Читать книгу Гигаполис - Евгений Филенко - Страница 5

Дверь промороженного бокса бесшумно затворяется, оставляя нас, живых, по ту сторону кошмара. Я молча иду к дверям. Кажется, меня покачивает на ходу. Потому что Ерголин догоняет меня и деликатно подхватывает под ручку. Резко, неблагодарно высвобождаюсь.

В коридоре он протягивает мне сигарету и затягивается сам.

– Ненавижу, – наконец говорю я. – Ненавижу…

– Брось, – говорит Ерголин. – Это ты, Индюша, с непривычки.

– От индюка слышу, – ввинчиваю я чисто рефлекторно.

– Просто тебе не доводилось работать с «хирургами», – продолжает он, не обращая внимания. – А я уж насмотрелся. Раньше думал: уйду на пенсию – спать не смогу. А теперь точно знаю, что смогу. В девяносто девятом был такой Вася-Хирург. Василий Владимирович его звали, визитки оставлял. По визиткам и нашли, дурака. В ноль втором появился Хирург-Некромант. Потом, пардон, Трахнутый Хирург. На сексуальной, стало быть, почве. Хирург-Мясоед. Этот убивал и жрал… Так и повелось. Не волнуйся: как правило, все они скоро засвечиваются.

– И что дальше?

– Опять же, как правило, психиатрическая лечебница. На полный, значит, государственный пансион.

– Ненавижу, – упрямо повторяю я и даже жмурюсь от злости. – Поймаю – застрелю.

– Сполох тоже мечтает, надеется. Только напрасно. Ни тебе, ни ему Дикий не подставится. Его возьмет какой-нибудь совершенно посторонний трассер и, недолго думая, отправит в камеру. Ну, даст пару раз по морде, тем и ограничится. Или, что еще более вероятно, возьму я.

– И тоже, после всего этого… пару раз по морде?

– Пальцем не трону, – уныло качает головой Ерголин. – Что изменится? Ему все едино в лечебницу, а меня адвокаты заедят.

Серафиму Степановичу Ерголину пятьдесят два. Он долог и тощ, сутул и лохмат. Седая щетина на его впалых щеках – не диковина. Галстук его прихотливо украшен пятнами, как пишется в протоколах – «органического происхождения», а толстый пуловер ручной вязки раздерган и вытерт на локтях. Начальство не любит, когда Ерголин попадается на глаза иностранным делегациям по обмену опытом. В принципе, он хоть сейчас может подавать документы на почетную пенсию. И государство в лице мэрии Гигаполиса будет ему по гроб жизни благодарно за все, что он сделал за три десятка лет честной и беспорочной службы в органах правопорядка – за тысячи мелких пакостников и сотни крупных гадов, что он обезвредил – при всем том, что основным рабочим органом Ерголина всегда была задница. Он сидел в своем кабинетике на двенадцатом этаже башенки ДЕПО – «Башни смерти», как именуют ее острословы, – перебирал бумажки, мозолил выцветшие глазки о дисплей и вычислял очередного мазурика. И достаточно редко ошибался. Наступал момент, и Серафим Ерголин говорил: «Этот». И совсем юный Сережа Сполох прихватывал с собой дюжину спецназовцев, грузился в элкар и карабкался на сотые этажи Гигаполиса или, наоборот, рушился в его же затхлые недра и брал означенного мазурика. А тот, в зависимости от степени своей замаранности кровью, огрызался. Словом и делом, сиречь оружием. И Сережа Сполох являл чудеса героизма. Что ему было не являть чудеса героизма, при спецназовцах-то?.. Поэтому он продвигался по служебной лесенке, а Серафим Ерголин все так же сидел в своем кабинетике и таращился на дисплей. И сейчас господин комиссар Сполох командует всеми нами, однако без Ерголина по-прежнему не может. Хотя и не любит уже, чтобы Серафим мотался по коридорам ДЕПО, когда по тем же коридорам движется какая-нибудь иностранная делегация. (В составе: господа комиссары украинец Иванов, киргиз Петров, латыш Сидоровс и, допустим, американец Рабинович. А встречают их: русский комиссар Сполох, его русская пресс-секретарша Салтанат Абиева и, что довольно редко, старший инспектор Индира Зиновьевна Флавицкая, русская же).

Сегодня как раз такой случай. В «Башню смерти» прибыли гости из Интерпола, и Серафим вытолкан сопровождать меня. В морг, где в ледяном боксе лежит то, что подонок Дикий Хирург оставил от маленькой библиотекарши Инны С. (Какая, к хренам, Инна С.?! Старосельская у нее фамилия была, Инна Старосельская, красивая такая фамилия, а теперь она лежит там замороженная, и ей все равно, как назовут ее в криминальных сводках…)

– Ты заметила? – спрашивает Ерголин. – Дикий снова разрушил своей жертве мозг.

– Заметила.

– О чем это свидетельствует?

– Ну, о чем? – моя реакция больше смахивает на симптом клинической тупости. Но, видит бог, сейчас мне совершенно невмоготу строить криминалистические версии.

– О том, что он знает про ментосканирование.

– Кто нынче про это не знает?

– Процентов восемьдесят населения Гигаполиса.

– Прекрасно. Осталось просеять через сито оставшиеся двадцать процентов, и Дикий у нас в руках.

Ерголин грустно хмыкает. Процентов двадцать – это восемь миллионов живых душ обоего полу и произвольного возраста. Но можно не сомневаться: как только делегация гостей свалит из «Башни смерти», Серафим сядет за свой комп и сформулирует критерий отсева агнцев от козлищ и злаков от плевел. А потом начнет просеивать все эти восемь миллионов по избранному критерию. А когда спустя два года потерпит фиаско, то примется за остальных. И как раз к пенсии вычислит Хирурга. Как же, интересно, он находил иных прочих?..

– Еще он изъял у девчонки печень и почки, – продолжает Ерголин.

– В прошлый раз его привлекли легкие.

– Человек разнообразных анатомических интересов… – Ерголин с минуту молча пускает колечки к серому низкому потолку. – Вернемся в ДЕПО, покажу тебе кое-что, ты напомни.

– Хорошо.

Странно, почему-то потолки в моргах обязательно должны быть серыми и низкими. А стены – непременно выкрашенными в грязно-зеленый цвет.

– Как у тебя дела с потрошителями магнаров? – спрашивает Ерголин.

– Спасибо, паршивость выше средней. Банда подростков, в диапазоне от десяти до пятнадцати лет. Иными словами, заседатели погрозят им пальчиками, посюсюкают, метнут пару частных определений в адрес начальной школы и отпустят на все четыре стороны. И мы будем смиренно ждать, когда ребятки подрастут, чтобы можно было срисовать их схемы, не попирая детских прав.

– Ты, Индюша, нынче прямо-таки брызжешь ядом. Как кобра – на два метра и точно в глаз… Скажи, а твоей схемы в нашем инфобанке случайно не сыщется?

– Может, и сыщется. Какой там срок давности?

– Бессрочно, голубушка.

– Когда мне было двенадцать… – начинаю я. И обрываю себя. С какой стати я буду откровенничать перед этим старым пердуном?!

… В двенадцать лет меня взяли в первый раз. Душной июльской ночью мы с мотобандой «Маргарита», поименованной в честь героини нетленного романа (о которой знали лишь то, что она голая летала верхом на швабре), разбомбили частный супермаркет на окраине Гигаполиса. Товар нас не интересовал: мы вымещали праведный детский гнев на хищнике-богатее, который в одночасье вздул цены на жвачку до недоступных нам пределов. В полном соответствии с гордо носимым нами именем, мы все, соплячки нежнейшего пубертатного возраста, были нагишом и вымазаны светящимся кремом «Фантомика», а швабрами нам служили мотоциклы. Но июльская ночь была слишком коротка, и наряд трассеров прибыл до того, как мы упились сатанинским шабашом… Потом был привод в четырнадцать лет, потом еще, а в пятнадцать с меня срисовали психоэнергетическую схему для постоянного контроля за моим неправильным, социально опасным поведением.

Но спустя полгода умерла мать, и я стала единственной хозяйкой в семье из пяти мужиков, четверо из которых были младше меня, а отец ничем не отличался от них ни по масштабам жизненного опыта, ни по деловой хватке. Когда его вышвырнули с работы по упомянутым причинам, я же стала и единственной кормилицей. Нет, в шлюхи я не подалась: мне нельзя было рисковать, играя в русскую рулетку со СПИДом. И в стриптизерки не годилась, хотя тогда был велик спрос на малолеток. Не вышла ни ростом, ни фигурой. А ведь меня готовы были взять только из-за имени… (Правда, на один видеодиск, сработанный для тайных увеселений сластолюбивой сволочи, угодила. Это у нас, «маргарит», было чем-то вроде проходного балла. К тому же, не бог весть какой, а гонорар. Где-то он сейчас гуляет, этот диск? Поработали там со мной ребятишки, всего пришлось принять…) Я прошла курсы бодигардов[3] и в неполных семнадцать стала самой юной телохранительницей… при женушке хозяина того самого супермаркета, который бомбила в глубоком детстве. Это и открыло мне путь в училище младшего инспекторского состава ДЕПО…

Теперь я зарабатывала достаточно, чтобы двое из оставшихся социально незащищенными моих мужиков – самый младший братишка и по-прежнему неприкаянный отец – ни в чем не нуждались.

Но моя схема, оказывается, все еще болталась в инфобанке ДЕПО. Хотя, думается, не в оперативном его разделе.

И черт с ней.

Да только откуда о ней прознал Серафим?..

А ниоткуда. Видел он мою почти двадцатилетней давности татуировку на плече – готическое «М» в стилизованном венке из омелы. Неважно когда – например, на пляже. И сделал логическое умозаключение. Хотя большого ума тут не требуется… Но глазастый, черт.

– Бедная девка, – говорю я. – Библиотекарша… Сколько ей было?

– Двадцать два.

– Тихая, должно быть, серая мышка. На такую ни один самец не обернется. Шла себе, ни о чем не думала. Ну, может быть, об этом самом… Саше Белом, чьи книжки несла в сумочке.

– О Саше Черном, – поправляет меня Серафим. – Это Андрей был Белый, а Саша – Черный.

– Строила, должно быть, какие-то планы на вечер, – говорю я с нарастающим ожесточением. – И тут из темного переулка выворачивается эта сволочь. Ну что бы ему на меня хоть разок не напасть?! Я бы его кастрировала, его же собственным скальпелем!

Ерголин, прикрыв глаза, нараспев декламирует:

Мне отчего-то становится жутко.

– Это что у тебя за стихи?!

– Саша Черный. Тот самый.

– Умный ты, Серафим, убиться валенком!

– Не заводись, Индюша… По поводу скальпеля: во-первых, ты практически не передвигаешься пешком, а исключительно на служебном элкаре. Во-вторых, у тебя на лице написаны и твои курсы бодигардов, и инспекторский стаж в ДЕПО, и неутолимое желание кастрировать всякого, кто посягнет на твою девичью честь. При всем старании ты никак не сойдешь за безобидную серую мышку… А в-третьих, переулок был отнюдь не темный, а наоборот, прекрасно освещенный фонарями и рекламой, и достаточно людный. Но никто не уловил момента, когда на тротуаре вдруг оказался пластиковый мешок с телом бедной библиотекарши.

– Уловили, – говорю я сквозь зубы. – Все-то они уловили. И как машина подъехала или, там, элкар подплыл. И как дверца приоткрылась и мешок выпал. И куда потом означенное транспортное средство направилось далее. Да только молчат. Omerta[4]…

Мы сосредоточенно курим. Я болезненно скалюсь, рыская взглядом по сторонам, но глазу не за что всерьез уцепиться – одни только голые стены да кафельный пол. Ерголин же внимательно и как-то по-отечески меня изучает.

– Вот что, – говорит он наконец. – Чего мы тут с тобой торчим, покойников охраняем? Заключение медэкспертизы к обеду будет на твоем столе и в моем компьютере. И в «Башню смерти» мы сейчас не поедем. Чего мы там не видали? Иностранцев этих? А поедем мы с тобой по домам и часиков до двух распорядимся личным временем по своему усмотрению. Как ты к этому относишься, Инди?

– Сочувственно. Ты меня подбросишь до дома?

– Конечно.