Читать книгу Аэротаник - Евгений Гузеев - Страница 5

… Доченька моя, Светланочка, совсем взрослой стала. Городская женщина, одно загляденье. А Глебушка деда и не вспомнил. Да был он малюткой тогда, когда последний раз навещал я их, родных моих. И конфетки-то внучок побоялся взять без мамкиного на то разрешения. Вот ведь кровь иностранная какая, глядишь с пардоном и мерси начнет на горшок ходить. Жить тебе, внучок, при коммунизме, думал и рассуждал я, когда все на земле будут равны – и белые и черные, и эти, которые иной окраски. А дочурку-то теперь кто ж замуж возьмет? Вот ведь беда. Нет, недоразвито еще наше общество, культуры не хватает, начитанности. Но это так, к слову. Личные и бытовые вещи – в сторону. Мне нужно сосредоточиться на главном и постараться все успеть описать.

В этот мой приезд дочка устроила мне отдельные хоромы. Соседка по общежитию уехала, дала ключи от своей комнаты, и я прижился, как царь. Потихоньку покуривал в форточку, а то Светланка гоняла раньше на улицу. Днем, пока дочка на работе, сидел с Лумумбой своей ненаглядной – Глебушкой, внучком любимым. Дочка нарочно взяла его из детского сада, пусть мол попривыкнет к деду. Ну, мы с пацаном и во дворе гуляли, и на речку бегали, за пивом в очереди стояли, и в магазин за маленькой ходили вместе. Раза два в столовой были, солянку хлебали, макароны с биточками и с подливкой кушали. И компот заказывали. А то как же это без компота. Пришлось, правда, за мальчонкой доедать – вилкой поковырял и бросил. Голодного времени не знает, паршивец. Вечером дочке охота сходить куда на танцы, я все одно – на пользу ей. А придет, посижу маленько – и к себе в комнатень, чтоб не мешать. Ей ведь и переодеться с работы надо, и голову в тазике помыть, постирать чего. Ну, иной раз скучно одному-то, а что поделаешь. Я ведь поздно ложусь. А в общежитии живут все молодые, с ними не побазаришь. И зрение стало шалить, буквы иной раз разглядеть – одно мучение. Вот и стал я от вечернего этого безделья немножко, так сказать, добавлять лишнего, ну не совсем уж что б…

А тут еще случись в один день такая вот штука. Дочка с утра на работе, мальчонка вечером набегался – спит, не встает. А муха-дура, жирная как воробей, разлеталась по комнате, места ей не найти, а может дерьма какого. Ну не будешь же на лету ее, тварь, хватать, только сидишь – от Глебушки «Известней» отгоняешь. Нет вру, «Правда» это была. Может комсомольская, но «Правда» – это точно. Так вот. Не даст ведь дура эта крылатая доспать ребенку невинному, думаю. И вроде конца этому сумасшествию нет, хоть караул кричи. Вдруг, гляжу, ведьма эта летучая приземлилась на стене под потолком и лапки свои потирает, прям как Юрий Власов перед тем, как за штангу ухватиться. То есть показалось, что вроде успокоилась. Я на стул с газеткой, чтоб дотянуться да тихонечко шмякнуть ее окаянную насмерть, и зашатался, черт, – полетел прямиком на шкаф. Успел-таки ликвидировать насекомое при своем падении. А шкаф от моего грузного тела маленько пошатнулся и отодвинулся, может всего на какие-нибудь полсантиметра от стены. И тут что-то, чувствую, брякнуло, видно зажато было между стеной комнаты и задней стенкой шкафа, а теперь вот на пол и свалилось. Я то, как очухался от удара, ну и под шкаф скорей поглядеть, заинтересовался, естественно, а там здоровенная такая, вся в пыли, бутыль иностранного производства, с наклейкой яркой и красивой. Помню пальмы какие-то нарисованы были и черная жертва рабства мужского пола. А главное – бутыль-то целая, с некой, бурого цвета, выпивкой. Насчет того, что это была выпивка, сомнений не было. Ну я, конечно, не дурак – понял, что вещь эта импортная, ценная и теперь ничья, а хозяин бывший – видать несостоявшийся зять мой, Чомбе проклятый, будь он неладен. Потерял в свое время дорогой предмет, память о родине (а может к свадьбе берег), и как не нашел, то небось умом тронулся и уехал с горя, регистрации не дождался. Ан нет – нашлась пропажа, в правильные руки попала. Награда, так сказать, за моральный ущерб. А Глебушка так и не проснулся тогда, до одиннадцати провалялся. Ленивый – наверно, в батьку своего. Бутылочку я быстренько сбегал снес в свою комнатушку и вернулся, а потом весь день маялся, ходил и думал о ней, был прямо как на иголках. Видно улыбался периодически от предчувствия вечернего удовольствия. Дочка даже спросила: чего это ты, мол, папа, улыбаешься, не случилось ли каких происшествий, пока я на работе была? Заболел может? Камни в почках завелись или тик какой забеспокоил? Чего, дурочка, заподозрила, ведь улыбался же я, а не плакал.

Вечером, наконец, попал в свое уединение и дай, думаю, отопью маленько, попробую, что за кактус экзотический такой. Отхлебнул и стал анализировать. Ничего, сильной оказалась, крепкой, пошла как-то необычно ровно, будто просто водички попил. Опасности я, конечно, не почуял, дозволенную мне границу, думаю, помню и буду помнить до конца своих дней. Нам и даром не надо пьянок каких-либо серьезных. Знаю, чем это раньше кончалось. Страшно оно было у пропасти-то стоять, и ни туда и ни сюда… Только об этом я сейчас так разумно пишу, а тогда вошло-то оно, заморское зелье, хорошо, а чуть спустя по голове ударило будто этой же самой бутылкой. То есть не только изнутри, но и как бы физически – по наруже, аккурат по макушке и, главное, отшибло мозги в такой степени, что все свои страхи забыл, будто и не висел я никогда раньше в этой невесомости черной из-за неграмотного перепития своего. Словно нормальным и простым смертным себя почувствовал, вот вроде тебя, Паша. Думаю – иностранщина, а в голову идет почему-то со словами «гулять так гулять» и заодно – «ты меня уважаешь». Ну и в ногу, конечно, пошло тоже. Хотя в ногу-то это было б еще ничего. Так вот, вроде через эти первые 200 граммов без серьезного закусона (две подушечки только пососал) почувствовал я где-то возле себя зятя своего несостоявшегося, то есть почудился он будто мне, а может и впрямь явился. Ну, мы с ним что-то про Поль Робсона, про положение коренного населения в республике Конго. Патриса Лумумбу вспомнили, как без него. И отвлек он меня – эта Дружба народов так, что мне показалось мало, и я за разговорами не заметил, как цвет бутылки превратился в светлый прозрачный, ввиду исчезновения в нем вышеупомянутой жидкости того самого бурого цвета. И эта иностранная сволочь, которого наша страна бесплатно выучила (он-то не пил как раз, не поддержал тестя), вдруг исчезает с последней мною выпитой каплей, будто задание ему реваншисты дали напоить меня, как свинью бесхозяйственную – мол сделал дело, иди получай свои грязные доллары. Пропал этот интервент чернокожий точно так же, как, наверно, в случае с моей доверчивой дочкой, воспитанной на принципах равноценной интернациональной дружбы (поэтому и на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в 57-м в Москву с подругой удрали со всеми вытекшими через 9 месяцев последствиями). Я смотрю на пустой сосуд и начинаю смекать – все, западня. В бутылке-то аж литр был. Но ведь это еще не все в ноги с головой пошло, вон сколько болтается в желудке, всасывания дожидается. Мне бы в сортир бежать, так нет, думаю, наивная башка, это качественный продукт, не наша дешевая бормотуха и не мутный самогон соседки Калачихи. Этой зятьевской жидкостью только бери и лечись себе, и ничего худого. Прилег все же на койку, полежать захотелось. Вроде и на сон потянуло, а только до полусна дошел, чувствую в голове нарастает какой-то гул и вроде бы электричество зарождается в мозгу. Сначала вольт, предполагаю, 10–12, а потом все сильнее и сильнее пошло. Чувствую, что дойдет до 220, тогда уж точно не выдержу. Нет, замерить-то я конечно ничем не мог. Так просто лежу и рассуждаю сам с собой, анализирую свои чувства и ощущения, амперметр представляю – будто вижу даже стрелку, как она движется вправо к красной черте. Может оно и не электричество это было, а какая-нибудь другая энергия, даже атомная или неизвестная человечеству, не знаю. Факт тот, что когда уже было невмоготу, эта накопившаяся во мне бомба решила дать выход и пальнула, представь Паша, мной же самим. И так пальнула, что осталась от меня, как я это почувствовал, оболочка где-то на койке, вроде как змеиная кожа, а я вылетел, будто пробка, и, минуя все края известной тебе по моему описанию пропа сти, полетел прямиком в потемки. Вихрь стоит в ушах, и страш но, и дух захватывает. Влетаю вроде в туннель и лечу дальше, еще быстрее, дугу описываю по часовой стрелке. Свет мелькает, чередуясь с темнотой, в ушах шум стоит, но легкость ощущается небывалая и эта, как ее, эйфория так называемая. В конце туннеля за поворотом – два коридора. Мне бы, чувствую, для спасения – в правый сигануть, а я в последний момент в левом оказался, затянуло видать. И вдруг бац – все, как оборвало. Тишина.

Лежу. Хорошо, вроде, стало. Чувствую что-то происходит надо мной, и рядом голоса какие-то появились. Состояние, впрочем, легкое, невесомое. Глаза открывать не хочу – зачем, и так все прекрасно, блаженство сплошное. Потряс маленько задом, а в желудке уже не бурлит заморская бормотуха. Странно, думаю. И зад как-то легко приподниматься стал, будто похудел в одночасье. Вот, думаю, что значит импорт. Бальзам какой-то, а не напиток. Опять лежу. Вдруг кто-то тихонько так трясет меня за плечо:

– Федор Тимофеевич, голубчик, вы ведь меня слышите, не правда ли?

Кто ж, думаю в комнату-то забрался, ведь дверь я вроде закрывал на крючок. Может через форточку? Поднимаю наполовину веки и не верю тому, что вижу. В первую очередь замечаю, что одеяние на мне какое-то серебристое, новое, вроде как из нейлона особого, что ли, а руки-то мои без мозолей и морщин, гладкие такие, бархатные, белые и на груди покоятся. Думаю, что ж с рожей-то тогда случилось, если кожа на руках, как у белоручки буржуйской, где мол зеркало. Ну и, вроде, не в гробу – это уже неплохо. Успокоился сразу. Открыл моргалки на полную – батюшки мои святы: белое да серебристое все вокруг меня. Приборы надо мною мигают лампочками, индикаторы стрелками помахивают, влево-вправо, влево-вправо, ленты какие-то на бобинах крутятся-жужжат. Это что-ж за медпункт такой, гадаю. Гляжу, а надо мной склонился мужчина, белокурый такой, глаза голубые, добрые, взгляд мягкий, искрится теплым, как у Ильича, светом. И одет он, вроде как и я, в такой же облегающий его стройную фигуру костюм. Сколько ему на вид – не понять. Может молодой, может старик такой ухоженный. Будто нет возраста. И позади серебрится дамочка такая, думаю, медсестра что ли. Хотя нет, никакого халатика на ней белого и шапочки с крестиком красным не разглядел. И она, прям как змея тропическая, тоже в таком же, как у мужика, блестящем, по фигуре скроенном спортивном что ли одеянии, ну прямо фея из космоса. Или вот: как морской дьявол из той картины, только без плавника. А красивая – не передать. Только что-то вдруг знакомое почудилось, да я тут же отвлекся и пошел оглядываться на остальное. Короче, у меня, старого, от всего этого аж рот открылся. А как закрыл его – чувствую от удара челюстью, звук какой-то другой получается – не мой. Проверил языком – так и есть: все зубы на месте. И вот еще заметил, что курить не тянет, нету слизи в груди никакой. Ну и хмель, что характерно, прошла.

– Простите, товарищ, – говорю мужику, – не знаю как вас по имени-отчеству. Что за научный экскремент такой надо мной производится? Может случилось чего, заболел остро, инфаркт какой, например миокарда, подхватил – заразился, или воспаление легких открылось?

А он улыбнулся так успокаивающе и пошел мне осторожно объяснять, что к чему. Говор его был совсем не таким, как я описываю, а очень культурный и грамотный, почище чем у нашего директора школы Зинаиды Степановны. Она, ты помнишь, любила вставлять в предложения словечки «непосредственно» и «весьма и весьма». Некоторые ученики даже считали, сколько за урок выходило. Но я, короче, передаю, то что слышал, своими словами, как могу:

– Вы, Федор Тимофеевич, будьте покойны и внимательно выслушайте меня. Да, можно, конечно, ваше состояние и болезнью определить, а может быть это и не заболевание вовсе, а определенного свойства, так сказать, миссия, данная природой вам одному. Мы пока еще не пришли к единому мнению. Но для нас, ученых, это прежде всего уникальный эксперимент. Чтобы вас не шокировать, я думаю, прежде всего предложить вам выпить такую жидкость… в общем ту, что предупреждает психтравму и шок.

Тотчас дама в змеиной чешуе, улыбаясь, подошла к шкафу, похожему на автомат с газированной водой, только весь блестящий он был такой, никелем покрытый. Нажала, значит, на кнопку, пшшш и в пластмассовый стаканчик полилась розовая жидкость, уж больно, правда, ничтожное количество. Решили, думаю, опохмелить меня, так этого маловато. Она, значит, ставит стакан на никелированную тележку и подвозит к кровати моей белой. Мужик берет этот стакан и протягивает мне. Я же не решаюсь пригубить шипучку, поскольку в мозгу моем возникло некоторое подозрение, а не запланированная ли это моим несостоявшимся зятем-шпионом, прикинувшимся студентом дружественной страны, акция, чтобы посредством особого напитка завербовать меня в свои агенты. Ведь тут вокруг меня явная заграница – вон как все блестит и белеет. Небось и таракан не пробежит по тумбочке и клопа на простыне не увидишь. Наверно, в подвале общежития оборудовали свою шпионскую точку, сюда меня и приволокли по пьяне. Тут может где-нибудь и этот изменник-зять мой прятался от дочки до поры до времени, меня поджидал, провокацию готовил, вербовал таким вот образом других несознательных. А теперь вот наркотики пытаются влить в глотку. Видя мое смятение, белобрысый поставил стакан на столик и говорит:

– Вижу, вас что-то смущает, как будто все не в порядке. Сейчас ЭВМ разберется, в чем причина.

И тут же поворачивается к огромному серебристому шкафу, напичканному кнопками и ручками всех цветов радуги, лампочками разных оттенков, мигающих как светофоры в городе, и светящимися приборами со стрелками. Садится на овальное, будто пополам разрезанное яйцо, кресло с одной вертящейся ножкой и давай нажимать на кнопки. Открывается какая-то задвижка и оттуда высовывается штуковина, оказавшаяся, как я потом понял, микрофоном. Ну, думаю, техника на проклятом западе. Белый этот четко так и отрывисто задает машине вопрос, что, мол, ЭВМ думает по поводу здоровья Федора Тимофеевича, то есть меня, и все-такое прочее. А перед этим к запястью моему прикрепил проволку – электрод видимо. Шкаф этот помигал лампочками и вдруг на минутку заглох, мигание пропало. Ага, сломалась, думаю, хваленая германская техника. Но нет. Задумался аппарат, и опять все снова вдруг засветилось, замелькало, только сильнее стрелки задрыгались, зашкаливать стали. Зашумел ящик, как котел в котельной, и, главное, даже дымить маленько стал. Но без запаха. Я специально принюхивался. Может это пар был, не знаю. И на фоне этой вот активации откуда-то сбоку лента бумажная пошла, много ее выплюнулось наружу, ворох целый. А потом все успокоилось, лампочки замигали как обычно в положении «всегда готов». Который в кресле, взял ленту и давай изучать, чего там понаписано про меня. Начал с конца и читает слева направо, передвигаясь по ленте, а все прочитанное сползает хвостом вниз, и опять куча создается на полу. Пол, кстати, не деревянный и не паркет, даже не плитка, а пластмасса какая-то светлая, твердая и с подсветкой. Голубоватый цвет. Ну, дивлюсь, как наши органы проморгали такое строительство. Это ж стройматериалы особые надо как-то доставить из ФРГ, а может из Америки. Видать все ночью делалось. А шеф-то этот, как дочитал шифровку, закивал головой своей белобрысой, заулыбался так мило, встал с кресла и говорит:

– Не бойтесь, Федор Тимофеевич. Никакие мы не шпионы, а обыкновенные люди, научные работники. Рад бы для вашего успокоения сказать: обыкновенные советские люди, но… С тех пор, видите ли, много воды утекло в сторону, так сказать, океана прогресса. Должен вам с гордостью объявить, что нынче коммунизм уже построен не только на территории Советского Союза, но и по всему миру, и у нас давно уже перестали говорить, кто мы есть такие —»советские» или «американские». Все мы – жители коммунистической планеты, и нет у нас ни политических, ни каких-либо иных различий между народами. Даже языковые препятствия преодолены с помощью кибернетических технологий. Обратите внимание, и цвет кожи для всех стал единым – белым, с этой задачей тоже, представьте, справились. Ну пол – это понятно…

Ага, думаю, перекрашивают иностранных студентов-шпионов в русских, гримируют, как в театре – вот в чем дело. Ищи его потом в толпе, чтоб в ЗАГС затащить. Какая женитьба? Ему военные объекты приказано фотографировать. Так и Светку мою объегорили, видать. Хорошо хоть, не завербовали. Все понятно, думаю. А шеф, значит, продолжает:

– Все мы теперь коммунисты, все сознательны и разделяем одни и те же взгляды. Ну вы, Федор Тимофеевич, догадываетесь о чем я?

Я не то что не догадывался, я уже начал другое подозревать, то есть на мозг свой травмированный грешить, так ли я все воспринимаю. Может я лежу в данный момент в милиции в вытрезвительном отделении – мокрый, в белой простыне завернутый, разговариваю со старшиной или с ихним фельдшером, а вижу в горячке этих вот со своими мигающими ящиками. Думаю, а что если мне дежурный милиционер, из жалости не розовую эту газировку под нос сует, как мне сейчас чудится, а нормальные сто грамм для опохмела. Вдруг это такая новая методика появилась, распоряжение министерства здравоохранения СССР. Поэтому я ничего не ответил, а прямо говорю:

– Ладно, давай, старшина, наливай. И… может чего закусить, огурчиков каких… Организуй-ка, дочка. – кивнул я бабе. Блондин рассмеялся, засуетился и кивнул девахе. Она раз и куда-то – на кухню, видать, свалила. До дверей не дотронулась – сами раскрылись и бесшумно. Вот дела, подивился, но опять на свою белую горячую голову все свалил. Думаю, пока банку откуда-нибудь из погреба достанет, нарежет, то да се, заждешься ее. А она тут же является с пустыми руками, как в старом кино, будто прислуге какой приказание давать ходила. И тихонько белобрысому:

– Кибер 18-й. После капитального ремонта. Я уже запрограммировала.

– Что, и батарейки уже новые стоят? Молодцы. – похвалил кого-то мужик, которого я за старшину держал. – Ну что ж, заодно и проверим. Впускайте.

Тотчас дверь снова сама собой распахнулась, и в комнату въехал, медленно передвигая железные свои несгибаемые ножищи, самый настоящий робот. Уж я-то сразу догадался. Читаю Технику Молодежи, нахожусь на уровне современных технологий. Не удивишь, думаю, знаем что такое кибернетика с химией. У робота башка крутится налево-направо, вроде как башня у танка, только формы она кубической. Нос – лампочка, предполагаю, ватт на 60 и мигает периодически в спокойном темпе. На груди какие-то приборы, что-то светится, огоньки бегают. Ну руки такие, металлические, с клешнями, что ли – в общем нечто вроде пальцев как будто все же было приделано. Чья ж ассоциация это, думаю? Какого такого сотрудника милиции или фельдшера-специалиста по вытрезвлению? То есть я опять на горячку грешу. Я ведь сам-то в таком учреждении побывать не успел, нет у нас в деревне подобных удобств и возможностей для сельских трудящихся. А может это просто какой-нибудь рентгеновский аппарат для просвечивания груди или еще что-либо подобное из техники вкатили в помещение. Может даже все объясняется проще – повариха, например, тележку с супом вкатила в камеру, – не знаю. Ну а мне вместо всего этого железное чучело почудилось. А робот между тем внутри себя затрещал как-то электронно и вдруг представляться начал. Говорит отрывисто, электронным таким и без всяких эмоций голосом:

– Я-ро-бот, я-ро-бот, я-ро-бот-Ки-бер-во-сем-над-ца-тый – Ки-бер-во-сем-над-ца-тый.

Блондин к нему серьезно так обращается:

– Кибер восемнадцатый. Соленый огурец, код экс 12Т дробь 44.

Железный покрутил башкой, и лампочки сильнее как-то замигали. Из груди вдруг выдвигается ящичек, и робот медленно своей клешней забирает что-то из коробка и протягивает мне. Другой лапой своей задвигает ящик обратно в грудь. Я думал, сейчас даст мне такой маленький огурчик, а у него на железной его ладошке оказался круглый порошок, вроде пиромидона. Пилюлю я взял, зеленая, помню, была такая и уже не боясь и не удивляясь ничему, запихал в рот. Таблетка, как таблетка, чуть соленая. Ну и проглотил я ее, запив той самой розовой шипучкой, сладковатой такой жидкостью и, что характерно, безградусной. И тут чувствую, будто огурцов только что соленых нажрался с полбанки, такое вот чувство. Ну и успокоился сразу, видно из-за действия безалкогольного напитка. А робот замигал:

– При-ят-но-го-ап-пе-ти-та!

Мужик сразу новое задание:

– Кибер восемнадцатый. Мелодия номер 89, код 456 дробь шестнадцать, композитор Серафим Туликов.

Кибер попыхтел немного, и вдруг из груди, где у него динамик вырисовывался, полилось электро-органное звучание песни «Родина, мои родные края».

Вот, думаю, чудеса. Даже прослезился. Пора, решил, требовать объяснений. А белобрысый только этого и ждал, сам начал.

– Дорогой Федор Тимофеевич, послушайте, а ведь вы… вы, батенька, в 21 век попали, такие вот дела. Вернее не вы сами, а ваша энергетическое сознание отделилось от материальных структур и, ориентируясь на ваше же острое желание, попало к нам в 2005 год, прямо сюда в Лабораторию энергетических сфер и расширения сознания имени Минина и Пожарского. Я скромный сотрудник этого заведения, зовут меня Тир Тартир, а это моя помощница Дана Недам.

– Очень приятно, – говорю. – А вы, простите, какой национальности будете, не из братской ли ГДР случайно? Я ведь как раз недавно в киножурнале Вальтера Ульбрихта видел, и у вас тоже фамилия вроде как немецкая.

– Вальтер Ульб… Да-с… То есть нет-с… Вот вы, все-таки не поняли… Хорошо, я начну издалека. Я ведь объяснял, что на планете давно уже торжествует коммунизм. Вкратце история такова: в конце 20 века все страны нашей планеты, видя грандиозные успехи и семимильные шаги стран социалистического лагеря на пути строительства коммунизма, наблюдая результаты завершения этого строительства сначала в нашей отдельно взятой стране, а затем в дружественных странах, восстали против своих поработителей и в короткий срок установили в своих государствах модель нашего общества, с ее политической и экономической структурой, пользуясь нашей широкой поддержкой этого строительства. В историческом плане, это более, чем революция или смена власти. Революции мы, конечно, поклоняемся. Но в данном случае такой всеобъемлющий переход всей планеты на единственную оптимальную для человечества систему дальнейшего существования является неизменно более глобальной и острой в историко-космическом понимании мутацией нашей планеты, так как затрагивает все без исключения народы земного шара, их политические и культурные особенности, природно-экологические и прочие различия бывшей нашей столь несовершенной цивилизации. Ну, пришлось, конечно, подкорректировать сознание населения нашей планеты, не без этого. Но, об этой уникальной программе как-нибудь позже. Одним словом, чтобы вам было понятно, если сравнивать, скажем, последствия взрыва обычной хлопушки с тем, что происходит в результате применения ядерного оружия, то приблизительно такой ощущается и разница между революционными переменами в отдельно взятой стране, как это было в 1917, и теми, что произошли за последние 30–40 лет на нашей отдельно взятой планете. Видные наши ученые-теоретики пришли к единому выводу о неизбежной историко-космической закономерности процесса резкого перехода человеческой цивилизации из одного состояния в другое при назревании определенных условий развития всего человечества. И условия эти, как вы понимаете, не замедлили появиться. Поскольку термин «революция» в данной ситуации недостаточно отражает глобальные масштабы, смысл и значение произошедшего исторического витка, то было принято использовать новейшую историко-космическую терминологию и вместо него взять на вооружение новый термин —»Реполлюция», с добавлением части слова «полный», то есть «тотальный». Одним из результатов Реполлюции явился добровольный отказ всего человечества от любых внутри себя возможных различий между людьми, в том числе и по национальному признаку. Исключением является, как я уже говорил, лишь анатомическое различие полов. Но над этой небольшой проблемой мы также думаем, решаем эту задачу, и уже есть, так сказать, черновики конкретных планов борьбы с этой несправедливой поляризацией нашего общества.

Я, хотел было от этого монолога ошарашиться маленько, но планка предела, к которому нормальный человек не может подойти без попадания в дурдом, видно отодвинулась розовым аперитивом куда-то выше, может на метр, не знаю. Ничего, выдержал и эту информацию. Только подумалось: ежели это так, то ведь я, дура этакая, только об этом и мечтал, сидя с Пашкой на бревнах, мол вот бы дожить, вот бы увидеть, хоть глазком будущее это наше. Вроде даже забурлило все от некоторого восторга в моем оторванном от тела сознании и расплылось радостью по жилам, и душа жадным нетерпением наполнилась. Скорее, все расспросить, увидеть своими глазами, еще и еще узнать. Стыдно как-то стало за свои недавние глупые подозрения насчет зятя своего, угнетенной белым населением жертвы. Может его уже и линчевали где-нибудь на аризонщине, а я то бочку на него катил. Не бойся, Дружба народов, внучка, сынка твоего, воспитаю как белого, все ему отдам, если вернусь в целостности и сохранности из этого приключения. Ну и по поводу медвытрезвителя тоже маленько пришлось покраснеть. Не знаешь, как и извиниться перед товарищами из будущего. Но первое, что с дуру пришло в голову, это зеркальце попросить.

Так вот зеркальце, что мне дала красавица товарищ мадам Недам, было почему-то с кнопками, а сзади виднелась батарейка «Крона», или что-то вроде той нашей батареи, как, например, в транзисторном с ремешком радиоприемнике «Ласточка», что на шею стиляги вешают и ходят – музыку на ходу слушают, девок завлекают. А может мне показалось, и что-то это было совсем другое. На хрена ж, думаю, к зеркалу батарею присобачивать. А так вроде отражает. Себя я не узнал и поднес руку к физиономии. Смотрю – что-то не то происходит в отражении, а что не пойму. Это я даже не про то, что рожа не та, а что-то еще, другое. И тут дошло: рука-то моя с другой стороны поднимается. Не зеркальное это было отражение, а прямое, как есть – правое это правое, а левое это левое. Конечно, это мелочь по сравнению с глобальными вещами, которых я еще не успел увидеть. Но самые первые впечатления, безусловно, запоминаются. Да, а лицо мое явно было не моим и к тому же лет на 30–40 моложе. Что-то, правда, знакомое промелькнуло на первый взгляд. Я же с дуру и говорю:

– Извините, это не я, может вы ошиблись?

Ну, думаю, сболтнул чего не так, сейчас засмеют. А этот Тир Трактирыч, или как его там, мне совершенно спокойным тоном:

– Правильно, Федор Тимофеевич, догадливый вы наш, это не вы и, тем более, не ваше лицо. Попытаюсь объяснить. Дело все в том, что в материальном мире сознательная сфера, отделенная от тела, не видна невооруженным взглядом. Было бы очень трудно с вами контактировать, да и вам самому что-либо узнать и расспросить о нашем обществе в таком несколько абстрактном состоянии без формы, словно жидкость вне сосуда. Но мы, ученые, эту проблему решили таким образом: супруг Даны, наш коллега, любезно согласился предоставить свою материальную оболочку для принятия вашей сознательной субстанции. ЭВМ подобрала его как лучшую кандидатуру. Сам он, то есть его мысли, особенности психики, знания, привычки и прочее находятся в заторможенном состоянии в специальной камере, условия которой позволяют это… на некоторое время.

Глянул еще раз, опять вроде знакомым мне этот тип показался. Батюшки, сообразил, я ведь в молодости очень похожим на этого был. Странно, думаю, а потом задумался и спрашиваю:

– Это, самое… понял ли я правильно, что пребывание мое здесь временно? А что же будет, когда хозяин вернется?

– Все, дорогой Федор Тимофеевич, зависит от вас. Ностальгия по своему времени неизбежна, ибо вы воспитаны до Реполлюции и несовершенны. Стремление к новому, справедливому коммунистическому будущему хоть и сильно выражено в вас, но не в такой степени, в какой оно развито у ныне живущих на этой планете. Как только чувство тоски по старому режиму захлестнет вашу полусознательную субстанцию, вы, по всей видимости, больше не сможете удержаться в предоставленных нами условиях и вернетесь назад в свое дореполлюционное время. А пока знакомьтесь, изучайте, смотрите, запоминайте. Ну а теперь, как говорится, занавес.

Нажав на одну из кнопок пульта, Тир развернулся на кресле к той стене, на которой отсутствовали приборы. И тотчас белая поверхность стала вдруг похожей на молочное стекло, а потом и вовсе стала прозрачной. Вид из возникшего в стене окна, как сон наяву, представлял тот самый город будущего, которым мы с тобой, Паша, грезили. Но разве мы могли представить и десятой доли того, что я увидел на самом деле. Город сверкал своей красотой и зеркальностью, удивительным переплетением дорог и дорожек, мостов и мостков, причудливых архитектурных сооружений из серебристого металла и зеркального стекла, с башенками и круглыми куполами. Здания были и шарообразные, и ровные кубической формы, и бесформенные вовсе или в виде спиралей. Нигде ни хрущевок, ни сталинских домов, и вообще никакого нашего старья. В то же время на различных уровнях всех этих архитектурных сооружений висели сады и парки, били ввысь фонтаны. На дорогах виднелись мягко и ровно двигающиеся автомобили вроде нашей Чайки, но только с прозрачной куполообразной кабиной и с крыльями на заднем капоте по бокам, как в Америке. Помнишь журнал? Однако вместо колес у них, как я из окна разглядел, были воздушные подушки. А может магнитные, не знаю. Далее, в небе летало множество разнокалиберных летательных, вроде лодки, аппаратов размером с автомобиль, ну и большенькие тоже попадались. Примитивных самолетов с крыльями уже и не видно было нигде. Парки и сады, а также некоторые районы города были накрыты гигантскими прозрачными куполами, видать от дождя и снега. Люди мелькали на улицах стройные и красивые, все в серебристых, облегающих тела костюмах. Они радостно приветствовали друг друга. Там и сям группы людей играли в какие-то интересные игры, пели хором, танцевали, держась за руки, и как-то все математически, что ли, в учебных целях, а не просто так. Я зачарованно глядел на эту картину и, наверно, с открытым, чужим правда, ртом. Робот между тем после Туликова получил задание играть и другие мелодии, но уже мне не знакомые. И, как человек, много лет проработавший преподавателем музыки, должен был признаться себе, что счастливый народ и музыку сочиняет замечательную, фантастическую прямо. А электрозвуки были удивительно интересными, хотя и непривычными. Где уж нашему пресловутому твисту «Черный кот» в исполнении этой вульгарной Миансаровой до этой красоты, хоть и не человеком исполненной, а продуктом его жизнедеятельности – роботом Кибер 18. Но вот вскоре Тир прервал мои размышления:

– Ну-с, милейший Федор Тимофеевич, а теперь прошу на прогулку. Возьмем свободный таксолет и отправимся в столицу. Тут ведь рядом – километров 300 всего от нашего городка. Дана у нас как раз проживает в Москве, все вам и организует. Даночка, вы договорились насчет экскурсии на Луну для Федора Тимофеевича?

– Да, товарищ Тартир, как раз одна из подмосковных школ собирается отправить группу школьников, победителей астрономической олимпиады, в космос, кажется именно на Луну. С Марсом сейчас сложновато что-либо организовать, но уж на спутник слетать – это не сложная задача, это получится. А ничего, что с детьми?

– Ничего, ничего, нет проблем. Все отлично. Так что собирайтесь, Федор Тимофеевич. Ах, да… Кибер 18 вас проводит в сортир-блок и покажет, где находится ионодуш.

Я поплелся за роботом через самооткрывающиеся двери по светлым, с лампами дневного света, коридорам. На стенах были также какие-то небольшие приборы, цветы и диковинные растения под потолком, портреты Ленина, Хрущева и еще каких-то неизвестных мне деятелей политики, возможно нынешних, еще живых вождей. Стены в некоторых местах были почти зеркальными, и я поглядывал на свое нынешнее лицо и стройную фигуру, пытался привыкать. Иногда створки каких-то дверей распахивались, и из помещений выходили люди в таких же серебристых и белых костюмах, как у меня и у моих новых знакомых. Другие шли по коридорам навстречу. Заглядывая в открывавшиеся помещения, я заметил, что в комнатах очень много аппаратов, похожих на те, что были в кабинете Тира. И вот, что удивительно. Во многих лабораториях я заметил телевизоры с очень большим, чуть ли ни метр шириной, экраном, и, главное, картина на них была цветная, как в кино. Люди, проходящие мимо, мягко улыбались и, чуть ударив себя в грудь, здоровались друг с другом и даже со мной, произнося не «доброе утро», а просто «утро». Робот Кибер 18 тоже приветствовал сотрудников, приветливо мигая лампочкой, той, что заменяла ему нос. Между прочим попадались и другие роботы, но моего проводника они почему-то не приветствовали, и он их тоже – им, видимо, не обязательно. Некоторые киберы несли на своих металлических руках какие-то грузы, приборы, коробки и т. п. Наконец мы остановились у двери, на которой было написано «Гигиеническое обслуживание 12». Дверь отворилась, и мы с Кибером 18 зашли в помещение, вроде предбанника, где робот остановился. Две двери вели в те помещения, которые мне нужно было посетить, хотя я побаивался и того и другого, вдруг что не так, а мне уж больно хотелось по полной программе. Я решил начать с сортира, то есть с сортир-блока. Когда я подошел к двери, сзади вроде кто-то попытался войти в предбанник, но робот заботливо объявил:

– Сор-тир-блок-но-мер-две-над-цать-за-нят – сор-тир-блок – но-мер-две-над-цать-за-нят.

Я зашел в уборную, двери, конечно, захлопнулись. Огляделся – никакого крючка. Да ладно, думаю, Кибер 18 не пропустит посторонних. Повернулся к очку, а там – сказка. Белый из твердой пластической массы унитаз, как в городе, только формы такой непривычной, вроде как полураскрытый цветок. А внутри блестящая поверхность – золото с голубым. На дне воды вроде никакой, но что-то непонятное виднелось, может облачко какое-то или дымок. Я глянул, есть ли за что дернуть и вообще бачок какой-нибудь должен же быть. Представь, Паша, никакого бачка! Ну, думаю, а если загажу ихнюю сантехнику, что делать, вот позорище. Короче, подхожу, змейку на комбинезоне расстегнул, значит, плавки тоже – красивые, найлоновые что-ли какие-то, со всей верхней одежей, вниз спустил. Думаю, как тут, может орлом каким пристроиться следует, или все ж по-городскому. Но нет, не рассчитана система на деревенских, не может того быть. Решил, ладно, не моя, в конце концов, задница. А как встал в правильную позу – листочки совсем разошлись в сторону. Короче уселся между ними на разогретое сиденье, и тут же возле меня столик такой, вроде журнального, появился, а на нем «Реполлюционные вести» – газета ордена Хрущева «Мать Кузьмы» в форме ботинка, лежащего на трибуне, ну и там всякие веточки вокруг него. Год, обратил внимание, 2005. Я пока до главного дела не дошел, думаю, гляну, что в мире происходит. Бумага, кстати, так и напрашивается в одно место, мягкая и белая. Не то что наша «Правда». Хотя «Известия» вроде получше. Но, думаю, успеется, а пока хоть глазами пробегу, какие новости. Первая страница, читаю, – награды космонавтам и ученым, ордена с медалями, грамоты, на другой странице цифры переработки плана, где 200, где 300 процентов, комсоревнование между роботами по производству питательных таблеток. О строительстве жилья и космодромов на Марсе и Венере и других планетах. Подводный город в центре Атлантического океана, как мол строительство проходит. Что-то промелькнуло о некотором всеобщем программировании. Дальше – спорт, неизвестные нам соревнования, в том числе в невесомости. Объявления о праздниках и концертах. Между прочим, я понял из газет, что физическим трудом уже не занимаются. Техника, роботы. Ну, ученые – их хлебом не корми, эти чего-то возятся, на работу ходят, также космонавты, архитекторы и инженеры всякие, а что б с лопатой – нет таких. Происшествия кой-какие описаны, но как-то все не связанны с человеческим фактором, а касаются, например, птиц или животных. Ну, например, лось из зоологической зоны каким-то непонятным образом пробрался в город, не отреагировал по неизвестным причинам на гигиеническую защиту, и нагадил на площади Хрущева. Роботы убирали. А чтоб там что-нибудь типа спьяну кто подрался или украл чего – про это вообще нет ничего. А газетные фотографии этих самых лосей и космонавтов, между прочим, все цветные, яркие. У нас даже в журналах цвета на фотографиях в сто раз хуже различаются, даже в «Советском экране». В общем просмотрел заголовки, как вдруг чувствую, готов хоть на Луну. Только собрался газетку порвать, и как бы начал привставать, как вдруг красный свет замигал, голос откуда-то спрашивает:

– Вы не сообщили, закончен ли физиологический акт.

А я что-то промямлил матерное. Ну случайно, от неожиданности. Голос снова:

– Ваш ответ не соответствует запрограммированному набору ответов. Повторите, закончен ли физиологический акт?

– Закончен, – поспешил я подтвердить. Глянул, а столик с газетой исчезли. Только успел подумать, а дальше-то чего, как вдруг подо мной что-то стало происходить, то ли чем облило и осушило, то ли вообще неизвестная нашей дореполлюционной науке какая-то реакция произошла с моей…, ну в общем ты понял. Вдруг все как оборвало, заиграла музыка, послышались звуки природы, птички всякие, лес, а на стене зеленый свет загорелся. Ну, догадался, газета и не понадобится. Встаю – все чисто и там и там. Вот такая петрушка. Выхожу, а этот, с мигалкой вместо носа, стоит, ждет. Я решил сходить проверить насчет душа, да и вообще как-то чужим телесам не доверяю. Спокойней будет. Захожу в этот самый ионодуш. Ну, ты понимаешь, ни тебе крана с горячей и холодной водой, как у дочки в общежитии, ни душа самого, вообще водой не пахнет. Но какая-то пустая камера с открытой дверцей все-ж предусмотрена, а в ней как бы свет неоновый. Ладно, рассуждаю про себя, зайду, может опять чудеса какие начнутся. А там около камеры ящичек такой выдвинулся прямо из стены и надпись: одежду мол сюда. Я разделся, все побросал туда в ящик. Думаю, потом разберусь и вхожу в эту самую кабину. Дверь, как уже привык, сама собой затворилась за мной, и пошло меня то ли теплом, то ли светом каким-то щекотать, приятно стало. Минута-две и все, дверь отворилась, пожалуйте следующий. Ну, следующего не было, робот стоит там, как часовой у мавзолея, не впускает никого. Я гляжу: батюшки, где же это одежа моя. Я ж голый, как намыленный укротитель этот самозванный в «Полосатом рейсе» (пел еще, помню, «левая и правая, две калоши плавают»). Позыркал везде, но ведь, представляешь, нашел на месте ящика кнопочку небольшую. Нажимаю, опять выдвинулся, а в нем все мое чистенькое, сухое, сложено аккуратненько, благоухает, как будто женское какое бельишко, и комбинезончик заодно прочищен как следует. Все, врубился, какого тут с гигиеной, то-то они все такие ухоженные ходят. В последствие я узнал, что даже в одежде можно мыться, если спешка какая. Все равно чистым будешь. Ну, а тогда выхожу и чувствую себя прямо будто из бани, чуть даже пар как будто бы от меня исходит и состояние такое легкое от чистоты своего временного тела. В деревне так не намоешься, вечно лист березовый на интимном месте присохнет или сажа от бани случайная на физиономии остается, иной раз и голова разболится, без пива не проходит. Ну, я, как оделся, выхожу в предбанник и заговорнически так роботу:

– Дядя, как у вас тут насчет этого… ну пивка. Я уж и без воблы, так просто готов. Хоть кружечку. Не отказался бы малость укрепить беленьким чем-нибудь. Что скажешь?

А робот замигал глупо так как-то своим носом, видно от неразрешимости задачи, и прямо вроде даже дымить стал. Я то и сам испугался и ему:

– Ладно, ладно, это я так, пошутил. А ты уж и обиделся. Обойдемся. Таблетку-то какую бы дал, послебанную.

Ну Кибер 18 вроде успокоился (а так чуть инфаркт, наверно, не схватил) и выдал своей клешней маленькую капсулу с красной жидкостью. Проглотил я ее залпом, думаю может портвейн это на худой конец. Но, видать, слишком уж размечтался, а ощутил всего лишь, будто литр лимонада «Буратино» или какой другой газировки выдул залпом. Ладно, думаю, пока сойдет и так. Хоть жажду утолил.

Короче, после этой дезинфекции с дезактивацией вернулся я под конвоем робота, а через пять минут оставили мы с Тиром и Даной это здание из стекла и алюминия и на улицу выходим. Как описать первые ощущения, ну, убей, не умею. Одним словом здорово. Воздух чистый, будто даже разряженный какой или, наоборот, как-то особо ионизирован. Дома над головой хоть и не ахти какие высокие, но однако ж такие завихрастые, что рот открываешь от удивления. Солнце отражается в чистейших, как хрусталь, стеклах. Ни тебе трещинки, ни пятнышка. Все новое, чистое, ровное, крепкое и надежное и, главное, красивое, ни один дом не похож на другой. Материалы – алюминий и стекло, а еще много и неизвестных, каких-то полиэтиленовых что ли, конструкций. Ну и дороги тоже – не асфальт, а плиты какие-то серебристые, ровные. И растения растут между домами, деревья всякие и кусты с цветами. Может искусственные, потому как не осыпаются. Но от живых не отличить. Наверно и пахнут цветы цветами, сосны соснами. Машины… эх, если б ты видел, какие все шикарные, чистые, блестящие, загляденье одно. Помнишь земляк наш, заместитель директора кремлевской птицефабрики Василий Павлович, на «Чайке» в деревню заезжал из Москвы? Так это гроб, по сравнению с их легкими, обтекаемыми машинами. А светофоров с постовыми нет нигде. У них на транспорте специальные датчики стоят, предупреждают аварии – это я потом узнал. Голову задираешь, там тоже летают какие-то серебристые аппараты. А у Тира на руках такие большие полиэтиленовые часики были. Он покопался в них и выдвинул длинную антенну, поднес часы ко рту, ну и заказал, короче, по рации такси специальное – летающее. Пяти минут не прошло – мягко и бесшумно приземляется такая лодочка с маленькими крылышками – ну прям дельфин. Внутри белые сиденья. Робот, что впереди сидел за прозрачной перегородкой, нажал на кнопку – часть прозрачной кабины приподнялась, мы, значит, вошли, уселись. Меня, конечно, мандраж захватил в плен, боюсь летать. И успокоительных таблеток не взял я у Кибера нашего, тем более не было и другого какого-либо заменителя – «для храбрости». Но ничего. Думаю, никто не боится, техника совершенная в 21 веке, чего мне мандражировать. Это ж не Ан-2 какой-нибудь и даже не Ту-104. Может у них антигравитация на службе человека. Ну я насчет энергии спросил перед полетом. Тир говорит, что бензин и солярка – это давно пережитое прошлое, а уж керосин и подавно. Теперь все на солнечной энергии работает, даже на ночь подзарядки хватает. Потом еще какая-то атомная химия в их двигателях примешена и, действительно, начинают антигравитацией потихоньку овладевать. Сложно, конечно, все объяснить человеку прошлого. Да и мне, мол, всего знать не положено, так как в наше дореполлюционное время, случись утечка, эти знания реваншисты могли бы использовать в своих коварных целях и тогда сложнее было бы совершить реполлюцию на земном шаре. Ну и насчет рублей я спросил, кто, мол, платить за транспортировку нас до Москвы будет, а то у меня ни рубля, ни копейки. Хотя, конечно, думаю, на хрена этому киберу деньги, только батарейки подзаряжай, а так сена не просит. А Тир с улыбочкой так мягко:

– Милейший Федор Тимофеевич, ведь 21 первый век на планете, коммунизм уже построен, какие же, батенька, деньги. Все бесплатно, все – и магазины, и транспорт, и питание.

Ну, разговор мы, конечно продолжили в полете, хотя вначале мне было не до бесед. Ведь лечу я в первый раз в жизни. Я все ям воздушных боялся. Мне учитель географии Георгий Захарыч рассказывал, что когда он летел в 1945 году над Берлином – случайно попал со своим командиром, то сильно боялся за свои казенные штаны и, как оказалось, не зря. Воздушные ямы его из солдата превратили в летающее дерьмо. Вот так то. Ну и я под впечатлением рассказа сижу, жду взлета. Хорошо, думаю, успел в сортирблок наведаться. А сидели мы втроем на заднем сиденье. Меня с краю посадили, чтоб мог сверху на планету 21-го века глядеть. Маленько сердце поекало, когда стали подниматься, а потом и забыл все страхи, когда красота эта неписаная развернулась перед моим жадным взором. Город, где моя Светка проживала, не узнать сверху. Нельзя сказать, что б огромный был, наоборот компактный такой, сразу с птичьего полета его полностью становится видно. Но блестит под нами, как капельки ртути, что иной раз попадают на пол из градусника при разбивании последнего. В общем город остался позади, пролетели мы его. Под нами теперь леса ухоженные появились, дороги переплетаются, по ним крошечные средства передвижения гонят наверно больше 200 километров в час. Но мы то еще быстрей летим. А в воздухе тоже немало таких же, как наш, летательных аппаратов то здесь, то там. Но не сталкиваются, тоже, видно, датчики срабатывают. Сверху кое-где космодромы виднеются с ракетами на старте, локаторы огромные крутятся-вертятся, обсерватории всякие то там, то здесь высятся белыми куполами, вышки, антенны. Ну и небольшие деревеньки попадаются. Там домишки поменьше, чем в городе будут, но уж все деревянное дерьмо снесено давно. Стоят аккуратные из полиэтиленовых, возможно, материалов, домики – красота. Ну, а когда я попривык и расслабился, решил тему бесплатных магазинов продолжить.

– Как же, – говорю, – товарищ Трактир…

– Тартир, извините, моя фамилия, – поправил мой сосед-попутчик и слегка покраснел.

– Ой, прошу пардон. Так как же, господин Тартир, допустим, магазины не опустеют от товара, если, не дай бог, все население ринулось бы покупать какую-нибудь появившуюся в продаже дефицитную, скажем, вещь, ну там белые рубашки нейлоновые японские, допустим, которые гладить и крахмалить не надо или спиннинги какие импортные. А машины-то, батюшки, это что же, пошел и взял «Москвича» или даже «Волгу» без очереди и без денег?