Читать книгу Одновременно: жизнь - Евгений Гришковец - Страница 21

12 июня, по дороге из Рязани в Воронеж, заехал в Путятинский район Рязанской губернии, в деревню Мясное, где в самом начале 1970-х купил себе дом, многие годы его перестраивал и какое-то время, по собственным словам, был счастлив Андрей Тарковский. Эта деревня и этот дом подробно описаны и даже зарисованы им самим в дневниках. Без сомнения, это единственная точка на Земле и единственное жильё, которое сделано было как он умел и хотел, и где ему удалось хоть какое-то время жить так, как он хотел и умел.

Его родной дом и дом его детства утрачены и не несут на себе признаков его присутствия. Московские квартиры также мало что могут сообщить. Но дом в Мясном, который он сам неожиданно нашёл и выбрал для себя, его устройство и убранство, многое могут открыть и рассказать о таинственном и непостижимом мастере и художнике, коим являлся Андрей Тарковский.

Я ехал в Мясное с большим волнением и даже трепетом. Ехал я туда не случайно и не наобум. Меня пригласили те, кто многие годы хранит и печётся как может о доме и его содержимом. Ехали мы по нормальной асфальтовой дороге почти через весь Путятинский район. Проехали массу деревень и деревушек, с уже обветшавшими некогда могучими деревянными домами с резными наличниками и прочими деревянными кружевами. Новых строений в прежней традиции не видели ни одного. Видимо, нет в деревнях теперь таких мастеров и никому не нужны подобные сложные подробности вокруг окон и вдоль крыш. Встречались довольно ухоженные старые дома, где резьба аккуратно покрашена свежей краской, в окна вставлены новые стеклопакеты и пластмассовые белые рамы. Сочетание печальное… Я ехал и боялся увидеть жалкую руину вместо некогда любимого Тарковским дома. Ещё больше боялся я увидеть что-то до безобразия перестроенное, изуродованное, погубленное чужими руками и сознанием.

На условленном повороте нас ждала машина. Как нам объяснили по телефону, сами мы ни Мясное, ни тем более дом не отыщем. Мы свернули и поехали по грунтовой дороге в поле. А потом и с грунтовой дороги свернули. Этот путь хранил следы серьёзной распутицы и ясно указывал на то, что здесь ездят редко, а в дожди требуется серьёзная внедорожная техника.

Я всматривался в пейзаж и пытался представить его себе сорок лет назад. Всё время думал: этой ли дорогой ходил Андрей Арсеньевич к своему дому, видел ли он этот пейзаж и какими были тогда эти деревья? А главное – я силился увидеть и услышать то, что ему когда-то полюбилось именно здесь, не в самом близком к Москве и далеко не самом легкодоступном месте. Месте, где нет поблизости знаменитых, древних и столь любимых им церквей и монастырей, нет большой реки, нет тихого большого озера, нет ничего очевидно и кричаще красивого и признанного красивым…

Я ожидал, что мы въедем в деревню, где будет хотя бы одна улица, типичные деревенские заборы, недалеко стоящие друг от друга дома. Однако увидел я совсем другое. Мы приехали к широкому полю, в котором стояла маленькая недостроенная часовенка красного кирпича, а поле уходило в лесок. Дорога, по которой мы ехали, как раз и шла вдоль этого поля, которое оставалось справа. А слева земля уходила плавно, полого вниз, где медленный склон упирался в заросшую по берегам речку. На этом склоне я увидел две большие усадьбы с очевидно современными и безобразными большими домами, а на их больших участках было наверчено чёрт-те что: сараи, гаражи, цистерны и прочее дачно-садово-огородное. С подворий доносились резкие звуки – это визжали газонокосилки и что-то вроде электрорубанка или электропилы по металлу. Чуть поодаль виднелся ещё один безобразный теремок, построенный в стиле «дёшево, но сердито». Я пробежался по пейзажу обескураженным взглядом и не увидел ничего, что ожидал увидеть. Прежде всего я не увидел руины. Но также я не увидел ничего того, что могло бы мне напомнить о восхитительных полароидных снимках, которые когда-то Тарковский сам сделал в Мясном. Я с ужасом подумал, что какой-то из этих домов поглотил тот небольшой кирпичный дом. Поглотил и похоронил в своей безобразной утробе.

Благо я ошибся. Благо я просто не заметил потемневшее, невысокое, с наглухо закрытыми жестяными листами окнами и под жестяной же крышей строение, которое по самую крышу утопало в дико разросшемся кустарнике.

Встречали меня две дамы. Не буду без разрешения их описывать и называть. Они многие годы знали Андрея Тарковского, работали, дружили многие годы, жили с ним под одной крышей, прекрасно знали его жену и сейчас сотрудничают с его сыном Андреем Андреевичем. Меня они пригласили посетить Мясное, потому что, к моей великой радости, прочли и приняли мою книгу «Письма к Андрею», а также узнали, что я буду в Рязани с гастролями.

На сегодняшний день они – единственные, кто как может следит за домом, бережёт его и тратит на него много сил, времени и собственных средств. Дом принадлежит семье Тарковского, точнее сыну, и государство вовсе ничего не делает для сбережения того, что осталось в России от гениального её сына. Государство с невероятной стабильностью выражает своё пренебрежение, невнимание и глупость, не желая сохранять то, что формально ему не принадлежит. А если бы принадлежало, давно было бы уже погублено, расхищено, изгажено и уничтожено…

Волнение, которое я испытывал при подъезде к Мясному, усилилось многократно и превратилось в невероятно интенсивное и при этом безмолвное впитывание всех звуков, запахов и тех слов, которые звучали из уст некогда знавших Андрея Арсеньевича. Я впервые готовился прикоснуться к тому, чего касался человек, который тридцать с лишним лет назад, в мои тринадцать лет, стал тем, кто очень многое определил в моей жизни и мощнейшим образом повлиял на все представления об искусстве и о месте художника в этом мире. Я готовился войти в жизненное пространство, созданное человеком, чьё присутствие всегда ощущал с момента знакомства с его кино.

Для того чтобы хранить дом Тарковского, пригласившие меня дамы некогда купили значительные земельные участки вокруг и даже часть полей в Мясном, построили один небольшой уютный домик, довольно далеко от объекта своей заботы, чтобы он никак не портил и даже не попадал в пейзаж рядом с домом Тарковского. Однако безобразные, уродливые и шумные новострои буквально облепили маленький кирпичный домик. Если бы остальные участки не были скуплены хранительницами дома, весьма вероятно, всё было бы уже застроено чем-то, обитым сайдингом, и под металло-черепичными крышами. Я стоял и смотрел метров со ста пятидесяти на дом, о котором так много читал и видел на фотографиях, стоял и не решался к нему пойти.

«Когда-то в 1976 году Андрею Арсеньевичу предложили купить этот участок слева и домик, который там стоял, за 400 рублей. Это была хорошая цена. Потому что свой он купил за 800. Но он отказался и предложил 300, хотя у него и трёхсот тогда не было. Он, видимо, полагал, что в этой глуши вообще никто ничего не купит, – услышал я историю, оглядывая окрестности. – Эх, видел бы он этот кошмар! – указывая на нависающий над домиком Тарковского кряжистый и при этом какой-то разлапистый, во всех смыслах куркулистый дом, сказала одна из пригласивших меня дам. – Он, наверное, нашёл бы тогда деньги!»

– А этот человек понимает или хотя бы догадывается, рядом с чьим домом он возвёл своё убожество? – спросил я.

– Знает, но не понимает, – был ответ. – Думаю, он с радостью бы сжёг всё, что осталось от Андрея. Андрей ему и мы вместе с ним только мешаем. Андрей до сих пор кому-то мешает своими представлениями о прекрасном.

Было начало пятого, и июньский зной чувствовался во всём. Он чувствовался непокрытой моей макушкой, он звучал кузнечиками, неторопливо жужжащими мимо мухами, он чувствовался в слегка влажном и тёплом запахе ещё совсем молодого разнотравья.

– Если бы вы видели, какие вчера нам поутру Андрей Арсеньевич прислал туманы! – сказала дама, которая многие годы работала с Тарковским. – Он очень любил здешние туманы, а туманы любили его. Он их часто фотографировал.

Я вспомнил фотографии, которые делал Тарковский в Мясном. Самый памятный снимок – это собака с одним повисшим ухом, сидящая спиной к объективу и, кажется, заворожённо любующаяся туманом, который непостижимо тонкой кисеёй висит, зацепившись за верхушки самых высоких стеблей травы. Вот откуда туманы в его картинах! Вот что он здесь увидел!

У родственников жены Тарковского был домик неподалёку от Мясного, в другой деревне. Он бывал в этих местах и любил гулять. Как-то увидел он дом в Мясном, стоящий на отшибе, старый, кирпичный, что необычно для этих мест. С рядами близких, довольно узких окон, что тоже, в целом, необычно. Видимо, влюбился сразу. Потом купил. А потом многие годы своими руками делал этот дом под себя и для себя. А ещё для многих людей, которые в этом доме останавливались и приезжали к нему в гости. Своими руками построил сарай возле дома. Сарай до сих пор стоит. Едва живой, весь чёрный, прохудившийся, окружённый подпорками, но стоит. И, чёрт возьми, он не должен упасть!

Дом несколько раз грабили в 1990-х годах. Благо самое ценное не похитили. Но многое безвозвратно утрачено. По этой причине дом наглухо заколочен и закрыт жестяными листами. Зрелище жутковатое, но вполне объяснимое. Когда-то Тарковский мечтал о черепичной крыше, но черепицы тогда не было. Пришлось ему покрыть дом шифером, который, как рассказывали те, кто видел, был слегка зеленоватым. Ничего лучше он подобрать не смог. Теперь дом покрыт оцинкованным железом, что, конечно, не красиво, – но хотя бы не протекает…

Когда-то Тарковский ездил сюда из Москвы шесть часов автобусом, а от трассы шёл полями больше трёх километров, неся с собой продукты, которых в деревне купить было невозможно. Это трудно себе представить: человек, который блистал на международных фестивалях, который всей страной и мною, разумеется, воспринимался как аристократ, не вполне земной человек, а точнее – человек, побывавший на Солярисе… Этот человек никогда не имел автомобиля, мечтал купить «уазик», чтобы ездить в Мясное, но так и не купил. Этот человек своими руками построил сарай… Очень много чего сделал своими руками в доме и возле дома в Мясном.

Мы долго шли те самые сто пятьдесят метров к дому, шли без тропинки, через высокую траву. Я совсем-совсем затих. Подошли к заколоченной веранде, которую я тоже видел на фотографиях.

– Когда-то Андрей её покрасил на много слоёв олифой. Закатное солнце светило строго на веранду. В закатных лучах она была золотая. Он многое в этом понимал. Это потом Лариса (жена) покрасила её в зелёный цвет. Но зелень вскоре выгорела, а золото до сих пор проступает. Но как же здесь было красиво на закате! – услышал я, глядя на веранду.

Перед крыльцом я стоял около минуты, не решаясь на него ступить и вспоминая страницы дневника, где Тарковский описывал, как два дня делал это крыльцо.