и вези, – заключил я, усаживаясь на скрипнувшее подо мной кожаное сиденье в мелких трещинках. – А за быстроту я тебе еще и пятачок добавлю.

Улицею Московской доехали до реки Оки, разделяющей город на две части, Заречную и Нагорную, и выехали на наплавной мост длиною без малого полверсты.

– Туточки, господин хороший, за проезд по мосту надоть денежку платить, – обернулся ко мне извозчик.

– И сколь? – в тон вознице спросил я.

– Значица, два с половиной гривенника за коляску… – тут извозчик оглядел меня, как смотрят на барана или козу, прицениваясь и готовясь купить, – и пятачок за вас и ваши котомки.

– Пятачок? – переспросил я.

– Ага. По копейке за пуд веса…

Я отдал три гривенника, подумав, что мой вес и вес моей поклажи оцениваются равнозначно: по копейке с пуда. Впрочем, мосту все равно, кто по нему едет: поклажа или человек…

За мостом начиналась Нагорная часть города, что выше Заречной саженей на пятьдесят. С набережной Оки это было хорошо заметно.

Выехали на Рождественскую улицу. Потянулись постоялые дворы, доходные дома с меблированными комнатами, именитые банки. Все для приезжих на Нижегородскую ярмарку, проводимую с середины июля по десятое сентября и крупнейшую во всей Российской империи как по территории, так и по товарообороту…

С Рождественской улицы мой возница свернул на мощеный крупным серым булыжником Успенский съезд, после чего, миновав перекресток, выехал на Лыкову дамбу, устроенную через речку Почайну вместо моста. Прокатили еще два квартала, и Лыкова дамба уперлась в Большую Покровскую улицу возле П-образного двухэтажного здания, похожего на княжескую или графскую усадьбу, над центральным входом которого крупными лепными буквами было написано: «Окружной судъ». Коляска, свернув на Большую Покровскую, проехала еще квартал и остановилась.

– Приехали, барин, – снова обернулся ко мне извозчик. – Вот пожалте: Гостиница "Париж"! С вас трешница.

«Не мало, однако, цены в городке столичные», – подумал я и полез в карман за портмоне.

Расплатившись с извозчиком, я взял багаж и вошел в отворенную швейцаром дверь. Ну что ж, не «Метрополь», конечно, но в целом вполне приличная гостиница. Просторный холл. Ковры на лестницах, пришпиленные металлическими скобами, улыбающийся персонал. Книга приезжих, мало чем отличающаяся от амбарной, куда меня записали как прибывшего из Москвы чиновника судебного ведомства. Вполне приличный нумер на втором этаже. С электрическим освещением, отдельным клозетом и мебелью в светло-коричневых тонах. Мягкая кушетка, или как ее по-прежнему называют в подобных заведениях "сомье". Пожалуй, с делами на сегодня закончено…

* * *

«Как славно, что моя гостиница всего-то в квартале от Окружного суда», – подумал я, ступив на огороженную территорию, принадлежащую зданию суда. И правда, судебное здание такое, что его впору назвать дворцом. Собственно, это и есть Дворец правосудия.

Справившись у полицейского на входе, где размещается кабинет окружного прокурора, поднимаюсь на второй этаж. Ага, вот и приемная.

– Судебный следователь по особо важным делам коллежский советник Воловцов, – говорю я секретарю и со значением добавляю: – Прибыл по поручению прокурора Московской судебной палаты…

Секретарь тотчас приподнимается со своего стула:

– Минуточку, – и направился в кабинет окружного прокурора.

Словосочетания «По особо важным», «коллежский советник», "Московская судебная палата"… в приемной комнате нижегородского окружного прокурора, звучат весьма громко и значимо. А как иначе, ежели Нижегородский окружной суд находится в ведении Московской судебной палаты, а нижегородский окружной прокурор подчиняется прокурору этой палаты, то бишь его превосходительству действительному статскому советнику Владимиру Александровичу Завадскому. Я же, как представитель Московской судебной палаты и лично окружного прокурора Завадского, также получаюсь величиной немаловажной, которую долго держать в приемной не позволительно.

Через несколько мгновений секретарь выскочил из кабинета с почтительной улыбкой и сообщил:

– Господин окружной прокурор ждет вас.

– Благодарю, – отвечаю я секретарю и ступаю в кабинет. Навстречу мне выходит из-за массивного стола господин чуть старше меня с двумя просветами в петличках.

– Судебный следователь по особо важным делам Московской судебной палаты коллежский советник Воловцов, Иван Федорович, – представляюсь я сему господину.

– Прокурор Нижегородского Окружного суда коллежский советник Бальц, Владимир Александрович, – представляется хозяин кабинета и протягивает мне руку. Я пожимаю его ладонь. Его пожатие сухое и крепкое.

"Интересно, все окружные прокуроры Владимиры Александровичи или через одного", – удалось мне сдержать улыбку.

– Присаживайтесь, – указал хозяин кабинет на огромное кресло из красной кожи.

– Благодарю, – опустился я в кресло, мгновенно оценив комфорт.

Коллежский советник Бальц устроился в таком же, расположенном напротив.

– Я поставлен в известность о цели вашего прибытия к нам. Письмо от его превосходительства господина Завадского было получено мною еще третьего дня. – Окружной прокурор немного помолчал, затем продолжил: – Честно говоря, не вижу какой бы то ни было особой надобности в вашем приезде к нам. Дело отставного поручика Скарабеева ясно как божий день: проникновение в дом без согласия его владельцев, попытка изнасилования девицы шестнадцати лет, написание подметных писем с клеветой, шантажом и угрозами и собственное в этом письменное признание, – все, как на ладони! Если бы не обращение государя императора в Сенат с поручением провести следствие тщательнейшим образом, дело Скарабеева, надо полагать, готовилось бы уже к передаче для судебного рассмотрения.

– Понимаю вашу озабоченность… Но я лишь исполняю поручение, данное мне окружным прокурором Московской судебной палаты…

Мои слова прозвучали, как мне кажется, вполне убедительно. К тому же это была чистая правда.

– Да, конечно, – согласился со мной окружной прокурор Бальц.

– Где сейчас пребывает Скарабеев? – спросил я.

– В тюремном замке, – немного удивленно посмотрел на меня окружной прокурор, – где и положено ему пребывать.

И правда, где еще находиться потенциальному насильнику, клеветнику и шантажисту, как не под стражею.

– Кто вел предварительное следствие? – задал я следующий вопрос.

– Судебный следователь Николай Хрисанфович Горемыкин, – ответил Бальц. – Очень ответственный, честный и к тому же добрейшей души человек, насколько я смог в этом увериться. Знаете, я ведь в должности окружного прокурора совсем недавно, – доверительно добавил Владимир Александрович.

– А недавно, это сколько, позвольте узнать? – поинтересовался я.

–Завтра будет неделя.

Я посмотрел на Бальца с откровенным интересом. Весьма легкомысленно давать определение человеку, да еще столь категоричное, после неполного недельного знакомства? Я бы, например, поостерегся…

– Поздравляю, – произнес я.

– Не уверен пока, что есть с чем поздравлять, – сдержанно отреагировал на мои слова прокурор Бальц и добавил: – Как по мне, так слишком много ответственности.

«Зато должность генеральская", – хотел было сказать я, но промолчал. И произнес единственное:

– Привыкнете…

– Как скоро вы желаете ознакомиться с делом? – спросил окружной прокурор.

– Немедленно, – не раздумывая ответил я. – А иначе зачем меня принесло в Нижний?

Бальц понимающе кивнул и вызвал секретаря:

– Николая Хрисанфовича ко мне.

Через несколько минут, проведенных в праздных вопросах со стороны окружного прокурора "как доехали?", "где остановились?" и "как вам Нижний?" и с моей стороны банальных ответов "спасибо, хорошо", "в гостинице "Париж", "впечатляет", в дверь кабинета Бальца постучали.

– Войдите, – громко произнес окружной прокурор Бальц.

В кабинет не очень ловко и как-то бочком протиснулся небольшого росточка старикан в поношенном сюртуке с орденским крестиком Святого Владимира Четвертой степени в петличке, дарованном, судя по цифре "35" на нем, за непорочную тридцатипятилетнюю службу в классных чинах. Старику бы открыть дверь пошире, вот тогда и протискиваться бы не пришлось. Но видно в Нижнем Новгороде свои традиции и широко открытая дверь в кабинет начальства воспринимается, как признак вольнодумства и неуважения к высокой должности. Стало быть, старикан в поношенном сюртуке вольнодумцем не являлся и начальство премного уважал. Покосившись на меня и чуть кивнув, старикан остановился в нескольких шагах от стола, за которым восседал окружной прокурор Бальц.

– Явился по вашему указанию, – отрапортовался орденоносный старикан, снова покосившись на меня.

– Ну что вы, Николай Хрисанфович, называйте меня просто по имени-отчеству. Я ведь вам уже г оворил.

– Не могу-с, господин коллежский советник, не приучен-с.

Кажется, прокурору Бальцу стало неуютно от стариковой почтительности, и он поспешил представить мне вошедшего:

– Вот, Иван Федорович, прошу любить и жаловать: наш лучший и старейший судебный следователь Окружного суда Николай Хрисанфович Горемыкин, надворный советник.

Представившись Горемыкину, я более внимательно присмотрелся к нему. По его летам, а ему было крепко за шестьдесят, если не слегка за семьдесят, Николаю Хрисанфовичу давно бы было положено иметь чин тайного советника или, на худой конец, действительного статского советника и сделаться «его превосходительством». Однако судебный следователь Горемыкин имел по табели о рангах всего седьмой классный чин, что для его возраста, а главное выслуги лет было явно маловато. «Ну, коли старейшие и лучшие здесь ходят в надворных советниках, – невольно подумалось мне, – то худшие, верно, так и остались в коллежских регистраторах».¹

Во взгляде и манере держаться, читалась вся непростая судьба судебного следователя Николая Хрисанфовича Горемыкина. Да и фамилия, доставшаяся ему от предков, один из которых однозначно мыкал горе, была недвусмысленной. К тому же я где-то читал, что имя и фамилия накладывают на их носителей отпечаток на всю жизнь. Например, люди с фамилией Скворцовы часто зависимы от иных людей и легко поддаются под их влияние. Личное мнение, значительно отличающееся от остальных, Скворцовы имеют редко, еще реже его высказывают и обычно поют с чужого голоса. А вот Воловцовы, напротив, часто сами по себе и жнецы, и на дуде игрецы, и лишить их собственного мнения, которое обычно у них всегда имеется, не просто, если не сказать, что невозможно. Наверное, в целое это хорошо. Вот только не для всех ситуаций…

Николай Хрисанфович был из той породы людей, что служат не за страх, а за совесть. Он просто делал свое дело, ни на что не оглядываясь. Исповедуя, верно, сентенцию: делай, что должно, а там будь, что будет. Он и делал. Не испрашивая за свои труды ни чинов, ни наград. Поэтому их никто ему и не давал. Прежние окружные прокуроры фон Вендрих, Орлов и Сенявин вообще забывали о существовании такого их подначального, как судебный следователь Горемыкин, когда писали ходатайства о предоставлении наград и чинов для своих подчиненных. Забыл бы о Николае Хрисанфовиче и сменивший Сенявина на посту прокурора Окружного суда статский советник Макаров, ежели бы не юбилей Горемыкина, о котором окружному прокурору вовремя напомнили. Так к своим шестидесяти годам сделался Николай Хрисанфович кавалером ордена и надворным советником. После чего последующие окружные прокуроры Хрулев, Утин и Золотарев опять-таки вспоминали о судебном следователе Горемыкине только тогда, когда надлежало провести предварительное следствие по какому-нибудь щекотливому или шибко путанному делу. Вот и дело отставного поручика Скарабеева было поручено Николаю Хрисанфовичу Горемыкину окружным прокурором Золотаревым по той же причине, поскольку являлось весьма щекотливым. Оно и понятно: семейство опороченной бывшим поручиком девушки было в городе очень влиятельным и весьма уважаемым. Поэтому расследование надлежало проводить с большим тактом, чтобы не скомпрометировать саму девушку в глазах городской общественности и не запятнать честь известной в городе фамилии. И Николай Хрисанфович предварительное следствие провел по всем правилам и этикетам. Неторопливо и как всегда скрупулезно. И отыскал в щекотливом деле достаточно доказательств, для того чтобы уличить Скарабеева в совершенном деянии и иметь основания для заключения его под стражу…

– Я вот вас для чего вызвал, Николай Хрисанфович, – кажется, окружной прокурор Бальц уже поборол неловкость перед судебным следователем Горемыкиным и теперь смотрелся деловитым и строгим начальником. – Иван Федорович желает ознакомиться с делом отставного поручика Скарабеева и помочь нам в скорейшем его завершении. Я ведь правильно выразился, что вы желаете именно помочь, а не отобрать у нас это дело и вести самостоятельное расследование без нашего участия? – перевел на меня взор Владимир Александрович.

– Вы совершенно правильно поняли все, что я говорил, – охотно отозвался я и для убедительности еще и кивнул.

– Вы не будете противиться помощи, Николай Хрисанфович? – скорее, ради проформы поинтересовался Бальц. Вряд ли он ждал от него какого-то протпеста.

– Отказываться от любой помощи – грех, – нисколько не посчитал себя ущемленным или обиженным судебный следователь Горемыкин. Старикан, и правда, был добродушен, в чем Бальц оказался абсолютно прав.

– Ну вот и славно, – резюмировал окружной прокурор. – Иван Федорович, – Бальц посмотрел на меня, как мне показалось, с облегчением, – вы можете пройти с господином Горемыкиным для ознакомления с интересующим вас делом. Был рад знакомству, – добавил Владимир Александрович и несколько вымученно улыбнулся.

Мы вышли из кабинета окружного прокурора и спустились на первый этаж. Николай Хрисанфович шел впереди, время от времени переходя с обычного шага на семенящий стариковский. Несколько раз он оглянулся, чтобы удостовериться, следую ли я за ним.

Кабинет судебного следователя Горемыкина оказался небольшим, но уютным, чего я не почувствовал в кабинете окружного прокурора Бальца. Дубовый стол на резных ножках, за ним кресло с высокой спинкой, оба старые (но не дряхлые), как и сам хозяин. Сбоку мягкое кресло для отдыха, куда можно присесть и вытянуть ноги. Рядом – высокая пальма в кадке, покрытой лаком. Так что если сесть в кресло и забыться, прикрыв глаза, то на минутку может показаться, что ты не на Большой Покровке в славном городе Нижнем Новгороде, а где-нибудь недалеко от Атласских гор или во французском Марокко…

– Вот, – Николай Хрисанфович неторопливо достал из ящика стола толстую папку и протянул ее мне. – Дело отставного поручика кадетского корпуса Скарабеева Виталия Ильича, обвиняемого в незаконном проникновении в чужое жилище, попытке изнасилования шестнадцатилетней девушки и написании анонимных писем с клеветой и угрозами в ее адрес, адрес ее родителей и посторонним лицам.

– И таковое обвинение располагает непреложными фактами? – посмотрел я на Горемыкина.

– В полной мере, – ответил мне Николай Хрисанфович, ничуть не сомневаясь в сказанном.

Я взял папку в руки:

– Тяжела… – покачал я на ладони папку. – Где я могу ознакомиться с содержимым?

– Да тут и располагайтесь, – встал со своего места Николай Хрисанфович, с удовольствием усаживаясь в мягкое кресло близ пальмы и вытягивая ноги. – Чего же вам по этажам-то бегать? А потом ведь и удобнее, ежели пожелаете чего-то уточнить, так я рядом…

– Благодарю вас, – занял я место хозяина кабинета и принялся пролистывать папку, делая в памятной книжке пометки для себя…