Читать книгу Гармония сфер - Евгений Михайлович Кирьянов, Евгений Кирьянов - Страница 7

Мы не станем переносить в область своих внутренних неопределённых оценок привычное бытовое представление о Хаосе. Мы даже позволим себе придать ему достоинство некоего Универсума, который можем назвать иначе – ВСЁ. Я воздержался от утверждения – «включает (содержит) в себя (в себе) всё». Этот модус представления о нём приобретается в результате снижения в манифестациях на иной уровень, где качествует уже в множественности частичность.

Выше было отмечено, что вопрос о существовании этого Универсума незаконен. Но, всё-таки, нужны какие-то основания для того, чтобы говорить о его актуальности.

Оставаясь пока на чисто формальном уровне определений, выскажем ещё некоторые утверждения о соотношении между ВСЕМ и Космосом. Та эскалация во вписывании себя в бесконечное в целях обретения Вечности, о которой я говорил выше, должна для выхода в актуальную бесконечность (ту, которая переживается не вслед потенцированию в нескончаемой повторяемости конечного) перенести человека разом за пределы этого потенцирования. Если вернуться к примеру с растягиванием субъективного времени в предсмертном бреде, то этот выход реализуется после окончания существования в потенцированном бесконечном. То есть, это происходит после смерти. И это происходит там, где сущее уже вмещает в себя чувство и знание Вечности. Это есть посвящение.

В связи с этим возникает вопрос о том, насколько человек остаётся человеком в привычном смысле слова? Ведь в нём произошли принципиальные изменения.

Как в осознании того, кто он есть и кем перестал быть, так и в осознании того, где именно он находится теперь. Поскольку на этом пути уже нет границ, замыкающих возможности его персональной трансформации, и нет границ, положенных частными законами существования в профанном мире, тоон уже может иметь надежду на вступление на путь реализации в себе сверхчеловеческого. Эти предпосылки коренятся в неотъемлемом уже присутствии интуиции об актуальной бесконечности (Вечности) как не разложенной по времени, а присутствующей в каждый момент. Степень консистентности такой интуиции, разумеется, может быть различной. При доминировании такого переживания существенно меняются и критерии того, что или кто есть внутреннее «Я». Понятно, что таковой уже соотносится с другой шкалой бытийных модальностей. Строго говоря, он находится выше и тех отметок, которые характеризуются значением – «бесконечность». Но, формально говоря, соответствие по этой шкале данной проявленности сущности обозначает и степень онтологической полноты. Гипотетическое же её продолжение за пределы всех потенциальных бесконечностей вообще делает невозможным бытие как таковое. Это продолжение уже за пределами всякой дихотомии «бытие – небытие».

Это потому, что вся совокупность модальностей бытия перестаёт быть таковою, утратив признаки оформления и ограничения в какой-либо множественности. Она есть актуальная бесконечность. Следовательно, она и есть ВСЁ, поскольку двух актуальных бесконечностей не может быть. Разумеется, если бесконечность понимается не в ограниченном математическом смысле. Но, следовательно, модусы бытия есть всего лишь её манифестации. Неограниченность свободы в привязывании (и отторжении) к содержанию бытия-самого-по-себе не определённых никакими ограничениями модальностей в его интуитивном опознании как раз и препятствует его конституированию.

Неискушённое сознание игнорирует вопрос о бытии в отсутствии для него значимой альтернативы, а чрезмерно искушённое подозревает в навязываемой ему альтернативе химеру космической инерции рассудка.

Вновь приобретённая интуиция о Вечности не является скорректированной временной модальностью бытия, но она, в частности, вытесняет (отменяет) гипотетическую актуальность разворачивания панорамы именно темпорального вписывания сущего в Вечность.

В отсутствие же иллюзорных различительностей покинутого в восхождении уровня обретённые модальности Вечного, в принципе, не отличают его ни от каких других ипостасей абсолютного (Вечность, Всё, Абсолют, Я, Искомое Сокровище,…). Но иллюзорное различие между ними гипостазируется в меру и степень нового уровня ограничения их манифестации. Это Сокровище и не может быть иным, чем предметом принципиальной ориентации сущего на поиск его. Но найти его невозможно ни на каком уровне расположения сущего в иерархии бытия. Оно «не от мира сего» во всех мирах.

И темпоральность в расположении сущего при этом поиске делает достижение его невозможным. Ведь она (темпоральность) становится привязанной к сущему по тому свойственному сущему качеству, в котором и ориентировала его на фиктивную бесконечность, о которой речь шла выше. Всё та же «Вавилонская Башня»!

И потому сам поиск должен совпадать с тем, что взыскуется. Признаком причастности к искомому Сокровищу может быть только пронизывающий всё существо взыскующего в опознании искомого ответ: «Да, это и есть – То!» Последовательное восхождение в уровнях манифестации (в него и преобразуется механизм «уползания» к границам «пузыря» в процедуре потенцирования дурной бесконечности) принципиально насыщает субстанцию этого состояния, отбрасывая как химеры рассудка все различительности, альтернативы и дихотомии (материя – дух, субъект – объект, внешнее – внутреннее, существующее – несуществующее, возможное – действительное, вчера – сегодня – завтра, …).

Почему это так? Но ведь проекция (манифестация) на профанный уровень самой «лестницы», по которой осуществляется восхождение, и создаёт механизм темпоральности (время) на этом уровне. Планомерное движение по иллюзорному «плодотворному» пути и есть искажённый образ истинного восхождения. Но посвящение трансформирует человека из расположенности в темпоральном и фиксированности уровня проявленности в того, кто уже проходит свой путь не во времени, а в модальностях уровней проявленности, перманентно сохраняя в себе образ всей перспективы прохождения по этому пути. И это потому, что он уже не отделён фатальным образом от того, что является источником всех манифестаций и конечным пунктом в восхождении.

Здесь хорошо бы вспомнить, что модус бытия сущего определяется не его номинальной данностью как такового. При добросовестном «вдумывании» в этот факт мысль отказывается вмещать в себя возможность такой данности как безальтернативной перспективы бытийности. Эта возможность сохраняется, впрочем, как следование принципу единичности, инспирированному Единым, которое является первой, но не безальтернативной парадигмой модуса бытийности. Это не создаёт сущему проблем в его самодостаточности, но и не обнаруживает перед ним перспектив эскалации в степени полноты его бытия. Единичное сущее полно в себе на том уровне проявленности, в котором и находится в данный момент. Но, если вернуться к моим рассуждениям о генезисе Троицы (какое бы содержание ей ни приписывать), то можно вспомнить, что Единое соответствует своему статусу такового только в аспекте отражённости в Ином. Иначе оно не может не быть тем, что ещё не утратило непричастности к различению себя в аспекте исчисления (не может быть «стольким»). Таким образом, оно Единое, но единичность свою усваивает в контексте троичности. Это есть источник и блага, и зла. Как Единое оно есть парадигма полноты и завершённости в бытии, но и исключённости неограниченной перспективы его в бытийном потенцировании, а как Иное – парадигма трагической расчленённости и разорванности всякого сущего и горения его в огне отчуждения от Единого, но и перспектива в неограниченном его восполнении.

Сущее может избежать этого огня в перспективе опознания себя в единстве с утраченным в результате падения в такую множественность. И только перед лицом Единого.

Разумеется, все эти рассуждения – всего лишь взгляд «снизу». Это о том, что позволяет себя предположить на основании всегда скудного опыта только прикосновения к нему.

Итак, бытие всякого сущего выражается в опознании его как такового иными сущими. Но это возможно только тогда, когда оно опознаётся иным как само опознающее. В природе всякого опознающего нет двух предпосылок для того, чтобы было иначе. Что же ещё может быть опознано чем-то, как не оно само? Узнавание и есть принцип опознания. Узнавание себя, но в модусе утраченности.

Трагической парадигмой этого является миф о растерзываемом титанами Дионисе.

Хорошим примером такого понимания того, что сущих нет самих по себе, является один фрагмент из платоновского «Тимея», посвящённый тому, как демиург создавал космические элементы – стихии. Процитирую его вместе со своим комментарием (тоже как цитатой):

Прекраснейшая же из связей такая, которая в наибольшей степени единит себя и связуемое, и задачу эту наилучшим образом выполняет пропорция, ибо, когда из трех чисел – как кубических, так и квадратных – при любом среднем числе первое так относится к среднему, как среднее к последнему, и соответственно последнее к среднему, как среднее к первому, тогда при перемещении средних чисел на первое и последнее место, а последнего и первого, напротив, на средние места выяснится, что отношение необходимо остается прежним, а коль скоро это так, значит, все эти числа образуют между собой единство.

Немного поговорим об этом непростом месте в «Тимее» Платона. Он там, описывая творение демиургом Космоса, рассказывает, что демиург взял Огонь, Воздух, Воду и Землю. Потом он смешал их в указанной в тексте Платоном пропорции. Из рассуждений Лосева, Юнга, Ямвлиха и других я, когда-то, пытался понять смысл специфических пропорций. Там не было ничего удовлетворительного. В лучшем случае, ссылка на гармонию Космоса в свете совершенства математических соотношений.

А ведь Платон, как мне кажется, имел в виду факт манипуляции стихиями ещё на таком уровне творческого акта, когда нельзя было говорить о наличии (данности) четырёх стихий. На том уровне они ещё присутствовали в модусе неразличимости качеств. И откуда бы стихии могли взяться? Они сами есть плод творчества демиурга.

Ясно, что любому критически выдержанному уму совершенно неудовлетворительна даже констатация того, что демиург «взял Огонь» (откуда, и что это такое – «огонь»? ). Равно и остальные три стихии. И чем они различаются? Если различаются. Но указанные пропорции именно таковы, чтобы допустить возможность смешения, не ставя себя в положение необходимости этого уточнения. Важно, что их четыре, а перестановка их в отношении между собой не нарушает самих отношений в пропорциях. Значит, получаем возможность свидетельствовать о таком смешении ещё на том уровне проявленности стихий, когда их персональная (не в отношениях) природа не инспирирует обязательной различимости. Демиург ведь только-только творит Космос. И вместе с этим он творит и модус «огненности», и модус причастности к другим стихиям (которые являются принципами «твёрдости», «текучести» и т. д.). Тогда в пропорциях (у Платона) они творчеством демиурга приобрели именно в соотношениях (и отношениях как стихий) различие. При этом замещение их друг другом не меняло этих соотношений! Они, как бы, в акте творчества демиурга впервые становились (на новом уровне манифестаций), в условиях указанного порядка и закона, разными стихиями, сохраняя в себе (для себя) каждая качество единой субстанции (первичной) и наследуя его в себе как главное качество, следуя единству своей природы. Заодно (что очень важно!), конечно же, и получаются необходимые условия для определения количественных отношений. В своих пифагорейских рассуждениях Платон описывает Великое Делание демиурга.

Демиург же имел всё, чтобы «насильственным» образом реализовать различие стихий, сохраняя их исходную тождественность. Стихии не были стихиями сами по себе. Они были таковыми только в отношении друг к другу.

Тут возможно возражение в том смысле, что и такие соотношения в пропорциях не обеспечивают полной неразличимости в элементах. Для этого нужно было бы, чтобы любая перестановка не нарушала этих соотношений. Но ведь даже и эти мои рассуждения имеют отношение не к физическому аспекту построения Космоса, а к отысканию принципов символизма, имеющих отношение к его формированию. Здесь выражена догадка о принципах соотношения как указании на то, что субстанция конкретных элементов сама есть производное от соотношений между ними. И символизм, который присутствует в рассуждении, не может предъявить Принцип во всей полноте, а только частично в подходящей символике. А его метафизические корни гораздо глубже.

Как выше сказано, бытие всякого сущего выражается в опознании его как такового иными сущими. Здесь может возникнуть естественный протест. С чего бы это самосознающее сущее нуждается для этого в опознании его кем-то или чем-то иным. Но у нас нет никаких достаточных причин для того, чтобы не усмотреть в его данной проявленности следование в акте самосознания исходной парадигме отражения Единого в Ином. В этом и открывается перспектива падения во множественность (в модусе «инаковости» Единого и его отражения в себе как Ином). И следование этой парадигме сквозь всю «бытийную» фактуру сущего. Также и человек, во внешней оценке фактуры своего самосознания осознающий себя как «эту» персону иным, чьё «местонахождение» и отношение к опознаваемому «себе» лишено определённости в модальностях данного уровня проявленности сущего. Он опознаётся «другим». Тот, кто опознаёт в этом процессе, – выше того, кто опознаётся (в «Ригведе» две птицы на дереве – одна клюёт ягоду, а другая, та что сидит выше, на неё смотрит). Но, наследуя действие в себе принципа единства, сущее позиционирует себя как «этот» в «этом».