Читать книгу Здравствуй и прощай - Евгений Николаевич Титов - Страница 3

Я уже не вспомню сейчас номер школы, куда пошёл в первый класс. Это была начальная школа, отдельное здание, в ней учились только 1- 4 классы. Потом, в 5 класс, мы все переходили в другие, средние, школы. Я перешёл в 533 школу. В начальной школе я был круглым отличником, кроме пения, по которому мне ставили 4 из уважения к пятёркам по все остальным предметам. И в новой школе, в 5 классе, я тоже сначала был отличником. Осенью как-то раз на урок физкультуры пришёл тренер по лёгкой атлетике Владимир Иванович Тимошенко из Академии лёгкой атлетики им. Алексеева и предложил по вечерам приходить в школьный спортзал тренироваться. Меня это заинтересовало, и я стал заниматься. Сначала ходил два раза в неделю, потом стал ездить в новый легкоатлетический манеж «Зенит», который находился далеко, рядом с парком Сосновка на Гражданке, и ездил туда час на 46 трамвае, до кольца, и там ещё пешком. Потом я стал ездить только в манеж, чуть ли не каждый день. Заходил после школы домой пообедать и ехал, а уходил часто очень поздно, с последними, когда манеж закрывался, на улице было уже темно.

Мне очень нравится этот новый для меня мир, мир спорта, здоровые, сильные и поэтому красивые целеустремленные люди – я не про их внешность говорю, а про красоту гармонии, которую просто чувствуешь. И хочешь стать в будущем таким же, как они. Ведь взрослые мастера тренировались рядом с нами. Вообще я был там какое-то время самый младший, у нашего тренера.

И так сложилось, возможно, с тех времён, что мне было интереснее со старшими. Со сверстниками я общался мало, только на уроках в школе. Может быть, поэтому и потом у меня не было ни школьных (кроме Алексея Хавина), ни университетских друзей, которые были бы на всю жизнь. Переходя куда-то, я всегда начинал жизнь с чистого листа.

В средней школе я продолжал серьёзно заниматься спортом – был в юношеской сборной Ленинграда, имел 2 место в городе по прыжкам с шестом и многоборью, параллельно играя в хоккейной и футбольной командах. Затем, с 7 класса, увлекшись математикой, и получив диплом на городской олимпиаде, был приглашён в математическую школу №239, где был лучшим математиком класса. Я там валял дурака, у меня не было даже тетрадей. Писал на бумажках, которые подвернутся в портфеле. Но задачки решал все. А родители мои не знали, в какой школе учился я после 8 класса.

Это было в школе – человек в штатском пригласил в класс, мы были одни, и сделал такое предложение. Мне не предлагали стучать или что-то такое делать. Он сказал что-то типа: «В этом году вы заканчиваете школу, и мы предлагаем вам поступать в нашу высшую школу. Мы ознакомились с вашей анкетой, вы нам подходите».

А я действительно был из рабочей семьи, имел второе место по городу по прыжкам с шестом и легкоатлетическому многоборью среди юношей, как я говорил выше (занимался в легкоатлетическом манеже «Зенит»), учился в математической школе и т. п. Кажется, этот человек – я видел его впервые – высокий, в светло-сером костюме, оставил мне номер телефона, чтобы я подумал. Но я тогда отказался, меня чуть ли не возмутило подобное предложение. Как же так, я – такой борец с режимом, а мне делают такие предложения – я не предатель и т. п.

Но сейчас я думаю, что, возможно, мне нужно было согласиться! Если вы считаете, что вправе критиковать некие структуры со стороны, лучше ознакомиться с ситуацией изнутри, и – если что-то не так, то – пожалуйста – меняй все в лучшую сторону! – делай по справедливости, по крайней мере, пытайся – но конкретно, в каждой конкретной ситуации. И, если, вдруг, это было бы невозможным – то и борись, но не вообще с абстрактной «кровавой гебней», а по делу, если с чем-то не согласен. И тогда это, возможно, было бы более эффективно и для страны и для общества – если бы люди, которые считают себя «высокоморальными» и «борцами за справедливость» и с социалистическими по сути убеждениями – не гнушались и шли бы работать, например, в органы безопасности. Но тогда я, конечно, отказался. Мы с Лёшей Хавиным активно участвовали в коммуне, изучали анархо-коммунизм и, как мы думали, боролись с лживым режимом…

Я увлекся левыми идеями и анархизмом с подачи Хавина, в 9 классе («76 год). Мы с ним очень много говорили и обсуждали – что происходит, почему. История – что и как было. Ведь в математике, которая для меня тогда была наукой номер один, – как дело обстоит? В математике 2 – это ровно 2, а не «что-то около трех, но чуть меньше». Мне, как человеку математического склада (в то время) хотелось все в мире разложить по полочкам и конкретизировать, хотя бы для себя – так, чтобы черное было черным, белое – белым, а не наоборот. Хотя понятно, что дело в определениях – и поэтому важно было точно и правильно дать определения всему, что нас окружает. Конечно, это идеализм и немного по-детски, но мы тогда этого не понимали, для нас все было абсолютно. Нам казалось, что стоит только правильно все определить, назвать (чисто математическая задача), и тогда у всех вокруг откроются глаза, и все изменится, придет равенство-братство-справедливость и будет всем счастье.

В конце 8 класса я учился в 533 школе. Директриса, которую все боялись, вызвала меня в свой кабинет и сказала: «По оценкам мы должны оставить тебя в 9 класс, но ты нам тут не нужен. Иди куда хочешь».

Она была высокого роста, тощая, с начёсом, крупные роговые очки, рот крупный, яркая помада на тонких плотно сжатых в недовольном выражении губах, массивные тёмные туфли на высоком каблуке. Она шла по школьному коридору отчётливо громко, как статуя командора, и, издали услышав звук её шагов, школьники вжимались в стену и замолкали. По коридору раздавался только звук её шагов, до тех пор, пока она не пройдёт и не скроется из виду. Тогда только начиналось какое-то шевеление толпы – вы же знаете, как обычно выглядит и голосит школьный коридор во время перемены. Директрису очень боялись все, и старшие тоже. Это был иррациональный страх, с первых классов все знали, что её надо бояться, но никто не знал, почему.

Так вот, однажды, когда за какую-то провинность я был вызван в кабинет директора школы на беседу, я довёл её, такую чопорную и внешне невозмутимую и холодную, как айсберг до того, что она в какой-то момент привстала, перегнулась через директорский стол и вцепилась мне в волосы! И стала что-то яростно шипеть при этом. Это было так неожиданно, что я не испугался, а наоборот, стал смеяться. Почему-то это очень меня развеселило, такой переход. Как в кино, но все происходило по- настоящему. Это было невероятно, мне потом никто не поверил. А она разозлилась ещё больше, наверное, ещё и потому, что не смогла сдержаться, и заорала, чтобы я шёл вон отсюда.

И, конечно, после такого было понятно, что в школе меня не оставят ни при каких обстоятельствах, несмотря на какие угодно дипломы олимпиад.

Возможно, если бы я учился в этой школе с первого класса, то я тоже её боялся бы, как все. Но я пришёл с пятого, и как-то не проникся этим коллективным ужасом. Я относился к ней осторожно, чувствовал опасность, от неё исходящую, этот страх вокруг неё. И для меня стала полной неожиданностью её несдержанность в ситуации со мной. Она сама себя опустила, низвела с трона снежной королевы до уровня базарной хабалки. И возненавидела меня за то, что я был не только причиной, но и свидетелем этого её падения.

А вот что касается хорошей, давшей мне много учительницы, могу рассказать про свою классную в 239 школе, Янину Максимовну Лебедеву. Она у нас вела русский и литературу. И ее программа сильно отличалась от школьной программы.

Это случилось со мной в 9 классе. От Янины я впервые услышал стихи Хлебникова, Бурлюка, Гумилева, Блока, Ахматовой, Маяковского и других поэтов серебряного века. Она читала их стихи, сопоставляла, объясняла, почему автор написал так, с чем это связано в его жизни, в каких обстоятельствах это писалось. И как вдумчиво она произносила каждое слово! Я открыл для себя целый мир, сложный и интересный.

Наверное, мое отношение к женщине не как к объекту сексуального интереса, а как к незаурядной личности, в первую очередь стало формироваться тогда – из моего отношения к Янине, из того впечатления, которое она произвела на меня. Она была немолода, худощава, имела крупные выразительные черты лица. Морщины на лбу и лице ее скорее украшали, подчеркивали ее мудрость и ум. Она курила исключительно папиросы Беломорканал, курила много. Возможно, из-за этого у нее был низкий, глубокий голос. Она говорила медленно, без суеты, чувствуя и давая время почувствовать нам каждое произнесенное слово. Раньше в своей жизни я не сталкивался с такими женщинами. Училки из начальной и средней школы были не такие, намного проще и приземленней. Соседки, мать, сестра и ее подружки, и, наверное, одноклассницы, к которым я особо не приглядывался и не прислушивался – они все были обычные. К концу школы я даже не всех своих одноклассниц знал по имени, настолько они были мне не интересны. И так же быстро я совсем забыл о них. А Янина была особенная. Потом, через много лет, такой же особенной была для меня Лия Петровна, мать Свиньи. Были, встречались и другие незаурядные яркие женщины, но со многими из них я не имел долгого общения. Наверное, для меня что мужчина, что женщина – в первую очередь могут быть интересны и уважаемы как личность, а потом всё остальное.