Читать книгу Восточная книга стихий - Евгений Гатальский - Страница 2

Безымянная Книга Стихий

1. Был один человек из Египта. И был человек, боровшийся с Богом. Несколько мгновений они разглядывали друг друга молча. Изнеженный сын позднего времени, боговидец, который с любопытством приподнялся в своей золочёной часовёнке, нарушив свою сверхудобную позу, – и сын Ицхака, отец двенадцати; они глядели друг на друга, связанные одним и тем же часом и разделённые веками, исстари венценосный мальчик, болезненно пекущийся о том, чтобы выжать из тысячелетий богословской учёности розовое масло нежно-мечтательной религии любви, и многоопытный старец, чья стоянка во времени была у исходной точки необозримо далеко идущего становленья.

*

И те – слова, а все слова – сотрутся.

И будут только сосны над оврагом,

и будет отажник1 прикован на горе,

кавказский пленник,

огненосный

Прометей —

желающий пред смертью быть Отцом,

чтоб Афродита, белый персик Зевса,

возникла обнажённой в пене моря,

в ракушке доплыла б до суши

к гиганту, что похож был на козла.

Над дочерью Афиной-стратегисткой

хотел тот учинить своё насилье.

Но белые цветы Киприды юной

застанут просто время вспять. Опять.

И вновь Уран низвёрг сынов-киклопов

в Шеол, недосягаемый, как звёзды,

что в отраженьи подземелья словно дразнят:

как будто белый перец на зрачках

заставит плакать голую богиню —

во Тьме, в которой первый чёрный Хаос

возникнет и сольётся с Темнотой.

Возникнут Ночь и День, Эреб и Воздух,

и разобьётся Её мужа самолёт…

**

Над тёмным покрывалом спящего города тянулась бирюзовая нить, пронизанная красно-жёлтыми лучами. Серп созвездий рассекал покрывало, и в обнажённой бездне открывалось что-то более тёмное, темнее, чем окутывающее город покрывало. Красные лучи пронзали блестящие в пыли дома, а жёлтые разжигали вокруг них холодное пламя. Бирюзовая нить становилась плотнее, от неё отделялись шёлковые нити неопределимого света, от них – более тонкие нити, а от них – ещё более тонкие. В одиноком доме находилось мёртвое тело, а в поле возле города находилось ещё одно.

Занавес.

Облако, покрытое зелёной пеленой, появлялось в каждом промежутке между нитями. Красные и жёлтые лучи, попадая в облако, принимали бесцветный оттенок, а выходя из него становились другими, более плотными. Красные лучи становились жёлтыми, жёлтые – красными, и по-прежнему жёлтые разжигали вокруг домов холодное пламя, а красные пронзали блестящие в пыли дома.

Занавес становится дырявым, и его сменяет очередной занавес.

γνωστικός

Коченеющий Близнец, стерегущий Кастор, хотел поймать горящего Водолея и вручить ему индейский орех, дабы этот прóклятый мир и в первые пять минут после смерти не раскрывал любовной тайны, навестивших храм. Much feelings, like an airbourne, put a little smile on their shine-faces, дабы длинная рука гена обеспечила их зачатым во любви творениям сахарное воскресенье. Затем будет выстроена идеология вертикали, будут спеты песни опыта, и в озере с плотной водой будет обитать неизвестный Урем, дабы своим появлением спасти потерпевшего крушение небесного жениха.

Занавес.

Идут посторонние кадры…

В видео про Корею я встретил слово «геомантия» – гадание на земле. А в книге «2666» Боланьо я встретил слово «ботаномантия» – гадание на овощах. И всё это в мой первый выходной. Моя душа загорелась, ведь не в первый раз я встречаю новоузнанное или похожее на него слово, сначала в одном источнике, когда впервые с этим словом знакомлюсь, а затем в тот же самый день в другом источнике, в далеко независимом от первого. Так родилась моя философия, бывшая долгое время в тупике. Озаглавить ли её так: «МОЯ УЛЬТРАПОЛЕЗНАЯ СОВРЕМЕННАЯ АКАДЕМИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ?» Претензициозно, я достаточно взросл для подобного. Выпивая башкирский дюшес на Варшавке, я решаю начать свою философию с мира условностей. Пружина во мне подскакивает – я так долго ничего не писал, терял время надеялся на лучшее! Ладно, я буду писать в свою тетрадь, пока огонь горит. Итак, теперь к условностям. Первое: есть город, воплощение цивилизации, с верой в психологию. Это первое. Второе: есть лес, воплощение природы, с безверной биологией. Это второе. Допустим, что лес являет собой «сознание господ», а город собою являет «сознание рабов». Лес будет мужским царством, а город будет царством женским. Лес будет постоянством целого, а город будет измельчением постоянства. В лесу будет владетельствовать мужская «неуверенная уверенность», а в лесу женская «уверенная неуверенность». В общем, мы будем иметь, сославшись на эти вышеприведённые условности, две сложные, противоположные друг другу со всех точек зрения, системы. Не простая дихотомия, «белое – чёрное», «добро – зло», нет, это всё блики слов, я имею в виду два цельных «несущих бытия», со всеми ветками и пеной камней, что плывут в их неостановимом течении. Жаль, что не всегда получается записывать свои наблюдения, меня вот, например, внутренний огонь толкнул на это, я бы и дальше предпочёл, наевшийся, лежать, укрытый синим одеялом. Так вот, есть две сложнейшие, абсолютно разные вселенные. Мы с этим условились. Это правда жизни, если спросить меня, да, в реальном мире есть две вселенные. Хаос жизни, хаос ГОРОСКОПА неизменно дробится надвое, и не нужно никакой нижегородской секты или аналитической философии, чтобы это понять, достаточно одного невежественного сырого мышления мужского существа со свободным временем в кармане брюк. Они называются джогеры (jogers, или с двумя g, я забыл, давно искал в интернете). Ладно, меньше отвлечений, ближе к делу. «Поменьше самомнения», как назывался один из моих черновиков. Итак, есть две разные со всех точек зрения вселенные. Они необязательно противостоят друг другу, они не знают друг о друге, они просто есть, и понять друг друга не смогут, даже если вдруг каким-нибудь образом соприкоснутся друг с другом. И вот, с этого момента я допускаю соприкосновение этих двух миров. Время бесконечно, отсутствие времени бесконечно тоже, так что подобное допущение повторится бесконечное количество раз. Итак, есть ли между мирами зазоры? Мне сложно это представить, я не знаю, как на это ответить. Но предположим, что есть переходы с одного мира в другой. Эти переходы я буду для удобства восприятия представлять своего рода духами, и эти духи будут вещать единение двух природ. Эти духи будут обозначены как Ангелы. Но эти Ангелы, здесь будет сложная мысль, эти Ангелы могут существовать только при определённом опыте того или иного существа, а следовательно, если есть два разных мира, и в них есть существа, то природ у совокупности этих существ будет, как минимум, две, и следовательно природ у Ангелов вследствии опыта этих существ тоже будет как минимум две. Есть некоторого рода христианские философии, заявляющие, что Ангелы – это просто ухудшение Бога, уподобление Бога человеку, не в силу слабости Бога или силы мысли человека, не по чьей-либо иной, немыслимо какой, Воле, а в силу обыкновенного «притяжения вещей»2. «Köнингбергский китаизм», как говорил о подобного рода философии всё тот же немного сефардский ашкеназ из города Люблин. Об моей философочности он тоже самое сказал бы, скорее всего, ну да ладно, надо что-то делать, я пойду дальше, огонь важнее смысла и т. д. и т. п.

Итак, развиваю идею двух миров. Напоминаю, это город и лес, я так условился, удобство образа, привычка языка… Итак, лес объединяет все свои части. В лесу постоянный бунт против цивилизации, лес в себе ничего не добавляет, что в нём было, то в нём есть и дальше будет. Город, напротив же, город разделяет все части, добавляет в себе для себя и не для себя очень много вещей, но не может их все соединить, как лес, и только множит противоречия, добавляет, как люди это бы назвали, «безумия» в некую сложившуюся картину. Божество этого города (хотя бы одно там да есть) представляется этаким пауком, которому не хватает ворсинок на лапах дотянуться до всего, что в городе есть, и, следовательно, это божество, «Бог как паук», оно дряхлеет. Уже внутри города начинает проявляется «фундаментальное разделение», вступает в силу «роковая сила привычки», «стремление удержать имеющееся». Каково же будет место вышеупомянутого существа в этом городе, если это существо не иначе как известное крайней науке современный человек? Вопрос поставлен неверно, я полагаю. Я не знаю, что считать современным человеком, хотя бы потому что современный человек абсолютно полностью может скрыть себя в социальных сетях, пусть и прикрываясь при этом настоящей фотографией. Но и социальные сети, в которых человек прячется, они тоже усложнятся, в силу природы города, и там определенно будет иллюзорно-биологическая жизнь, причём эта жизнь может проистекать в самом настоящем лесу, но вот здесь правда, эту жизнь иногда будет перебивать другая жизнь, в силу природы социальных сетей, причём другая жизнь с теми же людьми, но у этих же людей, в силу запутанности, будут другие роли и обстоятельства жизни, и человеку придётся смириться с невозможностью остаться в одном определённом мире. То есть, мира не будет, будут миры. Они уже есть, миры, а не мир, но это пока лишь, к счастью, лишь тень будущего дробления жизни.

Брянская область известна своими дебрями, этой бедной данью мёртвому и неизвестному язычеству, поэтому её города легко объединялись в один большой лес. Пейзажи партизанской славы изящно сменялись с молодых хвойных деревьев на севере на зрелые широколиственные деревья средней полосы, дабы окончиться полями на юге с их остатками женских монастырей, как бы символами смерти девственных и нет деревьев, что остались выше по карте. Мглин, Карачев, Сураж, Новозыбков, Клинцы славно обустраивались неизвестным областеначальником, дабы каждый район и каждый город обрёл свою особенную древесную тень в этом заурядном информационном редколесии. Города побольше, наподобие Брянска, стали совсем небольшими, но такими естественными, что возникает вопрос – настоящий ли город, что был или есть, или настоящим является его маленький труп.

Это неважно. Так или иначе, я вернулся. Религиозный сын Сима и культурный сын Иафета в месте, которого никогда не касалась история. Моё прежнее желание стало просто принципом. Я знаю, что Маша, Марыя Лебедева, вернулась из Одессы со своим младенцем, и моей задачей является теперь не возвышенная любовь, нужная лишь чтобы потешать огромный мозг мужчины, а здоровая животная связь, лишь одна понятная молодой человеческой самке. Мои мысли по-прежнему заражены сирийским песком, и я понимаю, что может быть что угодно, что я легко скачусь по серой радуге в пучину деграданства. Хорошо, что в моей голове даже скучный ужас приобретёт приятную поэтику! Я вернулся со здоровой простотой, интуитивно понятной каждому: красота, сложная и при том понятная, перевесит что угодно на соседней чаше заржавелых весов. Добро и зло ничто перед красотой! Сохранить человеческое в двойственно-непонятном техномире, с которым невозможно бороться – главная задача каждого. И с приматом эстетики над этикой сделать это будет… естественнее… оставлю это слово.

Возвращаясь к исходной точке. «Ботаномантия» и «геомантия». Напоминать не буду, перечитайте, если хотите, или просто пропустите. Почему же, чёрт возьми, случайные пылинки чёрного цвета сталкиваются друг с другом на бескрайне огромном белом пляже? А? Кто знает? Я это объясню всё тем же «אַטראַקשאַן פון זאכן»3. Хорошо, возразят мне, но это же религия. Хорошо, отвечу я, и стану выкручивать свою религиозность до предела, сказав, что «притяжение вещей» нашего мира есть не иначе как пять гностических лучей от утонувшего Симона Мага и утопленной большевиками Елены, которые оба теперь носят другие имена. А? Представьте, что вы смотрите на жизнь глазами Бога, пусть Бога христианского, других нам не осталось. Хотя бы попытайтесь представить, и когда вы прекратите это делать, то поймёте, насколько же сложно в полной мере осознать, что каждая жизнь идеальна, если взирать на неё с небосвода. Мир, что и город, что и лес, представляется Богу бесконечно маленьким, die Welt am Ende einer Nadel4, но дело в том, что человеку, если он сохранит в себе подход далёкого Бога, очень многие вещи покажутся «бесконечно огромными», когда его «всёуглубляющий» взгляд действительно упадёт am Ende einer Nadel. Человек не Бог, ему и мелкое будет велико. Для описания величия мельчайших частиц ему понадобится какой-нибудь инструмент, и вот здесь на сцену выходит она. Mathematik des Geistes5. Математика будет совершенстоваться, но разве это важно, если бесконечность углубления на то и бесконечность, чтобы никогда не заканчиваться? Чтo изменится, когда квантовые вселенные при взгляде в гигантский супермикроскоп окажутся подчинёнными обычным законам механики? Бесконечность углубления убьёт человека, но, может быть, роботы извлекут из неё какой-нибудь урок при заселении какой-нибудь экзопланеты потомками мигрантов из Сатурна? Ну ладно. Это немного не туда. Я скорее не про экспансию пишу, а наоборот, про углубление в уже имеющееся. Ещё мой любимый Лейбниц знал, и далее отрывок из его «Монадологии», «что в наималейшей части материи существует целый мир творений, живых существ, животных, энтелехий, душ». Да, каждый такой мир есть в каждой песчинке, неважно, белой или чёрной, и вот иногда эти песчинки взаимодействуют друг с другом, и получается узор. Развитие. Жизнь. Общество. Абстракции. Эта книга. И т. д. Стало быть, в одной песчинке есть нечто, что позволяет всему этому развиться. Не постесняюсь привести вновь отрывки из лейбницевской «Монадологии», куда изящнее иллюстрирующие мою бедную мысль, которую затем я надеюсь развить, надеюсь, что своими, словами:

«…74. Философы были в большом затруднении насчет происхождения форм, энтелехий, или душ; но теперь, когда замечено путём точных исследований, произведённых над растениями, насекомыми и животными, что органические тела в природе никогда не происходят из хаоса или из гниения, но всегда из семян, в которых, без сомнения, имела место некоторая преформация, то отсюда было сделано заключение, что не только органическое тело существовало ещё до зачатия, но и душа в этом теле, и, одним словом, само животное и что посредством зачатия это животное было лишь побуждено к бóльшому превращению, чтобы стать животным другого рода. Нечто подобное замечаем мы и там, где нет собственно рождения, например, когда черви становятся мухами, а гусеницы – бабочками…»

И ещё отрывок, касаемо Того, Кто, как предполагается, одобрил «силу целого» в одном маленьком семечке:

«…89. Можно сказать, ещё, что Бог как зодчий полностью удовлетворяет Бога как законодателя и что, таким образом, грехи должны нести с собою всё возмездие в силу порядка природы, в силу самого механического строя вещей, что точно так же добрые деяния будут обретать себе награды механическими по отношению к телам путями, хотя это не может и не должно происходить постоянно сейчас же…»

После столь длинной прелюдии хочется, чтобы половой акт не разочаровал, однако я не придумал ничего лучше, как начать своё произведение «с места в карьер», что называется. Итак, представим, что жизнь, которую мы знаем, вышла на принципиально новый виток. Виртуальный мир захлестнул цивилизацию настолько, что сложно разобраться, что в этом мире реально, а что виртуально и даже сложно сказать какой сейчас год. Но эта постжизнь для главных героев – естественное состояние, они относятся к ней также, как мы относимся к нашей жизни, то есть по-разному, а мотивы главных героев, брата и сестры, и вовсе покажутся простыми – выжив в авиакатастрофе, они пытаются выбраться из леса к цивилизации, но по пути им повстречается группа охотников, к которой они просто обязаны будут примкнуть – чтобы выжить в очередной раз. Долгое время эта история шла у меня под названием «Дитя фрактальных пантеонов» и представлялась в моей голове обычной повестью о человеке, застрявшем между параллельными мирами. Город и лес, мы помним, два столь разных хаоса. Я просто хотел разобраться в элементах этих хаосов, о да, разобраться, хотя, такой уж ли это хаос, если его элементы подчиняются законам, как минимум, законам физики? Лучше сказать, что я просто хотел понять, чтó именно создаёт законы для этих элементов. Понятное дело, что окружающая действительность может считаться хаосом только с позиции отдельно взятого элемента этого хаоса, но с объёмного расстояния, даже мне, тоже обычному элементу хаоса, этот условный хаос просто кажется «механизмом равнодушия» – при таком взгляде легче придумывается смысл этой да и прочим условностям, так что я попытаюсь настолько далеко отойти от хаоса города и от хаоса леса, чтобы все их разнообразные элементы превратились в простые «составные части», 0 и 1, «Komponenten», 0 und 1, если умничать с языком наук и дальше.

Языки, о да, языки, продукт природы, подражание природы и взаимодействие с природой. Только языки дают нам богов. Разные языки дают разные народы, разные народы дают разных богов. Даже если у народа один бог, то при делении народа и этот бог делится надвое. Но разделённые ветви могут сходится и подражать друг другу, половина бога может соединиться со своей другой половиной. Итак, люди и народы. Генеалогии народов я поведу согласно Библии, просто чтобы не нарушать традиции. В один момент натыкаюсь на двух разных Ламехов – один потомок Каина (0), а второй потомок Сифа (1). Я интерпретирую Ламехов как лес (0) и как город (1). Вот тебе и две альтернативные линии, у которых уже есть совпадение, более вопиющее, на мой взгляд, чем геомантия и ботаномантия, впервые встреченные мною в один день, но в разных и не связанных друг с другом местах. Почему эти два Ламеха более вопиющи, чем эти «мантии»? Да потому что это Библия, книга одного народа, заразившая все прочие народы мира и подарившая (а подарившая ли?) миру все прочие разные книги, даже эту, как ты к этому не относись. В один момент Ламех, потомок Сифа, украл определённые «семена, в которых была жизнь», вспоминая Лейбница, украл эти жёлтые семена у потомков Каина и нечаянно их просыпал в Египте. Ноль перестал быть нулём, и осталась единица. Появился Египет, и в Египте резко выросло особое «дерево», которое будет влиять на все прочие последующие цивилизации мира (1). Леса нет, есть только город, есть только монизм, и потому любая дилемма лóжна, это следует запомнить и использовать в жизни, «любая диллема ложнá», дамы и господа. Дерево есть, и дерево одно. Только одно. Но! Есть ветви. Множество ветвей. Великое множество-множество ветвей подразумевает возвращение леса (0). На ветку прилетает птица с бронзовым языком. Дело в том, что язык и имя этой птицы появились куда раньше её существования! Мысли Джошуа появились прежде самого Джошуа, и парадокс двух Ламехов всё не давал ему покоя. «С кем спал Каин, от кого родил детей? Я хочу найти скелет этой Евы и повесить на соседней ветке!». Мысль это ножницы, мысли, особенно если это мысли главного героя, режут ткань у любой философии и её лоскутами стремятся скрыть наготу своей красоты! «Ну уж нет!» – думает Джошуа. «Мои мысли это перья, ощипанная птица годится, пожалуй, что для бульона!». «Но что, если в одном взятом человеке из данного мира будут бесконечно плодиться „составные части“, 0 и 1?» – продолжает пользоваться перьями Джошуа. Неужели на него одного пришёлся тот самый кусок этого данного мира, в котором 0 и 1, не сливаясь, сходятся, и неужели только в этом куске мира, на который приходится бытие и существо Джошуа, есть возможность осознать взаимодействие таких не похожих друг на друга миров, как 0 и 1, или всё-таки эти 0 и 1, напротив так похожи друг на друга, что их и нет, т.к. нет пределов, ибо схожести сливаются в ничто? Никаких? Пределы нужны, одёргивает себя Джошуа, и, может быть, как-нибудь использует своё «внутремировое обоснование» для заданных автором «внешнемировых условий» его существования, ведь Джошуа в конце концов не буква, не 0 или 1, не 0101, в нём всё-таки проявляется объём, есть импульс, есть движение, есть дух и есть кровь. Куда ж идти со всем этим? Идти можно вперёд или назад, вправо или налево. Вот тебе готовый крест, то есть, предвестник художественности, то есть, начало оглавления. Первые признаки градации и деления этого мира (1). Или (0) тоже? Да, в Египте всё слилось, всё в одно, но движением всё можно упорядочить. Стороны света, как известно, соответствуют четырём стихиям, поскольку впереди музыка, позади любовь, справа война, а слева религия. Север в воде, юг на земле, восток в огне, а на западе воздух. Дабы усилить художественность, будет озаглавлена двустишием из по сути одноимённого стихотворения «Стороны света» брянского поэта Савойского. Хвост чувствовал твёрдость ветвей, клюв требовал воды, поскольку правое крыло горело, впрочем, левое крыло было вдоволь обласкано зефиром. Птица развернулась вправо, на восток, поэтому вернёмся к тому, с чего мы начали:

Наносное убить, обхитрить, обойдя,

Слыша лишь мироздания зов…

Восточная Книга Стихий

В последующих рассуждениях Джошуа всё ещё философствует на тему появления двух Ламехов, которые не должны были просто по совпадению одинаково называться, ведь в этом случае мир будет некрасивым для него, для Джошуа, а важнее красоты ничего на небе нет. Устье подобного рода рассуждений привели его к подобного рода истоку:

Потоп был осуществлен с помощью воды, что была над твердью небесной. В самый второй день Бог твердью разделил воду на две части, и вода, что была «над твердью» являлась до потопа частью «великой бездны», до момента, когда «разверзлись все источники» этой «великой бездны». Бездна как явление мрака противостоит Божьей вечности, также вечности как феномену противостоит время, и потому я не могу не объединить понятие «бездны» и понятие «время» в одно понятие и, выбирая из двух, определить его как «время», ибо оно универсально, бытие как таковое подлежит измерению им. В связи с этим хочу коснуться составляющих времени – прошлого, настоящего и будущего – триады, которой «измеряется бытие». Строго говоря, настоящего, как и смерти – не существует. Все, что видишь и показываешь, слышишь-говоришь, делаешь и чувствуешь – это прошлое, ибо осознание всего наступает после. То, что увидишь или не увидишь, покажешь или не покажешь, скажешь или не скажешь, и так далее – будущее. Настоящего не может быть. Все либо было, либо будет. Ничего не может есть, если что-то есть – оно уже было, если этого нет – оно может быть, а может и не быть. Только небытие не может существовать, и настоящее, раз его нет, и есть небытие, причём которое не сможет наступить в будущем, то есть оно единственное, что точно не наступит. Причина кроется в восприятии (приять можно только прошлое) или же глубже, в двойственности каждой вещи бытия и двойственности самого бытия, которое вещь тоже, и в котором третьего, то есть настоящего, (раз прошлое и будущее определены), быть не может. Это касается бытия внутри. Снаружи бытия, рядом с ним, есть небытие, которое есть лишь будущее, которое не наступит. Вещь же неделимая, над бытием и небытием, называется Богом.

У человека действительно двойственная природа – из нулей (0) и единиц (1). У человека нету воли, его предел поставлен сверху, или поставлен генами, это не столь важно, как то, что предел поставлен, и вся его свобода мнимая не коснется даже низа этого предела, не говоря о верхе. И всё человеческое внутри только двигает внешние пределы по задумке сверху, не может не двигать, ибо будто бы случайная природа уставления пределов кажется таковой лишь воле, ограниченной этими самыми пределами. Можно в эту тему вспомнить Маймонида, который говорил, что сущность Бога с ее размерами и конфигурацией является, цитата: «необходимо-сущей именно в таком виде, не нуждаясь ни в производящем спецификацию, ни в дающем перевес существованию над небытием, ибо для Божества последнее невозможно…» То бишь, Бог вне бытия и небытия, он не 0 и 1, он даже не 0101, как Египет или прочие слияния 0 и 1, Бога нельзя выразить никакими символами… Это развито в исламе, но хорошо, что люди спят и видят сны, продолжал рассуждать Джошуа, во сне проживается небытие, ко сну ведёт ветка прогресса "+». А где же ветка прогресса "-»? Он осмотрелся по сторонам. 0+1+1+1+1. Сколько будет одна капля плюс одна капля плюс ещё одна? То-то и оно. Получается Египет. Обезниленный сухарь. Север-юг. Запад и восток. Клюв засох, веток под когтями нет, ветер тоже исчез, а правое крыло сгорело и воняет пластмассовым пером. В турбину попала птица? Сначала сгорело, потом исчезла Земля, исчез и Воздух, исчезла даже Вода… Он повернулся на другой бок.

Мальчик по имени Максим ел в детском саду сладкий душистый горошек и запивал его лимонадом, что не очень должно сочетаться, но только не для Максима, ибо лимонад был со вкусом «тархун», то есть тоже зелёного цвета, как и горошек, а цветовое сочетание для пятилетнего Максима было более важным, чем вкусовое, ибо зрение, как орган чувств, куда важнее, чем вкус. Максиму надо было есть, у него слегка дрожали руки, потому что вчера была одна история. В его группе воспитательницы стали говорить про Великую Отечественную Войну, и с этой темы разговор отчего-то съехал на обсуждение немецкого языка. И тогда Максим выпалил: