Читать книгу Алексей Котиков. Минское антифашистское подполье в рассказах его участников - Евгений Иоников - Страница 3

Недалеко от города, на станции Седча (Осиповичское направление), руководство эшелона во главе с начальником политотдела Минского железнодорожного узла Мироновым отцепило паровоз и, взяв себе классный вагон, оформило его литерным составом и продолжило путь на восток. В числе брошенных на крохотной станции оказались начальник минского паровозного депо Федор Кузнецов, начальник отдела кадров Алексей Котиков, его заместитель, бухгалтер и, надо полагать, множество рядовых железнодорожников.

Военный комендант станции обвинил их в том, что они поторопились с эвакуацией, что Минск будут защищать, нужно возвращаться в город, восстанавливать транспорт, паровозы, связь. Секретарь Руденского райкома партии, которому они сумели дозвониться, отдал им прямое распоряжение вернуться в Минск и продолжить работу. Котиков с Кузнецовым и несколько их сотрудников (всего шесть человек) пешком отправились назад.

В Минск они пришли 27 июня утром. Город горел, на улицах царили паника и неразбериха. В железнодорожной больнице лежали раненые красноармейцы, для них с уцелевших железнодорожных складов вернувшиеся выделили продукты. До вечера на запасных путях они разыскали несколько паровозов, два из них успели растопить.

Так описывал эти дни Алексей Котиков в беседе с секретарем ЦК КП (б) Б, Петром Калининым, состоявшейся у него 4 декабря 1942 года в Белорусском Штабе Партизанского Движения6.

Его попутчик и непосредственный начальник Федор Кузнецов уточнил отдельные детали этой истории. После возвращении от Руденска в Минск они остановились на улице Чкалова, 2, в большом железнодорожном доме, в одной из квартир которого проживал Кузнецов. Ранее он успел отправить в эвакуацию свою семью и оставался один в пустой квартире. Алексей Котиков по неизвестной причине не сумел вывезти из Минска жену и малолетнего сына; его семья оставалась в Минске до освобождения города в 1944 году.

Жильцы дома №2 прятались от бомбежек в подвале. Там же, в подвале, заночевали и они. Кузнецов, как старший по должности, высказал уверенность, что царящие в городе беспорядки и растерянность в ближайшее время будут преодолены, отметил, что командный состав возвращается на свои места и вот-вот им, железнодорожникам, будет дано указание по организации военных перевозок.

На следующее утро, 28 июня 1941 года, в город вошли немцы.

Застигнутые врасплох, они вынуждены были действовать по наитию: прокрались в контору депо и уничтожили документы отдела кадров (у Котикова был ключ от сейфа) и партбюро, а также различного рода списки, доску почета (фотографии)7 – одну часть документов сожгли в паровозной топке8, а другую спустили в колодцы канализации первого сектора веерного депо. С собой они взяли бланки удостоверений личности и печать, которые в дальнейшем помогут им выйти из немецкого лагеря.9

2 июля в Минске был распространен приказ военного коменданта о регистрации мужского населения. Оставшиеся в городе мужчины (местные жители и беженцы) в возрасте от 17 до 55 лет (по другим данным – до 45) должны были 3 июля явиться к комендатуре, располагавшейся на улице Фрунзе. До войны эта улица называлась Фрунзенской (до революции – Госпитальной), северной своей частью она пересекала Советскую (проспект Независимости) и доходила до Широкой (Куйбышева) – почти до Оперного театра. Не явившимся грозили суровыми мерами – вплоть до расстрела.

Лагерь в Дроздах

По словам наблюдавшего издали за происходящим Василия Сайчика, комендатура располагалась в здании столовой или гостиницы, рядом с театром. Собравшихся для регистрации мужчин по домам не отпустили, их отправили сначала в лагерь за Сторожовку (около кладбища), а 5 июля перегнали в Дрозды – в устроенный на берегу Свислочи пересыльный лагерь военнопленных (дулаг). Территория его была обнесена колючей проволокой, периметр охранялся пулеметами. На первых порах собранных в лагере людей не кормили, а в подходивших к реке напиться стреляли. Позже знакомые и родственники начали приносить находящимся за проволокой кушанье и воду10.

6 или 7 июля немцы отделили содержавшихся до того вместе рядовых красноармейцев от командного состава, гражданских от военнопленных, а евреев – от заключенных других национальностей.

До 20 июля местных жителей в основной своей массе освободили, еврейскую часть узников отпустили в последнюю очередь – транзитом через городскую тюрьму на улице Володарского в образованное к тому времени за Немигой гетто. Евреев инженерно-технических специальностей из лагеря увези и, как полагали выжившие, расстреляли11. Военнопленные оставались в лагере вплоть до его ликвидации – в августе и сентябре их перераспределили по офлагам (командный состав) и шталагам (рядовых красноармейцев).

Котиков, как и многие минчане, явился на регистрацию, следствием чего стало его пребывание в Дроздах. В лагере он пробыл 6 дней. Для прохождения регистрации требовались документы. Его паспорт, однако, сгорел вместе с квартирой еще во время немецкой бомбардировки Минска 24 июня. Котиков во время пожара был на работе и не смог что-либо спасти, ни вещей, ни документов. При нем оставались партийный билет (вернее, кандидатская карточка) и удостоверение железнодорожника.

Для подтверждения своего статуса гражданского лица, жителя Минска, он не мог, естественно, предъявлять партийные документы – он спрятал их в городе. Не хотел он во время регистрации показывать и удостоверение железнодорожника, поскольку оформлено оно было на должность начальника отдела кадров, что подразумевало в довоенные годы тесный контакт с НКВД и немцам об этом могло быть известно. Оказавшись в Дроздах, Алексей Котиков порвал удостоверение. Вместо него он заполнил имевшийся у него чистый бланк, указав в нем должность помощника машиниста. К этому времени немцы начали отпускать из лагеря не вызвавших особых подозрений рабочих и мастеров различных специальностей – в том числе и железнодорожников. Назвав себя машинистом, Котиков рассчитывал выйти из лагеря12.

Уже после войны и частичной реабилитации, выступая 29 мая 1958 года перед комиссией ЦК КПБ, исследовавшей историю минского подполья, он рассказал, что из этого получилось. 8 или 9 июля 1941 года в лагерь приехал Флейнбаум (в некоторых документах Котиков называет его Фленбаумом, а также Пленбаумом), поволжский немец, работавший до войны на железной дороге. По распоряжению комендатуры он начал отбирать из числа железнодорожников, содержащихся в лагере, специалистов для работы в Минском депо. Всего Флейнбаум отобрал около двухсот человек. В их число попал и Котиков с его липовым удостоверением.

На следующий после освобождения день они собрались у Кузнецова (Чкалова, 2; Федор Кузнецов, как и многие другие железнодорожники, тоже побывал в Дроздах и тоже был освобожден по запросу Флейнбаума). Обсудив сложившуюся ситуацию, во избежание неприятностей, решили выйти на работу в депо, как того и требовали условия освобождения из лагеря. Устроились в разных местах13. Кузнецов вернулся на свой довоенный пост и занял должность русского шефа железнодорожного депо14 (оно управлялось двумя руководителями; пост немецкого шефа оставался за Флейнбаумом). Алексей Котиков устроился учетчиком на угольный склад. Там он отработал месяца два, а затем перешел на нелегальное положение15.

Каким образом произошло приобщение наших героев к подпольной работе сложно судить. В послевоенных воспоминаниях, в протоколах их допросов органами НКВД (а позже – органами МГБ) это трактуется ими как вполне естественная и необходимая акция для оставшихся в оккупации коммунистов. «Работая на железной дороге, я часто посещал квартиру члена ВКП (б) Кузнецова Федора Спиридоновича – начальника депо, который оставался в этой должности и при немцах.

Кузнецов в беседах со мной неоднократно высказывал мысль о необходимости организации оставшихся коммунистов железнодорожного узла для борьбы с оккупантами», – говорил 30 декабря 1942 года на допросе в НКВД Алексей Котиков.

Их вхождение в подполье, впрочем, могло носить и более прозаичный характер – сама жизнь в оккупированном городе выталкивала многих его обитателей из среды обывателей в ряды сопротивления.

21 марта 1943 года некий Глазков А. А., его сокамерник во внутренней тюрьме НКВД в Москве (Лубянка) и, вероятно, внутрикамерный агент, сообщал своему куратору о некоторых особенностях жизни Котикова, да и других минских железнодорожников под немецкой оккупацией. В доверительных беседах с Глазковым Котиков не отрицал того факта, что в период своей легальной работы в Минске, как и многие жители оккупированного города, принимал участие в различного рода махинациях, а также спекулировал дефицитными в те времена товарами, доступ к которым железнодорожники время от времени получали в силу специфики своей профессиональной деятельности. В частности, Котиков сообщил своему сокамернику, что продавал на сторону (жителям города) уголь с железнодорожного склада.

Время от времени он ездил на станцию Негорелое и там выменивал на продукты питания дрожжи, иглы, нитки и краску. Путь туда и обратно он проделывал не в вагоне, а на паровозе, совместно с немецким машинистом, с которым расплачивался обычно колбасой и салом.

Приходилось ему участвовать и в изготовлении, использовании и распространении фальшивых продуктовых карточек. Как заявлял Глазков, Котиков ухитрялся получать пайки в Минске по 25 карточкам, из них 15 карточек он тратил на семью, а остальные 10 раздавал товарищам.

Глазков с нескрываемой завистью писал в своем доносе о том, как роскошно жил в тот период Алексей Котиков: питался салом, яйцам и имел не снижающийся запас муки 7 – 8 пудов.16

Незаконные с точки зрения оккупационных властей способы выживания, однако, неизбежно приобщали некоторую часть горожан к политическому и военному сопротивлению. С течением времени кража угля и спекуляции работников минского железнодорожного депо начинали сочетаться с мелким вредительством (засыпали толченое стекло и песок в буксы), а позже и с откровенным саботажем на рабочих местах.

Так, вероятно, к августу 1941 года из числа «… работавших в депо надежных товарищей» вокруг авторитетных с довоенных времен руководителей (Федор Кузнецов, Алексей Котиков) образовалась группа, которая вредила немцам тем, что проводила некачественный ремонт паровозов и вагонов – по словам Алексея Котикова17.

К концу лета в Минске скопилось большое количество паровозов (резерв из нескольких сотен, в основной своей массе требующих ремонта). Немцы создали этот парк за счет своих мощностей, а также за счет паровозов, доставленных в минское депо с территории оккупированных стран18. За короткий срок группа Кузнецова и Котикова вывела из строя до 15 паровозов и до 100 вагонов19.

Факты саботажа в депо вскоре стали очевидными для оккупационных властей. В начале августа 1941 года были арестованы Федор Кузнецов и два железнодорожника (Ницневский и Богатель) из числа рабочих, непосредственно выполнявших ремонтные работы.20

Кузнецова в скором времени, однако, выпустили. Как поведал Алексей Котиков, однажды, возвращаясь с работы, он встретил его возле Западного моста (железнодорожный мост над улицей Московской, отделяет ее от ул. Мясникова) – тот как раз был освобожден из-под ареста и шел домой. На расспросы Котикова Кузнецов отвечал, что был арестован «… за саботаж в проведении ремонта паровозов … [за то], что люди, работающие в депо, саботируют работу в депо и что он этому способствует.»

К счастью, вмешался Флейнбаум, который поручился за Кузнецова, что, вероятно, решило исход дела. Факты в отношении проводимого им саботажа не были подтверждены; дней через шесть после ареста его выпустили из-под стражи21.

Арестованные вместе с ним железнодорожники, а также арестованный отдельно от них начальник вагоноремонтного пункта Вадковский освобождены не были; судя по всему, их расстреляли. Позже жена Вадковского обращалась к Кузнецову с расспросами о судьбе мужа, а тот не знал, что ей отвечать22: во время пребывания под арестом, он видел Вадковского лишь мельком, когда того вели по коридору здания полевой комендатуры. Вадковский не состоял в их группе и Кузнецов знал его только как начальника вагоноремонтного пункта, до войны ему с ним даже разговаривать не доводилось. Иными словами, Вадковский если и занимался саботажем, то действовал независимо от их группы.

Такое развитие событий вызвало подозрения у следователей МГБ, допрашивавших после освобождения БССР Федора Кузнецова, Алексея Котикова и других выживших подпольщиков.

«… как получается, что Кузнецов за все эти факты [саботажа] … к ответственности не привлекался?» – спрашивали на одном из допросов у Алексея Котикова, на что тот отвечал: «Об этом я ничего не могу сказать, но Кузнецов мне лично говорил, что он был освобожден по ходатайству Флейнбаума…»23

Надо сказать, что у Котикова в свое время имелись некоторые сомнения относительно того, как Кузнецов объяснял свое освобождение. Задолго до следователей МГБ он задал ему несколько «неудобных» вопросов. Немцы, конечно, знали, что Кузнецов состоял в партии – его довоенная должность начальника депо крупного железнодорожного узла говорила об этом. Тем не менее, на допросах их не интересовало его более чем очевидное членство в ВКП (б) – на упомянутой встрече у западного моста Кузнецов сообщил Котикову, что этот вопрос даже не поднимался. После этого Котиков прямо спросил его, «… не продался ли он гестапо, но он это категорически отверг, указывая, что был коммунистом и коммунистом останется. [Котиков] Кузнецову поверил и какого-либо недоверия [у него] к нему не было.24»