Читать книгу Идеи и отношения - Евгений Медреш - Страница 3

В ранней юности я не особенно интересовался этой жизнью. Я не видел в ней тайны. Жизнь представлялась мне преимущественно плоским, четко размеченным и хорошо просмат риваемым вплоть до самого конца трактом, различные повороты которого были более или менее привлекательны, но дух не захватывали. Деньги и власть совсем не трогали моего воображения, слава и почет чуть больше, но все равно явно недостаточно, чтобы я ради этого… Ценным оказывалось только творчество, но я всегда считал его делом странным, таинственным, и с жизнью не соотносил.

Зато я очень интересовался той жизнью. Меня увлекали иные, невидимые, предыдущие и последующие уровни бытия. Все, что касалось религиозного знания и опыта, эзотерической философии, мистических традиций и священных книг, – это определенно была моя потребность, мой путь и сокровенное послание, адресованное именно мне.

Сейчас меня все это увлекает еще больше. Но уже не только это.

Что-то начало меняться тогда, когда истощилось старое нудное советское вранье, а новое еще не началось. Торжество раскрепощенного дилетантизма окончательно добило экспери ментальный театр СССР. «Перестройка» была похожа на про буждение в реальность поздним похмельным утром, и эта реаль ность оказалась не то что предопределенной, а вообще неизвест ной. Ажитация сменялась мрачной тревогой, надежда – своей противо положностью. Но все это стало ощущаться как важное, имеющее смысл.

И что-то странное стало происходить с эзотерикой: сложные вещи, требующие внутренней свободы, отрешенности и глубины, оказались внезапно модными, коммерчески выгодными и едва ли не очевидными для всего советского народа. Разнообразная мистическая литература заполнила собою книжные лотки – и респектабельные, там где раньше лежала Н. К. Круп ская про коммунистическую мораль, и совсем случайные, мало отличимые от овощных. Эзотерика стала расхожим достоянием масс… Диагностика кармы, проктология ауры, разработка и переработка астрального и ментального, как достичь Всевышнего немедленно и заработать на этом деньги…

Эстетические критерии иногда оказываются самыми точными: если какие-то человеки могут принять внутрь себя бутылку портвейна, или чего-то понюхать, и после этого ощутить, что вот они сместили точку сборки, врубились в суть, вышли в астрал, долго и продуктивно бродили в астрале, – то я явно хочу бродить в другом месте.

Я испытал что-то похожее на чувство солидарности с вот этой, проявленной в здесь-и-сейчас повседневной жизнью, с ее однократными, бессмысленно-волшебными бытовыми и историческими подробностями, событиями и заботами. Законы и нормы «правильной жизни» потеряли для меня свою однозначность, благодаря чему сама жизнь приобрела глубину и самостоятельную ценность. Реальность «по эту сторону» стала интересна мне. Реальность прижизненных смыслов, – и реальность человеческих чувств и отношений, которым, правду говоря, я придавал куда меньшее значение, чем концептуальным основаниям отвлеченных начал.

Интерес этот привел к тому, что вскоре на моих книжных полках рядом с «Бардо Тодол» и «Новой моделью Вселенной» появились «Толкование сновидений» и «Значение тревоги».

***

Первоначальный мой интерес к современным психологическим учениям и направлениям психотерапии,– сначала к психоанализу, а затем к гештальттерапии,– основывался на том, что это трезвые, сложные и профессионально состоятельные экспериментально-клинические научные теории и лечебные практики, описывающие структуру и формы осуществления высшей нервной деятельности, а также нормальные и патологические варианты развития и функционирования человеческой личности, мышления, коммуникации.

Освоив эту теорию и техники, специалист получает в руки весьма полезную и востребованную профессию: достаточно надежно диагностировать и оказывать адекватную помощь другим людям.

В современном человеческом пространстве гештальттерапия чувствует себя вполне устойчиво, свидетельством чего являются многочисленные пародии и шаржи на нее. Методами и техниками гештальттерапии можно, по достоверным свидетельствам специалистов и «потерпевших», помогать людям, находящимся в депрессивных или различных иных болезненных состояниях, переживающим кризисы, вызванные разладом в значимых близких отношениях, телесными недугами, утратами, травмами, фобиями, трудностями в социальной адаптации…

Но это медицинская практика. А нужна ли она человеку, субъективно полагающему себя здоровым? Применима ли она в той жизни, которую принято называть «нормальной»? Может ли она быть достаточным ценностно-смысловым основанием для жизни, могут ли практические принципы гештальттерапии сравниться по глубине и эзотеричности с такими вещами, как повседневная личная гигиена, чистка зубов и уборка жилища? Могут ли эти идеи стать частью меня, моей философией, жизненной позицией – или их удел быть лишь рабочим инструментом в моих руках, разновидностью производственной спецо дежды?

Впрочем, начало моего обучения гештальт-терапии (в профессиональном просторечии – «гештальту») не было вызвано сугубо теоретическим интересом или поиском нового ремесла. Оно было связано как раз с переживанием утраты смысловой опоры под дао ежедневной жизни, утраты прежних увлечений и уверенностей при отсутствии новых. Проще говоря, я находился в кризисе. Сценарий предыдущей части моей жизни был закончен, а в новый период жизни, с новыми смыслами, ощущением собственной уместности, по-новому осознанным и структурированным жизненным пространством прорваться не удавалось. При наличии большого объема работы было ощущение, что делать нечего. Воспринималось это тяжко – почти как невозможность жизни, как хаос в глухом тупике.

Я был беззащитен и уязвим. Меня ранило, царапало и корежило всё: то, что происходило и то, что не происходило; то, чего хотелось и то, чего не хотелось. Принцесса на горошине в сравнении со мной могла бы показаться просто бесчувственным бегемотом. И именно бесчувственность и неуязвимость были тем волшебным даром, который я мечтал обрести. Я засыпал и просыпался с желанием стать толстокожим…

Но для того, чтобы отшибить себе голову и чувства, гештальт применить не удалось. Более того: как раз этому он и не дал совершиться. Утрата чувствительности, утрата острого, открытого и трезвого проживания моих событий и обстоятельств в моем новом, трудно рождающемся «гештальтистском» восприятии были вдруг осознаны, как фактическая утрата жизни, – а стало быть, неприятность и малодушие. Гештальт оказался практикой, возвращающей всю полноту восприятия и осознавание всех оттенков, звуков и запахов проистекающей жизни, – до каждого ее мгновения. И позывы к ампутации души или отдельных ее участков, а также потребностей и отношений, в которых сохраняется чувствительность, гештальт не поддерживает.

Итак, в результате занятий гештальтом моя уязвимость не исчезла и не уменьшилась, даже скорее увеличилась. Но стала иной. Если раньше она была помехой, болезненным недостатком, причиной моей неустойчивости, то теперь она стала тем, на что я могу опираться в своей жизни. Она стала внимательностью, открытостью, пробужденностью, своего рода «противотуманной системой». Она стала причиной моей устойчивости. Потому что, если я способен чувствовать и осознавать все, что со мной в действительности происходит, и при этом оставаться живым, не организовывать себе иллюзий, снотворного и ограниченного доступа реальности, – то это и есть устойчивость.

Я не хочу прожить свою жизнь транквилизированным или искусственно допингуемым типом с заблокированными зонами восприятия, к чему-то или от чего-то сбегающим. Я хочу внимательно чувствовать каждую «горошину», каждый миг собственной жизни, хочу жить во всем регистре своих переживаний и ощущений, – потому что это моя жизнь. Когда все мои чувства в полной мере состоятельны, когда все, что происходит со мною и вокруг меня схватывается душой, осознается и признается, и при этом я способен жить, способен встречаться и расставаться, хотеть и отказываться, застывать, идти, падать, подниматься, ощущать восторг и горе, одиночество и любовь, – то это гибкое устойчивое состояние достаточно похоже на то, что может считаться не просто терапией, не просто медицинской практикой, а некоторой практикой жизни.

И вот достаточно ясно выделяемый принцип этой практики – принцип устойчивой уязвимости.

***

Обучение гештальту часто соотносят с идеей просветления. Название известной книги Джона Энрайта «Гештальт, ведущий к просветлению» связано с высказыванием Перлза о том, что целью гештальттерапии является «пробуждение людей от кошмара невротических наваждений». Это очень привлекательная цель, но при этом не будет лишним помнить, что достижение окончательного и совершенного просветления, состояния самадхи, или сатори в терминологии дзен-буддизма, по сути означает выход из жизни. Если окончательная утрата разума вследствие психического разрушения, необратимой психической патологии есть один полюс деиндивидуализации, утраты жизни, то окончательное и совершенное просветление – другой полюс того же.

В запале борьбы с невротическими иллюзиями следует различать невроз, как ослабление, нарушение жизненных способностей и функций, – и невротическую составляющую личности, обеспечивающую базовые потребности человека в привязанности и близких отношениях. У полноценно живущего человека эта невротическая составляющая, как и некоторые другие, с необходимостью должна присутствовать в нестерилизованном виде, как один из своеобразных голосов и симптомов жизни. Сама по себе эта составляющая не является патологической, патологии возникают вследствие ее определенного дисбаланса. И тогда можно говорить, к примеру, о гипоневротической личности или гиперневротической.

«Врач, исцели себя»… Жесткие и резкие выпады Фрица Перлза против невротиков можно рассматривать как манифестацию своего поединка с собственным неврозом. Но при этом мне определенно хочется сказать: Боже избавь, чтобы в пределах жизни кто-то в этой паре одержал полную и окончательную победу – сам Фриц над своим неврозом, или невроз над своим Фрицем. В том-то и состоит коллизия, что когда человек на уровне совершенной стерильности побеждает в себе все эти составляющие уязвимой человеческой личности, он становится даже не бодхисатвой, нет, – архатом, совершенным. Ему уже все по щиколотку, он просветлел. На другом полюсе это то же самое, что окостенел, одеревенел, окаменел. У него уже закончен жизненный путь, он уже знает все. Ничто больше не является удивительным, ничто больше не является тревожащим, и даже радость и спокойствие становятся какими-то нечеловеческими…

Есть очень известная и популярная среди добрых людей история о том, как умирает старый еврей. И вот он лежит на скорбном одре, и слабеющим обонянием распознает изумительные запахи, идущие из кухни. Он не без оснований подозревает, что это форшмак. Он подзывает внука и говорит ему: «Мишенька, пойди на кухню и попроси бабушку дать мне немного форшмака». Внук уходит, потом возвращается и озадаченно говорит: «Бабушка сказала, что это не для сейчас… Это для после того…».

Так вот, гештальт – это то, что пригодно именно для сейчас, для жизни, а не для «после того». В этом его существенное отличие от иных практик, ориентированных на наработку заслуг для благоприятных посмертных воздаяний. Но как только я начинаю смотреть вдаль и поверх жизни, – я невольно превращаю свою жизнь в средство для получения некоего пропуска. И чем я нетерпеливей и правильней, чем сильнее я проваливаюсь в будущее, – тем сильнее я обесцениваю настоящее…

Гештальт, с почтительностью воспринимая категорию вечного, возвращает индивидуальной и несовершенной жизни загадочность, достоинство и самостоятельную ценность. Как религиозное, так и «научное» осмысление мира с гештальтом совместимо. Гештальт человечен, а потому не претендует на глобальные философские конструкции. Веровать и строить предположения о том, как все устроено и что будет дальше, – это принадлежит суверенному и самостоятельному праву каждого человека.

Я многого, не знаю, еще больше не понимаю, но это относится не к области моих дефицитов, а к области моих ресурсов! «Я не знаю», – этот ответ не обозначает мою слабость, а увеличивает мою силу, позволяя мне не отвечать за то, за что я отвечать и не в состоянии. И этот принцип, позволяющий мне без страха и стыда признать мою незавершенную уникальность, насыщать содержанием и вкусом каждый мо мент моей жизни, можно обозначить, как принцип ресурсности человеческого несовершенства.

Очень неуместной выглядела бы ситуация, когда моя земная жизнь еще продолжается, а я уже итогово просветлел. Вот: «Всякая душа потенциально божественна. Цель жизни состоит в проявлении в себе этой божественности». Это Вивекананда сказал. И не только сказал, но и сделал. Вивекананда, великий мастер йоги, умер в тридцать девять лет, организовав себе, по мнению одного из самых известных его биографов, спровоцированный инсульт в форме акта пробуждения Кундалини…

Реализуемая божественность свойственна несовершенным людям, тревожащимся и удивляющимся, означает интенцию и принадлежит жизни. Реализованная божественность с жизнью несовместима. Действительно, когда человек уже стал Богом – а куда дальше? Законченный Бог внутри человеческих взаимоотношений, да еще и с человеческой физиологией… Впрочем, желающие по-прежнему могут пробовать.

Смысл жизни для практикующих гештальт, состоит в том, чтобы, будучи человеком, смочь быть человеком. Любое будущее достижимо лишь при условии полноценного признания и осуществления актуальной реальности, которая не случайно именуется настоящим. Невозможно сейчас не быть тем, кем ты сейчас есть. Потом – самое разное количество разнообразных возможностей, но сейчас – есть только реальность. На это можно опираться, это основательное и достойное дело: осуществить в себе свою человечность. Быть не более, но и не менее, чем человеком. Остро чувствующим, осознающим, уязвимым,– но при этом, а собственно и благодаря этому, – устойчивым. И живым до последнего мгновения своей жизни.

***

А еще есть такое знакомое с детства и, вроде бы, такое прогрессивное желание измениться. Как правило, данное желание возникает в связи с каким-либо кризисом, или глядя в календарь: новая неделя, новый месяц, год… Пора начать новую, более правильную жизнь, сменить поведение и увлечения, а, возможно, также выражение лица и тембр голоса. Стать лучше, стать другим… Гештальт подходит к этому с сочувствием, но настоятельно рекомендует взамен попробовать все же стать собою. Особенно в тех случаях, когда желание измениться является неосознанным реактивным порождением стыда или чувства вины, формой избегания себя или своих трудностей, личной капитуляцией, которая лишь «подвешивает» и множит незавершенные ситуации.

Быть собою, осознавать и признавать своими свои чувства и желания. Это означает вернуть себе всю полноту ответственности за свою жизнь, вернуть себе внутренний локус контроля. Это я сделал, это я чувствую, и вот мои чувства: моя агрессия, моя нежность, мой страх, моя обида, моя любовь. Если я испытываю голод, то это не кролик такой жирненький соблазняет меня, – а это мой аппетит, это мое желание, это я хочу его. Вкусное – это то, что я хочу укусить. Не важно, жирненький кролик или костлявенький, не важно, что на том краю моего желания: да, там есть некоторый объект, который как бы явился местом конденсации моего желания, – но само это желание принадлежит мне.

Если в этом месте построить двухполюсную модель, то один из этих полюсов будет состоять в том, чтобы признать себя предметом постоянных провокаций со стороны внешней среды, приписывать свои чувства козням друзей и заботам недругов, а другой – признать себя самостоятельным субъектом собственных потребностей. Практика гештальта осуществляется в районе второго полюса.

Предложение быть собою и признавать свои желания ни в коем случае не следует понимать в духе нетребовательного самодовольства, низкого уровня притязаний или такого «безбашенного» удовлетворения всех своих импульсов. Наоборот, – только став собою (осознав себя) можно начать всерьез претендовать на действительные достижения и трансформации. Стать собою – это выйти на исходную позицию в собственном смысло-бытии. Это обретение точки опоры в том значении, которым ее наделял Архимед. И если некоторые личные изменения представить не как измену себе, а как осознанный и ответственный поступок, то стать собою – это, собственно, и есть необходимое условие таких изменений.

И еще: я не уверен, что можно передать в плоскости печатного листа принципиальное различие между следующими двумя посланиями: «делаю то, что хочу», – и: «что хочу, то и делаю». Но лишь первое – манифест подлинной и устойчивой свободы, а второе – симптом ходячего несчастья.

Классическое исходное упражнение, своего рода «поза ло тоса» в гештальте звучит легко, но тяжело дается, и состоит в осознавании и признании своими своих желаний и чувств. Еще раз: не меня раздражают, а я раздражаюсь, не меня соблазнили, а я захотел, не люди тихо и невнятно говорят, а я их плохо слышу и понимаю. Только таким путем можно получить ответственность за себя, иными словами – стать свободным чело веком, вольным распоряжаться собою. Неузнанные и не приз нанные желания опасны тем, что осуществляются с внезапной и фатальной неизбежностью. Они всегда будут решать за меня, что мне делать. И тут будет много страстей и совсем мало свободы. А вот всё то во мне, что я готов обнаруживать и признавать, – подлежит моему выбору.

При этом не нужно впадать и в дурную самонадеянность и пытаться с туповатой прямотой властвовать над своими чувствами и желаниями, назначать и отменять их. Когда в гештальте говорят о принятии на себя ответственности, – то речь может идти об ответственном осознавании и ответственном поступке. Гештальту соответствует именно такая ответственность.

Я не руковожу появлением и исчезновением моих желаний и чувств. Если я признаю себя человеком, то я признаю неподвластность мне самого существования этих феноменов. А феномены мне не принадлежат. По этим вопросам обращайтесь, пожалуйста, к Трансцендентному Субъекту, да будет благословенно Имя Его... Но в той мере, в которой я ощущаю себя свободным, я ответственен за то, чтобы не врать, по крайней мере себе, по поводу своих желаний (ответственность осознавания), а также за то, как я распоряжаюсь своими желаниями, решаю удовлетворять их – либо осознанно отказываю им в реализации (ответственность поступка).

Некто, которого я признаю, как «именно Я» – не вполне идентичен тому, чего я хочу. Он скорее идентичен тому, как я с этим обхожусь. То есть, собственно говоря, – я отвечаю за то, что делаю. Мои слова и поступки – вот мои документы.

***

К счастью, мне не только феномены не принадлежат, но и время. Точнее – к счастью я это осознаю. Я не могу отвечать за то, с чем встречусь завтра, или даже через 5 минут. Все то, что я чувствую, испытываю и полагаю – это все принадлежит данному моменту. И я не берусь, будучи в здравом уме, утверждать, что через некоторое время, через час, день или год я буду хотеть и думать точно так же. Если бы я однажды решил произносить «объективные», вневременные утверждения, – не исключено, что я вообще утратил бы способность к членораздельной речи. Но есть что-то, что помогает мне свободно и искренне говорить о своих чувствах и желаниях, высказывать суждения, совершать выбор. И это – Великая Мантра Гештальта, состоящая из пяти слов: «Сейчас для меня это так». Впрочем, уточнение «для меня» – слишком очевидный, а потому излишний реверанс. И тогда Великая Мантра умещается в три слова – сейчас это так