Читать книгу Период третий. Сельские студенты (техникум) - Евгений Орлов - Страница 2

Евгений Орлов

Серия: Как всё было, почему так стало и что грядёт

Иллюстрация для обложки позаимствована из сайта Pixabay

Заявления, составленные по форме, указанной в присланной мне брошюре с программой, мы отправили сразу же после школьных экзаменов и приложили к ним копии своих свидетельств с оценками, заверенными в сельском совете. Все пять заявлений и копий отправляли в одном большом конверте, на который наклеивались лишние марки. Письмо это называлось заказным. И мне даже заведующая выдала специальную квитанцию, которую нужно было хранить, чтобы можно было спросить за потерю документов, если они пропадут. Но Толик успокаивал:

– Не переживайте. Алексей Семёнович Федькин секретарём в сельсовете, он может хоть каждый день нам такие копии выписывать, а мой – председатель. Ему труда не составит печатью гербовой хоть сто раз заверить наши свидетельства.

Письмо не потерялось, и вначале августа нам каждому отдельно пришли вызовы на вступительные экзамены, в которых кроме указания даты экзаменов, написали, что нам предоставят бесплатное проживание в общежитие на пять дней, и за отдельную плату могут предоставить питание в студенческой столовой.

Я ещё два раза ходил к Петьке Мухину и подробно расспрашивал, как он добирается до техникума. Он уже третий раз съездил туда сдавать экзамены, и такие поездки он называл «сессия». Ездили они компанией тоже из пяти человек. По одному из Ново-Белой и Волоконовки, двое из Михайловки и он из нашего села. На вступительные экзамены их восьмерых из разных сёл возил в техникум представитель из Митрофановки, за казённый счёт. Но тогда не все сумели сдать экзамены. А потом поступившие на заочное обучение уже сами заранее договаривались, когда выезжать, и ездили без сопровождающего, потому что из Михайловки в их компании был взрослый женатый мужик, у которого уже было двое детей. И который ещё раньше сам не раз ездил на поездах. Весной ему опять надо было ехать. Но на эту сессию Петька не поехал, потому что задания получил очень сложные, а времени их выполнить и отослать в техникум ему не хватило. Поэтому осенью он будет поступать в Кантемировку, в ПТУ на тракториста.

Федькин отец предлагал договориться с Петькой, чтобы он нас свозил на вступительные экзамены. Договориться в колхозе, чтобы его на неделю отпустили с работы, собрать ему денег на билет и продуктов и уговорить ещё раз съездить в техникум. Федька пояснял:

– Отец сказал, что Петька запросто согласится. И нам дорогу покажет, и ему самому развлечение будет.

Полянички тоже соглашались с Михайлусовыми, а я убеждал маму, что мы и сами сможем не хуже Петьки доехать до техникума, хоть и с пересадкой:

– Мам, зачем такие деньги тратить ещё и на Петьку? Что мы, сами не сможем на поезд, на другой сесть в Лисках в этих? Я уже сколько раз на поезде ездил, и Вы же сами меня заставляли и билеты покупать, и расписание проверять, и заранее к поезду выходить.

– Ну, так это в Россоше или у нас на Пасеково. Здесь и расписания висят всего два: одно на север, а другое на юг. А Лиски – станция узловая, там со всех областей поезда приходят и разъезжаются по разным краям. Там Митрофан Игнатович рассказывал, что сразу может по два или даже по три поезда на станцию приезжать. Я в Усмани, когда училась, хоть и без пересадки ездила, но видела, что сама станция эта посредине стоит, а рельсы и с одной стороны станции и с другой, – втолковывала мне разницу она.

– Ну и что? Мы же уже большие. А если что не поймём, так спросим у того железнодорожника, который стоит с флажком жёлтым у поезда.

– Не знаю, мне кажется, что я и то могла бы растеряться. Про эти Лиски специально у председателя расспрашивала, так он совсем меня запугал. Говорит, что там даже так бывает, что один поезд ещё стоит рядом со станцией, а другие приходят на соседние пути и людям приходится к своему поезду пробираться через вагоны одного или даже двух поездов, которые ближе к станции. Он мне даже сказал, что отпустит с вами съездить, если потребуется. Говорит, что не простое дело на такой станции пересадку делать.

– И чё, мы позориться будем? Всем наговорили, что в студенты едем поступать, а меня мамка за ручку будет водить, – сердился я. – Даже если у всех отцы согласятся ехать с пацанами, я специально к ним подходить не буду и докажу, что не заробею и не отстану. А женщинам, по дедушкиным словам, нельзя больших сыновей лишать самостоятельности.

– Пойми ты, что такая поездка – она и сложная очень, и опасная даже. Ведь и шпаны ещё много везде всякой.

– И что, Вы будете отбивать нас от шпаны в поезде?

– Если бы не пересадка эта, то, может, и ничего страшного. На Пасеково бы посадили вас, а в Таловой бы вышли с поезда и до техникума нашли бы как добраться. А с пересадками я и сама никогда не ездила.

– Ну вот, Вы не ездили, а я всё расспросил у Петьки. В Лиски мы приедем до обеда. А поезд, на который всегда билеты есть, приходит аж ночью. Придётся нам до ночи ждать на станции. Вещи все поставим в одно место, и у вещей всё время кто-нибудь будет. А перед приходом нужного поезда следует подать в кассу наши билеты, чтобы там закомпостировали на них новые дырки с номером того поезда, который придёт, и чтобы написали, в какой вагон садиться.

– Ты и правда всерьёз готовишься к поездке. Даже слово новое выучил про билеты. Молодец, конечно. Но я сомневаюсь очень. Если там сразу по стольку поездов, сумеете ли нужный найти? А вдруг через другие вагоны придётся к своему поезду, если он на дальние пути приедет? На это на всё время нужно, а поезд вас ждать не будет.

– Так это они у нас на Пасеково не успеют остановиться и уже трогаются. А в Россоше вон поскольку подолгу стоят. Так в Лисках наверно ещё дольше поезда стоят.

– На Пасеково или в Митрофановке поезд один пришёл, и все знают, где какой вагон остановится. А там, если столько поездов, никто ничего и не запомнит даже.

– А ещё, мам, помните, в Россоше по радио тётя говорит, на какой путь поезд приходит, сколько он стоять будет, а потом ещё и напоминает, что поезд скоро отправится, и чтобы люди бежали в свои вагоны. Так на той ещё большей станции тоже обязательно по радио всё будут рассказывать.

– Не знаю, на словах ты всё расписал даже лучше, чем я сама бы делала, а может ли на деле так получиться, как расписываешь – очень сомневаюсь.

Постепенно я и маму, и дедушку с бабушкой убедил, что поедем без взрослых. Остальным родителям тоже мама пробовала доказать, что я уже не раз самостоятельно всё делал при поездках на поезде, и сам всё узнавал везде. И что, чем на Петьку деньги тратить, лучше нам по лишней десятке дать. Но они не обращали внимания на её слова, потому что Толиков отец собрался в первую поездку сопроводить нас. А потом, если кто сдаст экзамены, пусть ездят уже без родителей. Но за неделю до поездки выяснилось, что Митрофана Семёновича не отпускает начальство. Так и получилось, что родители согласились отправить нас самих.

С Пасеково в сторону севера можно было уехать рано утром, на рабочем поезде, но он ходил только до Россоши. Потом ещё один в десять двадцать останавливался, и другой вечером был. Ехать следовало на том, который в десять двадцать. Потому что на вечернем можно не успеть к ночному поезду до Таловой. В Митрофановке или на Журавке больше поездов останавливалось, но туда было дальше добираться. Поэтому договорились ехать с Пасеково. Мама выпросила в колхозе машину на полчаса, чтобы отвезти нас до станции.

С утра в центре собралась целая толпа. Мы впятером с чемоданами. Дедушка сначала хотел, чтобы я взял наш большой фанерный чемодан, с маленьким висячим замочком, который он смастерил маме, когда её на курорты послали. Но мама настояла купить новый, фабричный. И у остальных пацанов тоже были фабричные чемоданы. У всех коричневые, а у Федьки чёрный и блестящий.

Народу собралось у машины – целая толпа. Пришла наша классная Раиса Александровна. Андрей с Вовкой тоже пришли, хоть сами и не захотели ехать, но нас проводить захотели. Алешкины и Колькины пришли полностью всеми семьями. Они же жили совсем рядом. И люди, какие были в центре, тоже подошли к машине посмотреть, как нас родители напутствуют в дорогу. А молодая новая заведующая почтой Тоня принесла букетик ароматных белых цветков, которые у нас почему-то называли «Дедова борода» и со словами:

– Ребята, вас тут всем селом провожают на учёбу, прямо как на целину или на комсомольскую стройку. Так я тоже вам как целинникам цветы подарю наудачу, – раздала каждому по три цветка.

Тут и Митрофан Игнатович шёл мимо или, может, даже специально подошёл к нам, и сходу напористо спросил:

– Признавайтесь студенты, с каким настроем едете? Не опозорите наш колхоз, поступите?

Колька, растроганный прощанием с расплакавшимися братишками, шмыгнул носом и ответил:

– Не, не должны опозорить. Мы ж почти всё лето готовились к экзаменам.

– Да я знаю, что готовились, на работу вас даже не посылали. Поэтому

не имеете права теперь подводить наш колхоз и школу свою.

– А мы и не подведём. Вот увидите, – как можно увереннее ответил я.

Митрофан Игнатович повернулся ко мне и произнёс:

– Ты, Женька, вижу, смело за всех расписываешься. А тут нам Ксения Стефановна рассказала за то, что берёшь на себя ответственность самим, без взрослых добраться до учёбы. Признавайся мне как руководителю, не переоцениваешь ли свои силёнки?

Немного замявшись и не так уверенно, но всё же заявил председателю:

– Я всё разузнал у Петьки, и на поездах ездил не раз, а чего не знаю, так расспрошу. На больших станциях и специальные справочные окошки есть, и людей же полно. Подскажут, если спросить.

– Рассуждаешь по-взрослому, хоть и маловат пока. И план верный придумал. Молодец! Уважаю! Дай пять! – сказал Митрофан Игнатович, пожимая мне руку.

А потом скомандовал:

– Давайте грузитесь, а то машина в колхозе нужна.

Отец Алёшки тоже залез с нами в кузов машины, Колькин сел в кабину – они решили проводить нас до станции. Машина тронулась, и люди ещё долго махали руками нам вслед. На станции мы перенесли вещи в зал ожидания, шофер Иван Цепковский всем нам, как взрослым, пожал руки, пожелал удачи и сказал, что будет спешить назад в колхоз. Василий Никитович что-то сказал Кольке потихоньку и объявил вслух, что поедет на машине назад. Фёдор Федотович остался с нами, чтобы помогать садиться в вагон. И нам от этого было лучше, потому что у него были часы карманные, и мы могли узнавать, сколько оставалось ждать поезд. На станции пацаны выкинули Тонькины цветки, а я спрятал в чемодан, положив их в тетрадку между листочками.

Без пятнадцати десять пришла кассирша. Специальным ключом открутила болт, которым закреплялась металлическая шина, перекрывающая обитую железом дверь в кассу, откинула её к стенке и открыла внутренние замки на двери. Зашла внутрь, закрыла за собою дверь на замок, а окошко кассы не открывала. Вслед за кассиршей в зал зашло много людей, которые тоже собирались ехать на этом поезде. Но я заранее уже стоял у кассы и оказался первым в очереди. На прошлой неделе я приезжал велосипедом на станцию узнать цену билета до Таловой. Билет стоил тридцать семь рублей, но пацаны мне дали по пятьдесят рублей, на всякий случай, если вдруг билеты окажутся дороже. И я уже давно знал, что кассиршу зовут Катя. Поэтому, как только окошко кассы открылось, сразу же обратился к ней:

– Тётя Катя, нам нужно пять билетов до станции Таловая. Скажите сколько денег нужно за пять штук?

– А ты знаешь, что до Таловой только с пересадкой в Лисках можно доехать? – уточнила она.

– Да, конечно.

– Раньше вы уже ездили в Таловую, или первый раз?

– Первый раз едем, но нам парень, который туда уже ездил, рассказал и про пересадку, и про то, на какой поезд из Лисок нужно садиться до Таловой.

– Ну, из Лисок через Таловую летом не один поезд проходит, а много. Только на скорые трудно будет закомпостировать билеты, но, наверно, есть и местные поезда, На такой будет проще.

– Да нам Петька говорил, что ночью там будет поезд, на который всегда места есть. Наверно, это и есть местный.

Потом кассирша стала смотреть в свои бумаги, а посмотрев, спросила:

– Билеты тебе в общий вагон, или в плацкартном хотите прокатиться?

– В общий, конечно, зачем нам в плацкартный, – уверенно заявил я.

– Да это я так, пошутила. В плацкартный мне и мест не давали на сегодня. Готовь сто восемьдесят пять рублей.

Я подал ей двести рублей. Кассирша взяла деньги и начала выписывать билеты. Но билеты она нам выписывала не такие картонные, которые я всегда покупал, когда мы с мамой ездили на поезде, а бумажные. Когда закончила писать и пробивать дырки с номером поезда и датой, подала мне пятнадцать рублей сдачи и стала объяснять:

– Имей в виду, в Лисках кассы не в здании вокзала, а в отдельном помещении – в таком большом, деревянном. Приедете, посмотрите по расписанию, если скоро будут поезда на Балашов, то можете попробовать закомпостировать на них билеты. Хотя летом, конечно, все поезда забиты, и места вряд ли будут на дальнем следовании. Но если повезёт, то ещё днём приедете и не будете до ночи торчать.

– Ой, спасибочко, мы не знали, что там касса в отдельном помещении. Теперь будем знать.

– Да там в этом помещении касса не одна, а больше десятка. Но вас пятеро. Каждый очередь занимайте, может, кому и повезёт достояться. Тогда ему все билеты отдавайте, пусть он на всех сразу компостирует.

Не успели мы разобраться с деньгами сдачи от покупки билетов, как мужики сказали, что уже открылся семафор на прибытие нашего поезда. Все пошли к тому месту, где будет останавливаться общий вагон. И Фёдор Федотович договорился с людьми, чтобы они пропустили нас с чемоданами вперёд, потому что нам далеко ехать.

В вагоне мест было мало. И те, которые ехали до Митрофановки, даже в вагон не заходили, а остались в тамбуре. Мы нашли два рядом свободных места боковых и одно напротив. Я и Толик сели в проходе, а Колька захватил то место, которое напротив. Посоветовали Алёшке и Федьке походить по вагону, поискать, где ещё места окажутся, но они сказали, что будут около нас. Все свои чемоданы мы втиснули на третью полку над нашими с Толиком сидениями. Потом я отцепил от зацепа столик, и получилось ещё одно сидение между нашими. Федька сразу захватил его, только теперь мы сидели ногами к проходу. Алёшке предложили забраться на вторую полку над нами, она тоже была пустой. Но он отказался и сказал, что будет ехать стоя. Пришлось потесниться и сидеть вчетвером на одном сидении. Зато оказались все в одной компании.

В Лисках на вокзале народу было огромное количество. Люди толпились и на перронах, по обе стороны вокзала. И у кранов кубовой стояли люди с кружками и с чайниками. В туалете, и то места не хватало, и приходилось постоять немного в очереди, чтобы облегчиться.

Сойдя с поезда и сходив по очереди в туалет, решили расположиться в зале ожидания. Там стояли огромные, тяжёлые, деревянные диваны с высокими спинками, металлическими ножками и боковыми подлокотниками. Все места на диванах были заняты. Чаще всего на них спали малые дети или подростки, наверно, из тех, которым пришлось жить на вокзале уже не первые сутки в надежде выстоять очередь и получить билет на один из проходящих поездов. Взрослые, если устраивались поспать, то ложились или на голый пол, подстелив одежду, или на свои уложенные кучей на полу сумки, узлы и чемоданы. Всё пространство вдоль стен и даже подоконники большущих окон были заняты людьми. А цыгане даже на проходе расстелили свои перины, уложили на них детей, и женщины тоже сидели на этих перинах. Кормили грудью маленьких черноголовых детишек, совсем не стесняясь соседей.

Толик с удивлением спросил:

– Что это, сегодня вся страна собралась ехать в техникумы поступать? Так старых полно и детишек мелких. Они куда?

Мы молча пожали плечами, а Алешка, подумав, предположил:

– Наверно, из эвакуации люди возвращаются в те города, где уже дома после войны восстановили.

Федька добавил.

– А ещё Иван Семёнович на политинформации рассказывал, что заводы и фабрики, которые в тыл вывозили, теперь назад в свои здания возвращают. Заводы товарными поездами везут, а рабочие с них на пассажирских же едут.

– Не, рабочие как мы бы – компаниями или отрядами ехали. А здесь все семьями. Вон с детишками сколько, – усомнился Мошненко.

– Алёшка прав, наверно, просто люди из эвакуации возвращаются с опозданием. Потому что, посмотрите, у некоторых вещей и в узлах, и в сундучках целые горы, – поддержал Алёшку Колька.

Но Федька возразил:

– Не, пацаны, после войны вон уже сколько прошло. Кто хотел, наверно, давно уже домой вернулся. Тут сегодня прямо какое-то переселение затеяли. Кого только нет здесь.

– Думаю, что люди по разным причинам едут. Мы вот на экзамены. Может, кто в гости. А кто-то и в эвакуации долго задержался. Много ещё из сёл на производство людей забирали – им же тоже хочется с родными свидеться. И солдаты вон из армии, наверно, возвращаются. А цыгане, так те вообще на одном месте долго сидеть не могут, – подвёл я итог нашему любопытству.

В зале ожидания мест свободных не было нигде. Кто спал, кто просто сидел, читая газету или книжку. Многие кушали, расстелив на коленях газету или полотенце. Нехитрая еда для дороги, наверно, у каждого была припасена с собою. Кипяток для чая брали в кубовой в конце перрона. Изредка женщина в белом фартуке и с белым кокошником на голове выкатывала на перрон металлический ящик на колёсиках с алюминиевым лотком сверху и продавала горячую выпечку. Желающих купить пирожок с ливером или блинчик с творогом было много, сразу возникала толпа, происходила давка и вскоре продавщица укатывала опустевший ящик на кухню станционного ресторана.

Ресторан располагался в большом зале напротив зала ожидания. Там в три ряда были установлены столы, со скатертями и четырьмя стульями, по одному с каждой стороны. Но людей в ресторане было немного. Потому что сердитые официантки строго следили за теми, которые пробовали занять место за столом для того, чтобы просто посидеть. Мы расположились со своими чемоданами на полу в большом коридоре, который имел выход на обе стороны вокзала, между дверью ресторана и дверьми, ведущими к тому перрону, у которого останавливался поезд, доставивший нас сюда. Оставив ребят сидеть на чемоданах, забрал их билеты и пригласил Федьку пойти в здание кассы попытаться занять две очереди, потому что в расписании значилось вскоре прибытие поезда на Пензу.

В деревянном здании людей оказалось ещё больше, чем в вокзале. Если в вокзале между сидящими были проходы и даже свободные места на полу, то в этом зале людей как напрессовали. Трудно было даже протолкнуться от двери в сам зал. Мало того, что к каждой кассе выстроились в цепочку длинные очереди, а у самих окошек была давка из злых людей, пытающихся что-то спросить или заказать билет. Так ещё и на полу везде сидели на узлах и чемоданах люди. В основном дети. А их родители, видимо, стояли в очередях. Толпящиеся у касс ругались друг с другом, кричали и толкались. Мы с Федькой попробовали занять очередь в те окошки, где людей стояло меньше. Но потом, поговорив со стоящими рядом, я узнал, что на пензенский поезд люди ещё с утра очередь занимали, и сейчас они у окошек спорят, выявляя тех, которые с утра не стояли в очереди. И что мне ни за что места на этот поезд не достанется с конца очереди. Но я хотел попробовать дождаться прибытия поезда. Когда в очередях заявили, что дали места на пензенский, у окошек началась ещё большая давка. Те, которые занимали очередь на этот поезд, требовали от других освободить им место у касс. А остальные не соглашались, боясь потерять очередь свою. А тут ещё узнали, что и на кисловодский поезд места дали. Тогда те, которые хотели уехать на этом поезде, тоже стали требовать, чтобы их пропустили к окошкам. Когда часы на стене зала показывали, что до прибытия пензенского поезда остаётся ещё почти двадцать минут, в кассах объявили, что места на него уже закончились. Многим даже из тех, которые стояли у самых окошек, билетов не досталось. А нам и мечтать не приходилось закомпостировать свои билеты на этот поезд

Когда мы с Федькой удручённые вышли из кассового зала, я увидел невдалеке большой железный мост, ступеньки которого вели высоко вверх и предложил ему посмотреть, что там находится. Тётенька в жёлтой жилетке, стоявшая у железной четырёхколесной тележки с посылочными ящиками, которую она только что притолкала к этой лестнице, пояснила нам, что по мосту можно через все пути и поезда перейти со станции в город. И что на той стороне есть магазины и дешёвая столовая, если нам нужно что купить или покушать. Мы поднялись на этот мост и долго стояли там, даже когда паровоз с проходящего под мостом поезда окутал нас дымом и паром из своей трубы. Но в город не пошли.

Вернувшись, рассказали ребятам обстановку, и я предложил, как нам и советовал Петька, дождаться ночного поезда. Но Колька рассердился, сказал, что мы слабаки. Забрал у меня наши билеты и потребовал, чтобы я проводил его туда, где их нужно компостировать, и утверждал, что сумеет протиснуться к кассе. И мы сможем уже сегодня до вечера попасть в техникум. Только заставил сообщать ему, какие поезда должны идти через Таловую.

Отвёл Кольку в кассовый зал и через время заметил, как он, пристроившись к какой-то полной женщине, стоял уже почти у самого окошка. Наверно, из-за малого роста остальные приняли его за сына той женщины. Но потом мне надоело следить за Колькой и я вернулся к пацанам. Часа через полтора и он к нам прибежал, обескураженный и очень расстроенный. Оказалось, что он всё же пробился к кассе, когда дали места на павлодарский поезд. Подал в кассу наши билеты, а кассирша закомпостировала ему всего один билет и сказала, что больше мест нет. Он её убеждал, что нам нужно все пять, а она накричала, чтобы не хитрил и не собирал в одни руки чужие билеты. Скоро уже прибудет поезд, а ехать один до Таловой Колька не соглашался и уже чуть не плакал. Я схватил закомпостированный билет и побежал к справочному окошку. Растолкал людей, утверждая, что мой поезд скоро отойдёт и спросил у тёти:

– А как быть, если билет закомпостировали на павлодарский, а поехать хочу на другом?

– Кто ж тебя пустит на другой, если на этот закомпостировали? Люди места не могут достать, а ты выкаблучиваешься, на этом не хочу, а хочу на другом! – грозно прикрикнула на меня тётя.

– Да нет, мы просто вместе едем, а билет только один закомпостировали. Один же отдельно не поедет!

– Вы что, одна семья?

– Нет, мы просто из одного класса, – с волнением втолковывал я.

– Скажи на милость, какие господа! Очереди вон какие, а ему от корешей отрываться не хочется.

– Вы меня не поняли. Мы никогда ещё порознь не ездили.

– Не морочь мне голову. Вон дежурный пошёл к выходу, догоняй и ему свои сказки рассказывай.

Когда дежурному я хоть и впопыхах, но подробно описал ситуацию, он меня похлопал по плечу и, улыбаясь, успокоил:

– Не дрейф, пацан! Пусть твой корешок не садится на павлодарский. Когда на калачеевский места объявят, будете на него свои билеты компостировать и его прокомпостируете.

– А кассирша не заругает, что не уехал с павлодарским?

– Да какое её дело, уехал – не уехал. А если что, скажешь, мол, с дежурным согласовал всё. Понял?

– Понял! Спасибо Вам большущее. А то наш Колька там чуть не плачет уже. Да и поезд его объявили только что.

– Давай, беги, успокаивай Кольку, а то ты меня задерживаешь!

Так нам и пришлось ждать до ночи. Из чемоданов еду не доставали, но почти каждый раз, как мимо нас продавщица катила тележку с выпечкой, один из нас сразу шёл за ней и покупал на всех свеженького. Два раза покупали по пирожку с ливером и один раз по два блинчика с творогом. Зато кипяток пили по многу раз. К кубовой за кипятком вызвались бегать Алёшка с Колькой. Колька приносил сразу три кружки кипятка, а Алёшка две. Кипяток пили с моим мёдом, и моей чайной ложкой его из банки черпали, потому что никому из пацанов ложку чайную не положили. Толик и Федька специально пили кипяток с колотым кусковым сахаром. У Толика сахар дома заранее накололи маленькими кусочками, а Федька мучился, пробуя откалывать кусочки ножом перочинным. Но мёд у меня не брал, а ещё и хвастал, показывая, какой ему большой кусок сахара положили на экзамены.

Ночью мы переживали, что не сможем ни к одной кассе пробиться, чтобы закомпостировать билеты, но в справочной сменилась сердитая тётка на добрую и молодую, а та объяснила мне, что на калачеевский отдельно будут продавать и компостировать билеты в шестой кассе. И что все, кто захочет уехать на этом поезде, успеют купить себе места ещё задолго до его прибытия. Так и получилось. И сели мы в нужный вагон, спокойно. Поезд стоял долго. Хоть его и подали на третий путь, но на первых двух путях поездов в это время не оказалось. А мы заранее после объявления по радио перешли к третьему пути и почти угадали, где остановится наш вагон. В вагоне на всех вторых полках спали люди, а некоторые и на нижних спали. Но проводница нам ещё при посадке сказала, чтобы мы, если мест не будет сидячих, поднимали тех, которые спят на нижних полках и садились на эти места. Я, Алёшка и Колька сразу заняли одну свободную нижнюю полку, Толик невдалеке нашёл место на проходе, а Федька сел на крайнюю нижнюю полку у самого туалета. Он приходил звать к себе Толика, потому что там было ещё одно место, но тот не согласился.

Пока мы усаживались, путь к вокзалу загородил поезд, пришедший на первый путь. И по радио объявили, чтобы проводники с того поезда открыли тамбурные двери для прохода пассажиров с нашего поезда. Уже почти перед самым отправлением, когда объявили две минуты, к нам подошёл мужчина с кружкой кипятка и с рюкзаком, повешенным на одно плечо, и с удивлением спросил:

– О, а вы, мелюзга, откуда сюда набились?

– Мы не мелюзга, а абитуриенты. И проводница нам сказала занимать свободные места, – вызывающе заявил я.

– На этом месте я вообще-то спал от Воронежа и до Лисок. А пока ходил покурить и за кипяточком, вы уже тут как тут. Ну да ладно, я без вещей еду, поищу другое место, мне до Боброва недалеко осталось. Только ты ещё раз скажи, как ты назвал вас?

– Абитуриенты. Это значит – поступать на учёбу едем.

– ФЗУшники, что ли?

– Не, мы студентами будем, если поступим.

– Какие из вас студенты? Студенты повзрослей.

– Так мы же не в институт поступаем, а в техникуме хотим учиться, – пояснил Алёшка.

– Тоже мне, студенты. Техникум – это такое же ФЗУ, только не при заводе, а отдельно, и там, наверно, немного дольше учатся.

– Неправда, – сердито возразил Колька, – этот техникум специалистов важных выпускает для земли. А Вы пройдите до конца вагона, там рядом с Федькой место есть свободное.

– Да найду я себе место, найду. Я калач тёртый. Тем более, что теперь уж спать не собираюсь.

Когда поезд тронулся, я сходил к проводницам и объяснил, что мы первый раз едем до станции Таловая, и не знаем, после какой она будет, поэтому пусть она предупредит нас заранее, чтобы успели сойти. Пожилая проводница пояснила, что после двенадцать заступает Лидка и показала на молодую. И что я ей должен сказать, на каких местах мы едем. А я не знал, как места угадывать. И они объяснили, что на стене за полками прибиты железные номера, которые указывают, какое там место. Сходил назад, посмотрел номера и назвал их этой Лидке. Пока она записывала, на какой станции нас предупреждать, пожилая посоветовала:

– Вы смело можете спать. Ехать до Таловой будем долго. Наш поезд – он со всеми остановками идёт, а Лидка не забудет разбудить.

Мы думали, что не будем спать, но вскоре начали склоняться один к другому и засыпать. Когда поезд замедлял ход перед остановками, я старался открыть глаза и проследить, чтобы никто из спешащих к выходу пассажиров не захватил один из наших чемоданов, уложенных на верхней полке. За свой я не переживал, он лежал у самого окна. На нём ещё и Колькин лежал, а Алёшкин лежал ближе к проходу. Но постепенно и перед остановками стал не успевать глаза открывать. А тут ещё освободилась вся полка нижняя напротив. Лёг на неё и сразу уснул. Перед этим со второй полки женщина сошла на остановке. Но ни Колька, ни Алёшка не захотели ложиться на её место.

Когда перед Таловой проводница Лидка будила Кольку с Алёшкой, я тоже проснулся и пошёл будить Толика и Федьку. Толик не спал, а Федька так крепко уснул, прислонившись к окну и положив голову на столик, что еле разбудил его. За окнами уже было светло. Мы забрали чемоданы и направились к выходу. Но проводница зашумела на нас, чтобы не загромождали проход. Пояснила, что поезд будет стоять долго, и мы успеем сойти. Толик, Алёшка и Федька вернулись на наши места, а мы с Колькой вышли в тамбур.

Вокзал в Таловой оказался даже меньше митрофановского. На улице нам показалось холодно после душного вагона, и мы сразу же зашли в зал ожидания. Там было всего несколько человек, и те ждали не очередного поезда, а сидели, ожидая раннего автобуса на Бутурлиновку. Быстро разузнали, что нам тоже можно на этом автобусе доехать до техникума нашего. Когда пришло время, народ двинулся к тому месту на площади, от которого отправляются автобусы. Мы тоже не отставали от толпы. В автобусе узнали, что наша остановка так и называется «Техникум». До техникума в автобусе кроме нас брали билеты ещё трое. Немолодая женщина и две девушки. Из автобуса нас высадили прямо перед деревянной аркой, на которой дугою, красивыми буквами значилось: «Верхне-Озерский сельскохозяйственный техникум». Дорога в техникум пролегала наискосок от того шоссе, по которому приехал наш автобус. Слева вплотную к дороге тянулась недавно насаженная лесополоса из одних только берёзок. Деревца были невысокими, чуть выше человеческого роста, и стволы деревьев в основном были ещё коричневыми, а не белыми. Но блестящая от росы зелень лесополосы показалась нам праздничной. По пути и женщина, и девушки объяснили, чтобы мы шли к учебному корпусу. Там в третьем кабинете располагается приёмная комиссия, и там мы получим все необходимые пояснения. Только сейчас ещё рано. Корпус открывается только в семь часов. И то, с семи в корпусе только одна техничка будет.

Всей толпой мы прошли по высокой плотине пруда. И одна из девушек показала нам на крытое шифером здание ниже плотины и пояснила, что это баня техникумовская, и что сюда мы будем ходить каждую субботу, если сдадим вступительные экзамены. Затем прошли мимо машинного двора. Потом нам показали, где магазин местный находится, и направились к настоящему парку. Перед входом в парк тоже была деревянная крашеная арка. Но неширокая и намного ниже, чем та, которую мы увидели у лесополосы. И верх арки был не дугой, а прямой, и к тому же без надписей. В парках никто из нас, кроме Алёшки, никогда не был. Поэтому впечатление было очень даже хорошее. От арки на всю длину парка вела широкая, очень прямая аллея из утрамбованной ногами земли. Высокие деревья закрывали своими ветками небо над ней. При этом средина аллеи была устроена намного выше, чем её края, и, наверно, даже во время сильного дождя высокую её часть вода не заливала.

Когда прошли дальше, то увидели, что от центральной аллеи наискосок вправо отходит другая тоже очень прямая аллея, но эта была гораздо уже. Девчонки пояснила, что это тропинка к четвёртому девичьему общежитию. А вскоре они и сами повернули на другую, поперечную аллею, потому что они, оказывается, живут в третьем общежитии. При этом, шедшая с нами женщина, пояснила, что нам здесь следует свернуть на другую довольно широкую аллею, направленную наискосок налево. Вскоре мы вышли на просторную площадку из утрамбованного мелкого щебня. Площадка была огорожена невысоким, всего по колено красивым заборчиком из штакетин с выпиленными на вершинах округлостях. Вдоль этих заборчиков на толстых столбиках были установлены крашенные деревянные скамейки. Слева возвышалось длинное здание с высоким крыльцом. Наша попутчица пояснила, что это поселковый клуб, а за ним был огороженный высоким забором круглый помост с пристроенным вплотную к нему другим крытым помостом. И женщина сказала, что это летняя танцевальная площадка, а под крышей расположена сцена для оркестра. Невдалеке оказался и выход из парка.

Выйдя из парка на дорогу, добрая попутчица показала на открывшееся прямо перед нами здание с множеством больших окон и пояснила, что это и есть учебный корпус. А сама повернула налево, сказав, что живёт в среднем бараке из протянувшихся в ряд помещений вдоль ограды парка. Учебный корпус от дороги был тоже огорожен забором. Но этот забор тянулся дальше корпуса, направо вдоль другого большого здания, похожего на то общежитие, к которому сворачивали девушки-попутчицы. А влево этим забором от дороги отделялись другие большие здания под железной крышей. Напротив этих зданий вдоль забора росли несколько очень высоких, с толстенными стволами тополей.

Напротив крыльца учебного корпуса в заборе был не слишком широкий проход. Крыльцо корпуса оказалось высоким, в несколько ступеней, с площадкой наверху, ограждённой крепкими деревянными перилами. В углу между крылечком и корпусом росло молодое дерево, похожее на ёлку. Только вместо иголок у него на ветках были чудные сплющенные листочки узорчатые.

Здание техникума вид со стороны библиотеки Фото 1960 года

Между учебным корпусом и другим зданием всё пространство занимали две огромные клумбы с цветами, огороженные таким же низким заборчиком, как и площадка у клуба. Посреди клумб возвышались на штукатуренных белых подставках большие, в два обхвата чаши, наверно, гипсовые, в которых тоже росли цветы. Хотя лето в этом году было жаркое и сухое, цветы на клумбах не завяли и располагались затейливыми узорами.

Толик не сдержался и заявил:

– Пацаны, если б мы знали, что здесь такая красота, ни за что не стали бы дурачиться у Поляничек на подготовке. Зубрили бы всё целыми днями, чтобы пожить в такой красоте.

– Да, – почесав затылок, согласился Колька, – жалко будет, если завалим экзамены. Нигде такой красоты не видел. А студенты ж здесь каждый день рядом с таким ходят.

К семи часам на крыльце корпуса и на скамеечках за клумбами толпились и сидели уже много ожидающих начала работы приёмной комиссии. Мы поглядывали на собравшихся с превосходством, но не потому, что самые первые пришли к корпусу, а потому, что почти все поступающие пришли с родителями. А мы самостоятельно приехали. Только несколько старших парней и девок, которые закончили десять или одиннадцать классов, и будут поступать сразу на третий курс, были без родителей. Потом попозже, когда людей ещё добавилось, высокий интеллигентный мужчина, в шляпе, который сопровождал очень кучерявого парня, сказал, что следует создать очередь. Потому что в приёмную комиссию сразу всей толпой не получится зайти. И что, наверно, следует создать две очереди, так как имеющих среднее образование, вероятно, будет принимать другая комиссия. Колька сказал ему, что мы первые сегодня пришли к корпусу. Но мужчина в шляпе пояснил, что тогда нам и следовало создавать очередь. А потому что мы не создали очередь – будем стоять за его сыном. Я сказал Кольке, чтобы не спорил. Нам даже лучше будет, посмотрим, что будут спрашивать у этого кучерявого.

В приёмной комиссии забрали наши свидетельства школьные, записали нас в список и объяснили, что наша группа будет иметь номер один, что первый экзамен у нас будет завтра в девять часов, по математике. Спросили, нуждаемся ли мы в общежитии и в питании. Мы попросились на проживание, а от питания отказались. Направили нас в шестое общежитие, рассказали, как туда пройти, и дали записку для коменданта. Комендантом оказалась немолодая полная женщина. Она показала нам комнату с четырьмя двух ярусными железными койками, с застеленными постелями и с одеялами конвертом, заправленными в простынь. Точно так, как мы заправляли постели в пионерском лагере. В комнате кроме кроватей стояло четыре тумбочки, небольшой стол у окна и три табуретки. На двух табуретках уже сидели оформившие документы раньше нас кучерявый парень и его отец, который положил свою шляпу и небольшой чемоданчик на нижнюю койку, стоявшую ближе к окну.

Когда комендантша завела нас в комнату, дядька даже обрадовался нам:

– Во, ребята, мы с вашим дружным коллективом не только у приёмной комиссии были соседями, но нас и поселяют вместе.

– А Вы что, тоже поступать в техникум будете, – удивился Колька.

– Нет, конечно, – усмехнулся дядя, – вот только своего наследника познакомлю с обстановкой и вынужден буду к вечеру отправиться восвояси.

А комендантша на это ему заметила:

– Если захотите при сыночке побыть, пока он будет экзамены сдавать, то можно будет договориться и Вам место выделить. Обычно издалека мало приезжают поступать. Местные же все из дому приходят на экзамены. А вы, ребята, облюбовывайте себе места и смотрите, как постели заправлять следует. Завтра никого не выпущу из общежития, если кто плохо заправит свою койку.

– Вижу, у вас здесь дисциплина армейская, – одобрительно закивал головой дядя.

– Не то, чтобы армейская, а новых приходится приучать к порядку. Чтобы не сорили, чтобы в комнатах чисто было, – и, подойдя ближе к дяде добавила. – А вы быстрее с сыночком советуйтесь, остаётесь или нет с ним. Пока я все места в этой комнате не распределила.

Но дядя закрутил головой и пояснил:

– Предложение очень заманчивое. Но мы об этом заранее не догадались. На работе нужно завтра быть, и домашние беспокоиться будут. Да я вижу, соседи у Саши подобрались боевые, думаю, если он их держаться будет, то и без моего участия справится.

Тут в их разговор вмешался Колька:

– Скажите, а есть можно нам в этой комнате. У нас харчей полные чемоданы, а мы, считай, вторые сутки не жравши.

– Конечно, можно, – кивнула головой комендантша.

А потом, засмеявшись, добавила:

– Даже плитку электрическую могу дать, если вы в обмен по паре куриц из ваших чемоданов переполненных мне выделите. Если что разогревать решите.

– А знаете, хорошо бы было. Саше вон мать приготовила картошку с утятиной на сегодня. Так она же холодная уже. Только блюдо в банке стеклянной, – с сомнением в голосе сказал дядя.

– Принесу я вам сейчас плитку и сковородку, а про курицу не примите в серьёз. Это я пошутила так. Хоть плитками в комнатах студенческих не разрешают пользоваться. А мне жалко поступающих. Которые студенты, особенно старших курсов, те приспособленные. А эти приезжают – ничего не знают и боятся всего.

Пока комендантша ходила в свою комнату за плиткой и сковородкой, я сообразил, что нам тоже можно яичницу будет пожарить на этой плитке. Быстро раскрыл свой чемодан и начерпал из банки почти половину кружки мёда. И когда пришла комендантша, обратился к ней:

– Нам в комиссии не сказали, как Ваше имя отчество, но от нашей компании хочу угостить Вас мёдом с дедушкиной пасеки. Вы мёд дома в свой стакан переложите, а нам тоже позвольте завтра попросить у Вас эту плитку пожарить яичницу. Сейчас мы поедим варёное, что нам из дому приготовили. А завтра, если нас после первого экзамена по домам не прогонят, можно уже и сырые яйца жарить.

– От гостинца не откажусь, и зовут меня Мария Сергеевна, но студенты обычно тётей Машей кличут. Плитку будете брать по необходимости, только с утра я сама на ней готовлю. А ещё вон за туалетом дрова сухие сложены и хворост. Можете печку в комнате растопить и на печке всё пожарить, что нужно, – пояснила она.

– Тогда мы у Вас только сковородку просить будем, – уточнил Федька.

– Да сковороды у меня ещё есть. Оставляйте эту у себя, пока экзамены продлятся.

Сашкин отец уехал после обед. А к нам в этот день так больше никого и не поселили. Соседа своего мы расспросили подробно, кто он и откуда. Приехал он из Бутурлиновского района. А его отец, оказывается, работал у них директором школы. И поэтому был очень грамотным и важным. Да и сам этот Сашка казался нам каким-то не простым, но слишком осторожным и нерешительным. Ничего не смел сам делать. Всё спрашивал у нас. И всего стеснялся. Мы же в своей компании чувствовали себя как дома, а тут, кстати, ещё и с тётей Машей сумели подружиться.

Математику сдали легко и даже без особых волнений. А наш сосед по комнате на экзамене сидел за одним столом с Поляничко. Просил Алёшку подсказать ему. Алёшка подсказал, и им из комиссии даже замечание сделали за переговоры. После экзамена в комнате ещё раз проверили все решения и убедились, что ошибок не допустили. Следующим нашей группе назначили экзамен по биологии. Но тех, которые плохо написали по математике, к этому экзамену уже не допустили. Мне и Толику достались лёгкие билеты. Остальным тяжелее, но всё равно у всех пятерых оказались одинаковые оценки – четвёрки. И нас допустили к следующему экзамену.

Последним наша группа писала диктант по русскому языку. Диктант оказался трудным. Даже Толик не был уверен, что написал на тройку. А мы вообще приуныли, когда поселившийся с нами Сашка при разборе тех слов, в которых сомневались, стал назвать наши ошибки. Он, оказывается, диктантов вообще не боялся, потому что и слова трудные помнил, как правильно писать, и знаки препинания умел правильно расставлять. Результаты по другим предметам вывесили на следующий день с утра, а по диктанту сказали, что вывесят к вечеру. Но вечером их так и не вывесили. Мы очень сильно переживали за то, что теперь, видимо, не попадём в студенты. Долго не могли уснуть. Обсуждали, что будем делать, если нас не зачислят.

Зато на следующее утро на входной двери и на двери в приёмную комиссию оказались вывешенными списки зачисленных в техникум и распределение по группам. Мы же, конечно, проверять стали список зачисленных в первую группу, потому что сдавали все экзамены в первой. В списке зачисленных в группу значилась только Федькина фамилия. Остальных наших фамилий в списке не было. Мы приуныли, и Федька тоже выглядел растеряно. По очереди вновь и вновь проталкивались к двери со списком, внимательно его читали, но своих фамилий не находили. Потом Алёшка случайно обратил внимание на список второй группы и обнаружил там свою фамилию, и мою, и Толика. Мы очень обрадовались, а потом в списке третьей группы нашли и фамилию Мошненко. Счастью нашему не было предела!

Потом постепенно выяснили, что указанные в списках первые две учебные группы являются агрономическими, а третья зоотехническая. Николай расстроился, и я пошёл вместе с ним в приёмную комиссию доказывать, что его ошибочно записали не в ту группу. Но в комиссии женщина нам пояснила, что комиссия только оценивает знания поступающих, а формированием групп из поступивших осуществляют учебная часть, педсовет и директор. Тогда я решил идти сразу к директору и пояснить, что мы всем классом решили выучиться на агрономов. За дверью с надписью «Директор» оказалась тесная комнатка со столом, стоящим у окна. За столом сидела совсем молодая девушка в красивой городской шапочке на голове, а вокруг толпилось много людей. Взглянув на меня, девушка сказала:

– Незачисленным сначала в приёмную комиссию, а только потом к директору.

– Да меня зачислили, я просто, чтобы в другую группу.

– По группам, наверно, к завучу нужно. А он сейчас тоже у директора. Пока не поступивших не принимают, сейчас спрошу, можно зайти по переводу или нет.

Встала со своего места и зашла за высокую дверь со стеклянной табличкой, на которой золотыми буквами было написано «Красота Александр Яковлевич». Через минуту вернулась и пояснила;

– По переводу проходи.

Протиснувшись сквозь толпу, я с трудом открыл дверь, зашёл и увидел двух мужчин. Один сидел за столом, а второй стоял рядом и что-то показывал карандашом в лежащих на столе бумагах. Кивнув и низко наклонив голову, я произнёс:

– Здравствуйте, мне сказали, можно зайти.

Не отрывая взгляда от бумаг, тот, который сидел за столом, медленно, как бы в раздумье, ответил:

– Здравствуй, здравствуй. Рая сказала, что ты по переводу. Что ж тебя не устраивает?

Догадавшись, что это директор, я убедительно заявил:

– Александр Яковлевич, меня очень даже всё устраивает. Просто там, в списках ошибка получилась. Мы, впятером из нашего класса, ещё весной захотели на агрономов учиться. После экзаменов нас всех и зачислили, только почему-то в разные группы. А Кольку вообще ошиблись и в зоотехники записали.

Подняв глаза от бумаг, директор глянул на стоящего рядом и хмыкнул:

– Видишь, легки на помине.

И, посмотрев в мою сторону, продолжил:

– А почему ж это, скажи на милость, этот твой Колька не пришёл просить о переводе в другую группу, а ты решил за него хлопотать?

– Дело в том, что это я уговорил всех на агронома идти, потому что такая специальность очень интересная, а теперь ошиблись, и его в другой список.

– Вот видишь, уже хорошо, что сам попал в нужный список, если неравнодушен к агрономической науке. А Кольку твоего ты зря уговаривал поступать на агрономический факультет. Его вот Федор Митрофанович в два счета переубедил учиться на зоотехника.

– Не, Колька ничего такого не говорил, и переживает очень, что его не туда записали.

Стоявший у стола мужчина выпрямился и, повернувшись ко мне, вмешался в наш разговор:

– Профессия зоотехника тоже не менее востребованная на селе. Животноводческих специалистов даже больше сейчас требуется, скажу я тебе. И престиж этой специальности не меньший. Просто в этом году заявлений на этот факультет поступило почему-то мало.

Движением руки, директор прервал его объяснения, и немного повысив голос пояснил:

– Тут ситуация несколько сложнее, чем тебе кажется. Дело в том, что и завуч вот, и педсовет в какой-то мере решили поддержать настрой вашего дружного коллектива на получение сельскохозяйственных специальностей. Может, ещё и благодаря тому, что вы все пятеро дружно показали высокие знания в области математики. Зато успехи в русском языке у вас оказались совершенно слабыми. И только благодаря тому, что Фёдор Митрофанович чутко уловил ваш коллективный настрой на обучение сельскохозяйственным премудростям, вы оказались все пятеро зачисленными на первый курс. А если ваш Колька не захочет обучаться на зоотехника, то в приёмной вон полно желающих заслуженно занять его место. При этом учти, что там найдутся действительно заслуживающие его место, потому что многие имеют знания по русскому языку гораздо выше, чем ваши с Колькой.

Я стоял, понурив голову, так как выяснилось, что мы действительно, наверно, завалили диктант, и только заступничество за нас этого Фёдора Митрофановича помогло оказаться в списках зачисленных. Молчание затянулось, Федор Митрофанович стал что-то обводить карандашом на бумаге, а директор ещё раз глянул на меня и уточнил:

– Ты всё понял из того, что мы тебе объяснили?

Я взволновано закивал головой и промолвил:

– Понял, конечно, понял, особенно когда про русский сказали.

– Так как же, в свете открывшихся новых обстоятельств, будем теперь решать вопрос с вашим Колькой?

– Александр Яковлевич, он согласен учиться на зоотехника, а тем более, что он не сам, а я им про агронома настаивал.

– Ну, вот и хорошо. Иди теперь согласовывай этот вопрос и с самим Колькой.

Забыв попрощаться, выскочил из кабинета и пошёл к пацанам, ожидавшим меня на скамеечке за клумбой. Рассказал им, что мы на самом деле плохо написали диктант, и что нас зачислили только из-за того, что за нас перед директором заступился какой-то важный мужик из техникума. И что если Колька или кто из нас передумает учиться, то к директору выстроилась целая толпа тех, которые сдали экзамены, наверно, намного лучше нас, но их не зачислили. Колька сразу же согласился учиться на зоотехника. Даже и не заикнулся возражать. Потом даже придумали, что мужика, за нас заступившегося, нужно было бы как-то отблагодарить. Вполне приличным было бы угостить его нашим мёдом домашним, но мёда осталось уже совсем немного. И угощать такими остатками было неудобно. Вдобавок на меня все насели, что я даже не сообразил спасибо сказать директору и мужику тому, что заступился за нас.

Вскоре объявили, что всем зачисленным с тетрадками и карандашами необходимо в одиннадцать часов собраться в двенадцатом кабинете для инструктажа. Во время инструктажа объяснили, что зачисленным, особенно живущим далеко, следует явиться в техникум заранее, тридцать первого августа, а лучше даже тридцатого. Что с собою необходимо захватить не только чистую одежду для посещения занятий, но и рабочую одежду, и обувь соответствующую. Потому что в техникуме учащиеся осуществляют все хозяйственные работы и все обязательно участвуют в шефской помощи колхозам района. Что по прибытию необходимо будет встретиться со своими классными руководителями и решить через них все вопросы по проживанию, по питанию и по расписанию занятий. Рассказывали даже, какие письменные принадлежности следует запасать. И что для уроков физкультуры и занятий спортом необходимо будет иметь спортивные штаны и майки.

После инструктажа узнали, что Сашка с нашей комнаты тоже зачислен в техникум и записан в первую группу, как Федька наш. Хорошенечко подкрепившись едой, в полном порядке сдали нашу комнату комендантше и пошли по знакомому уже пути к шоссейной дороге. Сашка тоже шёл вместе с нами. Только на шоссе выяснилось, что ему следовало ехать в обратную сторону. Вскоре мы остановили грузовую машину, и сидящие в кабине люди согласились подвести нас до Таловой и даже денег за это не стали брать. Сашка остался один на дороге и грустно махал нам вслед рукой.

На станции узнали, что ближайший поезд в нужную нам сторону будет только через два с лишним часа. Поезд направлялся в Симферополь и совсем не через наши станции. Но кассирша сказала, что если будут места, она нам сможет продать билеты до Пасеково или до Митрофановки, но их придётся в Лисках компостировать на другой поезд. А этот из Лисок поедет в сторону Харькова. Мы оказались единственными пассажирами в этом направлении. Но на поезд не дали ни одного места. Грустные, мы пошли в отдельно стоящий на перроне буфет. Купили две кружки кваса на пятерых и уселись за столик рядом со стойкой буфета. Услышав наши переживания, буфетчица посоветовала:

– Чем нюни распускать да бражничать, идите быстрее на перрон. Поезд уже объявили. Подходите к проводницам, только не в общий вагон, а в плацкартные или в купейные. Проситесь слёзно. Скажите, что студенты. Может, какая и согласится до Лисок взять. А то и денег предложите по пятёрке. Если мест не будет, так на пирожки больше потратите.

Поблагодарив советчицу и даже не допив квас, побежали на перрон, потому что вдали уже показался дым паровоза. Заняли позицию у первых вагонов. Пока открывались двери первого вагона, посоветовал ребятам бежать к следующему вагону, пока я буду упрашивать проводницу этого. Открывшая дверь проводница даже не стала открывать крышку над ступеньками. Стоя на верху, выслушала мою просьбу. И позевывая, ответила:

– Жалко мне вас, ребятишки. Но взять мне некуда. Купе все заполнены, а в проходе нельзя посторонним находиться.

– А может, мы в тамбуре постоим до Лисок?

– И в тамбур не возьму.

– Так мы же и денег заплатим.

– Сказала – не возьму. Беги к другим вагонам. Только в восьмой вагон не проситесь. Это штабной. Там и вас застукают, и проводникам нагорит.

Догнав ребят, узнал, что им тоже отказали. Алёшка с Толиком не стали дальше идти, а вышли на перрон и не спеша двинулись в сторону вокзала. Но в следующем вагоне нам повезло. Когда я сказал про деньги, пожилая проводница спросила:

– А по сколько до Лисок дадите?

Почувствовав её заинтересованность, хотел сказать, что заплатим по десять рублей. Но Колька, наверно запомнивший совет буфетчицы, сразу же выпалил:

– По пять рублей с каждого.

Проводница помолчала, подумала, и я опять уже решил, что скажу о возможности заплатить и по десятке. Но она опередила меня:

– Не знаю, как я вас только втисну пятерых. Ну да ладно, поместитесь. А вы, я вижу, ещё и на проезде решили немного выгадать. Хотя оно, может, и правильно, все теперь стали выгоду искать. Грузитесь!

Федька свистнул пацанам, чтобы бежали к нам, и мы поднялись в вагон. Чемоданы наши проводница заставила все сложить на третью полку над проходом. А нас завела в тесное купе с одним нижним сидением и велела:

– Устраивайтесь, кто как может. Того, который худой из вас, на колени можно взять. Или на стол одному сесть. Только не шумите здесь. Я дверь замкну до Лисок, но от вас чтобы и ни звука, ни стука не слышала!

В Лиски мы приехали на удивление быстро. Поезд этот нигде не останавливался. Один разочек остановился совсем недолго на станции Бобров и сразу же поехал дальше. В Лисках проводница долго не открывала нам дверь. Алёшка хотел даже стучать ей. Но мы сказали, что будем ждать, потому как слышно, что люди ходят по проходу. Потом она открыла нам и спросила:

– А обещанное приготовили?

Колька подал ей заранее приготовленные нами двадцать пять рублей, и мы вышли на перрон. Только не с той стороны вокзала, на которую прибывал наш поезд, когда ехали из дому.

Быстро почитали расписание, узнали, что вскоре прибудет поезд до Ростова, и решили даже не пробовать покупать билеты в кассе, а сразу же идти к проводникам. Рассказывать, что мы студенты. И заранее договорились, что до Пасеково будем предлагать сразу по пятнадцать или даже по двадцать рублей. Решили заранее распределиться по всей длине поезда, с тем, чтобы каждый успел попроситься в несколько вагонов. Договорился опять я. На этот раз нас взяли два проводника мужчины в общий вагон, по двадцать рублей. Но только оказалось, что на Пасеково этот поезд не останавливается. Сказали, что высадят нас или в Митрофановке или в Журавке. Вначале думали сходить в Митрофановке. А потом сообразили, что к тому времени стемнеет, и мы ни на чём не сумеем доехать домой. А из Журавки можно пешком домой дойти. Когда люди выходили из вагона на станции Евдаково, проводник выпросил у них билеты. Потом позвал меня в тамбур, отдал пять билетов и пояснил, что с ними делать:

– Мы тут, прежде чем вас брать, узнали, что ревизоры уже в Воронеж возвращаются. Но на всякий случай, скажешь, что ехали вдесятером из Воронежа. И что ваши друзья сошли в Евдаково, но по ошибке захватили с собой ваши билеты до Журавки, а у вас остались только их билеты до Евдаково. Всё понял? Не запутаешься?

– Нет, не запутаюсь. Я и пацанов подготовлю. Мы перед ними так всё распишем, что враз поверят.

– Да вроде бы и не должно уже здесь быть ревизоров. Только вдруг в Россоше сядут из Каменска. Поэтому остерегайтесь. Ну а в случае чего давите на жалость, что студенты. Если что, сочиняйте, что в вагон зашли как провожающие. Понял?

Я молча кивнул головой, и пошёл запугивать товарищей тем, что с этой поездкой у нас складывается не всё так удачно, как казалось. Но до самой Журавки никакие проверяющие так в вагоне и не появились. Когда поезд остановился на нашей станции, проводники выпустили вначале мужчину со старухой, а потом получили причитающиеся им деньги и помогли спуститься на землю нам.

Было уже темно. Только вдоль поезда на столбах горели электрические лампочки. Можно было выйти на дорогу и идти домой по дороге. Но я знал тропинку, по которой люди из нашего села ходят на охровый завод. Тропинка это проходила недалеко он железнодорожных путей, только с противоположной стороны от станции. Предложил идти домой по ней. Потому что так было намного короче. Подождали, пока поезд уедет, перешли пути и вскоре вышли на тропинку. Небо было пасмурным, и поэтому тропинку эту было не слишком просто различать в темноте. И мы иногда упирались в кусты. А тут ещё Алёшка заявил, что ему как-то боязно ночью идти по лесу и потребовал, чтобы его с места замыкающего пропустили в средину нашего строя. Но вскоре стало светлее, или глаза привыкли к темноте, но с пути мы больше не сбивались. Когда лес закончился, по выгону пошли ещё быстрее, чуть ли не бегом. А вскоре показались и огоньки села.

Когда я постучал в окно нашей хаты, родители уже собирались ложиться спать. Такого скорого моего возвращения они не ожидали. Да к тому же обрадовались удачным результатам поездки. Пока меня кормили, я, сбиваясь и перескакивая с одного на другое, спешил поделиться своими впечатлениями. Но после еды мама сказала, чтобы я мыл ноги и ложился спать. А потом днём спокойно и подробно всё расскажу и о поездке, и о том, как экзамены сдавали, и как с директором техникума разговаривал.

На учёбу нас снарядили основательно. Вначале мама составляла список того, что должно пригодиться и без чего не обойтись. В результате перечень получился на целых две страницы. Из одежды приготовили: носки покупные пять пар, одни шерстяные новые, три пары портянок новых фланелевых, две пары колечек из широких резинок, чтобы удерживать на ноге носки. Когда надеваешь сапоги и в носки штанины заправляешь – без них не обойтись. А я такие резинки и на портянки надевал. Тогда они не разматываются, даже когда разуваться приходится. Из одежды приготовили трое штанов хлопчатобумажных и такой же пиджак. Четыре рубашки и связанный бабушкой толстый шерстяной жилет. Трусов и маек новых по четыре штуки. Сшили новые шаровары сатиновые для физкультуры. Из обуви приготовили прошлогодние, купленные на вырост и ещё крепкие ботинки, сапоги кирзовые почти новые, а мама настояла, чтобы и черевики брезентовые тоже взял.

Я возражал и доказывал, что это обувь сельская, что в культурном месте их стыдно будет надевать. Но она продолжала настаивать. Говорила, что не заставляет в них на учёбу ходить или в клуб. Но в общежитии, они очень удобные. Их и надевать, и снимать легко. Почти каждую вещь мама оборачивала в газетную бумагу. А некоторые в материю. При этом учила:

– Тряпки не выкидывай. Этой можно будет со стола стирать или сковородку горячую на печке придерживать. А большую вот эту, полотняную, приспособишь ноги мокрые вытирать, как на ночь будешь мыть их.

Вообще, к чистоте и уходу привлекалось особое внимание. Приготовили: щётку зубную новую с прозрачной ручкой, нераспечатанную коробку зубного порошка, в специальной мыльнице новое мыло туалетное, два бруска мыла хозяйственного, две банки крема сапожного. Щётки тоже две положили, одна сапожная, уже использованная, и одёжная, совершенно новая. А утюг дедушка не разрешил класть. Сказал:

– Зачем из дому переть такую тяжесть? Стоит он копейки, а в дороге и фунт пудовым покажется. На месте можно будет купить, и не одному, а в складчину. Им хоть вдесятером пусть гладят – не сотрется, Там, на месте можно выбрать и побольше того, который ты ему хочешь замотать.

Из посуды запаковали кружку и миску алюминиевые. Алюминиевые ложку и вилку. Нож большой с деревянной колодочкой, и маленький, складной, перочинный с двумя лезвиями и штопором – карандаши затачивать. Бабушка отдала нашу маленькую сковородку с ручкой. Пояснила:

– С ручкой сковорода намного удобней. Я и дома ей приспособилась. Так дома сковород полно, и чаплийка дома есть, сковороды без ручек с огня снимать. А там тряпкой за ручку взял и хоть мешай то, что жаришь, хоть на стол неси!

– Спасибо Вам, мамо, хорошо придумали. Я её только песком до блеска начищу – она как новая будет, – воскликнула мама.

Для учёбы приготовили десять тетрадей в клеточку, одну авторучку и две перьевых, пять карандашей простых. Два с мягким стержнем и три с твёрдым. И один карандаш химический. Линейку, циркуль, треугольник, Полный пузырёк чернила для заправки авторучки. И пять конвертов клееных с марками. Показывая на конверты, мама поясняла:

– Письма теперь люди уже в конвертах посылают. Треугольниками наверно только солдаты из армии пишу. Потому что им можно без марки. А тебе, чем марки покупать и на треугольник клеить, в конверт письмо положил и кидай в ящик. Только не забывай писать чаще, а как только приедете, узнаешь адрес вашего общежития, и сразу же отпиши нам.

Из продуктов в чемодан положили только сала и мёда. Потому что нас предупреждали, чтобы на месяц приготовились заплатить по сто двадцать рублей за столовую. А на следующий месяц нам уже выплатят стипендию, если двоек не будем получать. Всё приготовленное не поместилось в чемодан, остальное затолкали в большой армейский рюкзак. В рюкзаке тоже места не хватало. Чтобы вещи из него не вываливались, сверху их застелили рушником полотняным, а шнурок на застёжке только чуть-чуть удалось стянуть. Поэтому, вдобавок, отдельно пришлось ещё брать и узелок с едой в дорогу и на первые дни, пока нас в столовой не начнут кормить.

Поскольку мы теперь уже считали себя опытными пассажирами, договорились на этот раз отправляться из Митрофановки. Потому что обнаружили два таких поезда, которые идут через Таловую из наших краёв. При этом первый из них останавливался в Митрофановке раньше на час, чем тот, который из Пасеково отправляется в десять двадцать. До Митрофановке доехали на колхозной машине, которая возит утреннее молоко и сливки из сепараторного отделения на молокозавод. Из дому сразу обулись в сапоги. Потому что дожди шли уже третий день, и чтобы места меньше занимать обувью. Билетов на этот поезд не было, но мы так упрашивали кассиршу, что она продала билеты нам всем пятерым. При этом сказала, что если проводники будут возражать, мы должны отвечать, что в общем вагоне можно ехать без мест, стоя.

Проводник немного поворчал на нас нечленораздельно, себе под нос, но в вагон запустил. До Россоши поезд ехал без остановок, а там сошло несколько человек и мы нашли свободный уголок у окна. Два места с одной стороны столика, и одно с другой. Решили сложить все свои чемоданы, рюкзаки и сумки здесь на третью полку, а сидеть по очереди. Но в Лисках сошли многие, и мы нашли свободные места, для каждого. Зато вскоре в вагон набилось столько людей, что даже в проходе стояли и люди, и сундуки, и узлы большие были нагромождены. Мы даже беспокоились, что не сможем на своей станции протиснуться к выходу. Но пока доехали до Таловой, люди сумели распределить свои узлы и сундуки по свободным багажным местам, и мы легко пробрались к выходу.

Станция встретила нас сильным дождем, и мы быстренько перебежали в зал ожидания. В зале набилось людей не меньше, чем в нашем вагоне. Тут же мы узнали, что со вчерашнего дня автобусы из Таловой на Бутурлиновку не ходят. Вчера один вышел утром и застрял в дороге, еле к вечеру его отбуксировали трактором. Решили идти пешком. Вскоре обнаружилось и два попутчика. Ими оказались два парня, со старших курсов техникума, приехавших другим поездом и тоже спрятавшихся в вокзале от дождя.

Когда дождь стих, мы решительно двинулись в путь. Не успели выйти за посёлок, как дождь совсем прекратился. Вначале старались не отставать от наших попутчиков, но вскоре они вырвались далеко вперёд, а мы со своими тяжёлыми чемоданами и узлами стали останавливаться для отдыха коротенького. До посёлка Высокий дошли не заморившись и бодро. Может потому, что шли в основном по лесополосе, по траве. А после посёлка уже и комки грязи на сапогах казались неподъёмными, и ноша тяжеленной стала казаться. Остановки для отдыха стали делать чаще и продолжительней.

В техникум пришли уставшими и обеспокоенными, что не застанем никого из начальства и не сумеем устроиться на ночлег. Но я успокаивал пацанов:

– Ничего. В том общежитии, где мы на экзаменах жили, у нас теперь есть знакомая комендантша. Пойдём к тёте Маше, я ей дам ещё мёда немного, и она нас пустит переночевать, хоть на полу в коридоре, если даже комнат свободных не окажется.

Но в учебном корпусе прямо у входа в коридоре был поставлен стол, за которым сидел дежурный, а рядом стояли несколько парней, видимо, студентов из старшего курса. Когда мы зашли и поздоровались, дежурный воскликнул:

– Ну, вот ещё одни грязь преодолели. Вы откуда?

– С поезда, – устало ответил Колька.

– Что, из Таловой пешком, с чемоданами?

– А что же, нам их на станции было оставлять? – недоумённо хмыкнул Федька.

– В принципе могли и оставить, там за буфетом специальная камера хранения есть. Она круглые сутки не закрывается, – пояснил один из парней.

А дежурный спросил:

– Я так понимаю, вы на первый курс? Вижу, вместе приехали. Надеюсь все в одну группу зачислены?

– Не-е, – ехидно уточнил Колька, – мы тут аж из трёх разных групп.

Дежурный повернулся к парням и заявил:

– Вот видите, и вам сразу работа нашлась. Давайте-ка бегом за всеми тремя классными, которые у первачат.

Классная руководительница нашей с Толиком и Алёшкой группы пришла первой. Поздоровалась и спросила, как фамилии тех прибывших, которые зачислены на первый курс во вторую группу. Мы назвали свои фамилии. И она согласилась.

– Да, мои. Оставляйте свои вещи у дежурного и пойдемте познакомимся в кабинет, чтобы нам никто не мешал.

Сходила за ключами, открыла ближайший к входу двенадцатый кабинет и пригласила:

– Заходите.

В кабинете стояли вместо парт столы. Наша руководительница села за преподавательский, а нам указала на стол напротив. Столы оказались шире парт, и мы втроём поместились за одним. Не расспрашивая дальше ни о чём, руководительница заявила:

– Время позднее. А вам следует определиться с жильём, с питанием и в остальных вопросах. Поэтому не будем занимать время на рассказы, кто откуда и почему решил здесь учиться, а приступим сразу к более срочному. Вначале запомните или запишите. Я ваша классная руководительница. Зовут меня Екатерина Евдокимовна Кононова. Все вопросы быта, отдыха, учёбы, болезней, опозданий и недомоганий будите решать только через меня. Сейчас я сразу же пишу записку коменданту шестого общежития, чтобы предоставила вам жильё. В этом семестре все первокурсники будут жить в шестом. Если вы не кушали, отведу сейчас вас в столовую, договорюсь, чтобы покормили, а завтра приобретёте талоны на остальные дни августа и до конца сентября. Талоны у нас продают вон в том здании напротив. Там есть дверь со стороны парка, за ней располагается бухгалтерия.

Потом остановилась на мгновение и спросила:

– Я не слишком вас информацией загружаю? Успеваете усвоить, о чём сообщаю?

– Да, конечно, – ответил за всех я. – Нам даже хорошо, что всех поселите в шестом общежитии. Мы в нём жили, на вступительных экзаменах. А ещё нас сразу пятеро поступило из одного села, нам и жить хотелось бы в одной комнате.

– По поводу возможности проживания в одной комнате учащимся из разных групп, я пока не осведомлена. Но завтра узнаю об этом и сообщу вам. А с ужином как решим?

– За еду не переживайте. Мы из дому запаслись. Нам же написали, что питание только с сентября начнётся.

– Тогда нам легче. Устраивайтесь в общежитие. Там уже постельные и все бытовые принадлежности для первокурсников приготовлены. Примете их по списку у комендантши. А завтра в десять часов в пятом кабинете у нас по расписанию собрание группы. Там мы подробнее познакомимся. А в двенадцать в этом вот кабинете назначено общее собрание всего первого курса. Не опаздывайте.

Алёшка спросил:

– А с чем приходить на эти собрания?

– Главное, голову не забыть в общежитии, – улыбнулась Екатерина Евдокимовна. – А вообще-то достаточно взять лист бумаги или тетрадку и карандаш. Если записать что потребуется непонятное.

Побеседовав, мы вышли в коридор. Там уже нас ждал Федька. А Колька, ещё с кем-то разговаривал в другом кабинете. Екатерина Евдокимовна отнесла ключ от кабинета на место, опять вернулась к нам и спросила:

– А вы почему стоите? Сказали же, что знаете где шестое общежитие. Идите, а то темнеет уже.

– Мы товарища ждём. Он же тоже из нашего класса. Сейчас его отпустят, и пойдём вместе, – пояснил я.

– Молодцы, дружные. Ну ладно, я пошла, до свидания!

Кольке ещё долго о чём-то рассказывали в кабинете в конце коридора. Когда он вышел, мы забрали свои пожитки, попрощались с дежурным и пошли в общежитие. Тетя Маша нас узнала. А когда я признался, что опять прихватил ей на гостинец мёда к чаю, но только при этом хотим, чтобы она поселила нас всех пятерых в одну комнату, хотя мы из разных групп, в ответ она уверенно заявила:

– А мне всё равно, кто из какой группы. Лишь бы все с одного курса были. Сейчас открою вам комнату пока не заселённую, а завтра добавлю ещё одного, чтобы не скучно было.

Пройдя немного по коридору, она открыла нам дверь в комнату слева. В этой комнате теперь окна выходили на сквер. В комнате стояли шесть коек, три тумбочки, стол и три табурета. На одном из них стояло пустое новое оцинкованное ведро. Оно стояло в тазике, но не в новом. В тазу же лежали большая тряпка из мешковины и веник новый. Показывая рукой на имеющееся в комнате, тётя Маша сказала:

– Сегодня записывать за вами мне уже некогда. Завтра запишу. А вы пока всю ночь совещайтесь и решите, кто из вас старостой комнаты будет. Табурет один к печке поставьте. На нём ведро с водою держите. Воду сбегаете в конце коридора в умывальнике из крана наберёте. И замок завтра в магазин сходите купите. А то я, пока хозяев нет, комнаты на верёвочку завязываю. Воровства в общежитии нет, но двери положено на замок закрывать. На них, видели, специальные кольца вкручены под замки.

Старостой комнаты все хотели выбрать меня, но я сильно возражал. Убеждал, что и так всё за всех узнаю и добиваюсь. Пусть ещё кто-то возьмёт на себя хоть часть забот. Уговорили Толика стать старостой.

Утром рано в коридоре кто-то кричал: «Подъём». Потом топот слышали. Но из нас ни кто не стал вставать. Потому что мы были уверены, что это нас не касается. Первым встал Колька и сбегал в туалет. Когда он вернулся, Алёшка накричал на него:

– Ты что, не видел, перед входом чистилка для сапог приварена из обода? Не мог сапоги там почистить? И снять их грязнущие мог у порога, а ты через всю комнату наследил до самой своей койки. Толик, ты теперь у нас начальник, заставляй Мошненка мыть полы с утра пораньше.

Колька оправдывался:

– Я в уборную бежал через дверь со стороны комендантши, а возвращался специально через другой вход, чтобы посмотреть, много ли народу в умывальнике.

– Во, – продолжал Алёшка, – и в коридоре насвинячил. Сейчас посмотрят по следам, что в нашу комнату пришёл замазура, и в коридоре пол мыть заставят.

– Не должны, – неуверенно возразил Колька. – В коридоре пол затоптан сильно. Там мою грязь от коридорной никто не отличит.

Немного успокоившись, Поляничко продолжал:

– А зачем в умывальник ходить? Вода у нас есть, и тазик есть. Можно умыться над тазиком и всё. А воду потом выплеснуть.

– Не, наверно нельзя так, – возразил Федька. – Если бы так делали, перед входом бы уже лужа была из мыльной воды. Я вчера ходил воду набирать, так видел, что там соски умывальников над таким круглым корытом висят. И вода из корыта потом через стену наружу выливается.

Когда шум в коридоре стих, решили вставать и мы. Сбегали по очереди в уборную, но сапоги свои при этом тщательно очищали, так что они не оставляли следов. Умылись в умывальнике. Я тщательно почистил зубы, хотя вода была холодной, и зубы от неё ломило. Дома ведь всегда тёплая вода у бабушки была припасена для умывания и для чистки зубов. Остальные не знаю, чистили зубы или нет. Но кушать они уселись раньше меня. Идти в учебный корпус мы не спешили. Федьке перед учёбой родители подарили настоящие наручные часы, и мы теперь всегда могли знать время. Кроме этого в комнате на стене между окнами висело радио. По радио тоже постоянно напоминали московское время.

Позавтракав всей компанией, сходили в магазин и купили замок с тремя ключами. Радовались, что ключей оказалось три. Один решили отдать Толику, другой Федьке, а третий Кольке. Теперь, даже если в одной группе отпустят с занятий раньше, чем из другой – всё равно отпущенные смогут сами открыть комнату.

На собрании группы всех по очереди заставляли вставать и рассказывать, откуда приехал, с какого года рождения, и в каком году окончил семилетку. Тех, которые окончили школу раньше, заставляли рассказывать, чем занимались до поступления в техникум. Одна девушка из нашей группы по имени Нина, оказывается, даже успела замуж выйти, а муж ей не разрешал поступать на учёбу, и она с ним из-за этого развелась. А парень по имени Виктор успел выучиться на тракториста и даже поработал немного на тракторе в совхозе «Райновский». Мы с Алёшкой и Толиком обрадовались земляку. Потому что проезжали станцию Райновскую и знали, что она находится между Митрофановкой и Россошью. Были ещё три парня старшие нас. Павел вообще приехал в техникум из другой, Белгородской области. Иван и по-городскому одетый парень с непривычным именем Станислав были из села Хреновое, которое мы проезжаем на поезде перед Таловой.

Остальные парни и девочки были нашего возраста. Две девочки Валя и Аня ходили в техникум пешком из соседних деревень Докучаевки и Вознесеновки. И ещё два парня Александр и Анатолий тоже жили недалеко от техникума. Но они поселились, как и мы в общежитии, а домой собирались ходить только на выходные. Парень, назвавший себя Владимиром, оказался вообще совсем местным. Он в техникуме уже не один год жил у своих родственников. И даже в школу ходил раньше из техникума на территорию научного института имени Докучаева. Но туда ходить далеко, и он после окончания семилетки тоже поступил в техникум и попал в нашу группу.

Потом Екатерина Евдокимовна, заглядывая в записи, строгим голосом и очень подробно рассказывала нам, какие требования предъявляются к учащимся техникума. Главным считалось сразу же приучиться к дисциплине и к порядку. На занятия следовало приходить опрятными. Во время дождя, перед заходом в учебный корпус следует тщательно вымывать сапоги. Для этого у крыльца стоят специальные, всегда заполненные водой корыта и палочки, с прибитыми на их концах жгутами мешковины. Что в общежитии следует строго выполнять распорядок дня. Подъём осуществлять ровно в семь часов. А в семь десять обязательно участвовать в физзарядке, которую проводит в коридоре общежития ответственный по физкультуре. Постели сразу же после подъёма должны быть тщательно заправлены. До отбоя ложиться на кровать заправленную нельзя ни в коем случае. Если после занятий кому будет плохо или очень захочется отдохнуть, по он должен раздеться, разобрать постель на своей кровати и только в одном белье может ложиться отдыхать. Но это не приветствуется. И при проверке санитарной комиссией будет учитываться как нарушение. И что санитарные комиссии осуществляют проверки часто, в разное время и не реже одного раза в неделю.

Кроме прочего руководительница потребовала, чтобы все обязательно по утрам тщательно умывались, чистили зубы, а после физзарядки ещё и желательно обливание холодной водой. А тем парням, у которых на лице уже появляется растительность, следует ещё и своевременно бриться. Но среди нас таких пока не было.

Потом голосовали за избрание старосты группы. Екатерина Евдокимовна сказала, что рекомендует Даншина Виктора. Хоть Нина Полесская была и старше его, но она девушка, и поэтому ей будет сложнее справляться с организаторской деятельностью. При этом сама эта Нина заявила:

– Конечно, давайте Виктора выберем. У меня и так постоянно голова болит. Боюсь, и учиться будет трудно, а старостой там ещё забот добавиться.

Поэтому единогласно проголосовали за Виктора.

На общем собрании рассказали, что в техникуме директор и преподаватели так стараются построить учебный процесс, чтобы учащиеся лично смогли поучаствовать во всех сельскохозяйственных работах без исключения. Потому что из нас в техникуме готовят специалистов и организаторов производства на селе. А только тот специалист, а особенно организатор производства, сможет грамотно построить свою деятельность, который не только в теории изучил все процессы и приёмы, но практически сам хорошо их освоил. Поэтому не стоит удивляться, что будущим агрономам придётся доить коров и принимать роды у свиноматок, а будущим зоотехникам учиться делать прививки на саженцах в саду, обслуживать посевные агрегаты на посеве зерновых.

Еще пояснили, что большое подсобное хозяйство техникума не только служит базой для обретения навыков в сельскохозяйственном труде, но и является важным подспорьем в организации питания учащихся. Наверно, благодаря этому в техникуме даже размер стипендии первокурсников позволяет им полностью оплатить месяц трёхразового питания в студенческой столовой. Рассказали, что теоритические занятия будут прерываться недельными дежурствами групп по обслуживанию животноводческих ферм учхоза. Поэтому все должны иметь рабочую одежду и обувь. Кроме этого осенью район требует от техникума осуществлять шефскую помощь колхозам района в уборке урожая. И что нам необходимо быть готовым к таким переменам.

Потом сообщили, что расписание занятий на неделю с указанием номеров кабинетов вывешивается в коридоре, рядом с кабинетом завуча. Что в расписании могут быть изменения, поэтому с ним следует сверяться ежедневно. Что рядом с расписание находится доска с ячейками по группам и курсам, в которые почтальон ежедневно раскладывает приходящие в техникум письма для учащихся. Поэтому всем, которые собираются писать нам письма, мы должны сообщить адрес. В котором указать нашу область, район, наш техникум, через аббревиатуру ВОСХТ, которая читается как Верхне-Озёрский сельскохозяйственный техникум. И обязательно указать номер курса и номер группы. Номер общежития не указывать, потому что по общежитиям почтальон письма не разносит.

На занятиях преподаватели не будут нам диктовать, что необходимо записать, а будут просто рассказывать, что следует знать по изучаемой теме. Нам самим необходимо успевать записывать в тетради то, о чём рассказывают преподаватели. И такие записи называются конспект. Потом по этим конспектам следует готовиться к следующим занятиям, чтобы отвечать, как мы уяснили изложенное нам на предыдущем занятии. При этом допустившим неудовлетворительные оценки и не закрывшим их до конца месяца, стипендия за месяц не будет начисляться. И ему придётся изыскивать средства на питание самостоятельно.

После собрания я предложил поговорить с нашим старостой и рассказать ему, что мы почти земляки. Догнали его уже на ступеньках крыльца. Я окликнул:

– Вить, а ты спешишь куда-то? А то мы поговорить хотели.

Он остановился на тропинке у крыльца, и мы окружили его. Удивлённо оглядывая нас, с улыбкой спросил:

– Что, вы все меня знаете? Или, может, вы – шпана местная и прикопаться хотите прямо у техникума.

– Что-то не видно, чтоб ты испугался, – тоже улыбнулся ему в ответ Колька.

А я пояснил:

– Просто мы недавно тебя старостой выбрали и хотим рассказать, что живём недалеко от твоего совхоза.

– Так я тебя и не видел на собрании в нашей группе, – удивился Виктор, показывая на Кольку.

– А я и не в вашей группе. Просто мы впятером из одного села. Только наше село по одну сторону Митрофановки, а твой совхоз по другую, – ответил он.

– Все из одного села?

– Да. И даже из одного класса.

– Ни хрена себе! А я тоже не один из «Райновского». Тут на четвёртом курсе наша Лидка Пшеничная учится. А в этом году со мною вместе поступил и Сашка Кравцов. Он хоть и моложе меня на год, но поступил сразу на третий курс, потому что, как и Лидка, десятилетку закончил.

– Тебе проще, – завистливо сказал Алёшка. – А мы, когда на вступительные ехали, переживаний натерпелись. Зато на учёбу уже проще было. Чемоданы вот только по грязи еле допёрли.

– А почему вы по разным группам?

– Так это не от нас зависело. Куда кого записали, тот туда и попал. Вот Кольку так вообще в зоотехники записали, хоть он тоже на агронома поступал. Зато мы в одну комнату поселились в общежитии, – вмешался в разговор я.

– Вы ж тоже в шестом? А комната у вас какая?

– У нас пятая.

– А я в восьмой. После ужина зайду к вам в гости.

– Ты что, уже в столовую записался?

– Да. Нам с Сашкой Лидка тут много хитростей про столовую пояснила. Вечером зайду расскажу, пока вы не записывались.

Когда мы вернулись в общежитие, у нас под дверью оказался чей-то чемодан небольшой и огромный узел с вещами. А тётя Маша нам объяснила, что на свободное место поселила к нам ещё одного мальчика. И что пока дверь комнаты была под замком, мальчик пошёл в гости к родственникам, которые живут и работают в техникуме.

Толик сказал:

– Может, родственника директорского к нам посели. Вот бы да! Мы бы тогда все дела через него решали.

Вещи новосёла мы занесли в комнату и положили на свободную койку. А он сам появился ближе к вечеру. Назвал он себя Костиком. Ростом оказался намного ниже даже Кольки, худой, и на вид он нам показался не старше третьеклассника. Федька не выдержал и спросил:

– А тебя что, не после седьмого записали? Или директорских родственников с первого класса в студенты зачисляют?

– Каких родственников? – не понял Костик.

– Да, нам комендантша сказала, что у тебя родственники здесь, и ты к ним пошёл, пока мы дверь не открыли.

– Дядя мой здесь живёт. Только он не директор, а конюх

– А чего ж ты у него не поселился? Нам на собрании рассказали столько строгостей про жизнь в общежитии, что тебе мало не покажется, – любопытничал Толик.

– Я привык, три года в общежитии прожил.

Мы вопросительно повернулись к Костику, а он, видя наше изумление, продолжил:

– В нашей деревне школа только до четвёртого класса. А с пятого и по седьмой в школе при институте Докучаева учился. Там общежитие для тех, которые не в институте живут.

– В нашу группу записан парень Владимир, который тоже в такой школе учился. Только он пешком туда ходил, – вспомнил Алёшка.

– А знаю, Вовка Павленко – мы с ним в один класс ходили.

– Так он нормальный, а ты почему не вырос.

– Не знаю, – грустно пожал плечами Костик, – может, я лилипутом буду.

Костик оказался записанным в Колькину группу, Он только на собрание не успел. Мы ему объяснили, что ключ от нашей комнаты будет у Мошненко. Чтобы они вместе шли с занятий, а если потребуется раньше уйти, то может взять у Кольки ключ, но чтобы не потерял его. Потому что у нас получается по одному ключу для каждой группы.

А вечером к нам, как и обещал, зашёл Виктор. Он принёс и показал листок зелёной бумаги, расчерченный квадратиками, заполненный отпечатанными в квадратиках цифрами и буквами з, о, у. Пояснил, что это он уже оплатил талоны на питание на сентябрь месяц. И рассказал много интересного про эти талоны. На месяц, в котором тридцать дней, талоны стоят сто двадцать рублей. Но можно, если есть продукты, например, вычеркнуть все ужины. Или если знаешь, что в субботу сразу после занятий уедешь куда в гости до понедельника, то можно при оплате вычеркнуть обед и ужин субботы, всё воскресенье и завтрак понедельника на эти числа. Завтраки стоят восемьдесят копеек, обеды два пятьдесят, а ужины семьдесят копеек. Старшекурсники заранее всё рассчитывают и много денег экономят, оплачивая питание на следующий месяц.

Только обдумывать следует всё заранее. Потому что потом, в течение месяца, если не пошёл на обед или опоздал на ужин, никто за неиспользованный талон деньги не вернёт. Бухгалтерия принимает только целиком не использованные талоны, если студентов в колхоз посылают или еще куда, кто уезжает надолго. А ещё талончики неиспользованные ни в коем случае нельзя выбрасывать. Потому что в бухгалтерии талоны месячные только трёх цветов: белые, зелёные и жёлтые. Через три месяца опять будут талоны того цвета, какой остался не использованным и можно будет получить два обеда или ужина – в зависимости от того какой талон сохранился и за какое число.

Первые дни у нас не получалось вовремя приходить на завтрак. Пока бегали в туалет, умывались, делали физзарядку – часы показывали уже семь двадцать. Старшекурсники с других комнат через десять минут спокойно топали в столовую. А мы пока кровати заправляли, пока тетради с карандашами и ручками искали, пока ждали друг друга – прибегали в столовую за пять минут до начала занятий. Даже ругались, выясняя из-за кого задержались в тот день, а из-за кого в этот. А два раза даже не успели на завтрак. Потом Колька первым догадался не ждать остальных, а, заправив свою постель, сразу бежал в столовую. На следующий день так стали делать и остальные. Или потому что не ждали один другого, или стали проворнее, но стали успевать в столовую без десяти, а иногда и без пятнадцати восемь. Успевали позавтракать и спокойно шли в тот кабинет, который указан в расписании для первого урока. А потом Федька обнаружил, что старшекурсники, если даже не успевают позавтракать до восьми часов, продолжают кушать и их всё равно впускают в кабинет на занятия. Решили, что и мы, если будем не успевать позавтракать, то тоже лучше будем опаздывать на первый урок, чем оставаться голодными.

Голодать мы стали, как только у нас закончились домашние запасы. Чтобы хоть вечером есть не хотелось стали чаёвничать. Поэтому сразу же вскладчину купили большой алюминиевый чайник. Чай кипятили на плите. А так как отопительный сезон ещё не начался и нам не выдавали ни дров, ни угля ходили в лесополосу собирать сухие веточки, для нагревания чайника, а потом и в лес стали ходить, там можно было насобирать веток потолще. Но потом нам Костик показал, как они кипятили воду в стакане в их школьном общежитии. Заставил купить нас пачку лезвий для безопасной бритвы. К вершине каждого из двух лезвий прикрепил по одной жиле длинного медного провода с изоляцией – такому, какими были проложена радиосеть по общежитию. Примотал белыми нитками эти лезвия к разным сторонам тоненькой щепочки так, чтобы они не касались один к другому. Опустил это сооружение в стакан с водой, а зачищенные края на другом конце провода вставил в электрическую розетку. В стакане послышался шум, потом от лезвий стали отделяться меленькие пузырьки, а вскоре вода в стакане стала бурно кипеть.

Алёшка сказал, что если купить электрическую вилку как на электроплитке, то втыкать в розетку этот кипятильник можно не опасаясь, что током стукнет. Но Костик заверил, что они так три года воду кипятили, и никого ни разу не стукнуло. А нам не хотелось показывать, что мы трусливей школьников, и поэтому вилку не стали покупать, но воду в стаканах стали кипятить регулярно. Я чай сладил мёдом, сильно экономя его. А остальные подсмотрели, как старшекурсники хранят сахар-песок. И тоже купили себе по полкилограмма сахара в пол-литровые банки. Сахар в банках не рассыпался по тумбочке и не становился сырым.

На уроке физкультуры физрук Колесников сказал, что будет выявлять тех, у кого лучшие результаты в разных видах спорта и предлагать записаться в спортивные секции. Пояснил, что занятия спортом не только помогают укреплять здоровье и усвоение учебных материалов облегчают, но и ещё будут учитываться при выпуске. Уверял, что если у кого будут трудности на выпускных государственных экзаменах, то участие в спортивных секциях зачтётся. Я сразу же спросил, в какие секции можно записываться, и записался в лёгкую атлетику, на прыжки, на лыжи и на борьбу. И во время физзарядки утренней упражнения выполнял старательно. Старался, чтобы у меня получалось даже лучше, чем показывает ответственный за физзарядку. А потом ещё и Федьку подговорил вечерами бегать вокруг футбольного поля, ведь оно располагалось сразу же за уборной нашего общежития.

Уроки были интересными, и записывать мы почти всё успевали. А некоторые преподаватели специально медленно диктовали то, что важным считали. Нам сразу же выдали ученические билеты, по которым мы получили все учебники нужные, и в читальном зале библиотеки могли по нему получать любые книжки и журналы. Но мы пока в читальный зал не ходили. С первого участка приходили трое пацанов местных к нашему общежитию, чтобы подраться с теми, кто по одному идёт в общежитие. Накидывались на тех, которые по одному или вдвоём шли. Били ни за что, а просто, чтобы подраться. Такое было совсем неприятно. Переживал, что и мне могло достаться в таком случае. Но мы ходили всегда все вместе, и на нас они не нападали, а прятались в сквере. Два раза их старшекурсники прогоняли. Но шеи им намылить не успевали. Потому что они быстро убегали, а наши догонять их не стали.

Главным, даже подавляющим, в первые дни было постоянное чувство голода. Даже наевшись во время завтрака или основательно подкрепившись на обеде, вскоре вспоминалась домашняя привычка перекусить чем-нибудь вкусненьким. Но перекусить было нечего не только вкусненького, а никакого. И через пару часов уже по-настоящему хотелось есть. Заглушали это ощущение старанием на занятиях, тщательными уборками в комнате, интересными разговорами, а я ещё и попытками физкультурных тренировок. Но желание поесть всё время пробивалось на первый план, несмотря на все наши усилия. В учебном корпусе бегали к бачку с водой на переменах. А в комнате кипятили чай. Но сладости у всех были на исходе. Зато иногда удавалось прихватить из столовой пару кусочков хлеба. Хоть дежурные и ругались за это. Но помня, что вскоре проголодаешься, старались незаметно сунуть в карман кусочек, а лучше два. Лидка Пшеничная как-то зашла к нам вместе с Витькой, познакомиться с земляками. Когда разговорились, объяснила нам, что голодать мы будем только первые два месяца. А потом наши организмы привыкнут к распорядку дня, и чувство голода будет возникать только перед тем, как придёт время идти в столовую.

Вскоре появилась возможность отсрочить привыкание наших организмов к голоду. Установилась хорошая погода, и двум нашим агрономическим группам объявили, что мы целую неделю, если не пойдут дожди, будем ездить в соседний колхоз на уборку кукурузы. Ездить стали в тот колхоз, в котором жили парни с нашей группы, Раковский и Тимофеев. Сашка жил в Михинке, где располагалась контора колхоза, и его отец работал заведующим мех. мастерских. А Толик жил в соседнем маленьком посёлке, который называл то Верный, то Осиновкой. Оказалось, что раньше там у них был отдельный колхоз. И, как у нас в Бедном теперь улицы называли по наименованиям старых колхозов, так у них посёлки отдельные. Его родители были пожилыми. Отец не ходил на работу, потому что болел, а мать ходила на разные полевые работы. Ещё у него было две сестры старших, но они жили отдельно в Таловой.

Утром нас привозили на работу прямо к кукурузному полю. Там уже стояли подводы, запряжённые лошадьми, в одной из которых лежала куча мешков. И ожидал сердитый полевод. Полевод выдавал каждому по мешку, показывал, с какого ряда начинаются неубранные початки, и нас расставляли по одному на ряд. Работа была не сложной. Требовалось двигаться по своему ряду. На каждом стебле кукурузы выросло по одному, чаще по два, а иногда и по три початка. Прямо на растении початок очищали от обёрток, отламывали, и кидали в мешок. Когда початков в мешке набиралось столько, что было тяжело его носить, ходили высыпать собранный урожай в подводу. Подводы ехали за нами по тем рядам, на которых мы уже убрали початки. Подвод пять, и носить было не далеко. Главное, не отставать от товарищей.

Но когда подводы загружали, и они уезжали, на смену им приезжал трактор с прицепной телегой. В телегу высыпать было неудобно, потому что борта высокие. Но Екатерина Евдокимовна в первый же день назначила Витьку Даншина ехать в телеге и высыпать початки из мешков в кузов. Но из-за того, что трактор был один, каждый раз, когда приходилось занимать ряды на новой делянке, каждый старался не занимать первые ряды или последние. Потому что трактор ехал посредине, и крайним было далеко носить свои мешки на выгрузку. Полевод строго следил, чтобы не пропускали ни одного неубранного початка. Тех, у кого обнаруживал, громко ругал и требовал возвращаться и проверять, где остался несломленный початок. Классные руководители нам тоже грозили, что снизят оценки по поведению тем, которых часто возвращают.

Самым ожидаемым было время обеда. На обед отводилось час времени. К его началу приезжала колхозная повариха и привозила в молочных флягах борщ, гарнир, мясо, хлеб и чай. Густого, наваристого борща наливали не как в техникуме – неполные тарелки, а по полной глубокой алюминиевой миске. При этом ещё и настойчиво добавку предлагали. Потом в эти же миски наваливали до верха гарнира, клали по несколько крупных кусков мяса и всё заливали подливкой. Первый раз мы почти все заказали добавку борща. А потом, как узнали по сколько дают второго, то стали меньше нажимать на борщ, а налегать на питательное второе. При этом оказалось, что и второго можно брать добавку. С голодухи мы так наедались в обед, что потом с трудом двигались. А вдобавок повариха разрешала хлеб брать с собою хоть по три куска, хоть по пять.

Возили нас в колхоз чаще всего в кузове грузового автомобиля. Потом эти автомобили уходили в рейсы, и мы возвращались в техникум в тракторных тележках, буксируемых теми колёсными тракторами, которые отвозили собранные нами початки кукурузы на колхозный ток. Как только отъезжали от поля, девчонки затягивали песню, остальные подхватывали. Пели не смолкая, пока не приезжали в техникум.

Если заезжали в населённый пункт, проезжали мимо групп людей или даже обгоняли одинокого пешехода, затевали песню бодрую, громкую, старались петь залихватски и с задором.

Я старался понять такое наше поведение. Ведь никто не заставлял нас петь, не требовал этого. Но как только колонна машин или тракторов начинала движение, в каждом кузове сразу начинали звучать песни или частушки. Не выдержал и спросил об этом Михайлусова:

– Федь, а чё, у людей в дороге появляется потребность в песнях, как в еде, когда голодные?

– Почему потребность?

– Сам посмотри, как только выезжаем, так сразу начинаем песни орать.

– Так ты вот действительно песни орёшь, а я пою с удовольствием, думаю, и другие наслаждаются!

– Ты меня не понял. Я не про то. Меня именно это и удивляет, что поём с удовольствием. Даже я, хоть и мелодии не запоминаю, и вообще петь не люблю, а в толпе, наверно, заражаюсь от всех, как чахоткой, но тоже пою с удовольствием. Даже злюсь на тех, которые слов песен не запоминают. Я хоть мелодию не угадываю, так слова почти всех песен запоминаю от начала и до конца.

– А чё тогда пристаёшь?

– Хочу понять, почему поют люди всегда в пути? Помню, ещё совсем пацаном был, тоже удивлялся, почему бабы и мужики, когда ехали на конях и на волах в поля, всегда пели. Ладно бы только когда утром, на работу. Так ведь и с работы едут все уставшие, а всё равно поют.

– Не знаю, может потому, что наше село чумацким раньше считалось. От чумаков привычку и переняли. Ведь те, говорят, на волах за солью ездили, по месяцу, а то и больше туда, да потом столько же и обратно. Представляешь, воловьим шагом на тысячу километров? Вот и пели всю дорогу от скуки. А теперь и мы этой привычкой, как ты говоришь, заразились.

– Не-е-е! Не похоже. Здесь из хохлов только те, которые из нашего класса в техникум поступили. Остальные ведь русские или евреи с Высокого, или детдомовские. Их прадеды не были же чумаками. А поют все, как заведённые.

– Может, у людей при движении какой-то аппетит появляется песенный.

– Наверно, так и есть. Гитару, гармошку или балалайку сидя слушают или отплясывают под них. А при поездке обязательно этот, как ты сказал, песенный аппетит появляется.

– Вот и разобрались. Не отвлекай меня больше. Сам петь не любишь и другим мешаешь! – сердито закончил наш разговор Федька.

Когда ехали в тракторных тележках, пели в основном песни патриотические и народные, потому что преподаватель тоже ехал с нами.

А когда на автомашинах и преподаватель сидел в кабине грузовика, заводивших народную или патриотическую песню обычно какой-нибудь парень громко перебивал частушкой или словами блатной песни. Петь блатное преподаватели и всяческие начальники считали неприличным и не подобающим советской молодёжи. Ну а в нашем представлении причастность к таким творениям давала ощущение свободы, избавления от опеки. А то, что мы правильно понимали смысл намёков и недоговоренностей, порой встречающихся в таких песнях, вызывало уверенность в собственной смышлёности. Некоторые при этом даже переусердствовали, пытаясь внести свои коррективы в то, о чём другие пели не задумываясь.

Толик Тимофеев, пристал ко мне:

– Послушай, Жень, неправильно наши поют: «Ты, чувак, давай ответ, есть чувихи или нет? И чувак даёт ответ – чувы есть, а клёва нет!» Получается бессмыслица какая-то. Нужно петь: « И чувак даёт ответ – чувы есть, а клёвых нет» Тогда всё понятно сразу. Мол, компания подобралась хреновенькая. Бабы хоть и есть в компании, но все страшные, и выбрать не из кого! Понимаешь?

– Ну, ты и загнул! Сам путём не подумал, и поменять предлагаешь! Поют совершенно верно!

– Так смысла ж никакого нет. А как я предлагаю, сразу всё понятным становится.

– А смысл-то совсем другой, – старался я убедить Толика.

– Какой же тут может смысл?

– А такой, что хоть компания и клёвая собралась, и девок много симпатичных. Только вот ведут они себя, как монашки. Не подлижешься ни к одной. Ни одна не клюнула ни на какие посулы. Поэтому и говориться, что никакого клёва нет. Мол, топайте чуваки дальше, тут ловить нечего. Понял?

Толик немного задумался, почесал затылок и заявил:

– Ну, так тоже можно, конечно, объяснить, почему поём «клева», а не «клёвых». Но думаю, как я предлагаю, намного лучше получится.

На октябрьские праздники заранее договорились съездить домой. Стипендию выдали тридцатого, но мы теперь уже знали, как экономить на талонах в столовую. До шестого взяли полное питание, а шестого убрали обед и ужин, и следующие три дня полностью попросили вычеркнуть. Потом ещё до конца месяца ужины вычеркнули. Потому что на этот раз собирались побольше прихватить из дому еды и вечером готовить поесть в комнате. Седьмое пришлось на субботу. Наша классная и Федькин руководитель согласились отпустить нас и на понедельник, а Колькин не соглашался. Так мы все ходили его уговаривать, а там и парни с его группы за него попросили. У них там один парень уже взрослый, Вовка Чернышов, так на классного наехал, что тот сразу согласился отпустить Кольку.

И в пятницу нам удалось отпроситься у тех преподавателей, которые вели четвёртый урок, чтобы они нас отпустили, и мы успели на автобус до Таловой. С нами отпросились ещё и Павел Дешин, которому ехать в Белгородскую область, и Витька Даншин. Его односельчане Лидка и Сашка как-то сумели договориться и уехали на праздники ещё в среду. Когда вышли к шоссе, нас догнали ещё двое из нашей группы: Славик и Иван. Им ехать было недалеко, до Хренового, но они решили тоже ехать сегодня и удрали с занятий. Хоть остальные наши попутчики были старше нас, но почему-то ещё в автобусе сказали, чтобы я подумал, как быстрее домой доехать.

И нам повезло! Прибежав на станцию, увидели, что на дальнем пути стоит длинный товарный состав, с паровозом, зацепленным в сторону Лисок. На ходу крикнул ребятам:

– Быстро к товарняку! Вон семафор открывается, сейчас тронется. – Быстро добежали и забрались на ближайшую тормозную площадку. Но поезд не трогался, а шипел шлангами, видимо, проверяя тормоза. Вдевятером на площадке было очень тесно, и я предложил:

– Давайте в вагон заберёмся, вон в соседнем дверь отодвинута. Можно залезть, и даже дверь потом задвинуть, чтобы не дуло.

Все быстро соскочили с площадки, и, подсаживая один другого, затолкали первых в вагон. Потому что пол вагона был очень высоко от земли. А потом те, которых затолкнули в вагон первыми, за руки подтягивали вверх остальных. Пока суетились, забираясь в вагон, поезд несколько раз дёргался то вперёд, то назад, передавая по цепочке от одного вагона к другому громкий лязг железа. И тут я сообразил что тем, которые до Хренового, не стоит с нами ехать и крикнул:

– Слушайте! Вам нужно срочно спрыгивать и возвращаться опять на тормозную площадку, пока поезд не поехал.

– Зачем, – удивился Иван?

– Так вам же до Хренового, а там товарный может не остановится. Только ход сбавит на семафорах и может без остановки проскочить, если ему выходной семафор откроют. Тогда на ходу спрыгивать придётся. С такой высоты прыгать – ноги поломаешь. А с площадки на нижнюю ступеньку спустишься, а там уж и земля рядом.

Пока я втолковывал ситуацию, поезд в очередной раз загремел железом, зашипел тормозными шлангами и очень медленно начал двигаться вперёд. Увидев это, Славик сказал:

– Вань, а может ну его. Давай спрыгнем и не поедем товарным. Вдруг и правда не остановится.

– Не, я поеду. Не остановится, так на ходу спрыгну. Только давай быстрее, а то разгонится и на площадку не успеем залезть.

Сразу же первым схватил свой рюкзак и с разбега прыгнул из вагона. А Славик попросил:

– Я сейчас спущусь, а вы мне сумку подайте.

Повернулся спиной к выходу, опустился на корточки, потом опёрся ладонями на пол вагона, спустил ноги наружу и легко спрыгнул на землю. Поезд набирал ход, и Славику почти бегом пришлось спешить вслед за нами, пока мы подавали ему сумку. Получив сумку, он крикнул:

– До встречи после праздников.

Поднял в прощании руку и стал ждать, пока вагон, на площадку которого уже забрался Иван, сравняется с ним. Как я и предполагал, поезд не остановился ни в Хреновом, ни на других станциях. Хотя скорость на станции снижал заметно, и парни без происшествий спрыгнули с площадки, и даже перейдя соседние пути, постояли махая нам руками, пока наш вагон не скрылся за поворотом. Проследив, как удачно парни спрыгнули с поезда, мы закрыли дверь, потому, что уже основательно замёрзли, а до Лисок ехать было ещё долго. Тут забеспокоился Дёшин:

– Хлопцы прыгали совсем низко. А если он и в Лисках не остановиться. Как мы с такой высоты прыгать будем? К тому же и ноги задубеют к тому времени. Враз поломаются как стеклянные.

Но я уверенно возразил ему:

– Ты что, не соображаешь? Лиски ведь узловая. Там наверно одних путей больше двадцати.

– И что из этого?

– Путей много, и машинист паровоза может заблудиться, по каким ехать, – громко засмеялся я.

– Чего смеёшься? Машинист же не выбирает по какому пути ехать. Ему куда стрелки переведут, туда он и едет.

– Это я пошутил. А вообще в Лисках все поезда остановку делают, потому что на этой узловой в поездах паровозы меняют.

– Так Таловая тоже узловой считается, а там же не меняют паровозы.

– Зато в Лисках на всех поездах паровозы меняют.

– А зачем их менять? Поезд же дальше идёт, пусть его один паровоз и тащит, – вмешался Витька.

– Не получится, Так машинисту, помощнику и кочегару с одним поездом несколько дней ехать придётся и от дому они слишком далеко бы уехали. А так те паровозы, которые с севера поезд притащили в Лиски, потащат другой поезд назад на север. А которые с запада, вернутся на запад. Понял?

– Понял.

– Мне рассказывали, что в Лисках есть даже круг специальный, на который паровоз заезжает, и его на этом кругу разворачивают в обратную сторону. Чтобы ему назад не задом возвращаться, а передом.

– Интересно.

– Хотя мужик в Россоше рассказывал, что в войну машинисты уезжали из дому на своих паровозах, и могли по несколько месяцев домой не вернуться. И от дома оказаться за многие тысячи километров.

– А почему они после работы, без паровоза не могли домой уехать?

– Так в войну, все на железной дороге солдатами считались. И машинисты, и кочегары, и даже стрелочники. Они как в армии считались. А из армии не поедешь домой по желанию. Мы вон из техникума и то заявления писали, что девятое число пропустим.

Чтобы ноги окончательно не закоченели, все время усиленно разучивали танец чарльстон. С непривычки сбивались со счета, когда ногу просто нужно на месте провернуть, а когда в сторону откидывать. В клубе на танцах старшекурсники очень лихо танцевали. А мы пока стеснялись. Даже старшие ребята из первого курса, пока не выходили на танец. Хотя в комнате все тренировались, и у некоторых уже получалось неплохо. Зато я на танцах уже несколько раз танцевал вальс с девочкой из нашей группы Таней Сенчуковой. Она одна из наших девочек умела кружиться в вальсе. Умела вроде бы и Нина Полесская, но она была намного старше, и я её приглашать стеснялся.

В Лисках поезд наш остановился на товарной станции. До вокзала было далеко, и пацаны хотели бежать к вокзалу бегом, чтобы согреться. Но я предложил другой план. Зная, что в нашем направлении порожние поезда за углём идут очень часто, заверил, что на товарном поезде доедем гораздо быстрее. Пока пацаны бегали в широком промежутке между путями, чтобы согреться, я пытался разобраться, как нам найти нужный поезд. На товарной станции поездов было огромное количество. К одним уже были прицеплены паровозы и они продували тормоза. Другие стояли ещё без паровозов. А с горки спускали вагоны, формируя новые составы, и диспетчер по радио очень громко командовала стрелочникам, на какой путь направлять очередной вагон с горки, куда ехать какому маневровому паровозу, а какому магистральному прицепляться к какому поезду.

Постепенно вычислил, где находится какой путь, и заметил, как составители поездов, нажимая кнопку на прикреплённых к столбикам зарешёченных устройствах, переговариваются с диспетчером. При этом их вопросы и ответы диспетчера гремели со всех громкоговорителей, густо развешанных на столбах между путей. Быстро вычислил, на каких путях находятся поезда, готовые к отправке, у которых паровозы прицеплены в нужном направлении. Потом выждал, когда поблизости не окажется ни одного железнодорожника, подошёл к устройству и, удерживая нажатой кнопку четко сказал:

– Диспетчер, на четвёртом и на двенадцатом пути составы на Ростов или на Харьков?

Пацаны ошалели, когда услышали мой голос со всех громкоговорителей. А диспетчер без запинки ответила:

– С двенадцатого на Ростов, а с четвёртого в Харьковском направлении.

Вернувшись к пацанам я спросил:

– Слышали?

Они загалдели:

– Ну, ты даёшь!

– А как ты догадался?

– А за это не нагорит?

– Теперь бежим к нашему.

Пробравшись под вагоном поезда, стоявшего ещё без паровоза, я сказал Павлу:

– Этот к вам. Выбирай вагон открытый или на площадку садись, если твоя станция недалеко. А мы спешить будем, нам ещё через семь путей переходить, а паровоз к нашему уже подали.

Пока спешили к своему поезду, Павла состав тронулся, и мы боялись, что на свой не успеем. Но когда пришли к двенадцатому пути на поезде ещё даже тормоза не продували. Но тут обнаружилась новая трудность. На тормозной площадке ехать по холоду, да ещё и к вечеру, было не резонно. А вагонов с крышами и с открытыми дверьми не находили. Были крытые вагоны, но двери на них были задвинуты до упора, щеколды закреплены толстой вязальной проволокой и вдобавок ещё и пломбами были зафиксированы. Встречалось очень много порожних вагонов из-под угля. Но, во-первых они были без крыши, а во вторых, чтобы забраться в вагон у его торца закреплялись специальные скобы в виде лестницы, а внутри вагона таких лестниц не было и мы бы не смогли из них выбраться.

Наконец придумали решение. Нашли три железнодорожных платформы, на которых перевозили станки. Каждый станок был укрыт брезентовым покрывалом. Подсадив Кольку на платформу, заставили его проверить, можно ли залезть под брезент. Оказалось, что можно. Приходилось только сдвигать верёвку, опутывающую брезент внизу. А под верёвкой оказалось ещё много брезента не используемого. Поэтому если влезть под брезент, то можно даже лежать на нём, защитившись от ветра как плащом. Проследили, чтобы вблизи не было железнодорожников, и быстро забрались на платформы. На каждой стояло по четыре станка. Договорились, что поедем по три человека на двух соседних платформах. Витька, заявил, что поедет, на той платформе, на которой буду ехать я.

Не успели мы хорошенько устроиться, как поезд наш тронулся. Переехав по мосту Дон, поезд развил очень даже высокую скорость. Евдаково и Сагуны проскочили даже не сбавляя скорости, в Подгорном немного снизил скорость, но не остановился. Витька вылез из своего укрытия и пришёл ко мне посовещаться:

– Что будем делать, если он до самого Ростова без остановок будет переть? На такой скорости прыгать опасно будет. Ступенька из пластины, по которой залезали, низко, наверно, до полвины колеса в высоту. Но даже со ступеньки, если он так будет лететь, – разобьёшься.

– Да, он даже на семафорах не сбавляет. Видно, ему устраивают так, чтобы побыстрее нёсся.

– И что делать теперь?

– А тебе в Россоше придётся слезать. А там ты на рабочий поезд до своей Райновской вполне успеваешь.

– Да мне и не надо до Райновской. Я из города быстрее на попутках домой доберусь. А от станции мне домой далековато даже. Я ведь на втором отделении живу. А шоссейная почти рядом с нашим отделением.

– Так в чём же дело?

– Мне кажется, что он и в Россоше не остановится.

– В Россоше обязательно станет. Даже если не станет, там станция большая, поездов много и вокзал большой. В крайнем случае, ехать будет потихонечку, так, что свободно спрыгнешь.

– Ты так думаешь?

– Да я уверен просто.

– А как же вы с ребятами? Ведь у вас даже не станция, а полустаночек небольшой, пролетит, и глазом моргнуть не успеете.

– На большой скорости мы прыгать не будем, зато на Журавке все поезда останавливаются. Даже скорые пассажирские. Станция хоть и маленькая, зато там во все паровозы воду добавляют. Там вода какая-то особая, мягкая. Я её хоть и не щупал, но железнодорожники утверждают, что мягкая, – засмеялся я.

– Тогда ладно, пойду ложиться. А то сам уже замёрз и тебя раскрыл.

В Россоше поезд остановился, Витька не спешил слезать и хотел о чём-то ещё поговорить. Но я его прогнал, чтобы не привлекать к нам внимания. Тем более, что слышался стук молотков путевых обходчиков, которые проверяли соседний состав. Нам тоже повезло. В Пасеково ещё на входном семафоре, поезд резко затормозил, а приблизившись к полустанку, почти совсем остановился. Мы быстро спрыгнули со своих платформ, и поспешили домой. Было ещё совсем светло, и дорога оказалась сухой. Тут-то я и успокоился.

Хотя перед этим пришлось поволноваться. Когда поезд выехал из Россоши, я, приподняв брезент, обнаружил на станке интересный светильник. Снаружи он был покрашен, как и сам станок, зелёной краской, а внутри колпака блестела белая краска. В патрон была ввернута электрическая лампочка, такая, как у нас дома висели. На стояке были утолщения с шарнирами, благодаря которым сам колпак с лампочкой и стойку можно было сгибать и поворачивать в разные стороны. Совершенно непонятно почему, но очень захотелось своровать себе этот светильник и прикрепить дома над столом в вэлыкихати. К корпусу светильник крепился барашком, который сумел открутить без больших усилий. Но когда отсоединил крепление, оказалось, что провода внутри стойки не позволяют её отсоединить. Тут бы мне и оставить эту затею, но я стал с усердием тереть проводами об острый край крепления стояка к станку. Мучился долго, но, в конце концов, сумел перетереть оба провода. Раскрыл чемодан, сдвинул рычаги стояка и уложил светильник на дно полупустого чемодана, прикрыв сверху вещами.

И тут меня обуял страх нешуточный. Представил, что с поезда сходить придется, когда он остановится в Журавке. А там к поездам выходят и осмотрщики вагонов, и милиционер. Вдруг они нас застукают, что ехали на товарном, да ещё и защиту станков нарушили. И тут у меня обязательно найдут светильник и установят, что я при этом ещё и государственное имущество попортил. Мало того, что из техникума попрут, так ещё и в тюрьму посадить могут. Подумал даже, что можно попробовать прикрутить его назад. Но я уже и крепление погнул, и барашек потерял, да и провода испортил. Дрожал до самого Пасеково. И только выйдя на шоссе, отошёл от страха.

По пути договорились, что сразу же пойдём сегодня в клуб. Дома торопливо, но досыта поел, на вопросы отвечал впопыхах, потому что торопился в клуб. Чтобы до начала кино поучаствовать в танцах. Выкладывая светильник, соврал, что я его подобрал в техникуме, когда там ненужное оборудование сдавали в металлолом. Пообещав родителям всё очень подробно рассказать про техникум на следующий день, чуть ли не бегом устремился в центр.

Хотя только начинало вечереть, в клубе уже собралось много людей. На выходные вернулись в село не только те, которые учатся в десятилетке, в ПТУ и мы – техникумовские. Но и те, которые работали на производстве, если сумели договориться, чтобы их освободили от участия в митинге, тоже приехали погостить к родителям. А чтобы увидеться с друзьями и знакомыми, все стремились в клуб. В клубе с самого раннего вечера и до начала кино играла радиола, или Витька Калько на гармошке. Он же и пластинки на радиолу ставил по заявкам собравшихся. Теперь даже у нас в селе уже не танцевали ни кадриль, ни польку, а всякие старые народные, как барыню, яблочко или гопак даже и не вспоминали. Я помнил, как школьником мечтал научиться красиво плясать так, как старики умели. И даже сейчас подумал, что научись я хоть одной из этих старинных плясок, обязательно попросил бы поставить подходящую пластинку и пошёл бы танцевать. А на то, что это теперь не модно, не обращал бы никакого внимания. Потому что на красивый танец всегда все любят смотреть, хоть он модный хоть, не модный.

Но мы, техникумовские, и так смогли привлечь внимание собравшихся. Теперь в клубе в зависимости от музыки все танцевали три вида танцев. Под медленную музыку танцевали танго. В вальсе те пары, которые умели кружиться, чередовали шаги с кружением, а которые не умели – просто делали шаги, покачивая телами в такт музыки. Под быструю музыку танцевали фокстрот. Для этого танца партнёры держали друг друга, как и во время вальса, но шаги и покачивания корпусом делали быстрыми, и при этом ещё теми руками, которые у них были вытянуты в сторону, всё время делали быстрые круговые движения.

И тут нам представилась возможность продемонстрировать, насколько мы уже успели приобщиться к городской жизни. На быстрый танец мы выходили, не держась за руки, а просто останавливались один против другого и исполняли чарльстон. В техникуме мы ещё стеснялись так танцевать, а здесь танцевали лихо и непринуждённо, потому что вокруг все были свои. Я танцевал с Алёшкой, а Толик с Федькой. Колька, которому не было пары из умеющих так танцевать, вставал между Толиком и Федькой и они танцевали этот танец втроём. Зато, когда в клуб пришла Зинка Гузева, которая после окончания десятилетки поступила в россошанское медицинское училище, у Кольки появилась гораздо более предпочтительная партнёрша. При этом оказалось, что она этот чарльстон танцует даже лучше нас.

В кино мы решили не оставаться, чтобы отдохнуть с дороги и хорошенько выспаться. Когда уже собирались уходить, ко мне подошла Нелька наша и попросила:

– Жень, ты завтра перед праздником зайди к нам.

Мы с ней мало общались, потому что у неё были свои друзья, а у меня свои. Поэтому я даже удивился:

– Зачем?

– Потом, когда зайдешь, расскажу.

– А сейчас что, нельзя сказать?

– Так ты же домой собрался, а я уже билет в кино купила.

– Хорошо, зайду. Только я рано на праздник не собираюсь идти.

– Я тоже. А ты когда соберёшься, тогда и заходи.

Седьмого с утра родители подробно расспрашивали обо всех особенностях учёбы, о том, как в общежитии живётся, про поезда и даже про работу в колхозе. А я не забывал упоминать, как в техникуме всё время есть хочется, и что хотим с пацанами на этот раз побольше запасти продуктов из дому, чтобы в комнате готовить. Тем более, что скоро отопительный сезон начнётся, и нам будут выдавать дрова и уголь для отопления печек. Мама уже ушла на праздник, а дедушка с бабушкой всё расспрашивали меня. Дедушку больше даже интересовала не школьная жизнь, а мои рассказы про поезда. Про то, как составы формируют, что паровозы разворачивают на кругу. И даже о том, как один диспетчер всеми руководит через радио, да ещё и успевает отвечать таким, как я.

Про Нельку думал, что её поразили наши вчерашние танцы, и она попросит научить и её таким движениям. Зашёл к ней только в начале одиннадцатого. Она была одна дома и сразу накинулась с расспросами:

– Ну что, тебе рассказали дома, какие теперь страсти творятся в нашем селе?

– Да я вчера толком и не видел своих, сразу в клуб подался. А сегодня мне допрос устроили. Отвечал полдня как на уроке, что да как.

– И чё, даже никто и не сказал, чтобы вечером не ходил один через Вербы?

– Никто! А почему через вербы нельзя одному ходить?

– Ой, так ты ничего не знаешь? У нас тут такие страсти начались, что всё село на ушах. Каждый день только и разговоров об этом.

– Тогда рассказывай.

– В Вербах, оказывается, уже давно какие-то банды по ночам орудуют.

– Не понял, а днём они что, куда-то деваются?

– А этого как раз никто и не поймёт. Мужики даже толпой собирались с ружьём и с топорами, пролезли в вербах все укромные места и никого не нашли. И у нашего моста, и у того, что с базару.

– Так может, они землянки далеко от дорог через Ривчак вырыли и отсиживаются там?

– Да они все Вербы днём пролезли от Бабычиви и до яру!

– Ну, а ночью что?

– А ночами творится вообще не пойми что! За людьми, какие через Вербы идут не только по тропинкам, а даже по дорогам, толпами гоняются и ругаются голосами загробными?

– Почему загробными?

– Это люди так говорят. А так думают, наверно, потому, что и на кладбище теперь по ночам всякие мертвецы в белом появляются, как у Гоголя. Только ещё страшнее, потому что ещё и черепа светятся.

– Ого, ты мне тут такого наговорила, прямо жуть. Расскажу сегодня пацанам своим, даже не поверят, наверно.

– Да им уже и без тебя, наверно, дома рассказали. Сейчас все только об этом и говорят. Люди стали даже ставни и двери в хатах раньше закрывать. А кому идти куда ночью, так или топор, или дрын хороший обязательно прихватит.

– Не знаю, я вчера вечером домой из клуба возвращался по тропинке, и никакие бандиты не гнались и не кричали. Может, было рано ещё? – сказал я с сомнением.

А Нелька выдержала паузу, и потом интригующе пояснила:

– Так я тебя совсем не за этим позвала. Тебе про это и дома бы рассказали. Я хочу тебе открыть секрет очень важный. Только ты должен побожиться или слово дать, что никому и ни за что не расскажешь про это.

– Да, пожалуйста. Честное пионерское, что никому и ни за что. Хотя в техникуме пионеры уже не засчитываются. Так могу сказать – честное мужское слово! Такое слово гораздо крепче пионерского. Потому что оно уже взрослое.

– Да верю я тебе. Просто для того сказала, чтобы понял, насколько секретное то, что расскажу.

– Давай уж, колись. А то всё вокруг да около.

Нелька села ко мне поближе и, даже голос понизив, глядя прямо в глаза мне, заявила:

– Дело в том, что это я всё сколотила!

Я даже аж поперхнулся от такого неожиданного признания и тоже шёпотом спросил:

– Ты? Сама? А не брешишь?

– Не сама, конечно. Как бы я одна толпами бегала за людьми в вербах. Но затеяла это я, и людей отбирала для запугивания сама, и командую, что когда делать будем.

– Ого! Даже поверить трудно.

– Чё, думаешь брешу?

– Да нет, таким вообще-то не брешут. И слово с меня взяла. Я вот что подумал. Может у нас, у Орловых, какой-то талант есть особый командовать друзьями? Я до техникума на своём краю всеми заправлял. И старшими даже, и класс подбил вместе поступать на агрономов.

– Так я же не Орлова. Я Бескакотова.

– При чём там фамилия. Наши же дедушки с тобою Орловы. Они свой род почитали. И мы, раз их внуки, то тоже этого рода считаемся.

– А может, и правда, это у нас с тобою таланты такие есть. Я ведь тоже собрала не только из своего класса, на которых положиться можно, но и тех, которые гораздо старше. Николай Лымарев вон какой бугай вымахал, а слушается меня без никаких. И Иван Соломахин уже на шофёра выучился и в колхозе на машине ездит подменным, когда взрослый шофёр выйти не может. Тоже в команде, и тоже поклялся не болтать про это.

– А как ты сообразила всё это придумать?

– Если честно, то я не совсем это сама придумала. Это меня Генка надоумил.

– Какой?

– Ты его, наверно, не видел. Вы ж летом в колхозе не работали. Вас готовиться в студенты отпустили. А его на уборку на машине из Воронежа к нам прислали. Так я с ним всё лето дружила по-настоящему, по-взрослому. Целовались и обнимались, и щупал даже.

– Так он что, взрослый?

– Конечно взрослый, раз самому на машине ездить разрешили!

– Ты прямо перегоняешь меня во всём. Даже любовь – морковь уже крутить начала!

– Так он мне и сейчас письма любовные пишет, очень интересные. А чтобы никто не догадался, про что написано, он придумал писать всё не по нашему, а немецкими буквами. Мамка сколько раз письма открывала, а прочитать ни слова не смогла. Сейчас покажу.

Она сбегала к своей койке и достала из-под перины целую пачку писем в клееных конвертах, замотанных в газету. В письмах действительно только на конверте всё было написано русскими буквами. А сами письма этот Генка писал ей на цветной бумаге в мелкую линейку. Пригляделся к первой строчке, там было написано: «Privet moya lubimaya!». Хоть и с трудом, напрягшись, но прочитал, что там было зашифровано: «Привет, моя любимая!». А дальше Нелька не дала расшифровывать, забрала письма, опять завернула их в газету и отнесла под перину. Вернувшись, пояснила:

– Я ему тоже пишу немецкими буквами. Только медленно.

– Так это он пишет тебе, как мужиков пугать?

– Не, почти всё я сама придумываю. Хотя про кладбище он подсказал.

– А что на кладбище?

– Из Пасеково люди когда с рабочего поезда идут, так темно уже на улице. А особенно, когда ночи, где месяц не светит. Мы слышим, когда народ приближается, встаём у тех могил, которые к дороге ближе, лицом к дороге. Простынями закрываем себя. Средину простыни в зубы берёшь, а краями машешь как крыльями, только медленно очень. А на крест, который повыше, тыкву большущую закрепляем со свечкой горящей внутри. Иван вырезал в ней рот большой, нос и глаза. Так нас бы может и не заметили, а на тыкву глянут – и белое потом замечают. Бывало, бабы орут не своим голосом. И потом всем стадом бегут так, что аж пятки сверкают. А Лымарев им в след через трубу ещё и смеётся громко-громко.

– Через какую трубу?

– Пацаны из жести сделали такие трубы, как в кино, когда на корабли с берега кричат. Только ещё длиннее. Так через неё и правда голос страшный получается.

– И люди сдрейфили?

– Так мы ещё записки на двери или на ворота прикалываем. Что хату подпалим, если хозяева долги не вернут. Или что корову зарежем, если она будет по чужим огородам лазить. Так они ходят божатся, что никому ничего не задолжались или что за коровой своею следят с утра и до вечера.

– Надо ж такое выдумать.

– Двери ночью людям в хатах подпираем кольями. Наталье Ефимовне подпёрли задним колесом от трактора, так она до обеда в школу не могла прийти и сидела с бабкой в хате, пока не достучалась в окно, когда тётка соседская шла гусей своих загонять. Я тебе зачем секрет этот раскрыла? Хочу пригласить сегодня после кино с нами почудить. Я же не знаю, кому из твоих можно доверять. А ты не подведёшь.

– Так после кино меня дома ждать будут. Беспокоиться станут, если задержусь. Тем более, сама говоришь, что всех запугали уже и так.

– А мы почти все после кино по домам возвращаемся. Это когда ночи с вечера тёмные, тогда дома брешем, что в кино идём, а сами начинаем вытворять. А когда после кино, то приходим и делаем вид, что спать ложимся. Только с того краю Лымарев и Соломахин не заходят домой, а я им наказала, чтобы узнали, кто из наших у какого окна спит. И они даже если кто уснёт, палочкой в окно стукнут, они и выходят. Хочешь, я и тебе стукну после кино?

– Не, не стоит.

– А чё? Рамы двойные на зиму не вставляли ещё. Через окно и вылезешь. Наши многие через окна вылезают, чтобы родители не заметили, если ночью до ветру выйдут, что двери не заперты.

– Я и через двери могу выйти, не маленький уже. Но только если не мама, то дедушка обязательно услышит и стыдно будет, что украдкой ушёл. А объяснять же не будешь, зачем и куда собрался.

– Так если говоришь, что уже не маленький, так вообще не ходи домой после кино. Вон Ванька, Николай и Толик с Бабычивки, те сказали родакам, что когда захотят, тогда и будут возвращаться вечером. И те больше не возникают.

– Так это их дело, а мне незачем такое.

– Так ты засрал, может? – с издёвкой спросила Нелька.

– А чего мне бояться? Сама же сказала, что это вы сами всё заколотили.

– Наверно, мамку с дедушкой боишься ослушаться?

– Чего же здесь непослушного? Они же мне не запрещали ещё ничего, а ты уже плетёшь, что боюсь.

– Никогда не думала, что ты таким слабаком окажешься. Даже повзрослей тебя радовались, когда им эту тайну открывала. А ты как услышал, так и в кусты.

– Не мели глупость. Но теперь я даже специально не хочу с вами куролесить, чтобы не подумала, что тоже без ума от такого большого доверия.

– Ну и катись тогда.

– Давай. Я на базар. Ты идёшь?

– Пойду, но только без тебя.

Вечером, когда собрались у клуба, и я ждал своих друзей, рядом толпились молодые, наверно, из Нелькиной команды. И она специально, чтобы опозорить меня громко, объявила:

– Вот Женьку нашего можно было бы пригласить после кино подурачиться, так он, наверно, и в кино не пойдёт. Тётя Ксения хвалилась, что он у неё и белье всё стирает, и даже доливку примазывает кизяком. Ему, наверно, некогда будет.

И тут же громко, даже как-то не по-настоящему засмеялась над своим сообщением. Но в её компании никто даже и не улыбнулся. Может потому, что неловко было смеяться в глаза тому, кого позорили. Но мне почему-то от её слов совершенно не было стыдно. Хотя, действительно, такие дела были совершенно бабские. И я без никакого притворства ответил ей:

– Знаешь, Нелля, я даже радовался тому, что удавалось чем-нибудь маме помогать. Она же мне не чужая!

На этот раз перед возвращением чемоданы загрузили основательно, а я ещё и мандолину прихватил. Еле поднимали свою ношу и переживали за то, как будем от станции добираться, если опять автобуса на Бутурлиновку не будет. Колька и Федька даже картошки почти по ведру взяли. А мне кроме прочего ещё и масла большущий кусок приготовили чумацким1 способом.

Дедушка не раз рассказывал, что раньше наше село славилось на всю Россию. Потому что всё в нём было приспособлено под чумачество. Одни колёса делали крепкие на подводы и в запас. Другие возы готовили такие, которые когда даже через реки в брод переезжали, чтобы соль не намокла. А другие наоборот, с лёгкими бортами, но чтобы товаров нетяжёлых можно побольше загрузить. Атаманы ватаги заранее, ещё с зимы собирали, подбирали погонщиков и тех, которые пасти волов будут ночами и на стоянках. И верхового приглашали для всяких быстрых случаев. Волов запасных брали пару, а при большой ватаге и две пары. Выезжали обозами по десятку подвод, а порою и больше. Дедушка всегда с гордостью рассказывал о славном прошлом нашего села и не забывал подчёркивать, какими умными и сноровистыми были наши предки. И сейчас тоже поучал:

– Бабо, ты масла сбей сегодня свежего. А то осенью корову сбудем, ни себе, ни внуку свеженького не достанется.

– Так свежим и душистым оно ж только первые дни будет. А ему же побольше хочется положить. Думаю, там у нас топлённое есть, перетоплю ему в новую банку да присолю, долго ещё не прогоркнет.

– Не, ты ему как чумакам, свежего заготовь. Чтобы и через месяц – захотел маслица на хлеб намазать, намазал, а оно как сегодня только сбитое.

– Дедушка, а как это масло по-чумацки сберегать, чтобы свежим оставалось? – не выдержал я и вмешался в их разговор.

– Да бабе я уже рассказывал. И делала она в позапрошлом году нам запас масла свежего, когда корова рано в запуск пошла. Может, подзабыла, напомню, пока тебе пояснять буду.

Бабушка ответила:

– Да помню я всё. Как только масло из сыворотки вытащишь, чуть обсохнет, и сразу же в рассол. Только вот рассол забыла как готовить.

– На яйцо сырое куриное, – напомнил ей дедушка.

А мне рассказал:

– Чумаки порой на всё лето из дому уезжали. Еду на костре готовили. И много разных хитростей знали, как продукты сохранять. Масло свежее они в рассоле хранили. Когда нужно, подденет он его в рассоле, отрежет кусочек, какой нужно, и сразу же назад опускает. И оно всё время, как только что сбитое.

– Дедушка, так оно ж в таком рассоле солонющее будет ужасно. Его ж и рот не возьмёшь.

– Не, масло в рассоле и соль, и воду отталкивает. Тебе позапрошлой осенью бабка и хлеб мазала маслом, и блины, так ты же не чувствовал соли. А оно ведь из рассола было.

– Вот это да! А я тогда даже и не сообразил, что корова в запуске, а масло свежее.

По приезду в Таловую с автобусом нам повезло, а с остальным не слишком. Нам сразу же объявили, что в связи с ненастной погодой в течение осени в колхозах сложилось катастрофическое положение с уборкой урожая и с заготовкой кормов. Поэтому райком мобилизует все районные предприятия и учебные заведения на помощь колхозам. Старшекурсников отправили в колхозы 10 ноября. А нам назначили на одиннадцатое. Классная предупредила, чтобы кроме рабочей одежды захватили и хорошую, Потому что заставляют ещё и концерт для колхозников подготовить. И чтобы одевались теплее. Так как работать будем до тех пор, пока снег не выпадет, и морозы не начнутся.

Все три группы нашего первого курса отвезли в противоположный конец района в колхоз «Родина Пятницкого». Из-за этого начала переживать Екатерина Евдокимовна. Боялась, что наш концерт в таком селе, где родился знаменитый музыкант, ни за что не получит хорошую оценку. Поселили парней из всех групп в тёмном сарае, со стенами их хвороста, и только снаружи мазаных глиной. Внутри же по стенам хворост сухой торчал. Так хлопцы даже обрадовались, что на стены можно сумки с вещами вешать. Нары оказались двухъярусными и сплошными. Нижний ярус только чуть выше земли, а верхний только немного выше пояса. Я захватил место на верхнем. Забираться наверх было легко. А тем, которым внизу места достались, чтобы залезть, приходилось сгибаться в три погибели. И даже сидя выпрямиться не получалось.

На каждом месте лежало по тюфяку, плотно набитому какой-то сушеной морскою травою, и такие же подушки. И по одеялу шерстяному на каждом месте. Простыней, конечно, не было. К тому же нам объяснили, что спать придётся в одежде. Потому что в сарае топить никак. И согреваться ночью будем только своим дыханием, и чтобы поэтому строго следили, если кто ночью выйдет наружу, чтобы двери плотно закрывал. А вообще, следует до отбоя все дела справить и ночью не студить сарай. Девок разместили в помещении склада, но там нары были раздельные, и окно было. Так через него трубу дымоходную вывели и печку-буржуйку железную поставили для обогрева. А классных руководителей на квартиры определили в ближние дворы к колхозникам.

Обед к нашему приезду сготовить не успели, поэтому первый раз покормили только вечером. Но покормили хорошо. Ели все группы и преподаватели около нашего сарая. К сараю был приделан широкий и на всю его длину навес соломенный. Поэтому есть здесь можно было в любую погоду. С дальней от дверей стороны навеса стояли два стола, длиной почти наполовину сарая. И лавки по всей длине с их обеих сторон. Мы сразу захватили тот стол, который от стенки. А девкам достался стол, который с краю. И во время дождя им не поздоровится.

Утром подъём сделали в семь часов. Классный из зоотехнической группы хотел заставить нас делать зарядку. Но Чернышов из его группы закричал, что мы сегодня в колхозе и без зарядки нафизкультуримся. А ещё толпиться придётся на умывании, и поесть нужно успеть до работы. Преподаватель не стал возражать и разрешил идти умываться. Умываться приходилось из тех кружек, в которые вчера наливали чай. Воду черпали из вёдер питьевых, которые стояли на высоком помосте. Чтобы не разводить грязь у сарая, каждый набирал кружку воды и уходил умываться подальше на траву. Но кружек оставили почему-то только восемь, и на меня пацаны наорали, когда увидели, что я не только умываться собрался, но и зубы чистить.

Еду привозили откуда-то уже готовой и горячей. Только завтрак оказался намного беднее ужина. Давали только суп без мяса. Некоторые попросили добавки, и им налили ещё по немного. Но зато вместо чая утром каждому налили по полной кружке молока. Молоко оказалось даже ещё немного тёпленьким. Наверно, после утренней дойки.

На работу отправили пешком. Шли довольно далеко и долго. Но шли быстро, так, что молоденькая колхозница, которую направили с нами показать дорогу, чуть ли не бегом бежала спереди, чтобы мы не обогнали её. А большие парни ещё и подшучивали над ней всю дорогу. Она смущалась и от этого ещё сильней спешила, чтобы не видели её смущения.

На поле нас уже ждал бригадир. Предстояло очищать свеклу от грязи и ботвы. Когда к полю подтянулись отставшие, бригадир объяснил обстановку и поставил нам задачу:

– В этом году дожди заливали. В поле и на ногах было не зайти, а не то, что тракторами заехать. Сейчас трактористы свеклоподъемниками выпахивают свёклу по рядам поперёк делянок. А свекловичницы каждая на своей делянке выдёргивают подпаханную или лопатами выкапывают, которая не подпахалась, и кидают в кучи. Но свекла вон с какой ботвой огромной. По дождям вымахала выше колена, и грязи на ней налипло немерено. Потому что земля путём не просохла, да теперь, наверно, и до морозов не высохнет. Чтобы из свеклы сделать конфетку, сейчас буду выдавать каждому главный инструмент свекловичницы.

С этими словами от вывалил из одного мешка на мешковину другого целую гору ножей, изготовленных кузнечным способом из круглого пруткового железа. Один конец прутка сгибался вдвое и посредине даже немного сплющивался, чтобы ручка была ухватистее. А с другого конца прут расплющивали так, что получалось лезвие ножа. Взяв один из ножей в руку, бригадир вытащил из кучи одну крупную свеклу и объявил:

– А теперь смотрите внимательно, чтобы потом не жаловались, если за брак спрашивать буду. Вначале, пока корень с чубом, удобно будет с него грязь соскребать. Только не просто так, а очень даже тщательно. Лучше даже чуть корня срезать, чем хоть капельку грязи останется. А то, на сахарном заводе грязь найдут и такую скидку забабахают, что мало не покажется.

Его речь перебила Екатерина Евдокимовна:

– С грязью этой непонятно. Ведь после очистки они же корень опять на землю положат. И к нему земля мокрая заново прилипнет.

– Тут я вам следующую хитрость поясню. Как свеклу удобнее от грязи очищать, я пояснил, чтобы знали на потом.. А вначале придётся рядом с кучей неочищенной свеклы застелить ботвой площадку под чистую. Поэтому с первых корней придётся вначале ботву срубать, чтобы застелить места побольше. К ботве тоже требования строгие. Срезайте её так, чтобы лучше корня немного повредилось, чем хоть малость стебля зелёного на корне останется. За это тоже на сахарном заводе придираются.

Наш староста Витька засомневался:

– Тут и счищать, и резать много придётся, а ножи у вас игрушечные какие-то. На такой работе и покупной, стальной к концу дня затупиться. А железный и полчаса не выдержит.

– Здесь ты, паренёк, ошибаешься. Ножи эти кузнец и закалил, и наточил на наждаке. Их свекловичницы так полюбили, что даже домой забирают. Хотя в первый год из дому стальные, с деревянными колодочками приносили. А теперь поняли, что эти удобнее и надёжнее. Они ж не гнутся и острые к тому же.

Работа была не сложная и не тяжёлая. Задание, сколько сделать за день никто не определял. Следили только, чтобы никто не отлынивал от дела. Неудобством считали только дальний переход. В обед долго идём с поля до сарая, быстро кушаем, и сразу же назад приходится идти, чтобы в час приступать к работе. Сложнее стало, когда похолодало. Ночью все мёрзли. На ночь надевали на себя побольше одежды. Некоторые даже в фуфайках спать ложились. А в основном старались согреться, прижимаясь один к другому. Получалось даже, что на одном тюфяке лежали двое, или на двух тюфяках по трое. А соседние пустовали. Только в одеяла кутались с головою, каждый в своё, чтобы надышать тепла.

И на работе стало сложнее. Утром, пока шли к полю, на земле везде иней белел. А руки замерзали так, что даже ножи из пальцев вываливались. Руководители разрешили ветки сухие приносить на поле из лесополосы, разводить из них костры и отогревать закоченевшие руки. Екатерина Евдокимовна из-за этого даже к председателю ходила скандалить. Потому что у некоторых девок кожа на пальцах от постоянной сырости, грязи и холода полопалась и кровоточила. После её скандала в колхоз завезли толстые брезентовые рукавицы и выдали каждому по паре. Работать сразу стало намного легче. Двойной брезент на ладонях рукавиц не промокал, руки оставались сухими и почти не мёрзли.

Зато у меня обнаружилась другая проблема, личная. Оказалось, что как только я начинал мёрзнуть, у меня возникали неожиданные и сильные позывы помочиться. Приступы непереносимого желания пописать доставляли мне уйму неприятностей. Желания были настолько не переносимыми, что иногда непроизвольно мог даже немножечко не удержать и брызнуть в трусы. После этого приступ проходил, и я спокойно мог дотерпеть, пока несколько парней соберутся сходить в лесополосу для таких же целей. Когда согреешься немного, приступ тоже иногда проходил.

Поэтому я, как только чувствовал, что замерзаю, начинал работать и вприсядку, и вприпрыжку. Те, кто чистил свеклу рядом, смеялись надо мной. А я утверждал, что согревшись, я не заболею. Но бывало, что никакие из этих ухищрений не помогали, и никто из друзей не соглашался идти в лесополосу, даже удивлялись на меня, потому что недавно ходили. И я вынужден был идти до лесополосы один. Вначале старался идти обычным шагом. Но терпеть было невмоготу, начинались пописывания в трусы, но и они не облегчали страдания. Тогда я, забыв о приличии, устремлялся к лесополосе бегом. Приходилось аж губы кусать на бегу – таким непереносимыми были позывы. Переживал, что вдруг это у меня по наследству развивается то заболевание, которым страдал мой дедушка. И боялся, что частое намокание трусов и даже штанов в определённом месте повлечёт от меня запах плохой. Через день менял трусы, стирая их в холодной воде с мылом. Другие стирали реже, в основном портянки или рубашки, если концы рукавов у них покрывались грязью, так что нельзя уже различить цвет рубахи.

Выход из создавшегося положения нашёлся неожиданно. Колхозный бригадир потребовал, чтобы преподаватели выделили четверых крепких парней для выравнивания силосной массы в кузовах машин. Сообразив, что там я смогу писать, когда захочу и сколько захочу, я вызвался первым. Назначили на машины Вовку Чернышова из зоотехников – он был самым взрослым среди всех нас. Юрку Булутанова из первой группы и нашего старосту Витьку. Хотели вместо меня назначить Павла из нашей группы, но я так настойчиво просился, доказывал, что я даже школьником работал копнительщиком на комбайне, что Екатерина Евдокимовна согласилась.

Прихваченную морозом и сильно засорённую кукурузу убирали на силос два комбайна. Работали они в разных загонках. Нам вручили вилы и закрепили по двое к каждому. Мы с Витькой попросились работать вместе. Когда подъезжала очередная машина под загрузку, один из нас забирался в кузов, а другой оставался в загонке, ожидая приезда следующей машины. В кузове сразу надо было перетаскивать два связанных вместе старых автомобильных ската к переднему борту и прислонять их к нему стоя. Потом расправлять прикреплённый к скатам трос так, чтобы он свисал с заднего борта машины В это время автомобиль подъезжал под выгрузной транспортёр комбайна, комбайн начинал движение, и первым делом следовало завалить силосной массой скаты и хорошенечко утрамбовать её с тем, чтобы, когда в силосной траншее трактор будет за трос стягивать массу, с машины скаты не выскользнули.

Вначале, когда стоишь на дне машины, масса летит в лицо и за воротник попадает. Потом по мере заполнения кузова грузчик вместе с силосной массой поднимается выше и выше. Особенно трудно было вывершивать силос. Водители и тракторист следили, чтобы нагружали полнее. Потому что машин на отвозе было только семь, а на разгрузке они долго задерживались. Если у какой скаты выдернутся из под массы, колхозникам приходилось вручную её разгружать. Бывает, массы уже выше транспортёра разложишь и сам уже чуть ли не пояс стоишь, закопавшись в зелени, а тракторист останавливает агрегат и просит:

– Машин все равно не видно и к тому комбайну первая подъедет, потому что он давно уже стоит. Так, пока мы постоим, ты не слезай, утрамбуй ещё немного, на края разложи. Глядишь, ещё метров сто – двести продвинемся.

На меня водители никогда не обижались, что плохо затрамбовал. А у другого комбайна никто из них не хотел подъезжать на погрузку, когда очередь грузить наступала у Чернышова. У него скаты постоянно выдёргивались. И бригадир, и водители ругались на него, а он огрызался с матом. Так два дня поработали, и Вовку заменили на Ивана Ступина с нашей группы. А мне показалось, что Вовка специально халтурил, потому что не хотел, чтобы его одежда на этой работе намокала от сока силосного.

А она здесь сразу становилась мокрой. Масса, наверно, из-за сорняков бала очень сочной. Когда на неё встаёшь сапогом или коленом, приходится упираться, так сок прямо ручьём из неё выдавливается. Уже после первой машины штаны намокали от сапог и до того места, где их закрывала фуфайка. Я один раз попробовал поддеть под штаны шаровары, так оказалось ещё хуже. Вечером переодеться было не во что, пришлось и спать ложиться в чистых штанах, в которых на репетицию вечером ходили. Зато мне писать теперь никто не мешал. Мог хоть на поле сделать это, пока машину жду, а мог даже и в машине, пока массы мало. Всё рано никто не увидит.

Витьке было проще. Он догадался двое рабочих штанов взять с собою в колхоз. А нам с Иваном было сложнее. Хотя сразу же после работы мы вывешивали свои штаны на просушку, но погода стояла пасмурная и холодная, и они редко к утру успевали высохнуть. А утром надевать на тело холодные, полусухие штаны было очень даже неприятно. Зато, если ночь была тёплой и ветреной – штаны высыхали полностью, а от того, что насквозь были пропитаны соком травы, становились негнущимися, как жесть. Зато в таких «железных» штанах удавалось загрузить две первых, а иногда и три машины с сухими ногами.

Из-за нас у Екатерины Евдокимовны вышел новый скандал с председателем колхоза. Она ходила доказывать, что людям не положено целый день работать в мокрой одежде, а ещё за то, что в воскресенье на дают выходного, и за то, что бани в колхозе нет, а учащимся положено раз в неделю в бане мыться. Разругалась она с ним так сильно, что из Таловой приезжал уполномоченный райкомовский и запугивал её, что такое поведение будет обсуждаться в РОНО, и что в техникум сообщат, чтобы её наказали за несознательное поведение при оказании шефской помощи колхозу.

Мне мокрая одежда действительно вышла боком. Пока раскладываешь массу в машине, даже жарко становится. И то, что мокрые штаны к ногам прилипают, и не замечаешь. А пока ждёшь очередную машину – замерзаешь до дрожи. Особенно, когда ветер. Штанины холодные хоть как от тела отдирай, они всё равно липнут. В одном месте придержишь, чтобы к телу не прикасались – тут же в другом месте уже захолодело. В результате у меня разболелись зубы, а на голени левой ноги образовались два чирья. Потом и на берде правой ноги появился огромный чирей. Он был снаружи и болел от каждого прикосновения. А когда приходилось вывершивать массу, к ноге постоянно прижималась то масса силосная, то держак от вил. Я даже не выдерживал и вскрикивал от боли. Хорошо хоть, никто не слышал моих ойканий. Потом у меня на деснах с обеих сторон верхнего нёба нарывы болезненные образовались. Когда кушал и пища попадала за щёку, нарывы болели.

После обеда 10 декабря повалил густой снег. Наших со свекловичного поля отпустили раньше, а силосные комбайна работали почти до вечера. Но к вечеру силосная масса из-за налипшего на травостой снега стала превращаться в грязную жижу, которую даже вилами не получилось поддевать. Мы основательно замёрзли, и нас отпустили. Бригадиру сдали наши вилы, и он заставил последнюю гружённую машину забрать всех четверых в кабину и отвезти к нашему жилью. Снег шёл всю ночь, и на утро на земле уже лежали целые сугробы.

Нам объявили, что на весь день представят отдых, а в шесть вечера будем давать концерт для жителей села. Мне ещё на репетициях отвели роль ведущего, и я опасался, что нарывы во рту помешают мне громко и отчётливо объявлять номера. На концерте танцевальных номеров не было. Дважды хором пели песни хоровые. Те девчонки, которые успели хорошо отрепетировать с клубным баянистом, пели песни по одной и дуэтами. Из нашей группы Вера Пашкова спела две песни, и одну Таня. Из парней только Вовка Чернышов пел под баян. Стихи читали только девчонки. Частушки пели и девчонки, и парни. А хор подхватывал после каждой частушки:

«Ёлочки-сосёночки, зелёные, колючие,

В Воронеже девчоночки красивые, певучие!»

Колхозники на удивление дружно аплодировали. Оценили нам концерт на хорошо и отзыв хороший за помощь написали. А нам четверым перед концертом председатель колхоза даже объявил благодарность за то, что, несмотря на трудности, оказали неоценимую помощь в заготовке силоса для колхозного животноводства.

В техникум возвращались в кузове грузовой машины, закрытом сверху брезентом, прибитым рейками в бортам. Сидели, сгрудившись на полу кузова. Даже встать во весь рост нельзя было. Но никто и не пробовал вставать. В дороге все замёрзли и прижимались друг к другу, надеясь согреться. Нарывы у меня во рту прорвало и я всю дорогу незаметно, чистым носовым платочком выдавливал из дёсен гной. На платочке оставались жёлто-кровяные следы. Зато сразу же почувствовал облегчение, и даже зубы перестали болеть.

По приезду в техникум почувствовали себя богачами. На следующий же день выдали стипендию за ноябрь, а в бухгалтерии вернули деньги за сданные нами перед поездкой в колхоз талоны на питание.

Учились старательно. Наверно потому, что все боялись остаться из-за неудовлетворительной отметки без стипендии. А те предметы, которые назывались специальными, ещё и нравились очень. На уроках ботаники часто работали с микроскопами. Рассматривали и зарисовывали в тетради различные препарированные клетки и органы растений. Особенно любили практические занятия по определению видов дикорастущих растений с выходом на природу. По механизации изучали устройство тракторов. Занятия по механизации проводили в отдельном здании, стоящем в парке. Там, кроме комнаты со столами, стульями и классной доской, располагался ещё и просторный машинный зал, в котором на стеллажах располагались разные узлы и детали тракторов и автомобилей, и стоял настоящий трактор КДП-35, не такой как в МТС, а чистый, выкрашенный разной краской. Потому что от этого трактора была как бы отрезана одна половина для того, чтобы было видно, из чего он состоит внутри. А места такого «разреза» были специально окрашены в ярко красный цвет. Преподаватель и так понятно объяснял, и на плакатах устройство было очень разборчиво нарисовано. Но на этом тракторе было всё ещё понятней. Мы поражались такими возможностями для учёбы, и даже гордились, что за короткий срок смогли изучить, то, что хлопцы в ПТУ учат два года. При этом все парни сразу же понимали и устройство, и принцип работы каждого механизма, каждого узла трактора. Девчонкам эта наука давалась труднее. Хотя Зойка Мищенко и Валя Насонова тоже всё запоминали и понимали.

Этой Валей я восторгался! Времени у неё на учёбу было намного меньше, чем у нас. После занятий ей ещё домой в Вознесеновку следовало добраться. А дома на ней обязанности домашние лежали. Потому что в семье было пятеро детей, родители работали и на Валентине лежало кроме учёбы ещё и множество домашних И всё равно она каждый день выучивала все уроки на пятёрку.

Я тоже к учёбе относился очень старательно. Но если меня вызывали по какому предмету к доске, потом несколько дней мог не готовить уроки по этому предмету. Потому что скоро не спросят. И так делали все. А она на каждый день готовила все уроки. Те из наших, которые боялись, что их спросят на следующем уроке, а материал не слишком хорошо выучили, так у неё на перемене всё расспрашивали. И рисунки перерисовывали к себе в тетрадь, если их задавали.

Из тех предметов, которые изучали по школьной программе для получения среднего образования, нравилась химия. Преподавала её молодая и красивая Лидия Семёновна. Мне даже казалось несправедливым, что такая молодая и красивая женщина была замужем за уже немолодым фронтовиком Оболонским Фёдором Митрофановичем – завучем нашего техникума. Уроки химии она вела интересно очень, так, как Иван Семёнович в школе увлекал нас математикой. И опыты, подтверждающие тот материал, который проходили на очередном уроке, обставляла так интересно, что мы даже толкались, чтобы лучше рассмотреть процессы. Эта преподавательница была и красива, и выглядела как-то особо соблазнительно. Поэтому я, если ночью после отбоя решал получить удовольствие от усиленного массажа определённого места, обычно в воображении представлял её фигуру.

Иностранный язык в техникуме все изучали немецкий, даже те, которые в школе раньше учили другой. Преподавала его настоящая немка Ева Генриховна Бауэр. Может, потому, что она не хотела позорить тех, которые в школе немецкий не учили, в отличие от других преподавателей была совершенно не требовательной. На уроках согласно программе объясняла очередной материал. Диктовала домашние задания. На следующем занятии, вызывая к доске очередного из нас, спрашивала заданное. Но даже если он не смог ответить ничего – отрицательных отметок всё равно не ставила. Говорила:

– В журнал пока поставлю три, а ты немного подучить урок, для равнения на отметку.

Этой её особенностью пользовались учащиеся всех групп. Даже если было свободное время, учить заданное по немецкому никто и не думал даже. При этом, запомнившие что-нибудь из прошлого урока, во время очередного занятия поднимали руки, просились ответить, и если не слишком путали с ответом, если хоть часть из заданного отвечали правильно – таким она ставила четвёрки и пятёрки. Были и те, которые на самом деле хотели учить немецкий. В нашей группе Валя Насонова, а в первой Сашка Гузенко старательно учили всё то, что она задавала. И что было интересно, таких она заставляла отвечать на уроках гораздо чаще остальных, но отметки в журнал им ставила редко. И оценивая их ответы, никогда не завышала отметок, а даже, как нам казалось, немножко их занижала.

Когда на занятии присутствовал завуч или представитель района или области – она обязательно вызывала для ответов одного из старающихся. Сердилась она редко, и то в основном за неправильное наше одевание или поведение. Укоряла:

– Давайте посмотреть на группа. На улица ещё не слишком грязь. Но все одеть сапоги, как для скотный двор или на поле. Парни оправдать хотеть военным стилем. Но тогда должен быть гимнастёрка или френч. А Раковский даже носить вместе интеллигентный галстук на рубашка и сапоги на ноги.

– Так мы же с ним сегодня затемно из Михинки шли до техникума! Как бы он без сапог, по грязи? – заступился за земляка Тимофеев.

– Тогда не надевать галстук! И сапоги мальчикам для гимнастёрка. А здесь даже девочки в сапоги одеваться все.

– Так осень же ведь, и на улице прохладно, да и сыро по утрам, – пояснила Мережко.

– Вам за годы учёба долженствовать узнать, девочки сапоги одевать только на работа. В дом, в класс, в клуб девочка ходить без сапог.

Свои наставления она высказывала не настойчиво, а как бы даже устало. Не настаивала на выполнении того, к чему приучала, но и не забывала напоминать о тех несуразностях, которые замечала в нас. Но иногда и она повышала свой голос, даже могла перейти на крик.

С началом зимы после работы в колхозе многие из нас простудились, и Ева Генриховна с удивлением и возмущением спрашивала:

– Почему никто не пользуется носовой платок?

– Да их у нас и нет, наверно, ни у кого, – ответил Павел.

– Почему нет? – возразил Поляничко. – в нашей комнате у всех парней платочки есть. Может, с собою не все их носят. А у меня вот, пожалуйста, в пиджаке лежит, новенький совсем.

– Следует не показать платок, а пояснить почему все вытирать нос рукавом? Посмотреть вокруг, у всех рукава блестеть как от шпик! Для нос требуется иметь платок, а не рукав.

– И что, по Вашему, я должен в такой вот платок, как у Поляничко свои сопли выкладывать? – возмутился Тимофеев.

– Конечно, в платок следует, а все их о рукав или ладонь вытирать. Платок купить совсем не дорого. И сами можно изготовить себе два-три платок для нос.

– Думаю, такого Вы от нас за все пять лет не добьётесь! Мне так даже противно будет свои сопли в чистый платок сморкать, – настойчиво продолжал возражать ей Толик.

– Так, как сейчас, разве лучше? – рассердилась немка.

– Так это нам в техникуме теперь приходится вести себя культурно. Поэтому и вытираем носы, а не освобождаем их. А меня, чтоб Вы знали, мамка и сёстры учили при простуде сразу нос освобождать. Хотите, я сейчас покажу, как это мы делаем, когда не в классе? Бахнешь соплю об землю и сразу полегчает. Даже в голове светлее становится!

– Не сметь глупость делать! Марш сейчас же к доске, рассказать склонение существительных.

Толик, естественно, не смог рассказать правила склонения, даже падежи немецкого языка не смог назвать. За что Ева Генриховна злорадно ему заявила:

– Садись на место, а в журнал тебе поставлю очень большую двойка. И исправить её не сможешь до конца этот год.

Через день, немецкий был у нас последним уроком, Тимофеев на перерыве специально сбегал на улицу. Хорошенечко высморкался, даже вытер лицо и нос снегом, подошёл к немке перед началом и попросил:

– Ева Генриховна, скоро стипендия, а мне и так не хватает на тетради. Вы вызовите меня, спросите что-нибудь, чтобы двойку исправить.

– Хорошо, хорошо. Я уже и так видеть, что стал лучше знать немецкий грамматика. Сейчас поставлю тебе в журнал три, или даже ещё лучше четыре.

Меня сильно мучили последствия осенней работы в колхозе. Зубы болели почти беспрерывно. Спасался тем, что ватку, смоченную одеколоном, заталкивал в дупло зуба, и боль на время утихала. Хоть поспать удавалось, если во всех дырявых зубах смогу нервы успокоить. Из-за зубов меня отпускали с занятий съездить в Таловскую районную больницу. За это время даже подружился с молодой стоматологом-хирургом. Увидев меня в очереди в коридоре, она спрашивала:

– Опять на удаление?

– Да, терпения нет, теперь другой ничем не могу успокоить, и даже с занятий отпускают.

– Хорошо, заходи, сейчас новокаинчик уколем, потом посидишь в коридоре, пока занемеет, а я очередных принимать буду.

Но, удаляя мне четвёртый зуб за месяц, она запротестовала:

– Так не пойдёт. До конца года мы с тобою все зубы удалим, а на следующий год протезы придётся ставить и ночью в стаканчике зубы хранить.

– Так терпеть же уже невозможно.

– Чтобы не терпеть, лечить зубы нужно. Пойдём, я тебя без очереди проведу к Савелию Павловичу, поясню ему, что ты студент, и с занятий в райцентр приезжаешь.

В другом кабинете принимал зубной терапевт, и очередь к нему была ещё больше. Когда мы зашли к нему, моя знакомая пояснила:

– Савелий Павлович, я тут своего друга уговорила к Вам зайти. А то я ему уже половину зубов удалила, а там ещё столько же с дуплами. Почти все воспалённые и болят. Полечить бы их ему, только очереди у Вас огромные, а он занятия пропускает.

– Ну раз друг, пусть как приедет, медсестре скажет, что здесь, и она будет вызывать его без очереди. Только карточку его передай мне.

– Хорошо, карточку сейчас передам, а Вы, может, сразу посмотрите, что там у него и как.

Повернувшись ко мне, врач сказал:

– Присядь на топчан, я сейчас закончу с этой дамой, что в кресле, и тобой займусь.

Когда меня тоже заставили сесть в кресло, он обнаружил в тех зубах, в которых образовались дупла, оголенные нервы. Сказал, что он их сначала убьёт мышьяком, а затем нервы удалит, зубы запломбирует, и они никогда уже не будут болеть. Пояснил:

– Вначале мы займёмся тремя, которые могут боль вызвать. Один сверху и внизу два должны быть очень болезными. А потом и остальные заштукатурим.

– Да у меня вообще от боли аж скулы сводит. Даже не пойму, какой болит сильнее.

– Но мне-то виднее, какой болезненней. В них сейчас мышьяк положил и пломбами временными прикрыл. За сутки лекарство должно расправиться с нервами в этих зубах. Приезжай завтра после обеда. Те, что с мышьяком, поноют конечно немного, но не так сильно, как ты описываешь. Придётся потерпеть. А если какой невтерпёж болеть будет, можешь выковырнуть пломбу и очистить дупло. Только рот ополаскивай тщательно, а то мышьяк ведь – яд. И не слабый к тому же. А теперь освобождай кресло, бери свою фуфайку, и до завтра.

Болеть зубы начали ещё по дороге в техникум. Обед я пропустил, а на ужин вообще не пошёл, потому что кушать, может, и хотелось, но зубы разболелись не на шутку. К вечеру уже не мог сдерживать своего воя от сильной боли. Даже из комнаты ушёл, чтобы остальных не донимать Ходил по скверу и скулил от сильной боли. Помнил, что врач утверждал, что нужно потерпеть, зато назавтра он вылечит их и запломбирует насовсем. Когда стемнело, боль оказалась такой сильной, что я забыл о собственном обещании терпеть, побежал в комнату и, не разуваясь, сразу же стал выковыривать пломбы выпрямленной булавкой. Очистив дупла и пополоскав рот водой, вскоре почувствовал облегчение. Попросил остальных не слишком шуметь. И хотя до отбоя было ещё долго, разделся и лёг под одеяло, даже не помыв ноги, чтобы успеть выспаться, пока зубы не начали болеть вновь.

Утром зубной боли почти не ощущал. В районе тех зубов, которые вчера пломбировали, чувствовались пульсирующие болезненные подёргивания. Пульсация эта была вполне терпимой. С третьего урока опять отпросился, сказав, что у меня направление в район к стоматологу. В больнице подошёл к кабинету, стоял, прислонившись к стенке и обдумывая, как лучше сообщить врачу, что явился. В это время из кабинета вышла медсестра, увидела меня и объявила:

– А, студент явился. Следующим зайдёшь, как только дедушка выйдет.

Врач, усадив меня в кресло, осмотрел то, что получилось после моих ковыряний и озабоченно произнёс:

– Не везёт нам, парень, с твоей санацией. Зубы у тебя не в красную армию, а нервы на удивление крепкие.

– Дедушка говорил, что это у меня от мёда. Я мёд помногу очень ел, когда дама жил.

– Нет, парень, это у тебя, видимо, конституция такая своеобразная.

При чём здесь конституция я, признаться, не понял, подумал, что она бывает только у государств, а не у людей, но уточнять не стал. На этот раз мне опять бормашиной почистили дупла, но больней, чем в прошлый раз. Опять положили мышьяк во все три. Врач убеждал, и я себя настроил выдержать любую боль, но пломбы не выковыривать. С тем, чтобы после никогда уже эти зубы у меня не болели. Но вечером открылась вчерашняя картина. Опять пришлось одеваться и уходить из комнаты. Вначале даже пробовал по снегу бегать вокруг футбольного поля, как бы тренируясь, и в надежде отвлечься от боли. Затем не выдержал и пошёл стонать и плакать в лесополосу. В темноте всё равно вернулся в комнату, чтобы выполоскать мышьяк. На этот раз придумал хитрость. Сильнее всего болел нижний зуб, поэтому выковырял вначале пломбу с него. Но боль не утихала, и казалось, что теперь сильнее болит верхний. Выковырял и с него. Показалось, что болеть стало меньше. Опять раньше лёг в постель, закутался с головой в одеяло. Согрелся, и болеть стало терпимей. Поэтому на следующий день поехал с одним запломбированным зубом, в надежде, что мне хоть его вылечат.

Савелий Павлович даже похвалил меня:

– Молодец, хоть и рассказываешь, как больно было, но сумел в одном нерв убить. Вот мы сейчас удалим его и сделаем из зуба конфетку. – Но когда он рассверлил сильней канал и стал удалять нерв какой-то проволочкой тоненькой, зуб заболел так, что я не выдержал и закричал, что было мочи. А из глаз потекли слёзы. Вытирая полотенцем выступивший на моём лбу пот, врач успокаивал:

– Крикнуть пришлось, но зато уж этот зуб никогда больше у тебя болеть не будет. К тому же мы его теперь так заштукатурим, что он крепче нового будет.

Пока он манипулировал с зубом, меня била мелкая дрожь от пережитой боли и страха. Для себя решил, что лечить больше не соглашусь ни один зуб. Потому что, когда нерв удаляют, боль получается такая, что даже представить невозможно, как я вынес её. Закончив пломбировать, он предупредил меня, чтобы три часа после процедуры не кушал. И заявил, что сейчас на оставшиеся два положит новую порцию мышьяка. Но я остановил врача:

– Знаете, Савелий Павлович, я эти зубы лечить не буду. Вы говорили, что мышьяк убьёт нерв, и я не почувствую, как его удаляют, а мне было так больно, что раньше даже зубы никогда так сильно не болели.

– Понимаешь, я сам тоже редко встречаюсь с такой практикой, что нерв не удаётся уничтожить полностью. Но такое бывает. Зато, хоть ты и сильную боль перенёс, но она была не продолжительной, и зуб навсегда обезболен и защищён от разрушения.

– Но я всё равно лучше остальные выдерну. Там хоть уколом замораживают. И когда рвут зуб, не так больно, как когда Вы этот нерв вырывали.

– Дело хозяйское, но в таком случае, по возможности, приезжай, запломбируем хоть те, в которых нервы ещё не оголились, а дупла уже образовываются. Мы их совершенно безболезненно почистим и законопатим. Хорошо?

– Хорошо. Если это не больно, то я обязательно приеду.

Когда вышел из кабинета, в коридоре столкнулся со своей знакомой и сразу же возникла мысль решить проблему с самым болезненными зубом. Поздоровавшись, спросил:

– У вас вон сегодня никого уже в очереди не осталось. Можно мне укол сделать и вырвать зуб, который меня уже замучил. Даже спать из-за него не получается.

– А что Савелий Павлович сказал?

– Так он мне сегодня в одном нерв удалил и запломбировал его. Только пока нерв удалял, я орал как бешенный. Поэтому сказал, что лучше вырывать буду, чем так нерв этот терпеть приходится. Вырвите?

– Ты же уже натерпелся сегодня. Давай в другой раз.

– Не, до другого раза он меня совсем замучит. А так, я уже в Таловой, и у Вас народу нет.

– Ладно, уговорил. Заходи, я скоро вернусь.

После укола мне разрешили ожидать, пока занемеет, в кабинете. Усадили на кушетку, потому что кроме меня на приём никого не осталось. Расспрашивали про учёбу. Пока ожидали, поделился предположениями, почему меня так мучает зубная боль. Рассказал и о том, что с младенчества мёда много поедал и о том, что в колхозе застудился сильно. И наверно слишком рано я сказал, что во рту десна уже одеревенела, и даже язык совсем плохо слушается. Врач заставила пересесть в кресло, попросила сестру подержать у меня над грудью специальный изогнутый лоточек и приступила к удалению. Я уже привык, что при удалении сначала почувствуешь такой треск в десне, немного боли, и сразу же заставляют сплёвывать кровь. А тут треска не дождался, но усилия врача отдавали очень сильной болью. Не такой сильной, как во время удаления нерва, но всё равно сильной. Хоть и сдерживал себя со всех сил, но начал стонать даже. А врач сокрушалась:

– Не везучий у тебя сегодня день, Евгений. Зуб раскрошился, по частям теперь удалять приходится.

Мучила она меня очень-очень долго. Заставляла сплёвывать кровь и полоскать во рту, и продолжала. То ли от боли, то ли от страха, но я даже сомлел неожиданно. Очнулся от резкого запаха нашатыря. Замотав головой, с трудом выговаривая слова из-за засунутых за щёку ватных тампонов, попросил:

– А вы мне ещё уколите побольше новокаину, а то терпеть уже никак не получается.

– Не выйдет. После укола долго ждать нужно, а у тебя и так уже гематома образовывается. Нужно срочно остаток корня удалить, чтобы серьёзных неприятностей избежать.

– А я не буду Вам рот открывать, потому что все больно очень сегодня делаете.

– Придётся, Женечка, пересиливать себя. Не собираешься же ты умирать от заражения? Пока передохни немного, во рту пополощи, а ты, Зоя, беги быстренько к Савелию Павловичу, пусть всё бросит и придёт поможет мне.

Савелию Павловичу она объяснила, что зуб раскрошился, что остатки она удалила, а большой осколок корня уходит в сторону соседнего зуба и не вытаскивается, и не шатается даже. Он зашёл с той стороны, где раньше стояла медсестра, и предложил:

– Давай я ему сейчас голову придержу, а ты спокойно и с большим усилием попробуй изменить положение корня, перемещая его не наружу, а к третьему зубу. Может, так удастся нарушить его сцепление.

При этом он одной рукой крепко прихватил мою голову, а другой придерживал за щёку, противоположную от вырываемого зуба. Несколько раз врач пробовала вырвать этот корень, но у неё ничего не получалось. Я уже не стесняясь кричал во весь голос. От боли и от страха сидел с закрытыми глазами, а они стали долбить мне во рту, как мне показалось, зубилом и молотком. Правда, когда открывал глаза, зубила не видел, но какой-то маленький блестящий молоточек врач в руке держала. Я умудрился ещё раз потерять сознание, а когда очнулся от нашатыря, то увидел врача, чуть ли не плачущую от счастья. Она показывала мне в щипцах какой-то окровавленный кусочек чего-то и твердила:

– Мы с Савелием Павловичем совершили чудо! Не разрезая твоей щеки, вызволили огромный корень, который аж на место соседнего зуба забрался. И тебя от последствий неприятных защитили, и свою работу на отлично выполнили. Кость на челюсти со временем восстановится, ранка затянется, и будешь как новенький. Только от еды сегодня воздержись, и во рту придётся пополоскать марганцовкой.

Во время этих процедур я натерпелся такого страху, что потом никак не мог заставить себя поехать запломбировать хотя бы те зубы, которые, как врач сказал, будет не больно пломбировать.

Ещё раньше у меня приключилась другая беда с чирьями. Тело начало покрываться ими ещё в колхозе. По приезду в техникум три чирья на голенях ног постепенно прорвались, и я выдавил из них огромное количество гноя. После этого на месте чирьев образовались большие углубления. Я даже переживал за то, что теперь мне спортом станет труднее заниматься, потому что выгнили большие куски моих мышц. Колька спросил у своего преподавателя ветеринарии, что мне теперь делать с этими чирьями. Тот ему сказал, что если мне удалось удалить весь гной, то нужно намазывать ранки зелёнкой, и чирей не возобновится. Я так и сделал.

Но чирьи стали появляться в других местах. Один вскочил на правой руке. Но он был небольшим, и когда созрел, я легко его выдавил. Потом на этой же стороне появился чирей подмышкой. Такой, оказывается, называли «сучье вымя», он долго не созревал и сильно мешал двигать рукою. Не успел у меня пройти чирей подмышкой, как образовался новый огромный нарыв в совсем не потребном месте. Нарыв раскраснелся и раздувался на внутренней стороне бедра, в самом его верху. Через несколько дней он так увеличился в размере, что стал упираться в мошонку и очень мешал в ходьбе.

Несколько дней ходил на занятия, медленно и осторожно ступая, и широко расставляя ноги. Наши ребята знали, почему я так хожу, а другие, особенно со старших курсов смеялись надо мною, и придумывали всякие небылицы глупые. Потом меня застала за такой ходьбой Екатерина Евдокимовна. Спросила, почему я так иду. Я смутился и объяснил, что просто так балуюсь. Но она не поверила и потребовала пройтись не балуясь. Но у меня ничего не вышло. Догадавшись, что я что-то скрываю, она отвела меня в угол на том пространстве, где в коридоре было свободное место перед расписанием и ящиком с письмами, и пристала с расспросами. Пришлось объяснить, что у меня после колхоза никак не проходят чирьи. И она сразу догадалась, в каком месте появился у меня новый чирей. Сказала:

– Это дело серьёзное. Мальчикам ещё отцами предстоит становиться, поэтому запускать лечение нельзя ни в коем случае. Сейчас я тебе записку напишу в наш медпункт. Завтра прямо с утра пойдёшь, и фельдшер даст тебе направление в районную больницу к врачу.

В районе врач накричал на меня:

– Поразъехались от мамок учиться, а ума не хватает проследить за собой. В свиней превращаетесь в своих общежитиях. Чирьи только от грязи и лени гигиену соблюдать образуются. А у тебя вон даже карбункул образовался огромный. Купался наверно только на каникулах, когда домой отпускали.

От обиды я потерял всяческое приличие и уважение к врачу и, перейдя почти на крик, выпалил:

– Врёте Вы всё и в чирьях, значит, не разбираетесь! В общежитии у нас специальная комната умывальная. Умываемся там, а многие даже по пояс тело моют после зарядки. И ноги по вечерам моем. И бельё постельное нам через две недели чистое выдают, и в баню в парную каждую субботу ходим. А не мылись мы долго, только когда нас в колхоз гоняли на уборку. Вот там мы действительно и жили в сарае, и спали не раздеваясь. А про общежитие Вы всё придумали обидное.

– Ого, так ты ещё и ершистым оказался. Из колхоза когда вернулись?

– Да уже третью неделю учимся.

– Но нарывы подмышкой и в паху, вижу, недавно образовались.

– Они на меня ещё в колхозе напали. На ногах я гной выдавил и зелёнкой замазывал. Но ямы после гноя большущие появились.

– Что ж ты раньше в больницу не являлся?

– Думал, пройдёт. На ногах же выдавил, и зажило.

– Задал ты мне задачу. По идее тебя бы к Ивану Петровичу отправить. Но оба нарыва сейчас в таком месте образовались, где и узлы, и сосуды находятся. Опасно оперировать. Назначу тебе переливание. Ты, видно, и простыл ещё в добавок к антисанитарии. А не поможет переливание – вскрывать твои приобретения придётся.

– Я думал, у меня чирьи, а вы наверно то, что под рукою, карбункулом назвали.

– Нет, карбункул у тебя в паху образовался. Карбункул потому, что у него не одна вершина, а несколько. Но мне кажется, что в нём процесс уже завершается. Три вершины уже светлыми становятся. Ихтиоловую мазь в аптеке возьмёшь и специальный пластырь клейкий попроси. Чтобы мазь на бинту прикреплять. Сейчас тебе медсестра такую процедуру проделает, а в общежитии самому придётся справляться. Зато ходить легче станет.

Потом целых десять дней я ходил после занятий в медпункт на переливание крови. Зато чирьи мои вылечились и больше не мучили.

Во время моих страданий с чирьями из дому пришла телеграмма о том, что умер дедушка, и что приезжать на похороны не нужно, потому что его похоронили на следующий день, как только приехала вызванная телеграммой крёстная. Он с каждым годом болел всё сильнее и сильнее. А в позапрошлом году у него обнаружили ещё и сахарный диабет. Когда ему становилось особенно плохо, нужно было делать уколы специальным лекарством под названием инсулин, но он не соглашался ходить ни на какие уколы. Хотя родители и родственники говорили, что дедушка может долго не протянуть – его смерть для меня оказалась неожиданной и вызвала много переживаний.

Несмотря на то, что он часто меня ругал и стыдил, что не стремлюсь перенимать его опыт в умении заниматься важными мужскими делами. Несмотря на его строгое отношение к маме и бабушке, которых я любил, и которые меня обычно баловали и защищали – он для меня был очень уважаемым и авторитетным человеком. И мне постоянно казалось, что дедушка знает и понимает очень многое и очень важное, но мы все в повседневной суете не вникаем в его поучения и забываем о его требованиях. А теперь с его уходом, казалось, прерывалась, пропадала связь с чем-то таким, которое крайне важно для нашей дальнейшей жизни, но о котором теперь будет некому напоминать.

После отбоя, когда уже все уснут, я размышлял о том, что теперь единственным мужчиной в нашей семье остаюсь я. Что теперь на мне должна лежать вся забота о нашем благополучии. Что на меня ложится обязанность защиты нашей семьи в трудных ситуациях. Не представлял, чем, находясь далеко, могу помогать нашим, но чувство ответственности росло. Твёрдо решил, что во время поездок домой буду стараться находить побольше таких дел, которые женщинам выполнять сложно.

К техникумовской жизни стали привыкать. Дежурить по комнате, конечно, не нравилось никому. Мало того, что Толик установил правило полы вечером мыть, так дежурный и воду приносить, и со стола убирать должен целый день. Но больше всего времени дежурный тратил на отопление. Как только вернулись из колхоза, всем старостам комнат выдали топоры.

Ездовой с утра завозил дрова и угль. На площадке перед главным входом по кругу он располагал кучки угля, а на каждую сверху укладывал в зависимости от величины или одну, или две чурки дров. Или потому, что кучки располагались прямо под окном комендантши, или потому, что все были честными, но никогда и никто не воровал уголь из другой кучки. Хотя в общежитии жили старшекурсники, но и они в деле отопления никогда не обижали первокурсников.

Дежурный колол чурку на тоненькие дрова, забирал в тазик положенную порцию угля, разжигал печку и подсыпал уголь по мере его прогорания. Печную трубу договорились ночью не закрывать, даже если уголь перегорит весь и полностью, чтобы не угореть. Разжигать печку у одних получалось лучше, у других хуже, а у Костика совсем не получалось. Пацаны орали на него, и даже настучать ему хотели, но я всегда заступался и помогал ему. Потом он и сам научился, и к своему дежурству даже щепок или веточек сухих запасал, чтобы дрова быстрее загорались.

Утром подниматься и выскакивать в холодный коридор в шароварах и майках на зарядку не хотелось, а с вечера долго не могли заснуть. Особенно, когда «армянское радио» насмешит. Под большим секретом, но который был известен во всех комнатах, знали то, что старшекурсники в четырнадцатой комнате устраивали радиопередачи. Они доской закрыли то место, по которому радио заводится в общежитие, и устроили там хитрый переключатель, которым всё общежитие можно было отключить от радиосети. И вечером, когда в одиннадцать объявляется отбой, они его отключали и включали свой микрофон, который им помог наладить Стасик.

Стасик работал киномехаником и увлекался радио. Дома у него над всем двором была растянута антенна, и он по своему самодельному радио даже с кораблями переговаривался и с другими любителями.«Армянское радио» вели двое. Один разговаривал нормально, а другой вроде как армянин, плохо знающий, как говорят на русском. Начинались передачи всегда одинаково. Говоривший армянским голосом объявлял:

– Внимание, внимание, внимание! Говорит Иерэван! Точное армянское время почти что двенадцать. Передаём последние армянские известия!

Потом тот, который нормальным языком разговаривает, рассказывал, что смешного или интересного произошло в техникуме в последнее время. Высмеивали в основном парней и девок с первого курса. После этого начиналось самое интересное. Который армянином, объявлял:

– А сейчас, дарагий друзья, наш радио начинает ответы на вопросы наших дарагих и не слишкам дарагих и даже дешёвых радиослушателей.

И тут же озвучивал первый вопрос:

– Один дэвушек, учащийся на факултэт биология в большом городе Москва, спрашивает, что получится, если скрестить ежа и ужа?

Тут же нормальный голос пояснял:

– Армянское радио подумало и решило, из этого ничего хорошего не получиться, но если их детям не давать расти в толщину, то можно получить несколько метров хорошей колючей проволоки.

– Адын совсем старенький бабка паникёрша написала нам вопрос о том, будет ли опять война?

– Армянское радио в ответ на беспокойство старухи авторитетно заявляет, что никакой войны не будет. Но будет такая упорная борьба за мир, что камня на камне не останется.

– Паступыл и ещё адын вапрос про атомный война. Актывистка гражданской обороны колхоза «Сорок лет без урожая» спрасил, почему не выпускают инструкций а том, куда людям ходить в туалет после атомный взрыв? Патаму что все здания и сооружения ат взрыв будут разрушены!

– По этому вопросу аналитики армянского радио в результате напряжённой дискуссии пришли к твёрдому убеждению, что после атомного взрыва в первую очередь следует заняться поисками своей собственной задницы, а потом уже искать туалет.

– Очень молодой и неопытный невест интэрэсуется, может ли женщин забеременить на расстоянии?

– Отвечаем. Может вполне, если приспособление её жениха окажется большим этого расстояния.

– Адын очень любопытний малчик спрашивает, почему старые непорочные девы носят длинные чёрные юбки?

– Главный фотограф нашего радио утверждает, что они боятся засветить свою плёнку.

– Заведующий детских яслей для несмышлёношей захотел знать, что является самым ценным в женском молоке.

– Весь мужской состав многочисленного коллектива армянского радио категорически утверждает, что самым ценным в нём является тара.

– Адын очень строгий в сваей семье мужчин хочет узнать, чем отличается муж от строгого начальника?

– Отвечаем. Любой начальник знает своего заместителя. А мужья своих заместителей не знают

Мы ещё не закончим смеяться над ответами «армянского радио», как из громкоговорителя, чтобы ещё больше разогреть интерес к затее, объявляют задание на следующую неделю разгадать хитрую загадку:

– А нашим слушателям из шестого общежития в Воронежской области честно обещаем передачу по их заявкам, но только, если они отгадают за неделю такую вот загадку. Зелёное, солёное, висит в углу и пищит. Письма, посылки и денежные переводы с ответами на эту загадку просим передавать через коменданта тётю Машу.

На следующей неделе выяснялось, что ответы не поступили, и радио по устоявшейся традиции давало свои пояснения и комментарии.

Говоривший на русском начинал:

– Живущие в общежитии единогласно признали, что не смогли догадаться, что такое хитрое повесили в угол. Староста третьей комнаты подумал, что в угол повесили клетку с зелёным попугаем, но я ему ответил, что попугаев не солят. Поскольку слушатели требуют официального ответа на обнародованную загадку, слово для оглашения предоставляется нашему постоянному ведущему.

Который с армянским разговором, пояснял:

– Атвэт прастой – это селёдка!

– Солёная понятно, а почему зелёная?

– Патаму что покрасили в зелёный.

– Ну, а в углу зачем?

– Павесили туда.

– Ладно, могли и повесить, а почему она ещё и пищит?

– А это дарагой, что бы никто в общежитии не придумал ответ.

Но чаще вопросы и смешные ответы на них выдавались сразу же. Один начинал:

– Из братской таджикской республики поступило возмущённое обращение от их национального радио. Они заявили, что несправедливо из всего Советского Союза вопросы направлять только в армянское радио. И заявили, что тоже хотят отвечать на вопросы. Наше радио задало им очень простой вопрос. Что можно пошить из семи женских бюстгальтеров? Таджикское радио думало три месяца, признало своё поражение и потребовало предоставить им отгадку. Нашему радио пришлось пояснить братским таджикам, что из этих бюстгальтеров можно пошить четырнадцать тюбетеек на их бестолковые головы.

Если уроки задавали нетрудные, то все или те, которых недавно вызывали к доске, ходили в кино. Нам было хорошо, потому что билеты для нас были пока по пять копеек. В нашей группе только двое покупали уже по двадцать – Даншин и Полесская. Перед кино в фойе можно было сыграть в биллиард. Для этого нужно было застучать за теми, кто уже был в очереди. Но на нас обычно ругались старшекурсники, если кто дождётся своей очереди. Потому что мы ещё не умели играть, а пробовали. Часто мазали, и приходилось из-за этого даже забитые шары назад выставлять. Но прогонять не прогоняли, если кто дождался своей очереди, то играл свою партию до конца, хотя, конечно, обязательно проигрывал. А местный парень Сергиенко играл так, что никогда не проигрывал. Если он приходил играть, то партнёры его каждую игру менялись, даже хорошо играющие парни из старших курсов не могли его победить и вынуждены уступать место следующему, застучавшему очередь.

По поводу походов в кино стали складываться новые правила. Вначале как-то так само собою вышло, что в коммуну мы объединили еду. После возвращения из колхоза у Кольки и у Федьки остались не использованными большие запасы картошки, а у Толика и у Алёшки сала много осталось несъеденного. Картошку жарили на сале и ели всей комнатой. Костик вначале стеснялся, а я ему объяснял:

– Садись с нами, не стесняйся. Нам даже выгодно, если с нами будешь кушать. У пацанов картошка скоро закончится, а ты рядом живёшь. Припрёшь в воскресенье, и мы опять заживём, как короли.

– Картошки у нас дома полный погреб. Было бы на чём, мог бы хоть мешок, хоть два привезти.

– Понятно. Поэтому садись и ешь храбро наравне со всеми.

Припасённое мною масло намазывали на хлеб, когда собирались пить чай. Хлеб мы теперь в столовой не воровали, а по очереди покупали в магазине, потому, что оказались все при деньгах. Несмотря на такое подспорье или из-за скудных порций в столовой, или потому, что я спортом постоянно занимался, есть хотелось каждый день и почти каждый час. У нас даже было мнение, что анекдот о том, что студент наелся, действительно самый смешной и самый справедливый.

Перед Новым годом из дому написали, что в селе разоблачили тех, которые людей запугивали. Что почти все из них были школьники. И что старшей у них была наша Нелька. Что тех, которые уже школу закончили, и Нельку даже в милиции держали три дня. Но потом всех отпустили.

К сожалению, наша классная руководительница доработала в техникуме только до конца года. Но мы даже за короткое время к ней привыкли, полюбили и очень жалели об её уходе. Весной перед восьмым марта Валя Насонова, которая к этому времени стала у нас старостой вместо Витьки, предложила поздравить её с праздником телеграммой. Идея эта понравилась настолько, что мы решили всей группой идти в институт Докучаева на почту. Зоя Мищенко предложила, чтобы мы собрали денег на телеграмму, составили текст, и она после уроков пойдёт домой и подаст телеграмму. Но мы решили, что если пойдём в институт всей группой, то этим выразим классной ещё большую свою признательность.

После занятий те, которые были в ботинках и туфлях, сбегали в общежития и надели сапоги, потому что по дорогам была грязь непроходимая. Пока ждали переобувающихся, уговорили Насонову, чтобы она не шла с нами, хоть и была инициатором. Потому что ей потом нужно было домой идти в обратную сторону. На почту пришли огромной толпой и еле поместились в тесном помещении. Текст придумывали всю дорогу, пока шли. Написали, что помним её и любим, что вспоминаем часто, что всей группой специально пришли в институт на почту, чтобы её поздравить. Когда телеграфистка посчитала нам стоимость, оказалось, что у нас не хватает денег. Мы сначала сократили точки и запятые. Но денег опять не хватало. Потом стали сокращать текст, но так, чтобы Екатерина Евдокимовна почувствовала, как мы её любим. В результате телеграмма получилась намного короче, но всё равно очень тёплой.

В новом году 10 января наша группа впервые заступила на дежурство по учхозу. К этому времени нам назначили нового классного руководителя – преподавателя геодезии Васильева Владислава Николаевича. Он был местным жителем. Его пожилая мать Соломахина Любовь Александровна занимала одну из квартир в доме на четырёх хозяев за вторым общежитием, а он жил в отдельной квартире у зерносклада, с женой и трёхлетним сыном. Сына звали Игорь. Такое имя нам всем показалось необычным и даже иностранным. И мы об этом сразу же заявили Владиславу Николаевичу, когда он пришёл знакомиться с нашей группы и привёл с собою этого мальчика. Но он объяснил, что это древнее русское имя, и что мы вскоре по истории или по литературе будем проходить «Слово о полку Игореве» и тогда убедимся, что это очень старинное имя. Мы это даже вечером после отбоя обсуждали. Даже договорились, что когда вырастем и поженимся, то своих первых сыновей обязательно Игорями назовём.

Мне захотелось выделиться перед новым классным руководителем, поэтому высказал ему своё видение техникумовских порядков:

– Владислав Николаевич, а это ведь неправильно, что нас на целых три недели отрывают от учёбы. Нам же положено всяческие предметы учить, а мы будем, как в колхозе, на фермах и на складах работать.

– Так ты не забывай, что в техникум сельскохозяйственный поступил. Вот во время дежурства посменно познакомитесь со всеми видами сельскохозяйственной деятельности.

– Вот именно, со всеми. Мы же на агрономов поступали, а всех по фермам закрепили, только двоих оставили на сортировку зерна.

– Поступали-то вы учиться на агрономов, а кем работать придётся -неизвестно. В основном ведь наших выпускников на должности бригадиров назначают. А в бригадах и животноводство, и полеводство, и садоводство может быть. Скажу вам больше. Если окажетесь грамотными специалистами и заслужите авторитет в селе, то не исключено, что со временем и председателями колхозов некоторых выберут.

В разговор вмешался Сашка Раковский:

– Мы пока до председателей дослужимся, успеем и позабывать, что учили здесь.

Но классный возразил:

– Именно то, что научитесь своими руками делать – не забудете. Хотя, теоретические материалы могут и забываться со временем. Так мы же здесь учим ещё и книгами пользоваться. А справочная и учебная литература с каждым годом всё полнее и современнее издаётся.

Я опять решил предложить своё «умное» заключение:

– Если всё это только для обучения, так оставили бы по одной корове, по одной свинье, по одной овце и по одной лошади. Мы бы за ними в один день по очереди натренировались ухаживать, и опять на занятия. А то коров вон целое стадо, сразу четверых в доярки определили, и двоих в скотники. И в свинарник троих, а к овцам троих днём, и двоих ещё ночью дежурить, ягнят после окота спасать.

– Я бы на вашем месте только радовался наличию такого обширного учебного хозяйства. Благодаря тому, что заметную часть затрат на питание покрывается за счёт собственных продуктов, техникуму удаётся и спортивную базу расширять, и наглядные пособия приобретать, такие, которые даже не каждый институт себе может позволить. И всё благодаря необычной фамилии нашего директора.

Мы загалдели;

– А при чём здесь фамилия?

– Фамилии и посмешней бывают.

– Интересно.

– Расскажите про директора.

– О, это длинная история. Я тогда студентом был. Мне мать её рассказала. Боюсь, напутать чего-нибудь.

– Всё равно рассказывайте!

– Если что и напутаете, так Вас же некому поправить.

– Ну, пожалуйста!

– Тогда слушайте, – начал Вячеслав Николаевич, усаживаясь поудобнее. – В войну техникуму досталось основательно. Хоть немцы сюда и не дошли, но зона была прифронтовой, а здесь полно помещений больших и отапливаемых. Поэтому здесь и два госпиталя эвакуационных организовали. Прямо из боёв сюда раненых доставляли. И вышедшие из боёв войска размещали для переформирования и доукомплектования. А ещё разместили огромное количество скота, эвакуированного из Павловского и из других районов, занятых немцами. И тех местных, кого не мобилизовали в армию и на трудовой фронт, обязали добывать корма и ухаживать за этим скотом. Немцы с самолётов разведали, что здесь такое скопление всего, и при хорошей погоде начали постоянно бомбить и загоны с животными, и постройки. А когда немцев прогнали, вышло решение о восстановлении техникума и наборе учащихся. Директор посмотрел на всё это хозяйство и от безысходности отправил в министерство такую телеграмму: « Учебный корпус повреждён, общежития разрушены, отапливать их нечем, наглядных пособий нет, питание организовать не предоставляется возможным. Красота». В министерстве подумали, что телеграмму написал провокатор или решивший поиздеваться над решением о наборе учащихся. Министр дал команду вызвать директора в Москву и решить вопрос о его дальнейшей судьбе согласно законам военного времени. Ну, а когда директор явился, и Министр узнал, что это такая фамилия у директора, то подробно расспросил о сложившемся положении. И сразу же добился передачи части земель института Докучаева техникуму для сельскохозяйственного использования в учебном хозяйстве, а оставшийся от эвакуации скот тоже потребовал передать в учхоз, да ещё и стекло и другие строительные материалы помог занарядить для ремонта учебного корпуса и общежитий. С той поры в министерстве уже руководство сменилось, а техникуму каждый год по два вагона угля к началу отопительного сезона выделяют. Поэтому и вы в общежитиях сейчас не мёрзнете, тоже благодаря его фамилии.

Первые пять дней дежурства мне и Толику Тимофееву выпало быть скотниками на МТФ. Мы и доярки должны являться утром к пяти часам. Наше общежитие было ближе к ферме, и мы пришли даже немного раньше. Зоотехник нас похвалил и торопил, пока не пришли девчонки, назначенные доярками, счищать навоз с полов в специальный дощаный лоток с транспортёром. Когда все собрались, он позвал нас в молокоприёмную и заявил:

– Сельхозмашины вы начнёте изучать только со второго курса, но я вам по-свойски сейчас на месте покажу устройство автоматического доильного аппарата. Сейчас разберём один из них, расскажу, какие детали девочкам придётся тщательно мыть в тёплой воде после каждой дойки, как собирать, как пульсацию настраивать. А на пятый день вы уже сами и с завязанными глазами будете за минуту разбирать и собирать аппараты, как солдаты карабины свои в армии.

В этом коровники действительно было чему поучиться. У нас в селе механизацией называли рельс подвесной и вагонетку. А здесь электричество вращало специальную штуку, которая высасывала воздух из труб, подвешенных вдоль прохода, создавая в них вакуум для правильной работы автоматических доильных аппаратов. Вдоль кормушек проложен водопровод, и между каждой парой коров были установлены чугунные поильные ковши с решётчатым рычагом внутри. Когда надавливаешь на этот рычаг, открывается клапан, и вода из водопровода наливается в ковш. Но ни дояркам, ни скотникам не требовалось ходить и нажимать рычаги. Коровы видели на дне ковша воду, опускали туда свои моды, чтобы напиться – рычаг опускался, и вода добавлялась самостоятельно.

А навоз и часть подстилки, которую мы сгребли в лоток, тоже убирался электричеством. Зоотехник пояснял, что вначале нужно нажать на чёрную кнопку под номером один. Сразу же электромотор начинает вращать наклонный транспортер, установленный из коровника, наружу над тракторной телегой для сбора навоза. Потом нажимать на чёрную кнопку под номером два. Другой электромотор приводил в движение транспортёр, проложенный по тому жёлобу, в который мы сгребли навоз. Когда транспортёр очистит весь навоз, останавливать вначале необходимо тот транспортёр, который в лотке, а потом уже наклонный. Останавливать следовало красными кнопками.