Читать книгу Жан. Минское антифашистское подполье в рассказах его участников - Евгений Иоников - Страница 2

Они оказались в оккупированном городе при схожих обстоятельствах. Разгром 10 армии, завершившийся окружением ее частей между Волковыском и Новогрудком, привел батальонного комиссара Бориса Бывалого и младшего лейтенанта Ивана Кабушкина в Минск. После того, как в 1963 году писатель – документалист Иван Новиков в посвященной минскому подполью книге описал сцену его выкупа патриоткой-минчанкой из лагеря военнопленных, широкое распространение получила версия, что Кабушкин побывал в немецком плену – отсюда и его особая ненависть к оккупантам1. Позже белорусский историк Валентина Давыдова подтвердила, что он оказался в Минске, бежав из расположенного в городе лагеря для военнопленных2.

Иван Кабушкин с женой Тамарой. Начало 1941 г.

Фото: http://sch12.baranovichi.edu.by/main.aspx?guid=22893

Сам Иван Кабушкин, однако, не подтверждал факта своего пребывания в плену. В отчете, предоставленном осенью 1942 года в ЦК КП (б) Б, он следующим образом сформулировал обстоятельства, вынудившие его остаться под оккупацией: «Убедившись в том, что я не в состоянии опередить наступающую немецко-фашистскую армию, я решил выполнять свой долг перед Родиной в тылу врага»3. В составленной в Институте истории партии при ЦК КПБ характеристике (1959 год) факт его пребывания в плену также не подтверждается: «С началом военных действий, отступая вместе с нашими частями, Кабушкин оказался в окружении, и, оставшись в тылу врага, осенью 1941 г. в районе г. Минска включился в борьбу против н-ф захватчиков»4.

Осенью и зимой 1959 года, в ходе подведения итогов работы комиссии ЦК КПБ, занимавшейся реабилитацией Минского подпольного комитета 1941 – 1942 г. г., считавшегося до тех пор подставным, инспирированным немецкими спецслужбами, Бориса Бывалого попросили рассказать об известных ему фактах возникновения подполья. В ноябре 1959 года проживавший после войны в Киеве Борис Бывалый, генерал-майор в отставке, предоставил в партархив при ЦК КПБ специально написанные воспоминания о своем участии в минском подполье. А в начале декабря того же года по приглашению руководителя партархива Степана Почанина он и сам прибыл в Минск. 11 декабря в институте истории партии была организована встреча с бывшим подпольщиком. На встрече, как и в предоставленных ранее воспоминаниях, Бывалый рассказал в том числе и о Кабушкине, о котором до тех пор не было известно почти ничего.

«Среди людей, связывающих нас с подпольем, был один товарищ, носивший подпольную кличку „Жан“. Фамилия его была не известна. Вероятно, у него было несколько фамилий, но вряд ли хоть одна из них была подлинной.»5

Как потом выяснилось, этим именем представлялся младший лейтенант Иван Кабушкин. Это прозвище – «Жан» – никак не было связано с Францией: он с детских лет проживал в Казани и получил его от татарского имени Имамжан – так на татарский манер называли Ивана соседи, позже друзья сократили это имя и переиначили его в Жана6.

Первое впечатление о нем у Бывалого сложилось неважное: «Все мы были… в… озабоченном состоянии, а он такой бесшабашный, веселый, очень прилично одетый. Его прическа носила следы перманента, кудри очень хорошо вились, легкий такой в разговоре, всезнайка. О ком ни говоришь – знаю. О чем ни говоришь – это известно. Такой человек невольно возбуждает подозрение.»7

Многие ему и потом не доверяли. «Был он подчас не в меру хвастлив и многословен. Эти его отрицательные качества невольно вызывали к нему недоверие некоторых товарищей.»8

Несколько позже, выслушав весьма положительную характеристику Жану из уст Исая Казинца, а, главное, воочию убедившись, что он многое делает, Борис Бывалый изменил свое мнение об этом человеке9.

В своих воспоминаниях он перечисляет присущие Жану качества подпольщика и разведчика: «Он был до безрассудства смел и решителен и в то же время весьма искусен в конспирации. Умел входить в доверие к людям и добыть ценные сведения там, где казалось добыть невозможно. Ловкий и смелый, он то появлялся, то исчезал, чтобы появиться затем в новом облике. Был он, помниться, и парикмахером, и часовым мастером, и продавцом комиссионного магазина. Все это долгое время позволяло ему ускользать от полиции и гестапо. Многие товарищи в шутку его так и называли: неуловимый Жан.»10

Борис Бывалый

Бывалый отнюдь не идеализирует Кабушкина, особенно на фоне существовавшей в те времена традиции рисовать портреты героев белой краской, а антигероев – черной.

Вместе с тем, в его рассказе некоторые отрицательные с точки зрения комиссара Бывалого качества лишь добавляют Жану живости в образе «крутого» подпольщика. «По своему характеру Жан смелый до дерзости человек, бахвал, падок до связей с женщинами, очень любил деньги и требовал их большое количество для работы и конспирации в Минске. Конспирироваться умел. То он содержал часовую мастерскую в Минске, то парикмахерскую, то переодевался несколько раз в день…»11

И в другом месте: «Настоящего цвета волос я не могу сказать, он был и черным и блондином, как угодно. Это был высокий красивый парень, примерно 24 – 25 лет от роду, голубые глаза. Говорили даже, что у него арийский тип. Густые ресницы. Для женщин это был вообще неотразимый человек. Одевался он всегда с иголочки. Все мы считали, что чем мы незаметнее будем, тем для нас лучше, лучше для конспирации… А Жан с этим не считался, он мог ездить на велосипеде по центральным улицам города, одет с иголочки, выбрит, надушен, напомажен, так что тип он был очень заметный. И в то же самое время никто, очевидно, не мог к нему конкретно придраться, потому что он все время менял и фамилию, и клички, и место занятий… то он парикмахер, то в комиссионном магазине работает, то в часовой мастерской. Документы доставал откуда-то различные, немецкие, с печатями, пропуска.»12

К моменту их знакомства Жан уже стоял во главе небольшой группы из числа военнослужащих и имел связи с городскими подпольщиками. Осенью 1941 года группа Кабушкина провела несколько мелких диверсий в городе. Кроме того, за городом, на дорогах Минск – Логойск и Минск – Столбцы она устроила (с его слов) три или четыре засады на немецкие автомашины. Нанесенный врагу урон не был значительным (Кабушкин говорит о 7 сожженных автомобилях и уничтожении 9 человек командного состава и 7 рядовых13), однако такая активность сделала Жана довольно популярной фигурой в среде Минских подпольщиков.

Приблизительно в это же время Иван Кабушкин познакомился с руководителем Военного Совета партизанского движения (ВСПД) интендантом 3-го ранга Иваном Роговым. В адресованной ЦК КП (б) Б объяснительной записке, составленной 13 декабря 1942 года, Кабушкин пишет, что по поручениям Рогова занимался диверсиями в городе и уничтожал вражескую агентуру. К этому времени у Жана в Минске имелась большая сеть конспиративных квартир и надежных людей, помогавших ему медикаментами, оружием, одеждой. Наряду с этим Кабушкин пытался установить связь с окрестными партизанскими отрядами, для поиска которых он время от времени высылал в разных направлениях от Минска людей из своей группы – в общей сложности было послано 11 человек14.

Жан отрекомендовал Бывалого Исаю Казинцу, Константину Григорьеву и Георгию Семенову15, которые создали подпольную группу, в состав которой входили бывшие работники треста «Главнефтесбыт», и он же, вероятно, свел Бывалого с руководством Военного Совета.

Поздней осенью 1941 года Борис Бывалый и Владимир Ничипорович (бывший командир 208 механизированной дивизии, полковник) через посредничество Военного Совета установили связь с партизанским отрядом секретаря Руденского райкома Николая Покровского, действовавшим недалеко от Минска в том же Руденском районе. Во второй половине декабря 1941 г. после двух неудачных попыток Бывалый сумел переправить к Покровскому группу находившихся в Минске военнослужащих и нескольких евреев, выведенных из гетто подпольным комитетом. Через подпольщицу Ядвигу Глушковскую, работавшую на радиозаводе переводчицей, в городской управе удалось выписать разрешение на выезд из города (якобы в лес за дровами) на 18 человек и путевку на автомашину (Глушковская почувствовала слежку и тоже ушла в отряд). Отъехав по шоссе Минск – Слуцк километров 30, машину бросили и ушли к Покровскому16.

1 января 1942 на общем партийном собрании было принято решение объединить дислоцировавшиеся на одном острове среди болота отряды Покровского и Сергеева (ст. лейтенанта ГБ капитана Быстрова), а также группу Ничипоровича – Бывалого в один отряд, получивший название 208-го отряда имени Сталина (в честь 208-й механизированной дивизии 13-го механизированного корпуса, которой накануне ее разгрома летом 1941 года командовал полковник Ничипорович). На этом же собрании Ничипорович был избран командиром отряда, Покровский – комиссаром, Сергеев – начальником особого отдела. Борис Бывалый занял должность секретаря партбюро17.

В феврале месяце к отряду присоединился и Иван Кабушкин. Проваленная конспиративная квартира – проведенный в его отсутствие обыск в доме и последовавшее сразу после этого покушение (на улице в Кабушкина стрелял неизвестный) – вынудило Жана отпроситься у подпольного комитета и уехать из города18. Как сообщает белорусский историк Я. С. Павлов, ссылаясь на протокол допроса Ничипоровича органами СМЕРШ в середине 1943 года, произошло это случайно – Кабушкин «пристал» к возвращавшейся с задания разведке 208 отряда и прибыл с нею в лагерь. Впрочем, знакомство с Борисом Бывалым вполне могло сыграть свою роль при выборе Жаном отряда. Проверяли Кабушкина через его сослуживца по 86 дивизии – бывшего комиссара одного из полков, который лично младшего лейтенанта не вспомнил, но подтвердил достоверность его ответов на вопросы относительно довоенного положения дел в этой дивизии19.

Жан вовремя покинул город – это позволило ему избежать ареста во время мартовского разгрома Военного Совета партизанского движения (ВСПД) и Минского подпольного городского комитета, с которыми он был тесно связан.

В отряде он был зачислен рядовым в первую роту, а позже переведен в разведвзвод, сначала тоже рядовым бойцом, но уже к концу февраля занял должность заместителя начальника разведки – у майора Рябышева20. По свидетельству последнего Кабушкин вел в отряде агентурную разведку, в основном, по городу Минску. Войсковая разведка и охрана лагеря оставались за Рябышевым. Навестив однажды по просьбе последнего в Минске его жену, Кабушкин затем часто использовал дом ее родителей в качестве пристанища в городе – из предосторожности, правда, спать ложился во дворе, где тесть Рябышева Ломако Александр Михайлович стелил ему на верстаке и укрывал тулупом21.

После состоявшегося в апреле месяце разделения 208-го отряда (Николай Покровский увел от Ничипоровича «свою» часть старых партизан) Жан оставался в подчинении у последнего22. В начале мая (не позднее 10 числа) Ничипорович включил Жана в состав группы для организационных и диверсионных работ в Минске23.

Поздней весной восстановивший свою деятельность подпольный комитет задержал Жана в Минске и снова начал использовать его внутри города. «Он у них работал разведчиком и террористом», – утверждал Борис Бывалый в состоявшейся 1 июня 1943 года беседе со старшим помощником начальника второго (разведывательно-информационного) отдела Белорусского Штаба Партизанского Движения капитаном Коссым24.

Иван Кабушкин не отрицает такой направленности своей работы. В упомянутом выше отчете в ЦК КП (б) Б он подтверждает, что основным направлением его деятельности в Минске было уничтожение предателей. Но, кроме этого, после восстановления деятельности подпольного горкома (май – июнь 1942 года) совместно с редактором газеты «Звязда» Володей он принимал участие в восстановлении типографии.

«Я покрасил волосы, стал организовывать работу оставшихся членов комитета. … Нам удалось достать необходимые предметы для типографии»25, – сообщал Жан в эту высокую партийную инстанцию; позже он снабжал партизанские отряды медикаментами и людьми.

***

Вечером 23 июня 1941 года, перед уходом в военкомат, муж Александры Константиновны Янулис вывез ее с ребенком в Самохваловичи, где их семья несколько предвоенных лет снимала дачу. Там она проживала до мая 1942 года, пока муж ее сестры не перевез их обратно в Минск – он уходил в партизанский отряд и вынужден был оставить свою семью (жену и двоих маленьких детей) под опекой Янулис. Он же оставил Александре и свои связи с подпольем – познакомил с Василием Ивановичем Сайчиком (подпольные клички «Батя», «Старик», «Дед»).

Александра Янулис. Довоенное фото. Скан кадра киножурнала «На Волге широкой» 1975 №1

Подпольщик со стажем (до 1939 года он жил в Западной Белоруссии и участвовал в нелегальной деятельности), Сайчик сразу предупредил, что у себя в доме они никого не должны принимать и ни с кем не должны заводить знакомства. Сам Сайчик жил в доме напротив и использовал их квартиру в качестве явочной, время от времени хранил в ней медикаменты для партизанских отрядов, нелегальную литературу, газеты, бумагу для типографии, а также печати, бланки, всевозможные аусвайсы, немецкие пропуска, советские паспорта – то, что было необходимо для подделки документов (Сайчик ведал в подполье так называемым паспортным столом – обеспечивал нуждающихся фальшивыми документами)26.

Тогда же, в первые дни пребывания в Минске, она познакомилась с Жаном. Сайчик показал ей в окно шедшего по улице человека, но строго-настрого запретил пускать его в дом. Спустя непродолжительное время, однако, (июнь – июль 1942 года) они вынуждены были отступить от этого правила. По словам Александры Янулис у нее на квартире скапливалось большое количество медикаментов и перевязочного материала, нужно было срочно от них избавляться. В силу необходимости «Дед» сам стал посылать к ним Жана. Кабушкин имел связи сразу с несколькими партизанскими отрядами и организовывал доставку в них медикаментов – он буквально мешками забирал этот груз у Янулис и переправлял его в лес27.

Каждый день возникали проблемы, которые необходимо было разрешать быстро, без проволочек. «А Жан был очень поворотливый. Он всегда был на велосипеде. Говорили так: у Жана длинные ноги. Если нужно было в Дзержинск съездить, то за 6 часов Жан туда и назад. И все мероприятия, которые нужно было проводить быстро, оперативно, с достаточной смелостью, это поручалось Жану.»28

В состоявшейся 2 декабря 1959 года беседе в ЦК КПБ Александра Янулис по-женски – намного интереснее Бывалого – рисует внешний облик Жана. С ее слов, это «… был высокий, атлетического сложения, молодой человек, блондин, маленькие глаза глубоко ушли, брови у него несколько выдавались над глазами, взгляд очень быстрый, какой-то пронизывающий, колючий. Он смотрел как бы прищурясь. Я даже не знаю какого цвета глаза у него были, трудно было сказать. [Если судить] по цвету волос, то должны быть голубыми, а может быть и не голубые, вы их никогда не увидите, так он смотрел. Внешность красивая. У него было красивое, мужественное лицо. Стройный очень, в меру полный, хороший спортсмен, возраст, примерно, 27 – 29 лет тогда было. Вообще трудно сказать, мужчины как-то моложе выглядят своих лет. Он выглядел молодо, может быть также молод и был.»29

Передвигался он почти всегда с велосипедом. «Это просто был его конь. Сколько раз в день его не увидишь, все с велосипедом. И садился очень ловко, как-то броском, левой ногой оттолкнется, и пошел вперед. Вот прямо стоит перед глазами. Очень быстрый в движениях, быстрый в разговоре. С такими ухватками несколько невоспитанного, бесшабашного парня. Буквально, я как будто вижу, как он выезжает из калитки, выводит велосипед и через секунду едет.»30

Жан

И ниже на том же собеседовании: «…он был очень интересный молодой человек и женщины буквально липли к нему. [Он] использовал это обстоятельство… ночевал [у них] под видом небольших любовных связей… использовал эти квартиры.»31

Долгое время он жил на Революционной улице, у некой Печенерской. Это была, по словам Янулис, женщина особого склада, нервная и странная. В свое время она помогала подпольщикам – но, вероятно, только из-за Жана: она любила его «и готова была делать для него все возможное и невозможное». А потом, после его ареста и гибели, она связалась с СД и уехала с ними32 [при отступлении немцев из Минска летом 1944 г.]

Примечание: Ее муж, еврей, воевал на фронте. Свекор и свекровь успели эвакуироваться и Печенерская во время оккупации проживала в их квартире – по словам Янулис – хорошо обставленной, с большим содержимым. Янулис была с ней знакома до войны, обе работали в детском саду. На попечении у Печенерской осталась племянница – дочь сестры. Отец девочки был еврей, она очень была похожа на еврейку, поэтому Печенерская держала ее взаперти. Янулис раздобыла для девочки паспорт. Позже, когда СД из Смоленска передислоцировалась в Минск, Печенерская связалась с одним из работников СД (и не последним по должности) и отошла от участия в подполье. Правда, она никого не выдала. При отступлении немцев из Минска выехала с работниками СД, в 1945 году оказалась в лагере для репатриированных, после чего ее арестовали. Муж ее, вернувшись с фронта, хлопотал за нее. Печенерскую выпустили. На момент протоколирования беседы с Янулис проживала в Саратове33.

Подпольщик Георгий Сапун вспоминал, как однажды утром случайно увидел Жана на балконе соседнего дома (Сапун проживал на Революционной улице) в компании с хозяйкой – женщиной, репутация которой была у подпольщиков весьма неоднозначной – ее часто замечали, прогуливавшейся по городу с немецкими офицерами. Сапун рассказал о связях Жана с этой женщиной члену подпольного комитета Короткевичу, но тот успокоил его, заявив, что комитету известно об этом, что «так надо»34.

Жан, однако, не только ухаживал за красивыми женщинами. Александра Янулис следующим образом характеризовала его роль и место среди минских подпольщиков: «… каждый человек, когда что-то может, то на него побольше [грузят], и, мне кажется, что этим даже слишком злоупотребляли. Например, надо в Дзержинск, кто поедет? Жан. «Старик» говорит: «трэба», – он по белоруски говорил, – «Трэба нешта зрабіць, вызывайце Жана»35.

«Специализация» Жана на устранении предателей и провокаторов не отрицается ни в послевоенных свидетельствах участников минского подполья, ни самим Кабушкиным. И если рассказ Бориса Бывалого об участии Жана в розыске и возможном устранении отсиживавшегося в городе некоего генерала РККА, не желавшего идти в партизанский отряд36, не вызывает особого отторжения, то упоминание Александры Янулис об убийстве Кабушкиным на пути к Палику одной своей спутницы, оставляет весьма неоднозначное впечатление: «… я знаю одну женщину, ее звали Паша. Она жила на квартире у Сайчика. [Возможно] они хотели ее отправить в отряд, а она была связана с немцами… он ее вел, он ее уничтожил.»37 После такого свидетельства рассказ Жана о восьми ликвидированных агентах «… плюс пять девушек, ушедших на службу к немцам»38, с точки зрения современного человека звучит жутковато.

В конце лета – начале осени 1942 года Жан участвовал в установлении связей и ведении непростых переговоров подпольного комитета с командованием партизанских отрядов и бригад, базировавшихся на Палике (северо-восточная часть Минской области, Березинский заповедник). В августе – сентябре он по меньшей мере дважды посетил расположение отрядов Дяди Коли и Старика, через радиостанцию которых Минский подпольный горком пытался установить связь с Пантелеймоном Пономаренко. В ожидании реакции Пономаренко на радиограмму подпольного комитета, Жан с членом горкома Алексеем Котиковым провели на Палике довольно длительное время.

Попутно им пришлось решать несколько вопросов организационного характера. В присутствии и с одобрения члена Минского подпольного комитета Алексея Котикова на собрании командиров и комиссаров базировавшихся в окрестностях отрядов было принято постановление об их объединении в бригады (в эти дни были сформированы бригады «Дяди Коли» (Петра Лопатина) и «Старика» (Василия Пыжикова), чуть позже, в сентябре – бригада «Дяди Васи» (Василия Воронянского)).

В эти же дни Котиков с Жаном приняли участие еще в одном совещании, на котором обсуждался вопрос вывода из Минска большого количества людей для пополнения партизанских отрядов и бригад.

Вот как об этом рассказывает Роман Дьяков, на то время командир соседствующего со «Стариком» отряда Романа, в своей беседе в информационно-разведывательном отделе БШПД 23 марта 1943 года. Совещание состоялось на хуторе Смолянка, в бригаде «Старика». Жан к этому времени прибыл из Минска к Старику (комбригу Василию Пыжикову). Последний созвал командиров расположенных в округе партизанских отрядов – Дьякова с его комиссаром Манковичем, Дядю Васю, Дядю Колю. На совещании Жан сообщил, что готов вывести из города группу в 6000 вооруженных на 40 – 45 процентов человек. Для проведения этой операции он просил у партизан военной поддержки, и Старик взял на себя обеспечение вывода людей из Минска39.

Секретарь Бегомльского райкома комсомола Феофан Дернушков несколько иначе характеризовал итог этой встречи Котикова и Жана с партизанами. 3 сентября 1942 года он сообщал по поводу этого совещания в Минский обком партии: «… в начале августа… два представителя из подпольного Минского комитета прибыли в отряд тов. Лопатина. … Эти подпольщики говорили, что … [готовы вывести] большое количество народа из Минска для того, чтобы передать в партизанские отряды, но… Лопатин ответил им: выводите, вооружайте и создавайте свои партизанские отряды. А если необходима вам будет помощь, то мы вам ее окажем.»40

Это была, вероятно, первая встреча Ивана Кабушкина с Василием Пыжиковым и, похоже, они понравились друг другу. Уже после завершения совещания, когда все разошлись, Жан остался со Стариком наедине и они продолжали беседу, но о чем именно говорили, ни Роман Дьяков, ни присутствовавший здесь же его комиссар Степан Манкович, не знали41.

Не дождавшись ответа из Москвы от Пономаренко, Алексей Котиков и Жан 26 сентября вернулись в Минск. Днем ранее, 25 числа, в пятницу, провалился Ватик, на то время второй человек в комитете, но о его аресте в подполье узнали не сразу. В воскресенье, 27 сентября, на квартиру к Янулис пришли Жан, Сайчик и еще один подпольщик (Сергей Благоразумов). Собравшиеся обсуждали вопрос о происходящих в городе событиях. Сайчик, по словам Янулис, был сильно обеспокоен отсутствием Ватика, но предпринять каких-либо серьезных мер предосторожности они уже не успели. Вечером на Комаровке, при выходе из столовой был арестован Котиков42.

На другой день, или через день (то есть, 28 или 29 сентября, в понедельник или во вторник) к Янулис пришла подпольщица Эмилия Цитович и сообщила, что «Старика» (Сайчика) тоже пытались арестовать, в момент задержания он был ранен, но сумел бежать из госпиталя и укрыться у нее в доме43.

Так начался второй, осенний разгром минского подполья. Аресты происходили в разных частях города, всего в эти дни было схвачено свыше 150 человек, включая всех членов горкома во главе с секретарем Иваном Ковалевым. Александра Янулис весьма эмоционально поведала о тех событиях: «… выходишь на улицу и везде машины СД, мы их знали уже, небольшие „Опельки“ оперативного назначения, как наши маленькие „Москвичи“. Каждая улица буквально набита этими машинами. Ужаснейшее это было время, выдавали безбожно. Везде засады, смотришь, уже арестовали, выводят, несколько дней таких страшных было.»44

Спасти Василия Сайчика удалось, только разыскав Жана. Она знала, в каком районе города его следует искать. Еще перед арестом «Дед» привел ее на Цнянскую улицу к Марии Рыжкевич и сказал: «Если будет у тебя очень тяжелое положение, ты придешь на эту квартиру и узнаешь, где я или где Жан.» Установленная «Дедом» связь не подвела. Рыжкевич дала адрес одной медсестры, которая разыскала Жана. Жан нашел надежную квартиру для Сайчика45, а 23 октября переправил его к партизанам (вместе с бежавшим из СД членом горкома Котиковым).

Сам Жан на некоторое время задержался в городе. По его словам, требовалось завершить начатое (распространить уже отпечатанный тираж листовок)46. Бывалый полагал, что Жан остался в Минске для того, чтобы убить Ивана Ковалева47, которого многие – и сам Жан – подозревали в предательстве: «Виновником сентябрьского провала 1942 года является Ковалев, бывший секретарь Заславльского райкома по кадрам. Это мной установлено из показаний и личного наблюдения»48, – сообщал Кабушкин в ЦК КП (б) Б.

Арест подпольного комитета и большого количества рядовых участников сопротивления больно ударил по подполью. В городе (Александра Янулис полагала, что с подачи «гестапо») распространялись слухи один ужаснее другого – что на допросах арестованные подпольщики сознаются, выдают друг друга, работа подполья полностью парализована, сопротивлению пришел конец; оставшихся на свободе призывали заявить о себе оккупационным властям. В целом положение было действительно тяжелым, люди были настроены панически. В эти дни Жан принес на квартиру Янулис несколько пачек отпечатанных типографским способом листовок с воззванием к населению Минска, подписанным подпольным горкомом. В сложившейся ситуации важно было не столько содержание этого воззвания, сколько сам факт его появления. Изданное от имени подпольного комитета, оно должно было показать жителям города, что с подпольем не покончено, а горком, несмотря на аресты, продолжает свою деятельность.

Тюрьма

Жан предполагал распространить воззвание в самых людных местах в центре города – там его могли прочесть больше людей. В тот же вечер они с Янулис расклеили часть листовок.

Начали с Революционной, 3. Это было вечером, когда уже было запрещено ходить (комендантский час). Они прошли по Революционной улице вверх, к тюрьме (там ежедневно стояла очередь с передачами для заключенных). Напротив тюрьмы располагалась биржа, также весьма многолюдное место. Повесил ли Жан воззвание на здание тюрьмы, Александра не помнила. Она откровенно признавалась, что далеко с ним не смогла пойти – побоялась. Женщина полагала, что безопаснее распространить листовки можно было бы днем. Но Жан, в силу своего характера не стал откладывать на потом. Дальше он ушел и работал один.

Днем они прошли по городу и проверили произведенное впечатление. «Как только началось движение, с 7 час. утра мы вышли… колонна евреев шла, каждый старался прочитать, что это за объявление висит на столбах. Каждый интересовался, о погромах ли это, касается ли их это. Все старались обратить внимание. Люди идут, посмотрят, не срывают, а проходят дальше.»

Позже Янулис распространила по городу оставшиеся листовки – днем, в гораздо лучших условиях49.

***

И без того непростые отношения Василия Пыжикова («Старика» – не путать с Василием Сайчиком) с партизанским и партийным руководством еще больше обострились в конце 1942 г. в связи с начинавшимися гонениями на минских подпольщиков. После второго, осеннего разгрома городского подполья, избежавшие арестов его участники пытались вырваться из города и укрыться в партизанских отрядах. Однако, отношение большинства партизанских командиров к прибывавшим к ним членам минского сопротивления диктовалось уже из Москвы: во многих случаях они видели в них провокаторов, участников ложного, «подставного» горкома, якобы созданного немецкими спецслужбами для выявления действующих в Минске подпольных групп.

2 ноября 1942 года Пантелеймон Пономаренко разослал поддерживающим с Москвой связь бригадам радиограмму, в которой рекомендовал для «…предотвращения проникновения в отряды вражеской агентуры [из „подставного“ горкома] … с представителями каких бы то ни было организаций г. Минска в связь не вступать и данных о дислокации, численности, вооружении и действиях отрядов не давать. Появляющихся представителей [подпольного] центра проверять, внушающих сомнения – задерживать50».

Командование большинства партизанских отрядов и бригад в духе времени восприняло это распоряжение начальника ЦШПД. В отдельных случаях оно не ограничивалось задержанием подозрительных с точки зрения контактов с «подставным» горкомом лиц, некоторые современные историки сообщают о случаях незаконных расстрелов партизанами прибывавших к ним подпольщиков. Так, например, Константин Доморад полагал, что в бригаде им. Фрунзе (на самом деле – в бригаде им. Ворошилова) в ноябре 1942 года была расстреляна 18 —летняя Нина Одинцова, дочь активного участника минского подполья, содержавшего явочную квартиру, на которой жил одно время Иван Ковалев. 1—2 января 1943 года в бригаде Штурмовая была расстреляна разведгруппа ГРУ Генштаба РККА капитана Вишневского – Доморад утверждает, что поводом к расстрелу послужили связи этой группы с опальным горкомом (по их рации в мае 1942 года Минский горком выходил на связь с ЦК КП (б) Б)51.

Борисовский межрайонный партийный центр, базировавшийся на Палике рядом с лагерем бригады «Старика», в этом отношении усердно исполнял роль «длинной руки Москвы». Руководство межрайпартцентра в лице Павла Жуковича и Трофима Радюка прибывающих в партизанские отряды Борисовской зоны минских подпольщиков отправляло за линию фронта. Не избежали такой участи и выведенные из Минска Жаном сумевшие ускользнуть из СД Василий Сайчик и Алексей Котиков, а также Владимир Казаченок и Иосиф Будаев. 30 октября по вызову ЦК КПБ они были отправлены на Большую землю, а по прибытии, в декабре 1942 года Котиков и Сайчик были арестованы органами Госбезопасности. Первый из них за принадлежность к ложному горкому и, одновременно, за выдачу Минскому СД некоторых его членов52