Читать книгу Самиздат - Евгений Леонидович Дьячков - Страница 1

САМИЗДАТ

ГЛАВА 1

Семен Игнатьевич, как всегда сидел в своем кожаном кресле. Оно стояло в самом темном углу его не большой комнаты в коммуналке на Тамбовской. Кресло было старым, как и все в этой комнате. Однажды я зашел в комнату, когда обычно задернутые тяжелые шторы были распахнуты и увидел, на сколько убогая обстановка у старика. В тот раз он проворно, не по годам лихо вскочил из кресла и задернув шторы выгнал меня из комнаты. Целых две недели он не пускал меня к себе.

Нет, он не стеснялся своего потрепанного кресла или кособокого платяного шкафа со стопкой старых книг вместо одной из ножек. Он не переживал, что я наконец увидел его высохшее до состояния мумии старческое лицо. Он был зол. Страшно зол на меня, за то что я «не соизволил постучать, прежде чем ворваться в обитель пожилого человека».

Эти слова мне передала его соседка, в конце добавив: «Не ходи ты к этому старому черту, комнату он тебе не отпишет»! Она всегда так говорила, когда меня провожала. Для нас это стало некоторой традицией.

Соседка, тоже довольно пожилая особа, Галина Петровна не любила Семена Игнатьевича, как впрочем наверное и все остальное население земного шара. На мой взгляд она была не на много младше Семена Игнатьевича, вот только у них старость выглядела по разному. Если он был похож на засушенного дворянина, эдакого гусара с горящими глазами и пониманием важности своего бытия в мировой истории, то Галина Петровна была совсем другая. Маленького роста, полненькая старушка с тяжелым взглядом из под густых бровей. Чувствовался ее внутренний стержень, сила и решимость. На мой взгляд именно такие бабушки штурмуют собесы и осаждают поликлиники.

– «Пожалуй начнем, молодой человек», – откуда из глубины кожаной обивки кресла скомандовал Семен Игнатьевич».

– «Пятнадцать минут», – прокашлявшись выразительно начал я:

15 МИНУТ

Дверь. Он стоял почти уткнувшись носом в обшарпанную грязно-белого цвета дверь. Такие были у большинства населения Республики. Социальное жилье, социальные двери. Некоторые бросали вызов системе и перекрашивали двери в другие цвета, но за это рано или поздно наказывали. Да и краска была большим дефицитом.

Время «простоя» слава богу не шло в зачет свободного времени и поэтому Сергей никогда не торопился нажимать кнопку дверного звонка. Сначала надо полностью прийти в себя. Сознание раскрывалось словно бутон цветка под теплыми лучами майского солнца. Сначала «отключенный» вспоминал базовые знания. Имя, возраст, место проживания, условия «отключения», затем воспоминания накатывали все быстрее и быстрее. Детство вспоминалось всегда быстро и точно, остальное, как получится. Местами могут быть провалы в памяти. И если кто-то предпочитал «включаться», как можно быстрее, Сергей всегда ждал полного восстановления. Конечно его пугало, что на это полное восстановление десять лет назад он тратил пятнадцать минут, а сейчас тридцать, а иногда и сорок-пятьдесят. У всего есть своя цена.

Он нажал кнопку звонка. За дверью послышалось оживление, у его жены, как впрочем у любой женщины Республики большой опыт встречи мужа. Сергей терпеливо ждал. А в голове уже пульсировала одна мысль, – «пятнадцать минут» и как только откроется дверь в голове начнется обратный отсчет, конечно у него есть часы, в доме много часов и у всех есть таймер на пятнадцать минут.

Изнутри по двери постучали два раза, Сергей ответил таким же двойным стуком. Дверь распахнулась.

«Девятьсот», – мелькнуло в его голове.

– «Здравствуй, Сережа!», – жена заученным движением подвинула Сергею стул. Он еще садился, а она уже стягивала с него ботинки. В проеме двери в комнату появился сын. Он уже взрослый и все понимает. Это раньше он бежал, чтобы забраться папке на колени, чем сбивал отлаженный механизм встречи отца. Они тратили драгоценные минуты, жена злилась, а Сергей был по настоящему счастлив. Он бы очень хотел, чтобы Игорь бросил свой табель с оценками и повис на его шее и черт с ними с этими минутами. Но Игорь так уже не сделает. Он уже взрослый. Он знает цену времени.

– «Восемьсот сорок».

Игорь старательно вытягивал в сторону отца табель, оценки в табеле давно стали делать крупными, так сказать «в пику времени». Но с годами близорукость брала свое и пятерки сына становились расплывчатыми и иногда похожими на тройки. А все, даже такие незначительные неясности отнимают драгоценное время.

Сергей благосклонно кивнул сыну и тот быстро убрав оценки побежал на маленькую кухню.

Жена проворно сняла с Сергея комбинезон, и кинув перед ним домашние тапочки стала подталкивать его в направлении ванной комнаты. Сергей не любил эти тапочки, он согласно инструкции их надо одевать во время включения. Сегодня был день третьей схемы, поэтому душ принимать не надо, только помыть руки и за стол.

– «Шестьсот».

Игорь уже сидел за столом и старательно улыбался отцу. Иногда он делал это от чистого сердца, иногда по инструкции, потому что взрослый, потому что понимает.

Сергей быстро сел и взял в руки вилку. Это был сигнал для Игоря: «Сегодня мы проходили обитателей Тихого океана, мне очень понравились киты. Они такие огромные, такие сильные, а едят таких крошечных рачков».

Сергей молча слушал, кивал головой и старательно пережевывал ужин. Он очень не любил эти «семейные приемы пищи», столько времени на это уходит. Он прекрасно питается в «отключке». Конечно там его кормят питательным клеем из общего пистолета, но ему все равно, как и всем остальным. Конечно жена хитрила и его порция была в два раза меньше чем у Игоря. Поест он и клея на Комбинате, а пообщаться с сыном дорого стоит.

Игорь продолжал рассказывать про свой сегодняшний день, иногда поглядывая в заранее набросанный план. Сергей внимательно слушал, кивал и смеялся в забавных местах. А в голове щелкали секунды: «четыреста двадцать, четыреста девятнадцать». Это плохо, это синдром присутствия, последствие «отключения». Сергей должен сообщить об этом жене, а она психологу на Комбинат. Но тогда Сергею поменяют тариф отключения, а у него все распланировано. Надо просто взять себя в руки, надо потерпеть.

Пока жена и Игорь смеялись над смешной фразой учителя математики Сергей незаметно ущипнул себя за ляжку. Это помогает, но щипать надо очень больно, до слез.

Щипок помог. Следующую новость они обсуждали уже вместе. Согласно третьей схемы включения, они должны закончить ужин и Сергей должен поиграть с сыном. У Игоря уже были подготовлены в комнате пазлы и конструктор «Лего», но они решили продолжить семейный ужин. И пусть он уже был у них по первой схеме, но они же не роботы. Это их время.

«Сто двадцать секунд. Пора!», – подумал Сергей и резко встал. Дурная привычка, он однажды так сильно напугал маленького Игоря, что тот целых три дня не подходил к отцу. Целых сорок пять минут. В квартире зазвонили будильники, все таки он перестраховывается, всегда считает с опережением, но лучше так чем получить штраф.

Сергей быстро чмокнул сына в лоб и направился к выходу. Жена уже держала чистый комбинезон в одной руке и ложку для обувания в другой.

Пока Сергей застегивал липучки на ботинках жена открыла дверь. За ней уже стояли два доставщика с большой тележкой. Сергей ловко вскочил на платформу тележки на манер «Ганибала Лектора» и пока один доставщик застегивал ремни безопасности другой прятал в карман мелкую купюру, которую дала ему жена. С доставщиками надо дружить, если их разозлить то они могут уронить «отключенного», перепутать время доставки или даже адрес. Моя жена все понимала и всегда давала на чай этим «милым ребятам».

– «А как же зовут мою жену?», – подумал Сергей.

Дверь. Он стоял почти уткнувшись носом в обшарпанную грязно-белого цвета дверь. Его звали Сергей. Изнутри стучали уже два раза. По инструкции при отсутствии ответа они должны стучать не чаще чем раз в тридцать минут. Значит он тут минимум полтора часа. А воспоминания еще не восстановились. Инструкция в таких случаях требовала расслабиться и повторять все пункты инструкции два раза, все шестьдесят три пункта. Это должно помочь.

«Отключение – это обязанность каждого гражданина Республики».

«Уклонение от Отключения является уголовным преступлением и влечет за собой Отключение на сроки соответствующие тяжести деяния в плоть до пожизненного Отключения».

«Минимальный суточный период Отключения составляет четыре часа».

«Максимальный суточный период Отключения составляет двадцать три часа сорок пять минут».

«Каждый гражданин Республики в праве сам выбирать суточный период Отключения в рамках минимального и максимального периодов исходя из собственных целей и задач».

«Управление Комбинатов рекомендует каждому гражданину оптимальный период суточного Отключения для сохранения его здоровья и социальной функции».

– «А я ведь начинал, как вся молодежь с двенадцати часов», – неожиданно подумал Сергей и вместо перечня пунктов инструкции в его голове стали возникать другие мысли: «У родителей не было денег на образование и я пошел на Комбинат. Нам тогда всем рекомендовали отключаться на восемь часов, но мы все хотели побыстрее заработать себе на отдельную комнату, на пропуск на танцы, на билеты в кино. И мы сразу начинали с двенадцати. Конечно, кто то копил деньги, чтобы учиться, вкладывал в свое будущее время. Но большинство хотели жить и быть «включенными» пока молоды. Родители рассказывали, что когда то все были «включенными» и так же работали по восемь часов, а кто то больше. Все так же в жизни решали деньги, но у людей были выходные и отпуска. Личная жизнь и свободное время. Но все изменилось, когда случилась пандемия и как следствие экономический кризис. Человеческий труд оказался слишком дорогим и не всегда качественным. Тогда и придумали «Отключение». Человек по программе становиться живым роботом и максимально эффективно производит свой труд при минимальных затратах на его содержание».

Дверь распахнулась.

«Девятьсот», -привычно в голове начался отчет: «Дверь не должна была открываться без ответного стука».

Жена была не глупой женщиной. Если бы я и дальше стоял у двери то соседи бы настучали на Комбинат. И тогда прощай максимальный период суточного отключения. Прощай все планы.

– «Здравствуй, Сережа!», – жена резким движением втянула Сергея в узкую прихожую. Стула не было и Сергей брякнулся на пол, как пьяный. Он не пробовал алкоголь много лет, но ощущения запомнились. Жена быстро стянула с него ботинки. В проеме двери появился сын и только набрал полный рот воздуха, чтобы рассказывать новый стих, как все понял и быстро выдохнув скрылся в темноте комнаты. Он уже взрослый и все понимает.

– «Восемьсот сорок», – Сергей внимательно вглядывался в стаскивающую с него грязный комбинезон супругу: «Галя, жену звали Галина».

Она была первой причиной увеличения его «отключки». Он влюбился и захотел жениться. И чтобы все, как у людей. Чтобы настоящий брак с разрешением в ЗАГСе, чтобы отельная комната для разнополого проживания. Он тогда перешел на пятнадцать часов.

– «Семьсот двадцать».

Галя ловко подхватила его подмышки и волоком потащила в ванную комнату. Как заправский тяжелоатлет она чуть крякнув одним рывком опрокинула его в маленькую сидячую ванну.

«Все таки она не только не глупая, но и сильная», – подумал Сергей больно ударившись головой об чугунное дно.

Сегодня по четвертой схеме у них должно быть краткосрочное соитие на кухне или в ванной, так что план включения почти не нарушался.

Галина включила холодный душ и Сергей поохивая попытался выбраться из ванны, но Галина легонько стукнула его спине и прошипела: «Лежи, дурак!»

– «Шетьсот», – Сергею стало обидно, хотя он понимал, что сейчас только холодный душ может привести его мозги в порядок.

Сергей вспомнил, как Галина ему изменила. Он тогда перешел на восемнадцать часов, чтобы она могла больше быть «включенной». Его три часа шли ей в зачет. Потому что он ее любил. Он ее жалел.

«А она дура. Повелась на ухаживания инженера этого», – Сергей тяжело вздохнул: «Конечно, у него и «отключка» всего шесть часов и квартира, и машина. Пусть отечественная, но у большинства и такой нет. Пока он пахал, она гуляла. И нагуляла».

Галина проворно стянула всю одежду с замершего Сергея и пожалев его добавила не много горячей воды.

– «Горячая вода дорогая», – с горечью подумал Сергей: «но сегодня надо».

За дверью тихонько на цыпочках ходил сын.

Именно он стал причиной перехода Сергея на максимальную ставку. Когда инженер узнал, что Галина беременная он ее выгнал. И она пришла к Сергею с уже большим животом и попросила простить. Он простил, даже заполнил бланк на Комбинате о принятии измены супруги и отказа от претензий по данному факту. Потом заранее усыновил Игоря, потому что запрещалось рожать детей вне брака и без наличия обоих родителей. Он все подписал и ушел на максимальный тариф, на все двадцать три часа сорок пять минут.

Это потом он убедил всех и самого себя, что поступил так, чтобы дать ребёнку будущее. И все его за это уважали, потому что на максимальном тарифе дожить до пенсии теоритически можно. Всего двадцать лет на максимуме и ты на пенсии. У тебя маленький домик в пригороде и всего четыре часа «отключки» на общественно полезные работы. Надо только дотянуть и все. Ему осталось всего шесть лет.

– «Триста».

Пусть он и не дотянет до пенсии, но его сын ходит в школу и даже в два кружка. Его жена отключается всего на десять часов и при этом не пашет, как большинство на Комбинате, а работает сортировщицей в Универмаге. И многие им завидуют. Завидуют, что у них есть Сергей. И накопленных им средств хватит ему на образование, а ей на «дотянуть до пенсии».

– «Сто двадцать!», – Галя кричала ему прямо в ухо: «Сто девятнадцать!». В квартире заголосили будильники. Сергей встал и пошатываясь пошел на выход сжимая в руках комбинезон и ботинки. С его голого щуплого тела скатывались струйки воды оставляя лужицы в коридоре, в открытой двери виднелась тележка доставщиков. В коридоре, встав так, чтобы никто не видел жена трясущимися руками отсчитывала купюры доставщикам. Сергей во что бы то не стало должен быть на комбинате во время. Он обязан терпеть.

С помощью доставщиков Сергей оделся и даже сам залез на тележку. Пока его упаковывали он думал о том, как же он любит и ненавидит свою семью. Галю и Игоря. Ненавидит и любит все девятьсот секунд его жизни.

Дверь. Он стоял почти уткнувшись носом в обшарпанную грязно-белого цвета дверь. Он не помнил, как его зовут. Он не понимал зачем он тут стоит. И чья это дверь. Дверь иногда открывалась и оттуда изнутри разговаривала симпатичная женщина. Она всегда предлагала ему еды и он иногда ел. Несколько раз к нему подходил юноша в тонких очках с чертежами в руках и заглядывал ему в глаза. Кто эти люди он не знал. Он знал только две вещи, что ему надо быть у этой двери и что он дотерпел.

Я закончил и в комнате повисла пауза. Обычно Семен Игнатьевич сразу высказывал свое мнение. Но не в этот раз. Я подождал еще не много пытаясь высмотреть в темном углу что делает мой слушатель. Но сумрак и высокие бока старого кресла лишили меня такой возможности. Я слышал его вдумчивое дыхание, но не более.

Тогда я встал и вышел.

ГЛАВА 2

«Редактор, по совокупности причин, вынес решение работу не издавать. Однако, поскольку изначально на Вашу работу была получена положительная рецензия, роман имеет смысл предложить в другое издательство на рассмотрение».

Такой ответ из издательства я получил далеким утром, три года назад. Казалось бы отказ, но слова «положительная рецензия», оказались важнее. Я тогда сразу приступил ко второму роману. Идея давно витала в голове – «История террориста по неволе. Что может заставить человека добровольно пойти на смерть и убить десятки неповинных людей»? Я принялся за составление плана и прорисовку героев. Если мне на первое произведение положительная рецензия, а я его писал по наитию, без подготовки, то второе точно должно быть удачным.

Отказы от издательств приходили все реже и реже. Чаще просто мои письма оставались без ответа. Я раздражался, мне казалось это не справедливым. Я же работал, писал. Что им мешало написать что-нибудь подобное первому ответу? «Не издадим, но не плохо», – что-нибудь эдакое и я бы продолжил работу над романом. Мне нужна была поддержка, но увы в жизни все по другому. Вернее в жизни все, как всегда. И если подобные ситуации кого заставляют собраться, то я все больше жалел себя и забросил новый роман навсегда.

Но совсем не писать, оказалось не просто. Это какой-то внутренний зуд, не спокойствие мыслей. Постоянно в голове крутятся какие-то идеи. Крутятся и просятся на бумагу.

И тогда я написал сказку, просто сказку без названия.

СКАЗКА

Часть 1

Худощавое тельце щенка билось в конвульсиях. Судороги пробегающие волной по худым бокам были глубокими и жестким. Каждый спазм скручивал неокрепшие мышцы молодой собаки так, что сочный треск ломаемых ребер мог заглушить только его оглушающий крик.

Никогда не думал, что  собаки способны кричать. Они лают, скулят и даже ворчат иногда, но крик. Такой крик я слышал впервые. Рвущий барабанные перепонки нестерпимый звук спотыкался в слабой гортани и обретал бархатную окраску хрипоты. Может быть чей-то извращенный мозг смог бы найти в этом звуке какую-то оригинальность, я же слышал в нем только безграничную боль.

Самое страшное было в том, что это кричал я. Это я был этим щенком. Потерять рассудок от этих мучений мне не давал только один вопрос: «Почему я вижу себя со стороны»?

Часть 2

Тимур с нетерпением сидел в приемной. Он не так давно умер и уже был вызван на прием к Богу. Когда за ним пришел Ангел многие ребята смотрели ему в след с завистью и обидой. Ему было немного стыдно от этого, но он же не виноват, что его вызвали. От этих мыслей его отвлекли крылья Ангела. Сопровождавший  его ангел был еще молод. Внешне это был довольно пожилой кавказец с седой бородой и смуглым морщинистым лицом, но возраст Ангела определялся по крыльям. У этого Ангела крылья были небольшими, почти игрушечными и с трудом прикрывали лопатки.

В этом секторе Рая почти все Ангелы были молодыми и почти все переживали по поводу коротких крыльев. Поэтому смотреть на них считалось дурным тоном. Самое интересное, что крылья отрастали не с возрастом Ангела, а с количеством его добрых дел. А какие добрые дела в детском секторе, вот и ходили местные Ангелы с хмурым видом и мечтами о переводе в более героические места службы.

На самом деле это место не называлось Раем и Ангелы называли себя по другому, но души попавшие в это место несли в себе очень много от земной жизни и переучить их было не просто. Вот и я называл это место Раем, а крылатых людей Ангелами. Когда попадаешь сюда тебе сразу рассказывают про сложность душевного мира, про накопитель и наставников, про генерального наблюдателя и других, для злодеев. Но все это так сложно и в конце инструктажа вечно уставший инструктор предлагает на первое время называть накопитель Раем, наставников Ангелами, а генерального Богом.

Правда сразу уточняют, что Ада и демонов не существует. Есть такой же накопитель со своими наставниками и генеральным для заблудших, туда попадают души тех, кто жил со злобой в сердце. Я один раз видел Ангела из другого накопителя. Он ничем не отличался от наших, даже крылья у него были такими же белоснежными, как у наших. Вот только их крылья были огромными. Их верхняя часть возвышалась выше головы, я тонкие кончики перьев волочились по земле. Наши Ангелы оторопело уступали ему дорогу и почтительно кланялись.

Он вел перед собой душу худощавого подростка, даже дети иногда успевают очерстветь в своей земной жизни и наделать зла. Вот такого паренька он и вел в наш накопитель. Это значило, что одержана очередная победа, еще одна душа вернулась на сторону добра.

Вот от этих воспоминаний Тимуру стало совсем не по себе. Может быть его вызывает Бог, чтобы отправить в тот другой накопитель для злых. Быть может он попал в Рай по ошибке или он будет первым кого переведут из Рая в Ад. Колени мелко затряслись, а на глазах проступили слезы, Тимуру ни как не хотелось покидать Рай.

Часть 3

Возле истошно орущего щенка стояли двое. Это были мужчины одетые по погоде в теплые камуфлированные костюмы. Один из них смотрел на судороги умирающей собаки с улыбкой, лицо второго перекашивала злоба.

Щенок на мгновенье затих.

– «Сдох что ли?», – удивленно крякнул Веселый.

– «Не знаю», – тихо выдавил из себя Злой.

– «Что-то быстро», – разочарованно сказал Веселый и в этот момент словно услышав его недовольство щенок закричал с новой силой.

Его подернутые мутной пленкой глаза полезли из орбит от очередного приступа. Маленькие широкие лапы засучили по воздуху с огромной скоростью и если бы под ними была земля он бы точно сбежал от обжигающей боли. Но лапам не за что было зацепиться и  боль упивалась своей властью. Щенячий крик сошел на нет и перешел в бульканье. Из пасти полетели кровавые маленькие красные комочки.

– «О, легкие полетели!», – взвизгнул от удовольствия Веселый.

Злой строго посмотрел на товарища: «Ты меня удивляешь. Тебе что нравиться смотреть на это?»

– «А тебе нет?!», – удивился Веселый: «Так зачем ты в догхантеры пошел? Не думал я, что ты из этих, из идейных санитаров города. Я же вижу, как у тебя каждый раз глаза кровью наливаются во время очередной охоты».

– «У меня с собаками свои счеты», – с ненавистью в голосе протянул Злой: «Пора его кончать, молодой все таки, еще щенок».

– «Куда кончать?!», – возмутился Веселый. Его безудержное веселье почти погибло под натиском возмущения, но очередной протяжный крик собаки вернул слащавую улыбку на влажные толстые губы.

– «Ты извини меня», – замурлыкал Веселый: «Но машина моя, капканы мои, отраву тоже я достаю. Так что или не мешай или ищи себе другого напарника. Будешь, как раньше с камнями за дворнягами бегать по району!»

Злой посмотрел на Веселого со всей доступной ему злобой. Смотрел долго взвешивая все за и против, взвешивая что для него важнее. Разбить в кровь эту мерзкую рожу или продолжить свой крестовый поход против ненавистных собак смирившись со всей гнусностью этого веселого человека.

Часть 4

– «Здравствуй, Тимур», – сказал Бог.

– «Здравствуйте, товарищ», – запнулся Тимур: «Товарищ, генеральный, товарищ…».

– «Зови меня дядя Семен», -ласково сказал Бог.

– «Хорошо», -совсем засмущался Тимур.

Он вспомнил, как совсем не давно тяжелая дверь кабинета Генерального открылась так неожиданно, что он растерял последние остатки храбрости. Сбежать ему помешали ватные ноги. Все его силы съёжились и  юркнули в маленькое сердце заставив его барабанить словно на параде.

Тогда из кабинета раздался голос Бога: «Тимур, заходи, не стесняйся». Ласковый спокойный голос из кабинета прогнал все страхи и придал Тимуру немного уверенности. И вот теперь он сидел напротив Бога. Это был пожилой мужчина с большими добрыми глазами и смешно всклокоченной белой, как снег шевелюрой.

– «Ты смелый мальчик», – сказал Бог и его слова словно заклинание прогнали последнее смущение из сердца Тимура. В его мыслях поселилось тепло и спокойствие.

– «Ты довольна молодая душа и у нас совсем не давно», – продолжил Бог, но твоя смелость и доброта делают тебе честь. Ты наверное знаешь, что попасть ко мне на беседу это мечта каждой детской души из нашего накопителя?»

– «Да, конечно», – ответил Тимур.

– «Наверное ты слышал, что каждая душа попавшая ко мне на беседу получает важное задание?» – продолжил Бог.

– «Конечно слышал», – важно ответил Тимур.

– «Может быть ты уже догадался, какое задание я дам тебе?» – с притворным страхом спросил Бог.

Конечно среди мальчишек и девчонок ходили самые невероятные слухи о заданиях Бога. От спасения  целого мира, до поиска важных артефактов, но Тимур постеснялся их высказывать: «Я не знаю, дядя Семен».

– «Ну тогда я с твоего позволения расскажу», – улыбнувшись сказал Бог: «Хочу сразу тебя предупредить, что ты можешь отказаться от задания».

Не успел он продолжить, как Тимур затараторил: «Я согласен, дядя Семен! Согласен! Согласен!!»

– «Твое рвение похвально, но позволь сначала мне закончить, хорошо?»

– «Извините, дядя Семен», – Тимуру стало стыдно за свою детскую несдержанность.

– «Не извиняйся, Тимур», – мягко сказал Бог: «Я хочу отправить тебя на Землю».

Глаза Тимура загорелись ярче солнца. На землю. Там мама и папа, там все. Конечно ему не раз говорили, что он больше никогда не сможет быть со своими родными и близкими. Но сейчас все призывы разума тонули в эмоциях, в голове шумело и сердце гулко отстукивало: «Ма-ма и Па-па».

– «Конечно же ты знаешь, что не сможешь увидится ни с кем из прошлой жизни?».

Тимур усердно закивал.

– «Но это не совсем правда, конечно при желании и стечении некоторых обстоятельств ты сможешь увидеть родителей или друзей, но они тебя не узнают. Таковы правила, Тимур».

В глазах Тимура потемнело от накатывающих слез и щемящей боли в груди.

– «Ты будешь собакой, Тимур», – сказал Бог: «Ты родишься собакой, там на земле».

– «Собакой?», – переспросил Тимур.

– «Да, маленьким безродным щенком. Все бездомные собаки на земле это детские души, которые выполняют мои задания », – подтвердил Бог.

– «Все?», – удивился Тимур: «Прям все, все?»

– «Да, Тимур, но давай лучше поговорим о задании».

Тимур сразу притих, а Генеральный продолжил: «Большинство детей, когда умирают на земле и попадают к нам несут в своих душах свет…»

– «А взрослые несут в душах злобу», – машинально добавил Тимур.

– «Да, большинство взрослых душ лишены добра и для того что бы излечить их от этого недуга требуется много времени, очень много времени. И мы боремся за добро в душах еще на Земле. Мы стараемся вернуть добро в душу каждого взрослого человека. И нет лучшего проводника взрослой души к доброте чем детская душа в собачьем облике. Именно с этой целью мы и создали собак».

– «А кошки?», – спросил Тимур.

– «Что, кошки?», – не понял вопроса Бог.

– «Кошек тоже Вы придумали?»

– «Кошек? Конечно мы, только у них другая работа», – ответил Бог: «В каждой бездомную кошку мы отправляем души тех, кто не дорожил своей жизнью».

– «Самоубийц? Души самоубийц в кошках?», – недоверчиво спросил Тимур.

– «Не даром у кошки девять жизней», – улыбнулся Бог: «Так мы их учим дорожить собой, еще не один самоубийца после кошачьей жизни не повторил своей ошибки».

– «А почему только бездомные? Почему обязательно надо быть бездомной собакой или кошкой?», – спросил Тимур.

– «Потому что в домашних живут собачьи и кошачьи души», – ответил Бог: «Им же тоже где-то надо жить»6 – подмигнул Тимуру Бог.

– «А долго мне надо будет быть собакой?», – спросил Тимур.

– «Пока не спасешь одну взрослую душу», – улыбнувшись ответил Бог.

– «А как я пойму, что спас взрослую душу?».

– «Ты это поймешь сразу, Тимур. Поверь мне».

Часть 5

Кровавые хлопья почти кончились. Щенок уже не мог орать, как раньше, сил оставалось все меньше и меньше. Он тихо скулил прерываясь только для того чтобы сглотнуть и сплюнуть очередные кровавые слюни. Задние лапы уже не двигались, их свело одним протяжным спазмом. Они торчали в сторону и вверх двумя параллельными шерстяными палками.

Каждый миг боли и мучений я проживал, как вечность. Я был этим щенком  и одновременно стоял рядом с ним. Когда-то я был человеком и даже умерев не перестал им быть. Я оставался детской душой, когда мои щенячьи глаза впервые открылись. Я не забывал своего имени даже когда самым важным для меня стал запах моей мамы-собаки. Я ни на секунду не забывал зачем я на земле, я помнил о задании.

До этого момента. До того, как нашел в тающем сугробе безумно вкусно пахнущий кусочек колбасы. Бог не говорил мне, что собачья жизнь и в самом деле собачья. Я и не подозревал, что чувство голода станет постоянным моим спутником почти с самого рождения.

И как я мог устоять перед этой колбасой? Я еще жмурился от непередаваемого удовольствия поедания найденной колбаски, когда из-за угла появились две крепких мужских фигуры.

Новые инстинкты собачей жизни тут же дернули мое жилистое тело в сторону. Но маневр не удался. Мое тело пронзила боль. Это была не просто боль, такой боли я не испытывал ни ребёнком, ни в собачей шкуре. Я закричал. Я кричал так сильно, что и не заметил как кричащий щенок и я перестали быть единым целым. Теперь корчился и кричал он, маленький беззащитный щеночек, а я стоял рядом и смотрел.

Но если нас разделило пространство, то боль осталась тем мостом, что делал нас одним целым. Каждый пронизывающий укол, каждую зубодробительную судорогу я делил с ним, но кричать я не мог. Кричал за нас двоих он, маленький щенок.

Плакал за нас двоих тоже он. Боль сжигала меня изнутри, но мои глаза оставались сухими и это меня терзало не меньше рвущих на части спазмов. Каждый приступ, каждая выбивающая жизнь из маленькой собаки судорога меняла и меня. Я переставал быть ребенком.

Эти двое спокойно смотрели на умирающего пса и разговаривали. Что-то обсуждали будто смотрели уличное представление. Одного оно увлекало до болезненного пристрастия выбивая из него нервный смех и потные улыбки. Другой же злился, глядя на предсмертные движения боли в маленьком тельце будто заплатил за них большие деньги.  Только сейчас я понял, что это не просто любопытные зеваки смертельной драмы, а ее организаторы. Я чувствовал, как руки Злого до сих пор сладко до омерзения пахнут колбасой, а из кармана Веселого тянется тонкий запах отравы.

А потом я увидел, что это не первая жертва мучителей. За каждым из них тянулась вереница собачьих смертей. Там были и взрослые матерые псы и кормящие самки, молодые доверчивые песики и полуслепые недавно рожденные шерстяные комочки. Каждая из загубленных собак была детской душой отправленной для спасения озлобленных душ, но они не смогли спасти этих двоих.

Ярость захлестнула меня. Мне захотелось бросился на них и отомстить за каждого убитого пса, но я не мог. Я всего лишь душа ожидающая смерти своего измученного собачьего тела и мне подобное не доступно. Я стоял и плакал, плакал без слез сжигаемый нестерпимой яростью. Мне и щенку осталось мучиться совсем не много, скоро я вернусь обратно так и не выполнив задания Бога. Но на последок я загляну в глаза своих мучителей.

Часть 6

– «Похоже все, сейчас сдохнет», – разочарованно сказал Веселый. Как жизнь покидала изломанное тело щенка, так и его лицо теряло веселость становясь скучной физиономией вечно недовольного всем типа.

– «Сейчас отмучается и надо будет его закопать», – сказал Злой.

– «На хрена? Пусть валяется!», – возмутился бывший Веселый.

– «Нельзя!», – сказал, как отрезал Злой: «Заразу нельзя распространять!»

– «Ну хорошо, хорошо», – примирительно сказал бывший Веселый: «Хочешь закапывай. Одного только не пойму, зачем ты в догхантеры пошел. Не из того ты теста, правильный какой-то, неудобный».

– «Сын у меня из-за такой вот дворняги погиб», – сдавливая тяжелый вздох сказал Злой.

– «Неужели порвали собаки на смерть?!», – взвился с новой энергией Веселый: «Прям пожрали мальца?!»

– «Типун тебя на язык!», – прикрикнул Злой: «Погладил вот такую шавку и подцепил заразу! Сгорел Тимурка за неделю».

– «Ого, извини», – пробормотал Веселый: «А, что за зараза такая страшная?»

– «Врачи сказали атипичная пневмония, но я не верю!», -зло сказал Злой: «Это все та шавка, если бы я не разрешил ему ее погладить! Если бы я ее прогнал!»

– «Все сдох паскуда», – сказал Веселый, вновь вспыхнувшее веселье от рассказа Злого стало быстро угасать. От досады он собрался пнуть испускающего дух щенка, как его глаза чем-то резануло. Будто яркие фары в темноте обожгли его роговицу, но на дворе был яркий день и никаких фар рядом не было. Боль в глазах прошла, но давящее чувство чужого полного опасности взгляда осталось. Веселье кончилось и бывший Веселый заметался на месте словно ужаленный ядовитой змеей. В приступе паники он был готов убежать к своей машине, но боязнь опозорится перед подельником не дала ему это сделать.

В этот момент за глаза схватился Злой. Понимание того, что товарищу тоже плохо приободрило бывшего Веселого и он отойдя в сторону преисполнился надежды, что и его злого друга постигнет приступ паники. Но Злой повел себя странно. Сначала он долго пытался проморгаться, а потом на его глазах проступили слезы. Он словно сумасшедший тянул свои руки в пустоту и кричал: «Тимурка, Тимурочка, прости!»

Часть 7

Сначала я заглянул в лицо Веселого и меня замутило от черноты его души. Его скрутило от той боли, что лилась из моих глаз вместо слез, а меня замутило от его грязных желаний и подлых мыслей. Мне хотелось смотреть в его глаза и выжечь из него всю эту грязь, но щенок почти умер и мое время на Земле пошло на секунды. И тогда я заглянул в глаза Злого.

Как же ты постарел папа. Как же ты озлобился, папочка. Я смотрел в глаза родного отца и плакал, плакал по детски размазывая несуществующие слезы, с громкими всхлипами и искренностью доступной только детской душе. И в этот момент что-то произошло, как будто папа увидел меня. Его блуждающий взгляд споткнулся на мне и на его глазах навернулись огромные слезы. Он точно увидел меня! Он тянул ко мне руки и обливаясь слезами кричал: «Тимурка, Тимурочка, прости!»

Мой отец, который после моей смерти озлобился на весь мир и решил, что его враги безвинные собаки. Это он был угрюмым и злым все эти годы, это он убивал бедных собак пытаясь унять свою боль и злобу. Сейчас он плакал и злоба покидала его. Он смотрел на меня и его душа светлела. Он добрел, а за моей спиной росли крылья. Щенок умер и пришло мое время вновь покинуть землю. Мои крылья были небольшими, едва прикрывали лопатки, но их силы хватило чтобы моей душе оторваться от земли. Я взлетал все выше и смотрел вниз.

Там внизу мой отец лежал на земле и плакал прижимая к груди убитого щенка. Сегодня на земле стало одной доброй душой больше, а вместе именуемом накопитель появился еще один ангел с небольшими, но честно заработанными крыльями.

Я написал ее в запой, сидя на скамейке у обшарпанного подъезда старого дома. На два часа я словно провалился сам в себя и писал. Писал потому что, мне надо было. А когда написал… Прочел и выбросил. Скомкал листы криво исписанной бумаги и бросил мимо урны.

– «Ты что творишь, поскудник!», – закричал на меня кто-то сверху.

Я приподнялся и увидел, как на меня из окна первого этажа грозно смотрит старушка. Так я первый раз увидел Галину Петровну.

Глава 3

В тот раз я попытался исправиться, подобрал бумагу и кинул ее еще раз в урну, но мне помешал порыв ветра. Он подхватил измятые листы и загнал в открытую дверь подъезда.

– «Хулиган!», – закричала старушка и резво скрылась извиду.

Я представил, как она через пару мгновений выбежит из подъезда с веником и решил сбежать.

Писательский зуд отступил на долго, толи мне хватило той нелепицы, что я написал, толи работа и быт отвлекли меня от графоманства. Злополучную скамейку я тоже старался обходить стороной. Мне всегда было удобно проходить через этот не большой дворик по дороге на работу и обратно. Но мне казалось, что злая старушка все еще держит на меня обиду за мусор и подстерегает в глубине обшарпанного подъезда.

И я почти оказался прав. Однажды уже привыкнув к новому маршруту я не спеша возвращался домой по улочке параллельной опасному пути, как из-за угла старой бакалеи прям на меня выскочила та старушка.

– «А ну стоять!», – внушающим страх низким голосом просипела она и мертвой хваткой вцепилась в рукав моего пиджака.

Я еще не успел сориентироваться, а она уже потянула меня в сторону злополучного подъезда.

– «Бабушка, простите меня. Я больше не буду», – промямлил я и попытался остаться на месте. Но в бабушке оказалось на удивление много сил и мне пришлось пусть нехотя, но все же следовать за ней.

Еще пару раз я пытался извиняться и просил отпустить меня, но старушка в ответ только усиленно сопела и тащила меня дальше. Возле скамейки, на которой я писал сказку она остановилась, отпустила мой рукав и тяжело дыша сказала: «Давай».

– «Что, простите?», – не понял я: «что давать?»

– «Сказки свои или рассказы, что у тебя есть там», – сказала старушка показывая пальцем на мой потрепанный портфель.

– «Почему нет?», – удивленно спросила она и села на скамейку.

– «Не пишу», – я пожал плечами и добавил: «не получается».

Бабушка пристально посмотрела на меня и сказала: «Я конечно не читала, больно мне надо. Но каракули твои, те что ты, паскудник, в подъезд забросил».

– «Так я не бросал, это ветер», – пытаясь оправдаться перебелил я старушку.

– «Цыц!», – цыкнула она и продолжила: «каракули те я соседу отдала. Он причитал и сказал, чтобы я еще принесла. Он мне подписку на Комсомолку оплатит если принесу, годовую».

– «Ему понравилось?»

– «Ну не то что бы понравилось», – ответила старушка: «он так сказал: «Нелепица конечно, но занятная». Так что давай мил человек неси еще».

– «Правда нет больше».

– «Тогда напиши и неси. Завтра. Сосед сам тебя примет, а мне подписку. Не подведи старуху, паскудник», – сказала бабушка и так улыбнулась мне крупными прокуренными зубами, что я решил не подводить ее.

СКАЗКА №2

Ева старалась дышать глубже, чтобы унять колотившую ее дрожь. Ее нервы словно перетянутые струны гитары натужно гудели в ожидании когда же им можно будет лопнуть под рвущими движениями сухих пальцев музыканта. Она бы с удовольствием сейчас впала в беспамятство или даже сошла с ума, но у нее дети. И их надо кормить. Мысли о вечно недоедающих малышах придали ей сил и она наконец успокоилась.

Она еще раз осмотрела свое новое место работы. Небольшая металлическая комната с покрытым керамической плиткой полом. Почти всю площадь стен и потолка украшали тонкие узоры ржавчины. Особенно буйно она разрасталась по углам уничтожив в них все намеки на покраску. Ржавчина уже давно стала главной бедой их «Ковчега», но если в основных помещениях с ней старались бороться, то в этой комнате борьба была давно проиграна. Благо яркие лампы дневного света низко свисающие из под потолка разгоняли унылость этого места в темные углы и под сверкающие нержавейкой разделочные столы.

Ева аккуратно разгладила на коленях толстый потертый клеенчатый фартук тускло-желтого цвета. Ева несколько раз стирала этот ужасный передник с хозяйственным мылом, но он все равно ужасно вонял тухлятиной и мерзко прилипал мокрой изнанкой к голому телу. Она должна носить фартук на голое тело, это было одним из условий получения этой работы. Причем не самым мерзким. Ей пришлось целый год спать с этим ублюдочным Петром Александровичем. С этим старым жирным боровом, но это все ради детей. В моменты тошнотворной близости с трясущимся от вожделения и отдышки стариком она думала о них и этой работе. Слава богу непомерная похоть этой свиньи была обуздана старческой немощью и омерзительные визиты Петра Александровича становились все реже и реже. Но все же в надежде на возрождение своего либидо он заставил ее носить этот фартук на голое тело.

Помимо этого она должна будет делать ему каждый вечер порцию мяса. Все таки жадности в нем было больше чем похоти. Или быть может это такой закон замещения либидо у стареющих мужчин. Возможно чем меньше они хотят женщину тем больше им хочется жрать? Хотя на их «Ковчеге» все хотели есть и эта проблема преследует людей с самого детства Евы. Она еще помнила времена когда на столе был хлеб и овощи, а ее дети такой роскоши уже не видели, а про сладкое слышали только из сказок про пряничный домик. Очень уж быстро на верхних палубах «Ковчега» кончилась еда. Это случилось после восстания Нижних. Эти события Ева помнила очень хорошо.

Она вспомнила, как мама рассказывала ей историю «Ковчега». Мама, как и все взрослые в детских воспоминаниях Евы родилась на Земле. Это была старая измученная людьми планета. Люди очень долго раскапывали ее недра и уничтожали природу не думая о последствиях. И земля не выдержала, она стала разрушаться. Мама много и долго рассказывала Еве про мировые войны и экологические катастрофы, но Ева мало что запомнила. Зато она хорошо помнила историю самого «Ковчега». Когда людям стало понятно, что на Земле у них больше нет будущего они стали строить большие космические корабли для переселения на далекую планету возле звезды Альфа – Центавра. Их построили шесть штук и это «Ковчег» был третьим. Для того, чтобы попасть на борт «Ковчега» надо было заплатить огромные деньги. А учитывая, что в виду близкой катастрофы обычные деньги теряли свою ценность  попасть на борт удалось только тем кто держал свои сбережения в драгоценных камнях и металлах. Мать Евы была одной из этих счастливчиков. Ее семья смогла купить только один билет, хотя ее отец входил в десятку богатейших людей страны.

Когда все пассажирские места были распроданы оказалось, что на «Ковчегах» нужна обслуга. Помимо экипажей требовались техники, уборщики, трюмные и многие другие чернорабочие. И тогда среди тех кто не смог купить себе билет провели жесткий отбор на вакантные должности. Главной особенностью этого отбора стало то, что комиссия стремилась не просто набрать работяг, а вывезти максимально разнообразный генофонд на новую планету. И в результате получилось, что в роли обслуги оказались лучшие люди планеты. Ученые и художники, спортсмены и просто люди с качественным геномом. Лучшая часть человечества оказалась в трюме, а богатая на верхних палубах. Богачи стали опасаться такого соседства и потребовали жесткого разделения между нижними пассажирами и верхними.

В конструкцию «Ковчега» внесли изменения, чтобы исключить возможность попадания Нижних на верхние палубы без разрешения. Конечно их присутствие требовалось наверху. Чинить и убирать, поднимать продукты из трюма и развлекать Верхних, все это требовало постоянного присутствия некоторого количества Нижних наверху. Но эту проблему решили довольно просто. Во первых Нижние постоянно обитали внизу и наверх ходили, как на работу. А во вторых каждому Нижнему вживили в грудную клетку маленькую бомбу с дистанционным управлением. Система управления взрывателями должна будет постепенно самоуничтожится на поверхности новой планеты, чтобы исключить рабство. Но пока «Ковчег» все еще летел к своей цели система действовала.

Именно из-за того, что «Ковчег» до сих пор не достиг своей цели и случилось восстание Нижних. Шли годы, а корабль все еще летел в бескрайнем космосе к своей цели. Верхние особо не заботились эти фактом, они прожигали свои жизни в огромный квартирах и у роскошных бассейнов. Пока к ним не обратились Нижние, по их расчетам даже со всеми погрешностями «Ковчег» должен был приземлиться на новой планете пять лет назад. Но Верхние их не слушали пока не оказалось, что запасы продовольствия стали подходить к концу. Конечно же внизу были оранжереи и фермы, разводили скот и рыбу, но основные запасы хранились в кладовых, которые стремительно пустели.

Опять же население «Ковчега» быстро росло, как у Верхних, так и у Нижних рождались дети. Население росло, а продуктов становилось все меньше. Нижние пытались экономить, а Верхние закатывали истерики когда не получали привычного разнообразия. Это привело к стычкам и смертям. Гибли конечно же Нижние, так как напуганные Верхние при маломальском акте агрессии тут же взрывали взбунтовавшимся сердца. И тогда Нижние выдвинули ультиматум. Они требовали допустить их к управлению ковчегом, иначе они перестанут доставлять наверх продукты питания. В ответ обезумевшие от страха Верхние взорвали всех Нижних кто был на их палубах. Они пытались взорвать вообще всех Нижних, но для тех кто не поднимался наверх взрыватель не работал.

Тогда Нижние забаррикадировали все проходы вниз и решили, что время расставит все по своим местам. У них были пусть и оскудевшие кладовые, но все же с продовольствием. У них были оранжереи и фермы, не много мяса и рыбы. Наверху же не сталось ничего.

Голод почти уничтожил все человеческое в жалкой кучке Верхних. Насилие захлестнуло бывших богачей, но все же они справились. Чтобы сколотить состояние надо быть тоже человеком так сказать с волей и мозгами. Сначала был избран Совет старейшин и наведен жесткий порядок в рядах Верхних. Проблема пропитания стояла так остро, что были выявлены попытки каннибализма, но  Совет не дал так низко пасть Верхним. Первым делом было наложено вето на поедание человечины, после этого старейшины разработали продовольственную программу.

Кстати ее автором и был Петр Александрович, что позволило ему в условиях постоянного недоедания быть сытым и лоснящимся от жира. Конечно же Верхние завели свою хиленькую оранжерею, но она пока работала только на создание запаса посевного материала. Да и то в большинстве своем это были декоративные растения. Был и свой скотный двор где старались разводить и не сожрать раньше времени декоративных собачек и кошечек. Тех домашних питомцев, которых Верхние взяли в путешествие к новому дому. Но все это были капли в море. Главным же постулатом продовольственной программы стало определение Нижних, как не людей, как животных. Пусть разумных, но все таки животных. Только животные могли так поступить с Верхними, а если у кого и возникали сомнения по этому поводу, то они сразу улетучивались при появлении запаха свежеприготовленного мяса.

После этого Верхние расчистили несколько проходов вниз и вооружившись арсеналом огнестрельного оружия, который естественно был расположен на верхних палубах отправились на охоту. С тех пор у Верхних каждый мужчина должен ходить на охоту, конечно если он не старейшина и добывать мясо. Конечно же Нижние не стали сидеть и смотреть, как их отстреливают и превращают в стейки.

Они смогли создать простые но эффективные средства защиты от копья до не сложных образцов огнестрельного оружия. И поставки дичи сократились, Нижние стали убивать Верхних охотников. Правда они не поедали тела павших от чего Верхние еще больше утвердились в мыслях о том, что Нижние животные и логика им чужда. Рано или поздно они бы перестреляли Верхних охотников, ведь защищаться удобней чем нападать на вооруженного зверя на его территории, но и тут изворотливость Верхних взяла верх. Старейшины смогли создать переносные активаторы взрывателей. Они были громоздкими и имели небольшой радиус действия, но это устройство переломило ход борьбы Верхних с животными Нижними.

Теперь охотники планомерно зачищали коридоры нижних палуб и собирали теплые туши Нижних с разорванными сердцами. Но совсем проблему голода это не решило. Верхние не могли взять и истребить все стадо Нижних. Это было бы полной катастрофой. Конечно были сторонники идеи о том, что в трюме есть фермы и оранжереи, возможно есть еще запасы в кладовых, но все это было когда Нижние еще не стали животными. И логично было полагать, что сейчас все эти блага потеряны или в крайне запущённом состоянии. Поэтому Верхним приходилось держать себя в черном теле и тщательно следить за сохранением популяции Нижних.

Среди Верхних были введены карточки на мясо и Еве, так как она не охотник и не старейшина полагались лишь кости и обрезки. Для того, чтобы нормально питаться Ева стала торговать телом. Она была красивой девушкой и свои молодые годы провела в сытости. Иногда питаясь лучше чем совет старейшин. Но шли годы, появились дети. Конечно на них тоже давали карточки, дети ценились у Верхних, так как все помнили куда и зачем летит «Ковчег». Но этого не хватало, а после двух родов клиенты ушли к более молодым конкуренткам. И тогда в ее жизни появился Петр Александрович. Он был без ума от нее, а ее мутило от одного его вида, но она всегда помнила о своих детях. Ночами она плакала от отвращения к жирному старику с дурным дыханием, а после ругая себя за глупость благодарила бога  за такого кормильца для ее детей.

Конечно она понимала, что такое счастье не бывает долгим. Петр Александрович в любой момент может увлечься более молодой голодной женщиной или не дай бог умереть от ожирения. И с первого дня она стала ласкового уговаривать его взять ее на работу в разделочный цех. Он старался отговориться, но когда женщина страстно добивается своего устоять не сможет ни один мужчина. Конечно, он много раз откладывал это назначение, он боялся что его обвинят в продвижении любовницы. Но все старейшины пристраивали своих родственников и любовниц в места потеплей и он сдался.

И вот теперь Ева сидела на стуле в клеенчатом фартуке на голое тело в своей разделочной, в свой первый рабочий день. Воспоминания о истории «Ковчега» успокоили ее нервы и теперь она с тягучим словно мед спокойствием вспоминала алгоритм разделки туши. Она еще ни разу этого не делала, но была уверенна в своих силах. Петр Александрович долго гонял ее по теории мясницкого дела и часто водя по ее мягкой коже толстым пальцем рисовал схему отделения мясных кусков от туши. Обязательно больно тыкая грязным ногтем в те места, которые полагались ему так сказать вне конкурса.

Дверь распахнулась так резко и с таким рвущим слух скрипом, что Ева громко взвизгнула и подскочила. В разделочную вошел охотник. Это был высокий грязный худощавый мужчина средних лет. Он втащил в комнату небольшую тушку и увидев сексуальный наряд Евы расплылся в похабной улыбке. Немного постояв он смачно сплюнув на пол и вышел. Дверь еще раз мерзко скрипнув оставила Еву с ее новой работой наедине.

На полу лежало маленькое тело ребенка укутанного в грязные рваные лохмотья. Тонкие голые ножки нелепо торчали из тряпичной кучи. А спутанные немытые волосы венчали тряпичную кучку с другой стороны. Детеныши Нижних особенно ценились в меню Верхних. У них не было взрывателя на сердце и оно было одним из главных деликатесов у старейшин. Она и ее дети никогда не ели сердца, сегодня на украдет кусочек своим малышам. С такими веселыми мыслями Ева приступила к делу.

Она аккуратно перевернула тушку на спину. Сквозь длинные спутанные волосы Ева смогла рассмотреть милое детское лицо. «Девочка, лет шести», – подумала Ева и аккуратно перенесла тушку на разделочный стол. Вообще думать человеческими категориями о Нижних было дурным тоном, но как назвать в своих мыслях девочку по другому Ева не знала. Стараясь отогнать крамольные мысли она деловито вытянула тушку на холодной столешнице и одним взмахом острого ножа срезала с нее  все тряпки.

Тушка пошевелилась. У Евы от ужаса перехватило дыхание и нож с громким звоном выпал из ее ослабевших рук. «Девочка живая!», – от осознания этого факта у Евы скрутило желудок.

Закусив нижнюю губу Ева старалась взять себя в руки. Конечно ее предупреждал Петр Александрович, что к ней часто будут попадать еще живые подранки, которых взяли не с помощью взрывателя, а обычной пулей. И она знала, как надо перерезать горло, чтобы успеть собрать почти всю кровь. Но она не предполагала, что к ней на стол попадет «Девочка», слово «Тушка» ни как не хотело цепляться к этому беззащитному ребенку. Быть может если бы ребенок попал к ней через месяц работы или хотя бы через пару недель. Тогда бы она деловито умертвила звереныша и приступила бы к его разделке. Но судьба распорядилась иначе и теперь на ее столе лежала Девочка и убедить себя в том, что это тушка Ева не могла.

Ребенок перевернулся на бок и скрутился калачиком. На Еву из под челки с неподдельным интересом смотрели по детски большие зеленые глаза.

– «Холодно», – жалобно протянул детский голосок: «Тетя отдай платишко, холодно».

Ева подавив выкрик отскочила от разделочного стола в сторону. Никто не утверждал, что Нижние не умеют разговаривать, но это как то само сложилось в ее голове. Еда не умеет разговаривать, все Верхние так думали.

Девочка приподнялась и потирая ушибы уселась на столе свесив ноги. Она подслеповато осмотрела комнату и раскачивая ногами стала рассматривать нелепый наряд Евы. Еве стало неловко, она как смогла расправила фартук на голом теле поняв всю неловкость наготы под чужими взглядом Она кинула девочке ее порезанное одеяние. Ребенок не переставая раскачивать ногами деловито подхватила свою одежду и огорченно покачав головой осмотрела порез на одежде.

Ева была на грани истерики, она понимала, что если она не убьет этого ребенка сейчас же, то она не сделает этого никогда. А у нее голодные дети, ей надо быть сильной ради своих детей. Пока Девочка натягивала порезанные лохмотья в голове у Евы пронеслась целая кавалькада мыслей. Казалось сейчас голова взорвется от этого роя беспорядочных причинно-следственных связей, воспоминаний и страхов, но одно было понятно либо жизнь этой бедняжки либо жизни ее детей.

Ева быстрым шагом подошла к столу. Надо действовать быстро. Аккуратно перерезать горло она точно не сможет, поэтому по дороге к разделочному столу Ева ловко подхватила с полки тяжелый топорик. «Проблему надо решать одни ударом, раз и навсегда. Она столько пережила в этой жизни, переживет и это. Главное не смотреть в глаза этой «Девочке», нет «Тушке», «Тушке», у «Тушек» нет детских глаз», – мысли отстукивали в висках свой яростный ритм. В глазах Евы потемнело от прилившей к ним крови.

Ребенок еще не понял грозящей опасности  и широко улыбаясь протянула ручки навстречу бегущей к ней смешной женщине. Ева зажмурилась и тихо подвывая схватила «Тушку» за тонкую шею. Детский крик захлебнулся в задавленном горле. Ева не открывая глаз  опрокинула ребенка на холодный металл разделочного стола и вскинула топорик.

– «Стойте!», – резко прозвучал незнакомый голос. В секундной тишине диким визгом откликнулось лезвие топорика ударившего по нержавеющей стали разделочного стола.

Ева сидела на мягком стуле в незнакомой комнате. В совсем не знакомой комнате. Таких она никогда не видела. Вокруг все сверкало чистотой, все было белым и никакой ржавчины. Ее мысли еле-еле ворочались в тяжёлой голове. Напротив нее сидел мужчина в белом элегантном костюме и широко улыбался большими белыми зубами. В голове медленно проплывали картинки последних мгновений ее жизни перед тем, как она отключилась. Громкий протяжный крик – «Стойте!». Она зажмурившись бьет топориком по поверхности стола, в комнату врываются необычно одетые мужчины и отбирают у нее топорик. Она удивляется их чистоте и крупному телосложению. Ей ставят укол в шею и она засыпает.

– «Здравствуйте, Ева!», – дружелюбно поприветствовал ее незнакомец и снова заулыбался.

Ева захотела ответить ему вежливым приветствием, но почему-то в голове было пусто и громко шумело. Она несколько раз попыталась сосредоточится, но от этого в голове начинало шуметь еще сильней.

– «Не напрягайтесь, Ева. Вы сейчас под препаратами и это сделано только вам во благо. Как только пройдет первый шок мы сразу уберем медикаментозное сопровождение», – улыбаясь сказал незнакомец.

Ева мало, что поняла из сказанного этим человеком. В ее голове сформировался один вопрос, очень важный вопрос: «Где ее дети?».

Видимо вопрос перекочевал из ее мыслей на лицо сложив из мимических мышц недвусмысленное выражение.

– «Я понимаю, что у вас цела куча вопросов ко мне, Ева», – удовлетворенно сказал мужчина в белом костюме и продолжил: «Вы сейчас мало, что поймете, но я все же вкратце обрисую ситуацию. Двадцать восемь лет назад под эгидой ООН был дан старт эксперименту «Ковчег». На территории Дальнего Востока СССР был построен подземный комплекс имитирующий космический корабль. Для участия в эксперименте было отобрано две тысячи человек. Целью эксперимента было изучение социальных процессов в условиях "длительного полета к далекой планете". Для чистоты эксперимента всем участникам полета была проведена временная коррекция памяти. Все они помнили о мировой катастрофе и невозможности возращения на землю. Так же мы специально задали условия социального неравенства, для катализации межгрупповых и индивидуальных стрессовых процессов. Эксперимент должен был закончится через десять лет, внушенные события памяти должны были уступить место реальности. Но этого не случилось. Участники эксперимента не вспомнили о том, что находятся в подземном комплексе и что почти все они ученные добровольно участвующие в эксперименте».

Ева мало что поняла из сказанного. Большинство слов из долгого монолога неизвестного мужчины воспринимались ее мозгом, как неприятный шум. Но он не смог отвлечь ее от главного вопроса: «Где ее дети?». Она еще раз попробовала озвучить его, но удалось только пошевелить губами. Собеседник воспринял это, как сигнал к действию и продолжил: «Конечно вас волнует вопрос, почему эксперимент не остановили так сказать снаружи? К сожалению почти сразу после начала эксперимента в стране начались не лучшие времена. Советский союз распался, а про эксперимент все забыли. Так сказать не до этого было, страна выживала. Не так, как вы конечно, но простым гражданам тоже пришлось не легко. Главное, что мы вас нашли и теперь все будет хорошо».

Мужчина заулыбался еще старательней. Ева еще сильней сосредоточилась пытаясь озвучить свой вопрос о детях.

– «Многие из ваших коллег по эксперименту возмущаются, как мы могли установить, так сказать Нижним, взрывные устройства на сердце», – мужчина сделал многозначительную паузу: «А не было никаких взрывателей! Понимаете? Это был эксперимент по эффекту плацебо, мы даже не предполагали такого результата. Конечно с человеческой точки зрения столько смертей это печально, но с научной точки зрения это прорыв! Несомненно, прорыв. Самое печальное это же конечно каннибализм. И в этом поверьте, Ева, нет вашей вины. Это просто жестокое стечение обстоятельств, но опыт приобретенный в ходе этого эксперимента бесценен!»

Наконец Ева смогла взять контроль над своими связками и выдавить из пересохшего горла: «Где мои дети?»

– «Что, простите?», – переспросил незнакомый мужчина.

– «Где мои дети?», – прохрипела Ева: «Где мои дети? Где мои дети?!»

– «Все, все, я услышал вас, Ева. Не напрягайте связки», – успокаивая затараторил мужчина: «С ними все хорошо, я бы даже сказал отлично. Сейчас вы все увидите!»

Мужчина достал из кармана небольшой пульт и направил его на стену за своей спиной. Стена пару секунд помигала мягким желтым цветом, а потом на ней появилось изображение. Огромная картинка показывала большую светлую комнату. В ней было много детей, которые играли яркими игрушками. Камера сместилась вправо и остановилась на паре смеющихся детей. Ева не сразу узнала своих сына и дочь. Такими чистыми и хорошо одетыми она не видела их с самого их рождения. Их лица заметно округлились, а на щеках играл здоровый румянец. Они были счастливы. Ева облегченно выдохнула, с детьми все в порядке.

Волнение совсем оставило ее уступив место сонливости и безразличию. Она обязательно потом вспомнит все то, что сегодня ей говорил это незнакомец. Обязательно вспомнит, может быть завтра или послезавтра. Ей некуда торопится, наконец ее дети сыты и им ничего не угрожает. Она почти закрыла слипающиеся глаза когда на экране к ее детям подошла девочка. Она предложила ее сыну поменяться кубиками и он с радостью согласился. Что то в ней было знакомым. Ева старательно вгляделась в лицо девочки. Нет она ее не знала, но эти большие яркие зеленые глаза. Эти глаза она уже видела, но вот только где. В этот момент непослушная челка девочки скрыла от Евы будоражащие ее сознание глаза.

Словно почувствовав, что Еве не видно ее глаз девочка поправила челку. Вернее попыталась. Она машинально подняла правую руку, чтобы привычным движением пальцев откинуть непослушную прядь в сторону. Но вместо маленькой ручки в кадре появилась культя.  Чуть ниже хрупкого плечика была тугая повязка и больше ничего. Девочка досадно скривилась, но через мгновение решила не унывать и убрала челку левой рукой. Потом взяла левой же рукой поменянный кубик и убежала из кадра. Дети Евы засмеялись, а она закричала.

– «Что случилось, Ева?», – мужчина не сразу понял, что привело ее в ужас.

– «Де-во-чка», – всхлипывая выдавила из себя Ева.

– «А-а-а, я понял. Вы думаете это вы лишили ее руки?», – мужчина быстро выключил экран: «Это не вы, Ева вы тут совсем не причем. Это другая девочка, с ней случился несчастный случай пару месяцев назад. Это не ваша вина, Ева. Хотя признаюсь сходство есть».

Ева облегченно вздохнула и постаралась взять себя в руки.

– «Ту девочку вы, Ева, зарубили», – ласково сказал незнакомец: «Одним ударом развалили ей череп на двое».

В этот раз Ева не кричала. В ее голове всплыли детали последних мгновений в разделочной. Визгливый удар лезвия топорика почти скрыл чавкающий смачный звук возникший за мгновение до него в разрубленной детской головке. Теплая струйка тягучей крови затекла за край фартука и испачкала ее худощавое тело. Ее ноздри затрепетали словно крылья бабочки когда их коснулся сладкий запах свежей крови, а рот наполнился слюной. «Если бы не эти люди она бы стала хорошим мясником», – подумала Ева и потеряла сознание.

Я закончил читать.

Семен Игнатьевич, сидел в своем кожаном кресле и молчал. Мы с ним знакомы не более часа. Это он оказался тем соседом, что готов был оформить подписку настойчивой старушке за мои рассказы.

После разговора его соседкой, с Галиной Петровной я отправился домой и сразу сел за работу. Времени было не много, а написать хотелось что-нибудь интересное. После полуночи, когда я закончил мне казалось, что получилось. А вот сейчас, когда я прочитал свой рассказ вслух уверенность в этом пропала.

Мой слушатель продолжал молчать. В комнате было на столько темно, что я не видел ни его ни каких либо деталей обстановки. Только игра серых теней и полной темноты позволяла угадывать абрисы мебели. Едва виднелись у дальней стены шкаф и сетчатая койка, небольшой столик у входной двери и большое старое, даже я бы сказал старинное кресло.

Когда Галина Петровна встретила меня у подъезда и нетерпеливо повела в коммуналку она быстро дала мне ряд указаний: «По комнате не ходить, к хозяину не приближаться, не любит он всего этого. Сидит сиднем в кресле своем и сидит. И пусть сидит. Ты как зайдешь садись на табурет и читай. А он тебе скажет, как дальше. Может денег даст, а может пошлет, кто его знает».

Она отвела меня по коридору заставленному классическим набором каждой коммуналки к дальней комнате. Только в коммуналках люди умели вот так разместить в общем коридоре неимоверное количество личных вещей чтобы оно не мешалось и мешалось одновременно.

В прочем у двери загадочного соседа было пусто. Галина Петровна постучала в дверь, подождала ради приличия и аккуратно открыла тяжелую деревянную дверь.

В комнате было темно и даже яркий свет коридорной лампы не на йоту не осветил ее темени. У входа стоял табурет и тускло горевшая лампа «Летучая мышь» у плотно занавешенного окна стояло старое кресло.

– «Позвольте мне, сударь приветствовать вас отсюда, не вставая», – донесся до меня сухой старческий, но по своему звонкий голос: «Возраст знаете ли вы не позволяет подать руки».

– «Да, конечно», – сказал я и замялся в нерешительности. Сразу мне садится на табурет или по приглашению. В этот момент Галина Петровна так же аккуратно, как и при открывании затворила дверь комнаты. И мне стало не много жутковато.

– «Согласен, жутковато», – словно прочитав мои мысли сказал хозяин.

Я хотел что-нибудь сказать вежливое в ответ, но слова словно застряли от страха в горле.

– «Не бойтесь молодой человек. Я не читаю ваши мысли, но я так давно живу на этом свете, что догадаться о чем вы подумали право не составляет ни малейшего труда. Садитесь».

Как только я сел на табурет хозяин продолжил: «Зовут меня Семен Игнатьевич и волею судеб я прочел ваш рассказ. Я не буду рассыпаться в комплиментах, скажу одно, он меня позабавил. А в мои годы позабавиться само по себе дорого стоит. Поэтому предлагаю вам союз. Я готов слушать, заметьте именно слушать, мне интересно именно авторское прочтение, ваши произведения. Вы же отныне сможете писать не только в стол. Я не обещаю вам платить денег или отписать наследство, но если я пойму, что вы способны к написанию достойной вещи я поделюсь с вами одной историей, вполне занятной».

– «Хорошо», – сказал я и начал читать.

Пауза затянулась. Мне казалось, что после того как я закончил чтение прошло не меньше часа. Быть может хозяин уснул или не дай бог еще чего хуже. Я решил тихонько уйти.

– «Первый ваш рассказ гораздо лучше», – неожиданно заговорил Семен Игнатьевич.

Я замер.

– «Чувствуется, что вы именно хотели его написать. Пусть криво и идея из пальца, но вы хотели писать. А этот ужас. Вы написали это готическое произведение потому что вам надо было что-то написать для сегодняшних чтений».

Я продолжал молчать, все таки к критике я не был готов, но просто встать и уйти мне позволяло воспитание.

– «Но, мне все же несмотря на весь ужас повествования было интересно. Пробуйте еще и приходите».

– «Хорошо», – сказал я: «Спасибо большое. Конечно приду». Я быстро встал и вышел, чтобы больше никогда не приходить в этот дом.

ГЛАВА 4

Профессионал

Мелкий дождь настойчиво барабанил по моим плечам словно понимая, что их покрывает тончайшая шерсть дорогущего костюма. Каждая капля старалась, впитаться как можно глубже в английскую ткань, чтобы я наконец понял, что не стоит ходить на похороны в таком виде.

Конечно же хорошая химчистка способна привести мой костюм в идеальный порядок даже после тропического ливня или песчаной бури, но этот костюм безвозвратно испорчен. Нет, я не выкину его и не сдам в комиссионку. После чистки он займет свое место в огромном шкафу среди таких же как он дорогих английских костюмов. Каждый из них был аккуратно размещен на костяной вешалке с мыслью о том, что когда-нибудь еще наступит его время. Но и я и все мои «испорченные» костюмы понимали, что это время не наступит никогда.

Это вековое проклятие любого дорого костюма от известного портного. Стоит ему намокнуть или по вине нерадивого владельца вляпаться в жирное пятно, как злые языки ставят на нем крест. Всегда в этот неловкий момент рядом появится тот, чей наметанный взгляд сразу распознает в строгом крое руку одного из братьев Бруксов, идентифицирует вашу личность и запишет себе на подкорку факт загрязнения эксклюзивной одежды. Казалось бы не стоит на это обращать внимание, но уже через пару часов этот факт будет обсуждаться за твоей спиной и колючие взгляды будут вгрызаться в складки костюма в поисках злополучного изъяна.

Я знал это и каждый раз надевал новый костюм понимая, что кладбище не отпустит меня не  испортив его раз и навсегда. Но стоит мне один раз пожадничать и прийти в «испорченном» костюме, как меня низвергнут с олимпа. Именно из таких мелочей складывается успех и первое место в списке успешных. Из множества дорогих и очень дорогих мелочей.

В подтверждение этой истины жидкая грязь ловко заскочив на лакированную кожу дорогой туфли с противным холодком  затекла закрай испачкав носок и штанину изнутри.  Что характерно промокшая обувь не считалась испорченной и хорошая поношенность  только приветствовалась всевидящими специалистами по светской жизни. Как правило у этих людей никогда не было ни дорогих ботинок ни костюма и этот факт делал их злыми и злопамятными. Они тратили всю свою энергию на то, чтобы попасть как можно ближе к обладателям дорогих костюмов. Они все время крутились под ногами, заглядывали в рот с полными глазами обожания и люто ненавидели в спину.

Но без них сильным и богатым никуда. Так устроен мир, что бриллиант сверкает ярче в грязи и дорогой костюм становится обесцененным без тех, кто мечтает о нем и никогда не будет его иметь.

Я уже утомился пробираться по грязной кривой алее между могил. Ноги норовили разъехаться и испортить выработанную годами  плывущую неспешную походку, но хорошая физическая форма и тренированный вестибулярный аппарат не оставляли шансов любому конфузу. Многие из моих конкурентов нервно дышавших мне в спину не понимали моей причуды и приезжали к могиле на своих роскошных автомобилях. Некоторые умудрялись работать не выходя из машины, опустив стекло задней двери, с мягкого сидения автомобиля. Вот поэтому они и будут всегда дышать мне в спину.

Наш бизнес совсем молодой, но в нем уже есть свои законы, писанные и неписанные. И когда убитые горем люди видят, как дорогущий и расписанный на годы вперед плакальщик идет к ним через все кладбище, через грязь и снег, пачкаясь и спотыкаясь в их сердцах начинает зарождаться то чувство ради, которого нанимают плакальщика. Те кто менее убит горем с удовлетворением понимает, что не зря потрачены огромные деньги на лучшего плакальщика, а те кто убит испытывают огромное облегчение. Родной им усопший уйдет в мир иной достойно, такой плакальщик точно сможет создать тот эмоциональный настрой, при котором уродливое неказистое горе переродится  в теплую согревающую грусть с легким оттенком благодарности. Благодарности к умершему за его жизнь и смерть, благодарности к себе за то, что он жил и умер достойно. Это и есть главная суть нашей работы.

Не писанных законов много, но есть один писанный и самый не любимый в нашем цеху. Один раз в квартал каждый плакальщик должен работать по социальной квоте, то есть бесплатно. Как правило это скромные похороны обывателей и заработать на них можно было только изжогу или отравление если остаться на поминки. Мои коллеги проклинали эти дни, но отказ от социальных похорон грозил лишением лицензии навсегда. И если недорогие плакальщики использовали эти дни для халявной попойки, то топовый сегмент скрипя зубами отбывал минимальное время пребывания иногда умудряясь при этом не проронить ни слова.

Только для меня не было разницы, я всегда работал на максимуме и меня за это ненавидели. Меня считали лицемером и лжецом, который гробит дорогие костюмы на похоронах сельского учителя и рвет нерв, как будто в гробу не старый инженер, а глава какого-нибудь холдинга.

Погруженный в свои мысли я и не заметил, как пришел. Словно обозначая скромность усопшей личности в этом месте небо опрокидывало на небольшую кучку родственников тугие тяжелые капли дождя. Большая глубокая лужа нагло наползала на край свеженькой могилки, словно по наущению директора кладбища, который усердно намекал на  мзду за сухое место на другом краю погоста. Намекал, но не получил. Поэтому место было самым грязным и неудобным. Старенький прогнивший автобус с трудом уместился на краю канавы и постепенно увязал в ее жирном мягком боку. Скорее всего автобус придется выталкивать, я буду упираться в его побитый задок и смотреть как жидкая грязь вылетающая из под колес со смачным звуком плюхается на скромное бетонное надгробие новой могилы. А все остальные будут смотреть на меня, с благодарностью, теплотой. Они будут думать, что не перевелись еще порядочные люди, а я буду спрашивать сам себя, зачем мне все это. Неужели я на столько лицемер, что готов копаться в грязи ради восхищения небольшой кучки маленьких ничего не решающих в этой жизни людишек.

Я чуть было не пропустил момент контакта. Это самое важное в нашей работе. В этот момент закладывается, так сказать успех предприятия. Обычно меня ни что не отвлекает, но не сегодня. Сегодня я должен быт дома, с семьей. У меня событие. Я бы мог взять законный отвод, но я профессионал и не могу себе позволить такой роскоши. Вся моя семья, близкие и дальние родственники благоденствуют только благодаря мне и поэтому ни кто не посмел меня попрекнуть. Супруга попыталась тяжело вздохнуть пока подавала мне пиджак, но вовремя подавила в себе этот знак протеста. Я заглянул ей в глаза перед тем, как выйти из дома и увидел в них только одобрение и благодарность.

Ей есть за что, меня благодарить. У нее есть все о чем только многие могут мечтать. Она давно не работает и тратит свое время только на себя. При этом я ее люблю и не изменяю. Хотя плакальщики давно себя прировняли к поэтам и узаконили безбрежный блуд, как способ поиска музы. И их жены терпят, потому что быть женой хорошего плакальщика это успех, это достаток и благоденствие. Поэтому моя жена простит мне мое отсутствие в такой день. Хотя если говорить на чистоту, сегодня действительно знаковое событие. Такие дни делят вашу жизнь на до и после и в момент смерти он обязательно промелькнет перед вашим взором. Но я не мог остаться дома, я профессионал.