Читать книгу Отчаянный марафон - Евгений Мороков - Страница 3

Первые дни октября выдались славные. Солнце еще жарило землю перед ноябрьскими дождями, теплый южный ветер мучил уставшие голые деревья, а редкие мелкие травинки пробивались сквозь поджаренную корочку земли навстречу мягким ярким лучам в надежде продержаться до первых морозов.

Венки на могилах стояли совсем свежие, кресты выкрашены, даты написаны. Неделя, две, месяц – люди умирают регулярно. У смерти нет праздников и выходных. Я стоял напротив глубокой ямы, рядом с ней – два старика с лопатами и две горки земли вперемешку с глиной. На одной из них лежал крест, такой же, как и десятки других.

Два жирных кота ошивались у десятка ног, ожидая лакомый кусок пирога. Вороны на правах хозяев перелетали с крестов на плиты и наоборот. Они спокойно наблюдали за происходящим, не пытаясь вмешаться в похоронную процессию. Для одних смерть – трагедия, а для других она становится обыденным, скучным явлением, не вызывающим и толики внимания. День за днем люди уходят, их лица исчезают, воспоминания смываются, остается только крест и пустота внутри, словно шкаф, от которого нет ключа. Ты знаешь – открыть его не получится, знаешь – там ничего нет, но не можешь выкинуть, потому что когда-то там что-то было.

В гробу лежал человек двадцати семи лет. Кому-то он приходился сыном, кому-то братом, дядей, другом, знакомым, но никому он не приходился любимым парнем, верным супругом, хорошим отцом. Я знал его как своего двоюродного дядю старше меня на шесть лет. Последний раз мы с ним виделись лет пять назад, правда, отчетливо вспомнить ту встречу мне так и не удалось. Даже сейчас, стоя у гроба, все, что я о нем знаю, – это наивная, немного глуповатая улыбка, маленькие прищуренные зеленые глаза, вытянутая вперед шея, казалось, сначала идет голова, а затем тело. Худые руки с постоянной грязью под квадратными ногтями, жирные волосы и рост примерно метр шестьдесят с мелочью. Из рассказов родственников я понял, насколько он был стеснительным, доверчивым и слабым ребенком. Но дети без любви и заботы ломаются. Они берут то, что лежит на поверхности, попадают туда, куда им не следовало бы попадать, теряются и вслепую пытаются выжить.

Витя родился в семье безрассудных пьяниц, это являлось некой нормой в нашем поселке в конце восьмидесятых – начале девяностых. Времена оказались сумасшедшими. Люди создавали жизнь как могли: кто-то просыпался с мешком денег под подушкой и улыбкой на лице, а кому-то приходилось выживать, а если не получалось, то всегда можно было найти пузырь спирта и разбавить его водой.

Никому не было дела до семейных институтов, родительских прав, социальных условий и прочей важной чепухи, существующей в наши дни. Мне всегда казалось это глупостью, ведь даже сейчас далеко не всем есть до этого дело. Дети как рождались в бараках и трущобах среди пустых бутылок, так и рождаются. Растут в нищете среди грязи и мрази, не понимая, кто они есть, кем они будут и что такое эта «нормальная жизнь». Никакой цели, кроме выживания, поедающего их ежедневно. Выживание рождает зависть в юных сердцах детей. Они начинают защищать себя с помощью агрессии, лжи и воровства. Сперва им хочется быть «как все», вот только окружающие не понимают этого и плюются агрессией, затем переход на новую ступень – презрение ко всем и ко всему. Раз жизнь против них, тогда и они будут сражаться. Безразличие семьи и отсутствие воспитания раскрепощает ребенка, у него нет моральных границ, он руководствуется правилами улиц, что не раз приводит к печальным историям.

До пятнадцати лет родители плевали на Витю. Они могли не видеть его сутками, даже не задумываясь о том, где он и что с ним. А их сын мог ночевать на вокзале, в местном парке на лавочке со спинкой да в подъездах. Выпивка всегда помогала в такие ночи.

Алкоголь окружал парня с самого детства, из-за этого рука к бутылке потянулась лет с двенадцати. Паленая водка, самодельный самогон, дешевое вино, холодное пиво – заливалось бутылками. Пьянки и веселье с соседскими пацанами крепко засели внутри этого человека. Градусы греют тело, освобождают разум, забирают боль. Иллюзия в глазах, придающая чувство важности, собственного достоинства. Этот мираж поселялся в худощавом тельце через ротовое отверстие. На деле же выходило много пустых слов, блевотины и перегара.

Когда-то, еще в школьные годы, его сердце покорила девочка, приезжавшая к бабушке на лето. Они разделили половину лета на двоих, а затем разбежались и не видели друг друга никогда. Любовь к алкоголю оказалась сильнее всех чувств, копившихся в сундуке потерянного юноши. В шестнадцать он стал пить со своими родителями, вскапывая чужие огороды, покупая водку, а не хлеб. Все чаще уходил в мир «градусов», оставив реальных людей где-то за высоким забором. Да, все трепали языками, говорили о тяжелой судьбе парня, но никто не мог повлиять на него, даже его лучший друг, его брат, проводивший с ним так много времени. Витя являлся главной темой во дворе.

Соседи мусолили семейку алкашей вечерами напролет, старухи слетались на шабаш и зачитывали заклинания. Разговоры всегда оставались разговорами. Люди напоказ хаяли бессовестную мамашу и блуждающего папашу, играли заинтересованность, а на самом деле подавляли голод, удовлетворяли интерес. В душе людей мало место для искреннего сострадания, они хотят знать, но не хотят видеть, хотят наблюдать, только не участвовать.

В этот прекрасный осенний день даже погода не знает о смерти маленького человека. По правую сторону стояли родственники, организовавшие похороны. По левую – его усохшая уставшая мать с трясущимися руками, черным платком на голове, скрывающим седые пряди, да в накинутой на плечи потасканной куртке. Она смотрела все время куда-то вперед. Рядом с ней забулдыги-алкаши, вся местная чернь топтала почву на кладбище, как быки перед корридой. Они оглядывали кресты с памятниками, маялись на солнце в потертых куртках, ожидая отправки автобуса на поминки. Кто-то из них даже напялил солнцезащитные очки, другие щурились с явно недовольным выражением лица.

Батюшка потратил немного своего времени, получил деньги, сделал звонок, и через пять минут за ним приехала черная иномарка. Отец окинул всех взглядом, скрепил губы, выражая соболезнование, и помотал головой. Огромный крест на выпирающем животе говорил о важности и чистоте его мыслей, ухоженная седая борода перебегала с одной груди на другую. Четко отработанная схема. Сегодня он установил рекорд по скорости чтения и отпевания покинувшего мир живых – безобидного холодного тела. Он открыл заднюю дверь и присел в машину, опустил заднее окно, ветер добежал до лица, раскачивая его бороду из стороны в сторону. Машина дала ходу, звук двигателя мелодией прошелся по загробному миру – хороший автомобиль.

Мужики забили крышку гроба, кажется, многие вздохнули с облегчением, ведь солнце лишало людей тоски, грусти и слез. Пока два старика погребали мертвое тело в свежую землю, люди собирались в кучки, как дети в садике во время очередного утренника. Я отказался ехать на машине, завалился в катафалку, где стояли две деревянные самодельные лавочки. Напротив меня сидели две бабули в платках и тулупах. Они что-то жужжали друг другу на ухо, оставляя завесу тайны, покачивали головой, играя глубокими морщинами на лице. Все расселись по местам. Заработал двигатель, глушитель выплюнул куски черного дыма. Мы сбегали с этого места, оставив лишь следы после себя, подобно чернилам, оставляющим кляксы на чистом листе бумаги.

Разбитые дороги мучили костлявый зад. Прочувствовав каждую кочку, я захотел постоять, неловкость победила, моя задница продолжала сидеть, я начал рассматривать расписной линолеум, устеленный на полу гнилого автомобиля. Молочный цвет превратился в кашу, изощренные цветки теряли красоту под грязными ногами людей. Их обувь оставляла крошки из почвы, сами они не обращали на это никакого внимания. Никого из этих людей я никогда не видел, полагаю, они меня тоже. Все сидели плечом к плечу, ни одного свободного места, запах устоявшегося перегара не давал покоя. Посмотрел на соседа, тот облизал губы, потер грязной рукой щетину, взглянул на меня и улыбнулся, несколько передних зубов отсутствовало, остальные успели пожелтеть, он держал взгляд несколько секунд, затем отвернулся к своим приятелям.

В столовой все было уже готово. Два ряда из четырех-пяти столов, набитых едой и алкоголем. Старики расположились на одном ряду, а молодые и кто считал себя таковым – на другом. Со мной рядом сидел родной дядя, который был на семь лет старше меня. Он постоянно обновлял рюмки, наливая до самых краев. Пить полными рюмками мне никогда не нравилось, приходилось делать два омерзительных глотка, правда, ко всему можно привыкнуть. После третьей я привык.

В зале стояла гробовая тишина, самая подходящая музыка для таких мероприятий. Вилки, ножи, ложки иногда играли на поверхности, создавая мрачную симфонию. Через тяжелые шторы пытался пробиться свет, но ткань, как щит спартанца, спокойно отбивала все атаки. Тусклая душная комната пропитана пылью и запахом отвратительной еды. Этот запах встречается только в столовых и детских садах. От него меня коробило. Помучив кусок белого куриного мяса с двумя салатами и пюре, пальцы рук оставили вилку в покое. Брезгливость могла появляться во мне из-за запахов, людей, сидевших за одним столом, грязной посуды и всеобщей атмосферы. Аппетит не появлялся, а закусывать стоило. Набрав в чистую тарелку фруктовой нарезки, запихивая ее в рот, мы продолжили пить.

Костя, казалось, был единственным человеком, кто по-настоящему знал покойного. Они все детство провели вместе, их родители также все детство детей провели вместе, распивая дешевое пойло в гниющих домах. Костя держался за жизнь, он хотел покорить ее, доказать этому миру, как тот был несправедлив к нему. Закрыв глаза на свою пьющую мамашу (отца он потерял, когда начинал делать первые шаги), Костя зарабатывал деньги, обрывая по ночам персики в садах, охраняемых колхозом, после тащился на вокзал, бегал по перрону за уходящими вдаль поездами, продавая фрукты, покупая еду. Он окончил школу, затем колледж, при этом работал не покладая рук, упорно преследуя цель – быть таким, как все: завести собственную семью, стать прекрасным отцом, купить дом, ходить на любимую работу. Он мечтал о стабильности, которая у многих есть с рождения.

Костя разливал теплую водку крепкой уверенной рукой. Скромное кольцо на руке, мелкие морщины на лице, легкая седина в уже поредевших волосах, хорошая рубашка и автомобиль на стоянке говорили о том, насколько сильный этот человек. Он сумел стать тем, кем так давно мечтал оказаться. У каждого человека свое счастье, но добиться этого счастья одинаково трудно для всех. Мы выпили еще по одной, затем вышли покурить. Голова начинала подводить, легкое опьянение погружало меня на дно, поэтому, когда открылась дверь и свет стрелой выстрелил в глаза, координация стала подводить.

– Да-а, – протянул он, – вот и нет с нами больше его. – Костя достал сигарету, прикурил и передал мне зажигалку.

– Ага, печально все это. – Такие темы всегда прижимали меня к углу ринга. Этот спарринг я проигрывал.

– Он не слушал меня. Понимаешь? Я постоянно твердил ему, чтобы он прекращал пить. Да что толку? Надо было не разговорами помогать, а делом. Хотя его родной дядька, приезжая раз в неделю, дубасил его так, что он потом несколько дней не мог выходить на улицу, – Костя взглянул на меня в поисках ответа, я сделал несколько горизонтальных движений головой в знак негодования. – Ну, бил он его, а что толку? Витя убегал из дома, когда тот приезжал к ним. – Он закурил еще одну, мне тоже пришлось разоружать свою пачку.

– Никто не может исправить человека, какие бы попытки ни предпринимались. А если он этого захочет, значит, он сам себя и исправил. – Я задумался над своими словами: неужели и вправду никто не может изменить жизнь другого человека? При желании все всегда можно оспорить или убедить себя в чем угодно.

– Мы с ним все детство провели вместе. Да, мы выпивали. Кто не выпивал в старших классах? – Я кивнул головой, вспоминая школьные годы. Самые глупые и безмятежные времена. – Что за дурную жизнь он выбрал? В двадцать семь умереть от открытой язвы. Умереть от алкоголя. А сейчас мы пьем, поминая его. – Это показалось забавным, я не смог скрыть легкой ухмылки. Мы решили вернуться обратно.

– А ты многих знаешь людей, которые сидят за столами?

– Нет. Старики вроде бы соседи по улице, а мужики – местные пьяницы, я не уверен даже в том, знали они Витю или нет. – Такова реальность нашей жизни. Говорят, человек умирает тогда, когда люди лишаются воспоминаний о нем. А что делать, если и воспоминаний о тебе не осталось? Ты при жизни никому не нужен и после смерти о тебе никто не знает.

Алкоголь бил в голову, люди начинали прерывать молчание. Мы уселись на стулья, один из них захрипел. Тарелка стояла пустая, сегодня ей никто не будет пользоваться. Несколько бабуль уже собирались на выход. Женщины суетились, набивая одноразовую посуду едой, конфетами и печеньем.

Левый край заиграл цветами праздника. Четыре мужика нашли свою кондицию, как стрелка компаса находит нужный полюс. Они не стеснялись своего баса, выражений, жестов, отдаваясь в плен алкоголю. Они коснулись края, когда их рюмки зазвенели в радостном чоканье. Этого Костя уже не мог терпеть. Он сдержанно встал, отодвинув стул, и с багровым лицом ровным шагом направился к ним. Их небритые пропитые лица выдали удивление при виде хмурого человека, отвлекающего головы от веселья. Они желали только бутылку, ничего большего, никто из них, видимо, не помнил уже, почему находится здесь. Да и какая разница? Все равно это ничего не меняет. Костя держался хорошо. Несколько замечаний утихомирили бойцов на определенное время. Мы всё пили и пили, обновляя рюмки одну за другой. Люди расходились, прихватив с собой немного угощений.

– Послушай, – Костя был уже изрядно пьян, – неужели мы все так закончим? – Рюмка держала курс на самое дно желудка, а я не знал, что ответить.

– Не знаю, Кость. Даже не могу представить, как все закончится.

– Мы столько времени провели вместе с ним. Это мой брат, он жил, дышал, ходил, а сейчас его нет. Это часть меня, которую больше не вернуть. Поверь, если бы я мог, если бы я только мог, то все исправил, – круглые зеленые глаза покрывались коркой соленой слезы.

– Ты не виноват. Какой смысл так думать? Если хочешь держать внутри себя вину, тогда обвиняй всех. Мы все в этом виноваты. – Я находился не в своей тарелке, все это чуждо мне. Я не знал человека, лежавшего сегодня в могиле, не знал этих людей, не знал законов жизни, правил судьбы. Алкоголь горел внутри меня, приказывая сбежать отсюда.

– Давай выпьем еще по одной. – Отказаться нельзя. Еще одна доза горючего вошла в желудок.