Читать книгу Роман в сонетах (сборник) - Евгений Нейштадт - Страница 5

“ Опять – двадцать пять.”

Поговорка

51

С медицинской точки зрения

Объяснить все очень просто:

Все великие творения

Вызваны задержкой роста.

Если так, то без сомнения

Я совсем еще подросток:

Ты – мой первый день рождения,

У других их было по сто.

Ты – мой первый и единственный

День любви длиною в годы

В бесконечной и таинственной

Жизни матушки-природы.

Сомневаюсь только: та ли я

В этой жизни аномалия?

52

Ты меня не бойся: я – не гений.

Ты меня не бойся: я – не бог.

Вся моя поэзия – итог

Мне тобой подаренных мгновений.

Вся моя поэзия – поток

Вызванных тобою вдохновений,

А любовь – бурлящий кипяток

С паром в пузырьках стихотворений.

Во влюбленном в женщину мужчине

Страсть к стихам – весьма обычный дар.

Много может сделать страсти жар

По пути к заоблачной вершине,

Лишь заставь работать этот пар

В самой мощной паровой машине.

53

Вокруг во всю бесчинствует весна:

Все ожило – и листики, и птички.

И ожил я. Мне тоже – не до сна.

А до чего же мне? – До электрички.

Я не смеюсь, и шутка – не смешна.

(Не зря здесь не поставлены кавычки).

Мне без тебя весна так тягостна,

Что за тобой – хоть к черту на кулички.

И мне, представь себе, совсем не лень

На электричке ездить каждый день

И думать, что ты едешь где-то рядом,

И знать, что нам с тобою по пути,

И незаметно дать тебе пройти,

И провожать тебя влюбленным взглядом.

54

То утро было солнечным.

То утро было чудным.

Вагон был переполненным.

Перрон был многолюдным.

Я был доволен очень им —

Хоть разговор был трудным —

Как ты, таким же солнечным

Весенним ранним утром.

А после было пасмурно,

И было все напрасно, но

Я рассуждал, как взрослый,

И сразу понял разницу:

То утро было – к празднеству,[4]

А это – было после.

55

Поставлю “largo appassionato”

Бетховенской сонаты номер два.

Я знаю к этой музыке слова:

“Гранатовый браслет” читал когда-то,

И все приемлю. Жизнь всегда права.

И вечная любовь не виновата.

И цвет кроваво-красного граната

Красив, как горы, море и трава.

Не для меня торжественность трагедий.

И если я, оставшись одинок,

Целую след твоих прекрасных ног,

То потому, что радуюсь победе:

Победе Солнца над холодной тьмой,

Твоей, Любовь, победе надо мной.

56

Воспоминанья наших прежних встреч

Меня тревожат яркостью своею,

Как будто то, что не сумел сберечь,

Беспомощный, я возвратить сумею.

Глупец! Зачем я дал себя увлечь?

С тех пор я только с каждым днем глупею,

Стремясь безумной музыкой облечь

Такую же безумную идею.

Но мне давно и хорошо знаком

Простой диалектический закон,

Что делает возможной невозможность:

Все надо до предела довести —

Там даже глупость сможет перейти

В свою прямую противоположность.

57

Я был навязчив. Ты меня прости.

Я “слишком щедр” и – “получаю сдачи” —

И должен справедливость соблюсти —

Не стать беднее и не стать богаче.

Я надоел. Ты говоришь: пусти.

Я надоел. Но я не мог иначе.

Откуда знать мне, как себя вести,

Чтоб избежать подобной неудачи?

Я надоел. Я был красноречив.

В тщеславном поэтическом угаре

Я цену набивал себе, забыв,

Что я – не зазывала на базаре.

Что ставший из товарища – товаром

Сгниет, но взят не будет даже даром.

58

Тогда я волновался, но не так.

Тогда все было как-то проще, легче.

Теперь же я теряюсь, как дурак,

Боясь значенья каждой нашей встречи.

Боюсь огня, который сеет мрак

В безжалостной борьбе противоречий.

Боюсь, как сознающий слабость враг

Боится неизбежности увечий.

Мне жаль себя: мне жаль, моя любовь,

Пролить тобой наполненную кровь

Без пользы для тебя и – значит – даром.

Я жить сейчас хочу, как никогда.

Так пощади меня, моя беда,

Не торопись с губительным ударом.

59

Портик музея Арктики:

Классика и колонны.

Как далеки от практики

Прежних веков каноны.

Физики, математики,

В технике чемпионы,

Мы позабыли аттики

Портики и канцоны.

Но здесь, в ресницах взор тая,

Утром ты ходишь мимо,

Как итальянка гордая

Мимо развалин Рима…

И вновь я – в какой-то мере —

Данте Алигиере.

60

Ты, как земная женственность, красива,

А женственна, как тысяча богинь.

Такая красота, как блеск залива

В сгущенном зноем мареве пустынь.

Такая красота тоской призыва

Влечет к себе, как высота и синь,

Когда целует ноги нам крапива,

Когда дурманит голову полынь.

Достаточно взглянуть, чтоб убедиться,

Что для меня – ты слишком хороша:

Что должен не молить я, а молиться,

Благоговейно и едва дыша.

И я молюсь. Но ты мне, как ни странно,

Становишься все более желанна.

61

Без тебя я к стихам был бы глух —

Ты вдохнула в меня вдохновенье:

Ты наполнила дух мой и слух

Ароматом, похожим на пенье.

Я ослеп: мир померк и потух,

Фоном став твоего появленья.

Только музыкой выразишь тут

Впечатление от впечатленья.

Только музыка, только любовь

В людях делает радостью боль

И познанием – горечь страданья.

Ей владея, владеет мудрец

Абсолютным паролем сердец,

Возведенным в закон мирозданья.

62

Страдая, люди обращались к музам,

И музы утоляли боль людей:

Страданье становилось легким грузом,

Как камень, вес теряющий в воде.

И вдруг забыв о собственной беде,

Сердца повиновались тайным узам,

Чтоб по чужим слезам, как вверх по шлюзам,

Преодолеть рубеж-водораздел.

И музыка, безбрежная, как море,

Умела растворить любое горе

И боль слезами превращала в соль.

И сколько этой выплаканной боли

Таят в себе диезы и бемоли,

Закрытые на ключ скрипичный “соль”.

63

Повторяясь от альф до омег,

Подтверждая и норму и случай,

Все проходит, как тающий снег

Вслед за тающей в воздухе тучей.

Все проходит, проходит навек,

Как себя ни казни и ни мучай.

Все, что мнит удержать человек,

В ход пустив бумеранги созвучий.

Все пройдет – ветер только поет,

Все пройдет – вечен только полет…

И до тех пока жизнь дорога,

На больших скоростях проза – прах:

Говорить можно долго и много,

Но сказать можно только в стихах.

64

Совсем недавно, год назад, вдвоем

Мы “Шербургские зонтики” смотрели.

Французский фильм. Красивый. Только в нем

Живые люди, как артисты, пели.

А мы, как не артисты, не поем.

Но все-таки всю жизнь от колыбели

В душе с такой же музыкой живем.

Да мне ли говорить о том? – тебе ли?

Печальный фильм. И хоть красив экран,

Мелодией любви Мишель Легран

В конце переворачивает душу…

Я этот фильм смотрел сейчас один…

Ты не клялась… Терзаться нет причин.

А я?… Я все же клятвы не нарушу…

65

Как мне узнать, что за стеною слов,

Которую воздвиг я между нами?

Об стены слов разбито много лбов,

Желавших знать, что скрыто за словами.

Но ты молчишь. Твой приговор суров.

И я томлюсь в темнице слов, как в яме.

И мне не заплатить своих долгов

И не расстаться с этими цепями.

Я у тебя в пожизненном долгу,

Без права, без надежды, без исхода.

Но ты не бойся: я не убегу —

Мне не нужна “постылая свобода”:

Я не хочу расстаться с этим дном,

Откуда звезды видно даже днем.

66

В наши дни счастливый дар, но

Нас счастливей будут внуки,

Не пожар и не удар, но

Беспощадней смертной муки,

Как себя к ней не готовь —

Все равно – неблагодарна,

Гениально и бездарно

Портя нервы, чистя кровь,

То хитро, то популярно

Повторяясь вновь и вновь

Парадоксами науки,

Не боясь тоски и скуки,

Начинается с разлуки

Настоящая любовь.

67

Я от тоски могу сойти с ума,

А от тебя по-прежнему – ни звука.

Ни звука, ни звонка и ни письма.

Ах, боже мой, за что такая мука?

Ты сразу не убьешь – ты бьешь плашмя:

А я-то все ж – не мотылек, не муха…

Мне эта бесконечная разлука,

Как непрерывно длящийся кошмар.

Ни жив я и не мертв, а где-то между:

Я потерял последнюю надежду…

А форму у сонета сохранил.

И ты не веришь в чувство графомана.

Ты ждешь, пока в пустых строках романа

Кровь не размоет высохших чернил.

68

Пожертвовал бы я своим “героем”,

Когда б “героем” этим не был сам.

Приятно кончить барабанным боем

И облегченно волю дать слезам:

“Покойник был поэт, а каково им

Всю жизнь, как в детстве, верить чудесам?

Во имя бреда жертвовать покоем

Своим и не давать покоя нам?

“Покойник был вообще довольно мил.

Жаль только, что бедняга поспешил —

Не дописал своей последней строчки.

Покойник был вообще довольно смел.

Жаль только, что бедняга не сумел

Не в жизни, а в стихах “дойти до точки”.

69

Только в воскресенье я тебя не вижу.

Только в воскресенье – незачем спешить,

Чтобы встать пораньше, чтобы быть поближе,

Чтобы сам не знаю, что тебе внушить.

Выжил из ума я или просто – выжил?

Это ты лишь можешь правильно решить.

А пока что, молча, на судьбу обижен,

Я стою в сторонке, чтоб не мельтешить.

Ты проходишь мимо. В понедельник – мимо,

И во вторник – мимо, и в субботу – вновь.

И тебя не тронет участь нелюдима,

Только, чуть нахмурясь, изогнется бровь.

А ему-то надо – все и ничего —

Ласкового взгляда, взгляда твоего.

70

С точки зренья посторонних,

Знаю, я – ничтожен:

Как отвергнутый поклонник,

И как верный – тоже.

Я для них – живой покойник,

Сколько бы ни прожил

В областях потусторонних,

На Парнас похожих.

Знаю: в том, что я – поэт,

Удивительного нет:

Говорят, всегда излишек

Эдаких поэтов…

Кто ж из них тебе напишет

Семьдесят сонетов?

71

Я томился, как в копилке,

Но твоею лаской

Извлечен был из бутылки,

Как Хоттабыч в сказке.

Чудеса! Чешу в затылке:

Колобродят в пляске

Поэтические жилки

Вековой закваски.

Но тебе – не до чудес.

Зря я из бутылки лез.

И из кожи – тоже.

Джинн обижен, но ему

“Лезть в бутылку” – ни к чему:

Это не поможет.

72

За стальной полтинник на Кузнечном рынке

(Это по пути мне и не далеко),

Может, по привычке, может по старинке,

Но купить цветы мне – для тебя легко.

Не торгуясь долго, с ходу, без волынки,

Не задумываясь слишком глубоко,

Я куплю цветочки у седой грузинки,

Даже вспомню что-то вроде “Сулико”…

А потом я вспомню, что цветов – не надо,

Так как ты не любишь долго быть в долгу.

Что стальной полтинник! Всю казну Багдада

Я бы отдал, только чем тут помогу?…

Может быть, поможет выслать заказным

Тысячу сонетов из своей казны?

73

Тысяча сонетов! Это слишком много.

Тысяча сонетов!.. Тут простой подсчет:

Если в день по штуке – нужного итога

Я смогу достигнуть лишь на третий год.

Ну, а если взяться честно, без подлога,

То на этот “подвиг” десять лет уйдет!

Замысел достойный, но в душе тревога:

Станешь ли ты ждать-то? Время-то не ждет.

В век преодоленья звуковых барьеров

Нет таких рекордов, нет таких примеров,

И, наверно, все же это неспроста.

Да и я бы, право, рассуждал иначе,

Если бы талантом был я побогаче…

Может быть, поладим мы на первых ста?…

74

Всегда я был смешон, застенчив, робок,

Всегда я пред тобой благоговел.

Скрывая дрожь священного озноба,

Его преодолеть я не умел.

Как это точно сказано: “ зазноба “ —

“Озноб” здесь от “заноз” любовных стрел.

Недаром только в лексиконе сноба

Эпитет этот места не имел.

Я мог бы вскрыть связь нравственных основ

С лингвистикой, с корнями разных слов…

Но это лишь обманчивая внешность,

Но это только – призрачный покой:

В разлуке – неистраченная нежность

Становится мучительной тоской.

75

Как зимой наступившее лето,

Как восторг ставшей явью мечты,

Мне как будто приснилось все это:

Замок в пушкинском парке и ты.

В ботиках и в пальтишко одета,

Ты читала стихи про цветы,

Не мои, а другого поэта, —

Я был нем, как под снегом кусты.

А теперь весь покрытый листами

В кровеносных прожилках стихов

Я тянусь к тебе всеми ветвями,

Нежным лепетом всех лепестков.

И как солнышко светом сквозь тучи,

Ты меня то ласкаешь, то мучишь.

4

30 апреля