Читать книгу Гнездо Феникса - Евгений Филенко - Страница 3

1.

Вышагивая рядом с командором миссии, Павел Аксютин старался угадывать в ногу, но постоянно сбивался. Виной тому были тяжелые, с выпирающими в стороны кромками подошв, космические ботинки. Кто знал, быть может, в космосе они и впрямь были хороши, но в коридоре галактической базы никуда не годились. Более всего Аксютин предпочел бы мягкие теннисные туфли. В крайнем случае он согласился бы и на болотные сапоги. Но еще утром командор обул всех ксенологов в эти жуткие, наполовину металлические лапти и приказал: «Вживайтесь. Не научитесь ходить быстро и бесшумно – планеты вам не видать, так и просидите всю миссию на корабле». Угроза подействовала, и братья-ксенологи, теша друг друга сладостными воспоминаниями о сидячей работе в окружении лингваров, когда под рукой и стол, и пульт мемоселектора, и чашечка кофе, со стонами заковали свои ступни по-походному.

«На свадьбу грузчики надели со страшным скрипом башмаки…» Эта чудноватая строфа, бог весть где подхваченная, настырно лезла в голову Аксютину, пока он запинался о собственные ноги и завистливо косился на командора.

Командор миссии Дин Дилайт, прямой и равнодушный, как статуя с острова Пасхи, бронзоволикий, подбористый, на ксенолога и не походил вовсе. Ему к лицу был бы огнедышащий ствол фогратора на согнутом локте, руль какого ни то древнего планетохода в болотах самых инфернальнейших планет, либо, что еще предпочтительнее, штурвал пиратского брига. И, разумеется, серьга в ухе… На самом же деле Дилайт и Аксютин принадлежали к разным подвидам одного и того же профессионального сообщества разумных существ. Аксютин был кабинетный мыслитель, Дилайт – практик, разменявший добрый десяток контактов, как удачных, так и не слишком. Вроде этого, последнего, который стал для него настоящим делом чести. И поводом вытащить Аксютина из его кабинета сюда, на галактическую базу у самого черта на рогах.

– Хочешь поглядеть на живого плоддера? – спросил Дилайт, не поворачивая головы.

– Хочу, – сказал Аксютин и в очередной раз споткнулся. – То есть как бы определеннее выразиться… Глядеть на живого плоддера всегда приятнее, нежели на мертвого. Но, по слухам, плоддеры – существа малоприятные в общении, не обремененные высокой культурой.

– Плоддеры такие же вертикальные гуманоиды, как и мы с тобой, – произнес Дилайт невозмутимо. – Культура у нас с ними единая. И потом, тебе с ним не общаться, а работать.

– Как можно работать не общаясь? – удивился Аксютин. Дилайт не ответил. – Ну что же… Мы, ксенологи, специалисты по общению. Уж как-нибудь сконструируем подходящую и для него и для нас сигнальную систему, – закончил он без особого энтузиазма.

Ему и в самом деле становилось немного тоскливо и хотелось домой. К бронированным котурнам и маячившим в недалекой перспективе бронированным кюлотам добавлялся совсем уже непредвиденный плоддер. Миссия обещала быть хлопотной. «Интересно, как к этой новости отнесутся Вилга и Биссонет?» – подумал Аксютин с некоторым оживлением.

Дилайт придавил ладонью сенсоры одной из дверей, дождался, пока она откроется, и вошел первым. Аксютин энергично шагнул следом и, понятно, споткнулся.

В помещении, куда они попали, стоял полированный и практически пустой стол подковой – для совещаний. Несколько кресел с бархатной обивкой были распиханы по углам.

Во главе стола сидел шеф-пилот галактической базы Ханс-Ивар Дедекам, темный лицом от специфического загара, светловолосый и светлоусый. При виде ксенологов он изобразил короткую улыбку вежливости и жестом пригласил садиться. А в углу, в заметно напряженной позе, на самом краешке сиденья пребывал, по всей очевидности, обещанный плоддер.

Выглядел он примечательно. Дочерна загорелое и непроницаемое для эмоций лицо, на котором контрастно выделялись серые, почти прозрачные глаза. Короткая, без претензий на право именоваться прической, стрижка, благодаря которой издали ее носитель казался бритоголовым. Куртка из черной, грубой даже на взгляд материи, небрежно расстегнутая на мощной, обтянутой тонким свитером груди. Сморщенные розовые пятна старых ожогов на шее. Широченные плечи. Руки с почти непристойно выпирающими бицепсами, настороженно умостившиеся на коленях. Черные брюки из еще более грубой материи, под которой скрывались и вовсе несуразно мощные ноги. И до боли в пятках знакомые космические ботинки, но не такие новенькие, как на Аксютине, а битые-перебитые, в царапинах и наплывах, облупившиеся на носках, будто плоддер только и знал, что пинать кого-то под весьма, должно быть, тугой зад.

Аксютин поймал себя на том, что не следит за нитью уже завязавшегося между Дилайтом и Дедекамом разговора, а с нескрываемым интересом пялится на плоддера. Тому, очевидно, скоро наскучило быть объектом пристального внимания, и он вдруг выпалил в Аксютина прямым залпом из обоих глаз, как из двух стволов сразу, да так, что холодная волна прокатилась по ксенологу от натруженных ступней до корней волос.

Аксютин аж слегка просел в своем кресле. «Такой и убить способен, – подумал он с содроганием. – может быть, он потому и плоддер, что способен убить?» Это умозаключение энтузиазма ему не добавило.

– …летом позапрошлого года, – говорил Дилайт обычным размеренным голосом. – Впрочем, уместно ли назвать данное время года летом? Я подразумеваю август 130-го года по абсолютному земному календарю, чтобы вам было яснее. Так вот, Финрволинауэркаф снова горел. Полпланеты покрылось пеплом – имеется в виду половина доступной нам области планеты. Остальное еще полыхало. Мы высадились там, где уже погасло, но ничего любопытного не нашли и возвратились чрезвычайно неудовлетворенные.

– Понятно, – усмехнулся Дедекам. – Не до вас с вашими контактами им было, вот в чем штука. Представьте, что дома у вас пожар, детей надо спасать, вещи выносить. И вдруг вас хватает за рукав некий назойливый тип странного вида, внушающий сомнения в его душевном здоровье, и предлагает заняться совместным черчением пифагоровых штанов.

– Аналогия слабая, – сдержанно заметил Дилайт, сыграв бровями. – В конце концов, мы готовы были прийти на помощь. В наших силах, и вы это знаете, организовать любую помощь. В том числе и в планетарных масштабах. Иными словами, упомянутый вами назойливый тип, хватая за рукав, имел в виду прежде всего предложить свои весьма эффективные услуги в спасении детей и домашнего скарба. Пифагоровы же штаны, как общеизвестно, отнюдь не являются признанным эквивалентом в интеллектуальном обмене.

– Пожар, пепел, – поворчал Дедекам. – Пиротехническая терминология.

– С этим следует смириться, – сказал Дилайт. – Финрволинауэркаф постоянно горит. У нас на Земле, например, бытуют такие милые понятия, как бархатный сезон. На Финрволинауэркаф уместно было бы ввести в обиход понятие сезона пожара.

– Ты прав, – немедленно вклинился в беседу Аксютин, сочтя, что настал и его час. – Мы в нашем институте проанализировали ту информацию о Фин… Фир… – он запнулся и в который уже раз позавидовал Дилайту, – какую вы нам предоставили. Построили планетографическую модель. Возникновение пожаров на Фин… на этой планете со значительной вероятностью подчинено некой закономерности и тесно коррелирует с годовой цикличностью. Возьмем статистику от 130 года…

– Я знаком с вашими выводами, – кивнул Дедекам.

– Это я озаботился, – промолвил Дилайт в ответ на изумленный взгляд Аксютина.

«Ну, и чего я высунулся? – сконфуженно подумал тот. – Конечно, они уже обо всем перетолковали, и не раз. Тогда что же они снова затеяли эти пересуды?» Он покосился на плоддера, ожидая и там встретить насмешку. Однако плоддер сидел все так же подчеркнуто прямо, с отсутствующим видом, словно разговор его не касался. «И в самом деле, – мысленно рассердился Аксютин. – На кой фиг нам сдался в миссии плоддер? Будто в Галактике не сыскать уже нормального хорошего пилота! Ведь он же пилот? Наверняка пилот, драйвер. Ну, не повар же, в самом деле…»

– Кажется, мы неверно строим беседу, – вдруг объявил Дилайт. – Говоря фигурально, пускаем фаэтон впереди першерона. Должно быть, не всем известна история вопроса.

Он строго обозрел аудиторию. Аксютин, который, по своему мнению, знал все, пожал плечами. Дедекам неопределенно нахмурился: то ли он тоже полагал, что сведущ в достаточной мере, то ли ему это было безынтересно. И лишь плоддер вновь не обнаружил никаких эмоций. Хотя у Аксютина создалось сильнейшее ощущение, что именно к нему и адресовался Дилайт.

– Итак, я позволю себе вкратце напомнить отдельные вехи. Планета Финрволинауэркаф, как следует уже из ее непривычного нашему слуху имени, была открыта исследовательской миссией из системы Эаириэавуунс, которая расположена по ту сторону Ядра Галактики и в наших краях малоизвестна. Что занесло сюда заядерных путешественников – лично для меня загадка, у них там своих белых пятен вдосталь. Очевидно, удаленностью от освоенных пространств и объясняется то обстоятельство, что первопроходцы отнеслись к своему открытию с прохладцей. Сняли весьма поверхностную планетограмму, зарегистрировали в каталогах Галактического Братства, после чего делегировали все права на освоение и колонизацию Совету астрархов. Ну да бог им судья… В 112 году, то есть почти двести лет спустя, в этом регионе пространства была заложена галактическая база, – Дилайт слегка притопнул ногой, демонстрируя, о чем именно идет речь, – и мы приступили к планомерному просеиванию окрестных звезд сквозь исследовательское сито. И естественным путем добрались до Финрволинауэркаф.

Дилайт произносил многосложные инородные слова без запинки, даже небрежно, как будто всю жизнь только и делал, что практиковался в скороговорках и языколомках. Аксютин с уважительной завистью вслушивался в звучание этих словесных монстров, что прежде существовали для него, да и для большинства его коллег по кабинетным бдениям, как некие абстрактные символические обозначения, своеобразные буквенные коды, лишенные какого-либо иного смысла. Сам он едва ли был способен единым духом выговорить чужеродное слово, содержащее более шести слогов. Ему вдруг захотелось узнать, что же означает имя планеты, куда ему предстояло отбыть в составе ксенологической миссии, а также в компании сумрачного плоддера. Как перевести это имя с языка оригиналов, а может быть – просто авантюристов, искателей приключений из невообразимо далекой системы с чудовищным для человеческого уха названием Эаириэавуунс.

– Это как раз понятно, – прозвучал негромкий и какой-то выцветший голос в тот момент, когда Дилайт переводил дух после особенно продолжительного периода.

2.

Аксютин, да и все остальные не сразу сообразили, что плоддер наконец-то отверз уста.

– Что именно понятно? – вежливо переспросил Дилайт.

– Эти самые… Эа… ири… – плоддер поморщился. Чужой язык тоже оказался ему не по силам. – Я узнавал. Они ищут колонии для расселения. Обычное дело, как и мы, как и все прочие. Им нужна планета, покрытая слоем жидких углеводородов. Цикланы, алканы, арены. Нефтяной кисель. А это редкость по обе стороны Ядра, еще реже, чем наш «голубой ряд».

– Ага, тогда и в самом деле кое-что проясняется! – обрадовался Аксютин. – Мы этого не знали. Как же так, коллеги? Впрочем, в нашей модели мотивы поведения первопроходцев значения не имели. На Финр… гм… на Уэркаф полно нефти, но она традиционно укрыта в осадочных породах.

Он произнес это, оборотившись к плоддеру и ожидая, что тот поддержит диалог. Но плоддер решил, по-видимому, что и без того сказал изрядно, и снова погрузился в оцепенение.

– Да, Уэркаф, – промолвил Дилайт. – Так чаще мы называем этот мир из соображений экономии времени и, если угодно, сил. Хотя в официальной документации, разумеется, следует придерживаться канона. Возможно, урезая столь варварским способом имя планеты, мы недопустимо искажаем заложенный в нем смысл. Первопроходцы могут обидеться.

– Не могут, – буркнул плоддер.

Все снова поглядели на него, ожидая продолжения, однако же такового не последовало.

– Первым на Уэркаф высадился в 125 году Мечислав Горяев с планетографической миссией, – выждав паузу, продолжил Дилайт. – Ему там резко не понравилось. Как раз занимался очередной пожар. Тем не менее Горяев успел обнаружить следы разумной деятельности. Так называемый «Горяевский могильник». Руины циклопического сооружения, некогда сложенного из неплохо обработанных каменных глыб до двадцати тонн весом каждая. И свежие массовые захоронения внутри. Иными словами, груды обгорелых останков. Не будучи ксенологом, Горяев немедленно удалился, прихватив несколько хорошо сохранившихся скелетов и так называемый «Горяевский манускрипт» – почти уничтоженный огнем предмет материальной культуры в виде раскладной книги из серебряной фольги с нанесенными на ней письменами. Благодаря этому нам удалось реконструировать облик обитателей Уэркаф и достоверно установить наличие там высокоразвитой культуры.

– По меньшей мере рабовладельческий строй, – прокомментировал Аксютин. – Непременное социальное расслоение. Технологии обработки камня и металла. Сложившаяся письменность. Обменные эквиваленты затраченного труда. Не наши энекты, разумеется, а настоящие реликтовые деньги.

– Сразу после Горяева там побывал я, – сказал Дилайт. – Уэркаф уже выгорел. Поля пепла, горы остывающей лавы. От могильника не осталось и следа. Не было в помине и прочих сооружений, как циклопических, так и соразмерных нам. Трудно было представить, что в этом планетарном пожарище могла уцелеть хоть какая-то жизнь. Здесь нужно иметь представление о некоторых особенностях орбитальной ориентации Уэркаф, чтобы понять наше разочарование, – Дилайт помолчал, словно раздумывая, следует ли ему изложить упомянутые особенности либо извинительно будет опустить.

– Я имею такое представление, – сказал плоддер.

Аксютин с удивлением покосился в его сторону. Откуда бы плоддеру почерпнуть такие сведения?

…Особенности, о которых говорил Дилайт, заключались в том, что в своем обращении вокруг светила, желтого гиганта с десятисложным именем, каковое было наречено ему исследователями с Эаириэавуунс взамен прежнего цифрового индекса, планета Уэркаф всегда была обращена к нему одной стороной. Явление не столь уж и редкостное в астрономии. Вспомним Луну. Вспомним еще тысячи и тысячи более удаленных от Земли аналогий. Поэтому солнечная сторона Уэркаф не могла быть обитаема: среднесуточная температура достигала пятисот градусов по шкале Кельвина. Все, что могло там сгореть, давно сгорело, а что могло расплавиться и испариться, соответственно испарилось и расплавилось.

Зато темная сторона, отделенная от адской пустыни обильно вулканирующим и сотрясаемым иными катаклизмами терминатором, вполне годилась для жизни. Там даже имелись в наличии небольшие водные пространства с ограниченным испарением и леса из кактусовидных растений, приноровившихся к жаркому, сухому климату, тянувших влагу с огромных глубин невероятно протяженными своими корнями. Фауна полного спектра, от простейших до высших хордовых. Среди которых венцом творения можно было считать таинственных зодчих так называемого «Горяевского могильника» и слагателей так называемого «Горяевского манускрипта».

От щедрот местной космогонии Уэркаф был наделен крупной луной, которая и дарила его укрытой от губительного жара половине день, отражая свою долю солнечных лучей. Но этот «лунный день» был ясен, лишь когда расступались тугие тучи пепла, выброшенные в атмосферу с терминатора и на небольшой высоте блуждавшие над планетой.

По сути своей Уэркаф был химерой. Планетой-Янусом, гибридом из двух слабо совместимых миров, ни один из которых не был достаточно хорош для обитания. Первый уже обратился в пожарище. Второй постоянно горел и никак не мог догореть окончательно…

– И прекрасно, – ответил Дилайт на реплику плоддера. – Моя первая миссия завершилась относительной неудачей. Отчего относительной? Сгоряча некоторые из нас порывались обвинить Горяева, который уж и сам не рад был своему открытию, в фальсификации. Но экспертиза материалов убедила нас как в его правдивости, так и в неизбежности провала нашего лихого ковбойского наскока. Ведь мы высадились на терминаторе, где цивилизацией и не пахло. Горяеву просто повезло, что он застал следы местной культуры, обреченные на погребение под лавой и пеплом. Могильник был воздвигнут еще в Лунном полушарии, где и заполнялся останками довольно продолжительное время. Пока в силу исключительно медленного, но все же существующего рассогласования в годовом и суточном вращении планеты не вполз на терминатор. Установлено, что Солнечное и Лунное полушария Уэркаф непостоянны и полностью меняются местами раз в несколько тысяч лет… Прояснив до конца планетографическую ситуацию, в 128 году мы направились на Уэркаф вторично, высадившись на сей раз в центре Лунного полушария. Материальных следов культуры там тоже оказалось небогато, но не прошло и сорока часов, как мы вступили в контакт с местными обитателями – «Аафемт», как они себя называют. В контакт чрезвычайно плодотворный, в ходе которого удалось выстроить достаточно полную социометрическую модель цивилизации, составить словарь…

– Очень хороший словарь, – не удержался Аксютин. – Был в нем ряд неточностей, но мы в своем институте легко их устранили.

– Мы получили также ключ к расшифровке их письменности. Хотя в силу местных обычаев он доступен лишь иерархам и служителям некоторых религиозных культов… К сожалению, спустя полторы тысячи часов пребывания на Уэркаф контакт был прерван. Инициаторами были Аафемт, хотя не исключено, что поводом послужила какая-то наша оплошность. После детальной экспертизы нашего поведения в контакте, впрочем, подтверждения этому не нашлось… Мы покинули Уэркаф чрезвычайно раздосадованные, но до некоторой степени и благодарные случаю за счастливую возможность передышки. Накопленный материал следовало обработать и вернуться на контакт во всеоружии. В течение двух лет мы систематизировали нашу добычу в тесном содружестве с тверским Институтом общей ксенологии, – легкий кивок в сторону Аксютина, излучавшего удовольствие, – а затем возвратились на Уэркаф. Мы располагали ясными, по нашему мнению, представлениями о цивилизации и обществе Аафемт, обширным словарем, богатым «фондом общения», куда ксенологи относят всевозможные познания из области неформальной культуры…

– Обычаи, фольклор, сленг, – пояснил Аксютин, уловив тень непонимания на лице плоддера.

– Отягощенные нашими познаниями, мы проторчали в зоне контакта две тысячи часов. После чего, отчаявшись, исчерпав резервы терпения, вернулись на базу. Констатирован был полный провал. То есть несколько раз мы регистрировали присутствие наблюдателей Аафемт. Но на контакт они не пошли.

– Это было золотое время! – вдруг объявил Дедекам, мечтательно возведя взгляд к потолку. – На базе царил образцовый порядок. Никаких шумных сборищ, никаких авралов и ложных тревог. Никто не засыпал в библиотеке. Никто не забывал обугленных костей и черепов в бассейне, куда, между прочим, чаще всего наведываются хорошенькие девушки покрасоваться телом. И я почти отвык от женских истерик и нелепых служебных расследований о якобы имевших место зверских убийствах ксенологами инакомыслящих из своей среды, с поголовной проверкой личного состава на физическое наличие, – на бронзовые скулы командора пал бурый румянец. – Красота! Ксенологи ходят тихие, пристыженные, благонамеренные. Либо прячутся по своим каютам и занимаются самоуничижением. И персоналу базы выпадает редкая возможность вздохнуть полной грудью.

– Да, нам потребовалось некоторое время на то, чтобы залечить раны, нанесенные нашему профессиональному самолюбию, – признал Дилайт, оправляясь от смущения. – После чего мы предъявили ультиматум руководству ИОК об откомандировании в наше распоряжение экспертов, непосредственно занимавшихся теоретической поддержкой нашей миссии.

– Ультиматум! – фыркнул Аксютин. – Пали в ноги директорату, вымаливали нас, униженно суля фантастические дары и подношения. И то ничего бы у вас не вышло, не страдай я любопытством, не захоти Вилга сменить остановку, не впади Биссонет в творческий кризис. А вот Азаровского вы так и не заполучили, как того хотели…

– Это несущественно, – сказал Дилайт, не моргнув глазом. Он-то знал, что никто не поверит, будто человек его склада станет кого-то о чем-то умолять. Да еще униженно. Аксютин тоже понял это и в огорчении умолк. – Таким образом, мы усилили состав миссии. Если, разумеется, глагол «усилить» вообще применим к людям, равно не владеющим ни фогратором, ни походным лингвистическим анализатором «Портатиф маджестик» или хотя бы «Линкос суперконтакт», – эту колкость Аксютин принужден был заглотить с надлежащим смирением. Ибо тут крыть ему было нечем: все сказанное являло собой истинную правду. – И уже готовились вновь испытать терпение наших драгоценных партнеров по общению. Как вдруг совершенно случайно, на уровне слухов, до нас дошла весть, что в интервале между второй и третьей нашими миссиями на Уэркаф высаживался некто Кратов. Непреднамеренно, на утлом суденышке. И что-де упомянутый Кратов располагает некой любопытной информацией, извлеченной им во время этой высадки.

– Мы по своим каналам обшарили пол-Галактики, – сказал Аксютин сердито. – Никто не упрекнет нас в неинформированности. Только никаких следов этого мифического Кратова мы не обнаружили. То есть наткнулись на целую ораву всевозможных Кратовых, но ни один из них не имел никакого касательства к Уэркаф.

– И понадобилось некоторое напряжение фантазии, – покивал Дилайт. – А также познания в области общественных структур. Не инопланетных, заметьте, а наших, человеческих.

– Так ты что же, – привстал со своего места Аксютин. – Разыскал этого Летучего Голландца и скрыл от меня?!

– Разыскать несложно, – веско промолвил Дилайт. – А заполучить труднее. Нужно было преодолеть некоторое сопротивление и самого Кратова, и сообщества, к которому он принадлежит. И потом, я хотел преподнести тебе сюрприз. Разве ты не любишь, когда тебе делают сюрпризы?

– Ничего не понимаю, – сказал Аксютин, хотя уже все понял.

– Кратов – это я, – сумрачно пояснил плоддер. – Срок моего отчуждения, который я сам себе положил, еще не истек.

3.

…Кратов летел на плоддер-пост Кохаб, где его дожидался Грант. Он вез другу и напарнику великий подарок. Точнее, подарок вез его. Почти новый корабль класса «корморан» – ибо совершенно новые в Плоддерский Круг не попадали.

Судя по тому, что «корморан» в столь приличном состоянии был презентован плоддерам, на трассах Внешнего Мира затевалось техническое перевооружение. Это могло означать, в частности, что Кратов, попытавшись вернуться в драйверы, обнаружил бы себя безнадежно отставшим от прогресса, и ему светили бы повторный курс обучения навигации либо полная смена профессии. С тем же успехом это могло ничего и не означать.

Сейчас, удобно устроившись в чистенькой, хорошо освещенной, не знавшей еще пожаров, наводнений и лучевых атак кабинке «корморана», он старался об этом не думать. Без работы он все равно не останется. Мир велик, вселенная бесконечна…

Кратов мог бы идти на «корморане» все сорок положенных часов, не покидая экзометрии. Тогда обошлось бы без приключений. Но он имел при себе сообщение для плоддер-поста Шератан, которое упросили его принять в доке, откуда он летел. Связь между плоддер-постами осуществлялась по прямым спецканалам низкой энергонасыщенности, и от дока на Шератан напрямую сообщение не попадало. Та точка пространства, которой достиг «корморан» к двенадцатому часу лета, была близка к оптимуму для разговора с Шератаном. Поэтому Кратов выбросился в субсвет, чтобы выполнить просьбу.

Сообщение было кодированным – ультраплотная строка импульсов различной интенсивности. При желании Кратов мог бы «разморозить» текст: большинство кодов он знал, а если бы это оказался новый, ему неизвестный, то подобная задачка лишь скрасила бы ему рейс. Но такого желания у него не возникло.

«Корморан», и впрямь похожий на птицу, давшую ему имя, с острым клювом сигнал-пульсатора и распростертыми крыльями гравигенераторов, недвижно завис внутри вселенских сфер, присыпанных алмазной пудрой звезд. Неспешно и чинно наплывало на него случившееся поблизости светило, имени которого Кратов не ведал, – огромное, изжелта-белое, лохматое. Кратов трижды передал сообщение в спецканал ЭМ-связи и получил подтверждение от Шератана вкупе с пожеланиями плоддерского счастья, что слагалось из везения пополам с умением. Теперь он был свободен от обязательств и волен беспрепятственно следовать на Кохаб.

Но прежде чем он вновь юркнул в экзометрию, на его детекторы пришел слабый и в то же время вполне отчетливый сигнал в гравидиапазоне. Сигнал был одиночный и являл собой голую полоску несущей частоты. Кратов прослушал его несколько раз, повертел на декодере так и эдак и совсем уж было собрался предать инцидент забвению, как сигнал повторился и теперь уже не умолкал.

Кто-то неподалеку силился и никак не мог выйти на связь по плоддерскому спецканалу. Такое возможно было лишь при глубоких и очень сложных, сразу и не сообразить каких, повреждениях аппаратуры.

Совсем рядом терпел бедствие корабль плоддеров.

В надежде, что там уцелели хотя бы детекторы, Кратов жахнул в пространство сигнал «Иду к тебе», после чего включил пеленгаторы и двинулся навстречу зову о помощи, как Тесей в лабиринте по ариадниной ниточке. Сигнал то затухал, то вспыхивал снова. «Корморан», распластав крылья, падал в пустоту, словно атаковал добычу.

На экранах мерцающим багровым диском в серых спиралях облаков возникла планета.

Корабль сбросил скорость, подобрал крылья и бережно раздвинул упругие слои атмосферы. На экране засветилась таблица анализа состава газовой оболочки. Азотно-кислородная смесь, пригодная для дыхания… Повышенная концентрация углекислого газа… Твердые частицы, продукты горения…

Это он и сам видел безо всякого анализа. Планета была объята пламенем. Кое-где бешено крутились огненные торнадо. На огромных выжженных пространствах тускло тлели останки лесных массивов. И оттуда, из самого пекла неслись невнятные призывы, почти выкрики о помощи.

Кратов сидел, вжавшись в кресло, впившись белыми от напряжения пальцами в подлокотники, до хруста стиснув зубы. Все его существо трепетало. На лбу проступала ледяная испарина. Он ничего не мог поделать с собой, и все силы уходили на то, чтобы не отрывать взгляда от алого полыхания на экранах. Управление было брошено на автопилот, который сам, по своей воле вел корабль в эпицентр кромешного ада. Если бы Кратов не выпустил бразды, возможно, он не совладал бы с собой и повернул прочь.

Он смертельно боялся открытого огня.

… «Ничего удивительного, – сказала ему замечательная, добрейшая доктор Ида Израилевна Славина, «плоддерская бабушка» из Швейцеровской миссии, к которой он явился после одного из самых жутких своих сновидений, мокрый от пота, трясущийся как осиновый лист и пристыженный. – Ты здоров, Костик. И ты по-прежнему ничего на свете не боишься. Но ты сильно горел на Магме-10. И теперь ко всем твоим достоинствам и недостаткам добавилась одна крохотная фобия. Пирофобия, боязнь открытого огня. На Земле я бы мигом вышибла из тебя эту хворь, а здесь… Может быть, полетишь со мной на Землю, домой?» – «Нет, – сказал Кратов упрямо. – Рано еще». – «Да не рано, – возразила доктор Славина, укоризненно качая аккуратной седой головкой. – Я же все о тебе знаю. Ты сам себя замкнул в Плоддерский Круг. Но шесть лет – это очень долго». – «Нет», – повторил Кратов. К нему возвращалось обычное самообладание, пережитый кошмар понемногу отступал, размывался, таял среди реальных ощущений. «Я сам отвечаю за свои ошибки… А можно как-нибудь бороться с этой пирофобией?» – «Подсознание – тонкая вещица, хрупкая, – сказала «плоддерская бабушка». – Как ты собираешься чинить ее? Топором или кувалдой?» – «Клином», – ответил Кратов…

…В первый же вечер, когда он и его новый напарник Грант Сатунц приступили к обслуживанию Галактического маяка на Снежной Королеве, холодной, завьюженной планетке, Кратов предложил развести костерок. «Блажь, дурнина», – ворчал Грант, бродя по колено в снегу и выдирая примороженные ветки. Потом плеснул на кучу валежника немного пирогеля из банки с нарисованным красным петушком и поднес зажигалку. Со вздохом взметнулись, заплясали языки пламени, разгоняя серую мглу и отбрасывая ломаные тени стоящих возле костра людей на борт корабля. С писком шарахнулись любопытные твари, вроде крупных мохнатых белок, что весь день безбоязненно шныряли за плоддерами след в след. «Баранинки бы сюда, на шампурах, – сказал Грант. – Бочонок молодого вина. И компанию, чтобы песни петь. Ты умеешь петь песни в компании, чтобы на голоса?» Кратов не ответил. Он зажмурился и прикусил губы, чтобы не то что не запеть – не завопить от первобытного, обезьяньего ужаса…

«Корморан» стоял посреди фантастического мертвого леса, глубоко увязнув раскинутыми опорами в одеяле пепла. Впрочем, вряд ли то был настоящий лес. Съеженные, оплывшие свечи густо торчали повсюду, нацелившись в серое низкое небо, словно пальцы в лохмотьях отставшей плоти, которые тянул к свету чудовищный мертвец из глубины своей могилы. Здесь уже нечему было гореть. Лишь кое-где вскидывались случайные, будто позабытые, клочья пламени, да светились красным остывающие верхушки «пальцев». Зато на горизонте во всю его ширь и высь вставала сплошная, без малейшего просвета, занавесь огня, увенчанная гребнем черного с сединой дыма.

Кратов погасил экраны. Он сидел в кресле скорчившись, закованный в путы спазматически сведенных мышц, и сражался с собственным перепуганным до смерти телом. В таком состоянии ни черта он не способен был предпринять, ни на что не годился. Вспоминая и тут же адресуя себе самые черные ругательства, какие только довелось ему когда-либо слышать, он как умел отвоевывал у страха его плацдармы.

Сигнал еще звучал, но паузы становились все продолжительнее, безысходнее.

«Засранец», – пробормотал Кратов уже вслух и выполз из кресла. Весь в испарине, слабый как ребенок. На подгибающихся ногах двинулся в тамбур. С трудом облачился в скафандр, прихватил фогратор. Перед тем, как покинуть спасительный, уютный борт «корморана», надвинул на прозрачное забрало шлема самый плотный светофильтр, какой только был.

От каждого шага слой пепла взрывался и подолгу не оседал, закручиваясь в тугие струи вокруг ног. Далекая огненная стена виделась Кратову зеленоватым маревом, никак не способным пробудить в его подсознании спящих чудовищ. И все кругом виделось ему неживым, нарисованным одними лишь холодными красками. Сердце угомонилось, поверило обману. Лишь эхо отступившего ужаса еще звучало в напряженных мышцах.

Высоченные «мертвые пальцы», прораставшие из горелого грунта, вблизи оказались чем-то вроде ссохшихся от сатанинского жара кактусов. Трудно было оценить по достоинству упорство этих растений – если только это и вправду были растения, – которые не рассыпались в прах, даже не согнулись после огненного шквала. Кто знал, может быть, они и не погибли вовсе, а просто приходили в чувство, выжидали, копили силы, чтобы потом воспрянуть и зажить обычной своей жизнью. Проходя мимо, Кратов бережно коснулся ладонью в перчатке обугленного ствола одного из кактусов. Он явственно ощутил упругий поток воздуха, исходивший от растения.

«Мы с тобой похожи, – подумал он. – Я тоже был головешкой в шелухе черной омертвелой кожи, как и ты. Наверное, ты привык не бояться огня, живя в огне. А то и не замечаешь его. Когда-нибудь и я смогу так».

Земля под ногами вздыхала. Где-то в самом сердце планеты клокотало сдавленное каменными жерновами пламя, кипела и рвалась на волю лава, грозя взорвать весь этот мир изнутри.

Он брел уже не меньше получаса, порядочно удалившись от «корморана». Сигнал, что транслировался ему от бортового пеленгатора, звучал задушенно и прерывисто. Казалось, еще поворот, еще шаг, еще обойти один-другой кактус, и он увидит покореженный, запрокинутый корпус чужого корабля, весь в копоти и пятнах перекала.

Вместо этого он увидел дольмен.

Это слово пришло ему в голову первым. Возможно, оно не было самым удачным. Но никак иначе в тот момент Кратов назвать сооружение из огромных, наваленных друг на дружку каменных глыб не сумел.

Одно ему было совершенно ясно: природа здесь ни при чем. Глыбы носили отчетливые следы обработки. К тому же, когда-то они были плотно, старательно сложены в аккуратную коробку с просторным зазором, позволяющим проникнуть внутрь. Но после отбушевавшего огненного смерча грунт под стенами просел, и часть колоссальных плит, употребленных на своды, обрушилась. Камень, из какого был устроен дольмен, даже издали казался ноздреватым, словно пемза, и жирно блестел.

…– И в самом деле, не слишком точное обозначение, – не удержался Аксютин. – Хотя нечто подобное просто вертится на языке. И Горяев, должно быть, испытывал нечто похожее.

– Отнюдь нет, – сказал Дилайт. – Могильник есть могильник. Концентрическая кладка, вроде колодца. Без крыши, разумеется. И груда костей внутри.

– И веет мертвечиной от самого слова, – сказал Аксютин. – Нет, дольмен мне нравится больше…

Сигнал шел из дольмена.

Что бы это ни было, но там, между каменных глыб, находился сигнал-пульсатор, работавший на волне Плоддерского Круга.

И хотя интуиция, обострившаяся за годы отчуждения до предела, подсказывала Кратову, что ни плоддерами, ни вообще людьми тут и не пахнет, хотя его шестое чувство, всегда нацеленное на эмоциональный фон, безмятежно дремало, умом он сознавал: здесь он не один. Есть еще кто-то помимо него. И этот «кто-то» – не человек.

Кратов привел фогратор в боевое положение. Хотя и понимал, что воспользуется им лишь в самой безвыходной крайности и что ему вообще неведомы пока причины, способные побудить его пустить оружие в ход. Поскольку он ничего, кроме огня, не боялся, а огня поблизости не наблюдалось, да и светофильтр старательно навевал успокоительные иллюзии его ущербному подсознанию, то мыслил и действовал Кратов собранно и хладнокровно.

Не забывая проверяться, то есть периодически совершать внимательный круговой осмотр, он приблизился в перекошенному входу в дольмен. Выждал, пока выровняется дыхание. Включил нагрудный фонарь. Кинжальный световой луч вонзился в смоляную темноту, в нем плясали невесомые хлопья пепла.

Тишина. Недвижность. Только редкие, ослабевшие вскрики в наушниках.

Кратов сделал первый шаг, второй…

Ничего не происходило.

Он уже достаточно углубился внутрь дольмена, когда жуткая ирреальность обстановки понемногу начала пробирать его до печенок. Это было изрядно подзабытое ощущение: давно уже он отвык холодеть перед неизвестностью. Но чувства звездохода и плоддера, настроенные на волну опасности, молчали. Значит, опасности не было. А все остальное – химеры, порожденные разгулявшимся воображением.

Луч фонаря обшарил грубо отесанные стены, уперся в плиту свода, косо вдавшуюся в грунт. С нее переполз на середину дольмена.

Круглое каменное блюдо. Или чаша с утонувшей в слое пепла ножкой. А может быть, некое подобие стола в местном вкусе. Иными словами, трехметровый гранитный диск с углублением в центре. И в этом углублении находился источник сигнала.

…– Прошу меня простить, – вмешался Дилайт. – Так это был сигнал-пульсатор? Я имею в виду – из тех, что применяются в Галактическом Братстве?

– Нет, – сказал Кратов. – Сепульку… сигнал-пульсатор я узнал бы сразу. Нагляделся их досыта, всех типов и модификаций. И наших, и чужих… Конструктивные особенности никогда не скрывают общих принципов. Вы понимаете, о чем я говорю: какого-то стандарта не существует, но прототип сигнал-пульсатора для всего Галактического Братства был единым. Сигнал-пульсаторы пришли к нам с Сигмы Октанта, и базовая компоновка генераторов и эмиттера практически не меняется. А здесь все было не так, как у нас. Иная схема…

Несмотря на то, что внутри дольмена пожар похозяйничал недолго, обломав свой гнев о толстые стены и отыгравшись на потолке, прибор был изувечен. Собранный из белого, а теперь почерневшего тугоплавкого металла и жаропрочной керамики, местами он оплавился и покоробился. Возможно, прежде он был заключен в корпус из пластика или дерева, потому что с него свисали какие-то свернувшиеся ошметки, а сам прибор стоял в серебристой луже расплава. При всем том он еще как-то продолжал действовать.

Больше в дольмене ничего не было.

Кратов опустил фогратор и шагнул к столу – забрать отсюда диковинный артефакт, унести на «корморан», чтобы затем переправить ксенологам в виде приятного сюрприза.

Ему померещилось движение в глубине дольмена, по ту сторону обрушенного свода. И одновременно, пусть и с неприятным запозданием, ожили все его дополнительные чувства: «Тревога! Опасность!»

Кратов отпрянул. Чиркнул лучом по сгустившимся лоскутьям тьмы. Озираясь, попятился к выходу. Фогратор снова был в его руках, ствол сторожко покачивался на локтевом сгибе.

Белые бесплотные фигуры. Плоские, будто клочки атласной бумаги на черном бархате. На какое-то мгновение они возникли из мрака, выхваченные светом, и тут же сгинули.

Стены каменного ящика медленно сложились, как страницы книги. И с грохотом обвалились остатки свода. Прямо на стол с еще работавшим прибором.

Сигнал умер.

Кратов прыжком одолел последние метры до выхода. Перекатился через себя и на четвереньках, полубегом, полуползком, устремился подальше от проваливавшегося внутрь себя дольмена.

Укрывшись за стволом обугленного кактуса, он дождался, когда это странное саморазрушение окончилось и осел взбаламученный пепел. Он надеялся, что белые призраки явятся снова, и тогда уж он разглядит их в подробностях. И убедится, что они ему не померещились. Хотя особой нужды в том и не было. Ни одно из чувств прежде не подводило его. Если, конечно, пренебречь сегодняшним излишне долгим молчанием чувства опасности.

Но призраки есть призраки. Не то, как им и положено, остались охранять руины, не то без следа рассеялись на свету.

Кратов вернулся на «корморан» и спустя какое-то время благополучно, без происшествий, прибыл на плоддер-пост Кохаб, где Грант уже начинал волноваться. Там, придя в себя и обсудив приключение с напарником, Кратов через инфобанк выяснил, куда же занесла его нелегкая. Планета называлась весьма причудливо – Финрволинауэркаф. На ней уже работали ксенологи. Но ни о каких сигнал-пульсаторах местного производства и речи не шло.

После недолгих колебаний Кратов зарегистрировал отчет о высадке на сгоревшую планету в информсистеме Плоддерского Круга, откуда тот непременно, хотя не слишком скоро и с купюрами, должен был перекочевать в общие фонды. Стимулировать этот процесс Кратов не стремился. Во-первых, у него не было на руках никаких доказательств, кроме отметки в бортовом журнале об изменении маршрута. А во-вторых, он был связан Кодексом плоддерской чести, осуждавшим недостаточно мотивированные контакты с Внешним Миром.

4.

– Глупость этот ваш Кодекс! – произнес Аксютин с сердцем. – Никаких оправданий не может быть сокрытию таких сведений!

– Тише, тише, – осадил его Дилайт. – Никогда не следует ломиться со своим уставом в чужой монастырь. Да и не о том разговор. Информация есть, и мы ее получили. Чуть раньше, чуть позже – особой роли не играет. Правда, я рассчитывал, что загадка провала третьей миссии отчасти разъяснится. Но этого не произошло, хотя факт, сообщенный коллегой Кратовым, сам по себе любопытен.

– Как же не произошло? – вспыхнул Аксютин. – Посуди сам: вторая миссия, если пренебречь финалом, была исключительно плодотворной. Но вот близится сезон пожаров, нарастает вулканическая активность на терминаторе. Как справедливо отметил командор Дедекам, аборигенам нужно экстренно развернуть эвакуацию, отойти вглубь материка. В это время, в самый пик полыхания, Кратов высаживается на Уэркаф и застает там некую «третью силу» – хозяев таинственного сигнал-пульсатора новой модели…

– Я никого там не застал, – сказал Кратов. – И это была не новая модель.

– Отчего вы так решили? – спросил Дедекам, оживляясь.

– Схема прибора довольно примитивная. Недоставало некоторых обязательных в нашем понимании элементов: контура предварительного усиления, бустер-генератора для лавинообразной накачки сигнала. Скорее, это была ОЧЕНЬ СТАРАЯ модель.

– Тогда ясно, почему мы, болтаясь в непосредственном соседстве с Уэркаф, никаких сигналов не слышали, – ублаготворенно сказал Дедекам.

– Действительно, я и не подумал об этом, – сказал Дилайт. – Что же, одной нестыковкой в вашем рассказе стало меньше.

– Вы подозреваете, что я все выдумал? – осведомился Кратов, бледно усмехаясь.

– Если быть откровенным…

– Зачем мне это? – плоддер пожал плечами. – И потом, разве я похож на человека с фантазиями?

– А если уж быть предельно откровенным, – промолвил Дилайт, – к чему бы мне прилагать столько усилий по извлечению вас из Плоддерского Круга, если я вам не верю?

– Мне дадут сегодня высказаться? – взъерепенился Аксютин.

– Конечно, – успокоил его Дилайт. – Мы все буквально обратились в слух.

– На чем бишь меня прервали… Да, «третья сила». Социометрическая модель цивилизации Аафемт не дает нам оснований считать, будто они способны конструировать ЭМ-технику. Позднее рабовладельчество, развитые религиозные культы. Какая уж тут экзометральная связь, когда они гравитацию полагают волей богов!.. Очевидно, эта «третья сила» чем-то вызвала недовольство Аафемт. Что и вынудило их вернуться на пепелище, дабы истребить всякие следы пребывания чужаков на планете. Хотя до них о том уже позаботился огонь. Белые призрачные фигуры – это очень напоминает жрецов культа Серебряного Змея.

– Религиозные боевики, – пояснил Дилайт. – Наказание отступников, исполнение обрядовых приговоров, избиение бунтовщиков… Каратели.

– Странно, что они позволили вам уйти, – сказал Аксютин. – Обычно Серебряные Змеи заботятся об отсутствии свидетелей. Впрочем, по скафандру они могли распознать в вас человека. А поднять руку на выразителя высших сил, какими они нас полагают, чревато последствиями. Откуда же им знать, что мы не действуем их методами?

– Серебряные Змеи никогда не имели склонности обдумывать последствия, – улыбнулся Дилайт. – Здесь нечто другое. Возможно, их законы, которые мы знаем пока поверхностно, не интерпретируют инопланетян как свидетелей.

– Они не ведали, что я плоддер и меня никто не хватится, – сказал Кратов.

– Не исключено, что именно ваше присутствие на их карательной акции повлекло за собой срыв третьей миссии, – заметил Аксютин. – Например, они понимают, что вы оказались в дольмене неспроста. Прибор был уничтожен на ваших глазах. Как свидетеля они вас не тронули. Но не сработало ли затем какое-нибудь табу?

– Человек видел Серебряных Змей за работой, – сказал Дилайт. – А это недопустимо. Он уцелел, но оказался осквернен. Следовательно, скверна пала и на всю человеческую расу.

– Вот именно! – воскликнул Аксютин.

– Выходит, я поломал вам всю работу? – мрачно спросил Кратов.

– Да бог с вами, – сказал Дилайт. – Вы тут ни при чем. И не придавайте большого значения нашим спекуляциям. Мы позволяем себе конструировать некоторые гипотезы на ходу. И гипотезы, разумеется, весьма удаленные от истины. Все должно быть либо проще, либо сложнее, либо не так.

– Что значит – удаленные от истины?! – обиделся Аксютин.

– Успокойся, дружок, – сказал Дилайт миролюбиво. – Ты, верно, забыл, что Аафемт ушли от контакта задолго до визита коллеги Кратова на Уэркаф.

– Ничего я не забыл, – заупрямился Аксютин. – Их отвлекла «третья сила»!

– Хорошо, обсудим это на корабле, – остановил его Дилайт. – Не то вскорости ты возложишь ответственность за наше фиаско на командора Дедекама. – Тот встрепенулся, поспешно сгоняя дремотное блаженство с лица. – Хотя последний не приближался к планете ближе чем на миллиард километров.

Убедившись, что никто не намерен предъявлять к нему претензий, Дедекам снова откинулся в кресле и смежил веки.

– Какие скафандры использовала ваша миссия? – вдруг спросил Кратов.

– «Конхобар», – ответил Дилайт. – Защита-минимум. Воздух на Уэркаф вполне годится для нас. После инъекции эмфотазы и ступенчатой адаптации в течение суток.

– На мне был «галахад», – сказал Кратов. – Я походил на вас не более, чем слон на антилопу. С позиций таксономии класс один, все остальное – разное.

– Я не понимаю, – произнес Аксютин с неудовольствием.

– Еще бы, – сказал Дилайт. – Коллега Кратов предполагает, что Серебряные Змеи не могли идентифицировать в нем представителя той же расы, что и мы.

– А-а, – сказал Аксютин. – Но это не важно. Кое-что разное, но класс-то один. Они все равно должны были отнести вас к выразителям высших сил.

– Если бы не одно неприятное обстоятельство, – добавил Дилайт. – Серебряные Змеи никому и ничего не должны. Им наплевать на высшие силы. Преклонение перед чем-либо не входит в их религиозные установки.

– Да, я помню, – промолвил Аксютин смущенно. – Ведь они и вас поначалу хотели уничтожить.

Наступила продолжительная пауза.

– Вы успели обдумать мое предложение? – наконец нарушил тишину Дилайт, обращаясь к плоддеру.

Тот кивнул.

– Каково же ваше решение?

– Вам нужно знать следующее, – помедлив, сказал Кратов. – Как драйвер я мало вам подхожу. Ваших кораблей я не знаю. Хотя до конца навыки вождения не утратил и, сколько возможно, поддерживал форму все эти годы… Место моей высадки я вряд ли смогу разыскать. Точная информация в бортжурнале давно стерта. Наверное, за это время ландшафт планеты изменился. Но я бы постарался вам помочь. Остались два препятствия к моему участию в миссии.