Читать книгу Черно-белый портрет красных роз - Евгений Холмуратов - Страница 14

Хуже больниц может быть только бегство от них. Все равно что убегать от немыслимого кошмара. Как бы далеко ты не уехал, в какую бы нору не забился, тебя настигают собственные мысли и страх. Всепоглощающий страх перемен, он как песок забивается тебе под одежду, провоцируя зуд, но от него не спасешься хорошим душем. Поэтому так спокойна дорога. Кажется, что пока ты в пути, перемены тебя не настигнут. Нет. Они не смогут догнать твою черную машину, купленную с рук. Ты давишь на педаль с единственной мыслью: в жопу всех.

Но человек рядом, самый дорогой человек, не дает тебе забыть о страхе. Она смотрит на тебя с мудростью годов, провоцируя на очевидный разговор. Все и так знают, о чем идет молчаливая беседа, состоящая из косых взглядов, полуулыбок и вздохов. Но никто не осмеливается первым произнести слово. Мать оказывается умнее.

– У тебя такое лицо, будто случился конец света, – наконец сказала она.

– Я просто прикидываю шансы, – ответил я, стараясь не смотреть на нее.

– Иногда надо просто смириться.

– С детства ты утверждала, что смирение не для меня. Мне нужно быть сильнее проблем, ведь так?

– Некоторые проблемы не победить. Рак не победить. – Мама отвернулась в сторону окна. – Надеюсь, мне постелют красный ковер, когда я буду на смертном одре.

– Еще не поздно, мы можем оплатить курс лечения, у меня есть деньги.

– Я не хочу лечиться. Сама возможность пролежать годы в больнице и потерять все, включая цвет кожи, убивает меня быстрее рака. Нет.

– Значит, план прежний?

– Прежний.

Мы ехали по шоссе, пока светило солнце, а после полуночи я остановился на обочине. Спать в машине – удовольствие сомнительное, тем более в костюме. Пуговицы рубашки впивались мне в тело, отчего я долго не мог уснуть, но усталость взяла свое.

Проснулся я уже далеко за утро. Мамы рядом не было, и я подорвался, словно кто-то поднес будильник мне прямо к уху. Я вышел из машины и быстро нашел ее. Она стояла прямо в лесу, обняв дерево. Сейчас она напоминала дриаду, а может, даже богиню. Платье, отсутствующий взор. Точно, древняя богиня.

Я сел на траву и стал наблюдать.

– Уже проснулся? – спросила она, отстранившись от дерева.

– Спина затекла. Ты как?

– Чувствую, что приближаюсь к Богине. – Мама посмотрела на меня и улыбнулась. – Но ты в это не веришь.

– Я не суеверный, ты знаешь.

– Разве ж это суеверие? – спросила она, приложив ладонь к дереву. Рукав платья чуть опустился, показав татуировку луны на ее запястье. – А трава, на которой ты сидишь? Земля, в которой она растет? А это, – мама показала на небо, – суеверие?

– Это природа.

– И это Богиня. – Мама подошла ко мне и взяла мое лицо в руки. – Ты – сын Богини. Я – ее дочь. Мы все ходим под ней, ходим на ней. Когда-нибудь ты это поймешь.

Мне хватило ума промолчать. В обычное время я пустился бы в вечный спор прагматизма и религии. Природа подчиняется определенным правилам, но вряд ли их кто-то устанавливал. Мы словно играем в ролевую игру без мастера. Вот уж действительно, весь мир – театр, а люди в нем актеры. Только вот на премьеру не пришел режиссер.

– Поедем? – спросил я.

– Еще немного, если можно. – Мама выдохнула. – Здесь так хорошо.

Мы проехали почти шестьдесят километров, прежде чем я остановился на заправке. Я купил несколько пачек чипсов, сушенную рыбу, пару колбасок и много воды, а еще заправил полный бак и канистру на всякий случай. Мы пересекали границу области, и я не знал, как скоро нам попадется очередная заправка.

– Вот немного еды, – сказал я, садясь в машину. – Пить будешь?

Мама взяла бутылку, но открывать ее не стала, просто кинула в бардачок.

– Пусть лежит там, чтобы я не отвлекала тебя.

– Ты меня не отвлекаешь.

– Разве? Последние шесть лет ты только и делал, что работал. Работал днем, работал длинными вечерами. По выходным ты тоже работал, а уж за отпуск я вообще молчу.

– Мы иногда говорили.

– Ты прав. И я все понимаю. Я давно пожертвовала тобой.

– В смысле? – удивился я. Мама не ответила. Она нахмурилась и включила музыку, заменив мой диск на свой.

– Это Шопен. Правда похоже на молитву?

– Я не понимаю.

– Просто слушай.

И я слушал. Кажется, мы прослушали всего Шопена, и я совру, если скажу, что не проникся им. Не знаю, в чем была проблема, в моих убеждениях или матери, но молитвы я не услышал. Зато услышал свои собственные мысли, и услышал куда яснее, чем мне того хотелось бы.

– Смерть меняет людей, – ни с того, ни с сего сказала мама.

– Разумеется, они умирают.

– Я не про это. Смерть – потрясение. Самый важный жизненный опыт.

– Смерть родных действительно может стать встряской.

– Мой мальчик, – улыбнулась мама. – Тебе еще многое предстоит понять. Так много, что мне самой страшно. А тебе не страшно?

– Нет. Знания дают мне силу. Я всю жизнь их получаю. Любое знание ценно. В этом моя суть. В этом весь я. Если я не умник, пишущий роботов для всех крупных компаний в области, то кто я?

– Ты мой мальчик.

– Иногда этого недостаточно.

– Моя вера говорит, что каждый человек важен. Кем бы он ни был.

– У меня другая вера.

– Поэтому ты и шатаешься от цели к цели, достигая каждую из них, но забывая почувствовать вкус победы. Зачем тогда это?

– Ты хочешь поговорить об этом? Сейчас? Когда рак сжирает тебя изнутри, пока мы херачим черт знает куда на этой развалюхе! – Я ударил рукой по рулю. – Пропасть между людьми и животными громадная, но все мы схожи в инстинкте самосохранения. Каждая тварь под этим небом цепляется за свою жизнь, за тот уклад, к которому эта тварь привыкла. А мы колесим куда-то без карты и навигатора, просто потому что…

– Потому что?

– Потому что ты вбила себе в голову дурацкую мысль, что Богиня тебя спасет. Она не спасет. Никто не спасет. Иисус дал твоему раку развиться. Все. Богам плевать.

– Богиня всегда присмотрит за мной. – Мама указала на свою татуировку. – Этот знак – обещание ее покровительства.

– Херовый из нее покровитель.

– Ты осуждаешь Богиню, будто знаком с ней. И ты знаком, но ты не знаешь ее. Никто не знает. И планов ее тоже никто не знает.

– А когда мы доедем? Что тогда?

– Сначала надо доехать.

Мы остановились на очередной заправке. Один ее вид удручал: облезлые столбы, некоторые буквы на вывеске перегорели, а кассир была крайне недовольна посетителем, который прервал просмотр ее любимого сериала.

Лето стояло жаркое. Я закатал рукава рубашки и расстегнул пару верхних пуговиц. Часть еды, которую я собрался брать, оказалась просроченной, а на другой части я нашел тараканов. Ужасное зрелище. Убедившись, что наш паек надежно упакован и произведен не раньше, чем месяц назад, я принес еду на прилавок.

– Пижон, – тихо сказала кассир вместо приветствия, пока пробивала товар.

– Не подскажите, есть тут в радиусе пятидесяти километров пышные леса? – спросил я. – Хочу отдохнуть от городской суеты.

– Ага. – Она почему-то не переставала жевать жвачку. Да еще и делала это так демонстративно, что мне стало противно.

– Не подскажите, куда ехать?

– В тот богатый пентхаус, откуда ты свалился к нам. Здесь таких как ты не любят.

– Таких, как я?

– Богачей. Посмотрите на него! Рубашка, небось, на заказ сшита?

– Я не могу понять, у нас проблемы?

– Уж точно, – сказал мужик, вышедший из подсобки. Был ли он механиком? Не знаю. Но его руки были в мазуте, а на лице смешались копоть и пот. – Проваливай отсюда, пока цел и здоров.

– Мне надо заправить машину и купить поесть.

– Проваливай, говорю.

– Обслужите меня, и я уйду. Ссоры мне не к чему.

Механик подошел к прилавку и скинул еду на пол, а кассир хищно улыбнулась. Я тяжело выдохнул и даже не дернулся, когда механик угрожающе расправил плечи. Мне было не до этого. Моя мать умирала.

Я ударил лишь один раз. Как в тех дурацких поговорках. Один раз, прямо в нос. Уж не знаю, вложил ли я в удар всю свою силу, но души там было предостаточно. Лицо механика на миг исказилось, а следом по его щекам прошла волна от удара. Нос смялся, хрящ хрустнул. Он сначала отошел на два шага, но затем его ноги запутались, и механик с позором приземлился на задницу.

Я растер костяшки на руке, поднял продукты и потребовал свой бензин, но тут меня настиг ответный удар в челюсть, а затем слабый толчок в нос. Полилась кровь.

– Нравится драться, а? – спросил механик, разведя руки. – Любишь это чертово чувство восторга, а, городской?

– Да что же ты пристал?

Уверен, механик не ожидал от человека в брюках резкого удара в живот. Поэтому не буду хвастаться, что с ноги впечатал его в стеклянную стену, да так, что та рассыпалась фонтаном из мелких осколков.

– Бензин, быстро! – крикнул я кассиру. Она замахала руками и пробила тридцать литров.

Я забрал еду, не заплатив, и заметил, как кассир взяла телефон и начала набирать номер. Уверен, что номер короткий и весьма неприятный. Встреча с полицией мне была ни к чему.

По дороге к машине я убедился, что камер нигде нет, и что из магазина не видно моей кареты, хотя на всякий случай открыл багажник и достал пару тряпок, которыми закрыл номера. Я заправился на полную и сел за руль.

– Что там случилось? – спросила мама.

– Ничего.

– Это что, кровь?

Я дотронулся до верхней губы. Действительно, из носа еще текла кровь, загадив всю рубашку, а на левой щеке пульсировал синяк.

– Небольшая потасовка, – сказал я и завел машину. Мы тронулись с места.

– Не расскажешь?

– Говорю же, все нормально.

– Не лезть, да?

– Угу.

Мы ехали долго и ровно. Я открыл окно и высунул наружу руку, в машине стало совсем жарко. Моя рубашка вся промокла от пота. Кажется, мама наслаждалась поездкой. Она тоже открыла окно и чуть опустила сидение, подставив лицо прохладному ветру. Такая спокойная. Почему она такая спокойная?

– Если я попрошу тебя об услуге, ты мне ее окажешь? – спросила мама.

– Да, конечно. Разумеется. Что необходимо?

– Не сейчас. Но пообещай, что сделаешь все, о чем я могу попросить.

– Я не могу этого пообещать. Разве это честно?

– А разве я тебя обманывала?

– Да. Постоянно.

– Ты путаешь ложь с заботой. – Мама посмотрела на меня. – Ты обещаешь мне?

– Ладно, – сказал я и махнул рукой, не выдержав ее взгляда. – Без проблем. Обещаю.

Маму это успокоило. Я и не заметил, как она уснула, да так крепко, что проспала остаток пути. Я знал шоссе, по которому мы колесили, ездил как-то по работе в командировку, но сейчас дорога изменилась. Поворот на запад куда-то исчез, остался лишь на восток. Да и заканчивалась дорога странно, я точно помню, что она еще долго вела на север, а тут словно обрыв. Словно кто-то решил снести асфальт, а на его могиле возвести целый сад из тысячелистников. И как только мы приехали к этому саду, мама проснулась.

– Здесь, – сказала она. – Останови здесь.

Я подчинился. Мама вышла из машины. В сумерках, по пояс в цветах да со спины я ее точно не узнавал. Кто эта женщина? Кожа на ее руках сверкает под заходящим солнцем, короткие волосы едва заметно, но шевелятся под ветром. Кто она? Мне было неважно. Я следовал за ней.

Цветы щекотали мои ладони. Я чувствовал их легкий запах. Никогда раньше не чувствовал, а вот сейчас… И солнце это. Светит из-за облаков настолько тонких, что они больше похожи на дым. Скользкий дым. Белая полоса света, придавленная тьмой неба.

– Ты видишь ее? – спросила мама. – Видишь богиню?

– Я вижу цветы.

– Она – цветы. Она – ветер. Воздух, что ты вдыхаешь. Я – богиня. Она вокруг, она внутри. – Мама легла на землю, идеально ровно примяв цветы. – А теперь моя просьба. Оставь меня здесь. Оставь одну. Навсегда.

– Ну уж нет.

– Просто еще одно мертвое тело в земле Богини. Это правильно.

– Нет-нет, мы сейчас же уедем отсюда.

– Дурачок, ты так ничего и не понял. Ты пообещал мне. Пообещал.

– Плевать, нет. Это неправильно, неестественно.

– Вот уж нет. Это – самое естественное из всего, что ты встречал. И ты пообещал мне. Скажешь, что соврал своей матери? Соврал мне?

– Я… Нет.

– Вот и хорошо. Оставь меня.

Я взглянул на полосу света на небе. Может, она в чем-то и была права. Что может быть естественнее?

– Я никогда не говорил тебе…

– Я знаю. Ты меня любишь.

– Люблю.

И я ушел. Сел в машину, провернул ключ, развернул руль. Машина покладисто подчинилась. Она везла меня домой, туда, куда я ей приказывал. Приказывал педалями и рулем. Я был ее хозяином. Она была моей. Ей было больно, когда я с яростью ударил ее. Бедная разразилась протяжным гудком, но все же не возмутилась, когда я резко развернулся и поехал обратно на поле тысячелистников.

Я искал маму. Долго искал. Та полоса света давно исчезла, прежде чем я обнаружил себя посреди поля тысячелистников. Наверное, глупое зрелище. Мужчина в брюках и мокрой от пота рубашке стоит посреди дикой природы и оглядывается, пытаясь понять, где он. Я не видел своей машины. Не видел дороги. И не видел матери.

Я развел руки и закричал, что было сил. Закрыл глаза и просто орал, как гребанный сумасшедший. Без перерыва. Кричал, пока горло не село. Пока я не превратился в обмякшего, плачущего, грязного щенка посреди цветов, жалеющего себя и всю свою жизнь. Бесполезный кусок плоти, в котором по какой-то причине еще течет кровь.

Уж не знаю, каким чудом я нашел дорогу к машине. Малышка ждала меня ровно там, где я ее оставил. Я провел рукой по рулю, ощутив приятную прохладу, завел двигатель и выжал максимум. Ехал ли я домой? Не уверен. Больше похоже, что я ехал в то место, которое раньше называл домом.