Читать книгу Наследство Ньютона - Евгений Минаев - Страница 5

После посещения Марлина Конклиффа спустя пару дней Андрей отправился в концертный зал, где выступал знаменитый маэстро со своим камерным оркестром. Исполнитель, успешно концертирующий по миру, столь хорошо известен, что позволяет обозначать его только именем Юрий. На сцене в середине оркестра сидела его приятельница Николь или просто Ника, с которой у Корнева уже полгода бурно развивался настоящий роман, или, как раньше говорили, установились серьезные отношения.

Не будучи большим любителем камерной и симфонической музыки, однажды, в компании старых школьных приятелей он познакомился с милой молодой женщиной, которая скромно весь вечер сидела в углу комнаты, без особого желания принимать участие в словесных баталиях. Может быть, отсутствие всякой позы и, конечно, густые, роскошные каштановые, слегка вьющиеся большими локонами волосы, туго убранные на затылок под перламутровую заколку, как и глубокие карие глаза и стали причиной его к ней интереса. Внешне она могла показаться даже хрупкой, но на самом деле была сильным человеком, способным физически выдерживать, как многочасовые упражнения на инструменте, так и длительные оркестровые репетиции. Только дилетантам свойственно думать, что занятия музыкой воспитывают инфантильных, слабых людей. Наблюдая за Николь, её жизнью, проходившей в постоянном и бесконечном оттачивании мастерства, Андрей пришел к выводу, что без крепкого здоровья выдержать весь этот ритм концертирующего музыканта было бы просто невозможно. Характерная для нее внутренняя отрешенность от бытовых, сиюминутных интересов привели его к мысли, что у Ники есть какой-то свой, закрытый мир, в котором она пребывала параллельно обычной жизни. Вполне вероятно, что это могло быть результатом многочасовых занятий, требовавших сосредоточенной, глубокой концентрации внимания. На том дружеском вечере она отстраненно наблюдала за разговорами. Приехав в чужую страну по контракту, Ника быстро адаптировалась и даже овладела почти в совершенстве русским языком. Остался лишь маленький акцент при произношении звука «р», который был чрезвычайно мягким, что, впрочем, только украшало ее речь.

Больше всего Николь любила играть в Большом зале консерватории. Построенный в конце XIX столетия на месте дворянского поместья, принадлежавшего Екатерине Воронцовой-Дашкой на пожертвования меценатов, просвещенных людей России, и главным образом, средства царской семьи, Большой зал был совершенен, как одна из вершин градостроительного искусства своего времени. В Европе было построено несколько залов подобного масштаба, каждый из которых вмещал около двух тысяч слушателей. Большой зал был особенно удачен по ряду своих конструктивных решений. Например, в нем не было излишней реверберации звука, так как выстроенная над сценой рамка словно укрощала его, не позволяя наплывать звучанию одного аккорда на другой. Стоя на самой верхотуре балкона, откуда музыканты кажутся крохотными фигурками, можно было услышать поскрипывания канифоли при прикосновении смычка к струнам. Нередко, опаздывая к началу концерта, Андрей забирался на верхний ярус балкона и стоя в углу прямо под самым потолком, слушал музыку, откуда звук был слышен со всеми своими обертонами, также, если не лучше, как и на самых дорогих местах партера. Привезенный из Франции орган был уникален и, по рассказам знатоков, совмещая в себе черты не только французской, и испанской органной школы. Пережив множество событий, зал производил величественное впечатление, сохранившись почти без изменений. Лишь на стенах частично сменились портреты композиторов, да, к тому же, во Вторую мировую войну был разрушен во время бомбежки витраж со святой Цицилией, покровительницей искусств, украшавший фойе зала. Разрушенный витраж заложили кирпичом, и на образовавшуюся стенку повесили огромную картину русских композиторов, главным образом XIX столетия. Картина прижилась, о святой Цициллии, как бы, вовсе позабыли, как и о том, что здесь когда-то было витражное окно. Поговаривали, что где-то в подвалах Большого зала все еще хранился лик целомудренной богини. Обладавший едва ли не лучшей акустикой в мире Большой зал с его высокими овальными окнами, свободно пропускающими солнечный свет, продолжал, подобно сияющему огнями кораблю, стоически выносить революционные бури, смену режимов, оставаясь уникальным храмом музыки. Дух святой Цициллии витал где-то под его сводами, охраняя от излишнего людского вмешательства.[3]

В тот вечер исполнялся концерт для альта с оркестром композитора Альфреда Шнитке. Маэстро был на высоте, в его руках альт казался продолжением рук его небольшой, но достаточно стройной фигуры. Звуки, возникавшие от соприкосновения смычка со струнами, трепетно вибрируя, заполняли зал, захватывая присутствующих своими глубокими, почти мистическими волнами. Облик дирижера получал продолжение не только во взмахах смычка, но и в самой музыке, щедро текущей из чудесного инструмента, сотворенного знаменитым Гварнери. Казалось, что на сцене периодически возникает и маячит укутанный в плащ с балдахином абсолютно прозрачный, но зримый силуэт, который раскачивается в такт музыки, приводя атмосферу зала, притихших слушателей в глубокое, почти мистическое чувственное состояние. Не будучи большим поклонником современной музыки, которая ему часто представлялась неудачной попыткой соорудить нечто новое, без особых на то оснований, что-то вроде махолета, которому так никогда и не суждено оторваться от земли. Концерт для альта с оркестром был написан композитором персонально для Маэстро и поэтому своим художественным обликом нес его индивидуальные черты. Музыка порой загадочна, неуловима и таинственна, подобна возникшей Вселенной, которую можно только созерцать, чувственно погружаясь в глубины призывно мерцающих далеких созвездий небосклона. Объяснить все словами невозможно, все равно, что стараться описывать словами ускользающую от взгляда улыбку Джоконды на картине Леонардо да Винчи.

Чтобы не улыбнуться, видя скучающую физиономию Андрея, Николь не смотрела в зал, хотя это и не всегда у нее получалось. Однажды, после концерта Маэстро вызвал ее к себе в артистическую уборную и попросил перестать посылать улыбки в зал. «Если каждый из оркестрантов начнет перемигиваться со своими знакомыми, то, в конце концов, концерт превратится в нечто совершенно иное». – Были его слова. Но, думается, что он был в какой-то мере неравнодушен к Николь. Дело в том, что у Ники, как и у Маэстро, инструмент был альт. Для многих музыкантов, что вполне естественно, присуще ревностное отношение к коллегам, которые играют на одном с ними инструменте. С альтом же здесь вообще случай особый. Рожденный в средние века вместе со скрипкой и виолончелью, альт как бы потерялся в тени своих прытких собратьев по оркестру и воспринимался композиторами, как сопровождающий инструмент ансамбля. Неисчерпанные возможности инструмента порождали у исполнителей пристрастное к нему отношение, если не сказать, мистическое влечение. У играющих на альте проявлялось азартное стремление доказать его по праву достойное место солирующего инструмента на музыкальном подиуме. Связанный семейными узами со своей сестрицей, капризной примадонной оркестра скрипкой и занудной тетушкой виолончелью, альт вобрал в себя сущность обоих инструментов, приближаясь ближе всего к звучанию человеческого голоса. Маэстро триумфально утверждал любимый инструмент, как солирующий, равный королевской чете сцены – роялю и скрипке. В его руках теплый, грудной звук альта завораживал, согревая сердца слушателей в лучших концертных залах мира на разных континентах.

В этот раз Андрей почувствовал, что в зале кто-то пристально следит за тайными знаками их общения. После концерта в фойе раздевалки Корнев неожиданно столкнулся с новым знакомым, стариком Конклиффом, который, злобно глядя на Андрея, прошипел в его адрес.

– Ваше неуместное поведение, молодой человек, мешает артистам соблюдать игровую дисциплину.

Только теперь Корнев отчетливо вспомнил, что видел его уже раньше на концертах. Обычно он сидел в первом ряду четвертой ложи зала, опершись на свой могучий посох. На его замечание Андрей не успел отреагировать, так как из-за приоткрывшейся потайной двери в фойе гардероба показалась головка Николь. Разговор прервался, не начавшись.

После концерта они с Николь отправились в один из ночных клубов, где не практиковались шумные концертные программы, а приглушенно звучала музыка далеких шестидесятых. Интимная обстановка позволяла практически полностью уединиться и наслаждаться обществом любимого человека.

Внутри себя Андрей испытывал некое чувство неловкости, так как ничего так и не рассказал ей о встрече с новым знакомым. Николь после концертного выступления всегда была задумчива и потому ни о чем его не расспрашивала. Корневу опять показалось, что мысли ее далеки не только от него, но и вовсе где-то в другом месте, ведомом только ей и никому больше. Они заказали по коктейлю, так как пить и есть совершенно не хотелось ни ей, ни ему. Андрей попытался что-то сказать об удачном исполнении оркестром концерта, но Николь остановила его, показав всем своим видом, что это излишне. Часто им вовсе не хотелось говорить. Так бывает между людьми, которым достаточно просто быть рядом друг с другом. Однако в этот раз получилось несколько иначе. Они молча слушали тихое звучание джазовой музыки, пока Николь неожиданно не спросила.

– Андрей, с тобой что-то происходит? Я это чувствую и немножко волнуюсь. Впрочем, если не хочешь, можешь ничего мне не говорить.

Корнев с благодарностью улыбнулся ей в ответ. Что он мог ей сказать? Пока что он и сам не знал, или скорее не осознавал значение предпринятых им действий. Впрочем, и жизнь самой Николь для него по-прежнему продолжала оставаться загадкой. Может быть, она не была свободной? Однако напрямую спрашивать ее не хотелось. Но он чувствовал, что, как у каждого человека, у Николь была своя тайна, в которую она не желала посвящать.

– Моя тайна – это ты. Других тайн у меня нет. – Отшутился Андрей.

– Я это знаю. – Улыбкой ответила она и положила свою руку на его ладонь. От этого прикосновения Корневу стало как-то по-особенному хорошо. – Знаешь, мне хочется с тобой куда-нибудь уехать. Хотя бы на несколько дней.

– Прекрасная идея. – Поддержал он ее предложение. – Мне надо через пару дней съездить в Питер. Давай сделаем это вместе.

– Нет, нет. Я говорю о другой поездке. В Петербурге ты, как всегда, будешь с утра до вечера занят. – Медленно произнесла она и не без грусти добавила. – А мне хотелось с самого утра побродить с тобой по какому-нибудь старинному и обязательно теплому городу…

– По Златой Праге, например, с ее скульптурами на Карловом мосту, с мощеными улочками и крошечными пивными, где я бывал, но без тебя, к сожалению, не раз. – Продолжил он ее фразу. Действительно, всякий его с друзьями приезд в чудесную Прагу скорее соответствовал налету на пивные заведения города. – Прекрасная идея. – Повторил он, тихонько двумя руками сжимая изящные удлиненные пальцы ее руки, доверчиво уложенные в его ладони. В голове возникли поэтические строки, «И пальцы этой маленькой руки, отяжелевших от доверья и на ладонь мою опущенных легко». Чье это? Кажется, перевод кого-то из болгарских поэтов. Николь, словно читая его мысли, внимательно глядя на Андрея, игриво слегка сузила глубокие карего оттенка глаза.

– Понимаю. У тебя, наверняка там есть любимые места, куда вы с друзьями регулярно наведываетесь, но я не об этом.

– У тебя тоже есть любимые места? – То ли с вопросительной, то ли с утверждающей интонацией сказал он.

Николь осторожно освободив руки, неожиданно серьезно сказала.

– Да, у меня тоже есть, но только совсем в другом городе. Впрочем, впереди большие гастроли и мне вряд ли удастся на неделю отлучиться от репетиций.

После этих слов возникла пауза. Николь молчала. Андрею тоже не хотелось нарушать возникшую за столиком тишину. «Когда глаза озарены душевным светом», – в голове продолжили крутиться строчки поэта.

Домой они отправились сначала к Ники, тем более, что она снимала квартиру в центре города, не слишком далеко от зала. Андрею хотелось остаться у нее на всю ночь, но завтра предстояли важные переговоры, связанные с поиском новой работы. К тому, же Николь не настаивала, так как после концерта чувствовала большую усталость. К себе домой Андрей добрался уже в пятом часу утра. Перед тем, как провалиться на пару часов в глубокий сон, он вспомнил о необходимости принятия капсул, и почти не открывая глаз, вскрыв контейнер с пилюлями, проглотил одну из них, запив двумя глотками воды из бутылки с минералкой, предусмотрительно поставленной на столик около кровати. После спиртного его обычно всегда мучила ночью жажда. хотя в этот раз он практически не пил спиртного. «Да, старик что-то говорил о спиртном». – Засыпая припомнилось Андрею. Это было последнее что он подумал, перед тем как окончательно отключиться в забытьи.

Сон был глубоким и без сновидений. Несмотря на раннее утро раздался звонок. В трубке был уже знакомый скрипучий голос Конклиффа.

– Молодой человек, я приношу извинения за то, что не сдержался вчера на концерте, но не потерплю нарушений инструкций по принятию моего лекарства. – Голос Марлина был твердым и даже жестким. – Или Вы станете соблюдать все мои указания, или все может закончиться ничем, или даже трагедией. Прекратите на время приема капсул употреблять спиртное. Это вредно для Вашего мозга.

Не успел Андрей ответить, как в трубке раздались гудки. Несмотря на раздражение, злости на старика у Корнева не было. Он был прав. Отдать задаток и почти сразу спустить все на тормоза, с его стороны была глупость. Откуда он узнал о вчерашнем вечере, осталось загадкой. Последующие три недели Андрей регулярно утром и перед сном принимал капсулы и совершенно не употреблял спиртное. Николь больше чем на месяц должна была уехать с оркестром на гастроли. Наступало время длительной поездки по странам Юго-Восточной Азии. Перед отъездом им все-таки удалось отправиться на короткие два дня в Италию, выбрав местом своего пребывания Венецию – то ли город, то ли видение. Как она сумела отпроситься у Маэстро перед самым началом гастролей, до сих пор остается не понятно. Но Николь убедила его, что ей крайне нужно отлучиться, и оформив туристические визы, они по «горящим» путевкам прямым рейсом вылетели из Москвы.