Читать книгу Любовь-неволя - Евгений Петропавловский - Страница 6

Как в зеркале, тебе мерещится былое.

И, сделав шаг назад, в холодное стекло

уткнёшься: пустота; пространство за тобою

беспамятством опять густым заволокло.

Павло Мовчан

Работа была тебе не в тягость. Высыпая принесённую гравийно-песчаную смесь позади дома, прямо у стены, ты с удовлетворением отмечал, что на отливку порога её давно уже хватает. Но всё носил и носил. Как заведённый. И когда Мариам, в очередной раз выглянув из дома, удивилась – куда тебе так много, – объяснил:

– Запас карман не тянет. Подсыплем дорожки во дворе. И перед калиткой у тебя – как дождь, так и лужа собирается. Тоже не мешало бы подбросить несколько вёдер… В общем, не беспокойся: был бы стройматериал, а применение ему найдём. Раз уж нам разрешили брать его в неограниченном количестве, то грех не воспользоваться, верно?

– Надо же, какой ты у меня хозяйственный, – расцвела Мариам. И добавила заботливо:

– Только смотри, сильно не перетруждайся.

– Да разве это утруждение для такого здорового лба, как я? Ха, пустяковое дело!

– Тоже мне, здоровый лоб. Давно ли лежал в постели с температурой? А теперь – вон как расхрабрился.

Ты развёл руки в примирительном жесте, а затем прижал их к груди:

– Но я нормально себя чувствую, честное слово.

– А я говорю, старайся не переутомляться, – грозно топнула она ножкой, напустив на себя преувеличенно сердитый вид. – Не то вообще запрещу работать, понял?

– Слушаюсь, моя госпожа! – покорно рявкнул ты, снова приложив руки к груди и состроив преглупую рожу.

Муи звонко рассмеялась и скрылась в доме.

Её непосредственность не переставала тебя поражать. Создавалось впечатление, что рядом с Мариам можно быть просто самим собой, без хитростей и уловок, безо всякой закулисной политики, какая обычно – в большей или меньшей мере – присутствует в отношениях между мужчиной и женщиной…

Всех своих прежних подруг ты делил на две категории. Первая – это те, которые на первый взгляд производили впечатление ужасно неприступных, холодных и самовлюблённых эгоисток. Такие своим презрительным отношением запросто доводят до ручки мужиков, которым выпало несчастье воспылать к ним страстью. Порой кажется, будто они настолько влюблены в себя, что у них в душе не остаётся места для кого-нибудь ещё… И всё же есть одно маленькое «но». Стоит только дать понять такой надменной стерве, что она не просто не интересует тебя, а больше того: что она ничтожество, пустое место в твоих глазах – и она начинает бегать за тобой, заискивать и пресмыкаться, превращается в жалкое раболепное существо, готовое выполнить любое твоё желание, любую самую дикую прихоть…

Вторая категория – прямая противоположность первой. Это женщины, с самого начала как бы показывающие тебе: ты – мужчина их мечты. Они сдувают с тебя пылинки, с жадным вниманием ловят каждое твоё слово и повсюду хвостиком бегают за тобой. Нет предела их чуткости и покорности. Это удобно, приятно и льстит самолюбию… Но когда такая подруга видит, что ты привык к ней, почти безотчётно прикипел душой и теперь практически не мыслишь без неё своего существования, она быстро и фантастически незаметно начинает превращаться в представительницу первой категории – то есть, в холодную и самовлюблённую эгоистку. И в один прекрасный день, спохватившись, ты с ужасом осознаёшь, что она уже давно и уверенно вьёт из тебя верёвки.

Однако Мариам, судя по всему, нельзя было отнести ни к той, ни к другой категории. С ней вряд ли уместно пользоваться старым, неоднократно проверенным на собственном опыте правилом: «обращайся с леди как с проституткой, а с проституткой – как с леди, и никогда не ошибёшься». Потому что Мариам не такая, как все женщины, которых ты знал до сих пор. С ней удивительно легко и спокойно. Это единственное, что ты понимал. Но разве этого так уж мало? Разве не мечтает о подобном каждый мужчина? Что уж и говорить о тебе, жалком невольнике, чья судьба затерялась в этих горах крохотной песчинкой, до которой никому не было дела так долго (о где тот благословенный колодец забвения, из которого мир черпает силы, чтобы забывать все свои бедствия?); хорошего в твоей жизни тоже случалось немало, но всё это было очень давно и ныне казалось столь далёким, что не дотянуться. И вообще, вероятно, человеку свойственно плохое помнить дольше хорошего; зло последних лет заслонило собой прошлое и довлело над тобой, пока ты не встретил красавицу с плавной и неторопливой грацией в каждом движении, с потаённой колдовской грустинкой в пронзительных карих глазах.

Когда твои мечты становятся явью – это прекрасно, однако в той или иной мере предсказуемо, а потому не вызывает ощущения запредельности происходящего. Но как тогда воспринимать осуществление того, о чём даже грезить не помышлял? А ведь именно это и произошло в твоей жизни. Благодаря Мариам ты вновь стал способен испытывать радость. Она подарила тебе вселенную спокойствия и ласки, мир душевного тепла; и ты был бесконечно благодарен ей за это.

Удивительно, как подобное могло произойти за столь короткий срок, но факт остаётся фактом: жизнь твоя, ещё недавно исполненная страха и ненависти, вдруг сделала крутой поворот, обрела смысл и налилась неповторимым полноцветием красок. Осознать, насколько безысходной и всеобъемлющей была пустота, которая на протяжении последних четырёх лет жила в твоём сердце, по-настоящему удалось лишь теперь, когда неисповедимые сердечные (и бог весть ещё какие) твои пространства целиком заполнила Мариам. Она вошла в твои мысли, влилась в кровоток, проникла в каждую клеточку твоего тела. Ты ощущал себя на вершине блаженства. Ах, как хотелось, чтобы это ощущение не оказалось бесплотным цветком миража, обманчиво возникшим в пустыне, жестокой шуткой, на какие – ты понимал – способно порой воображение отчаявшегося человека! До безумия хотелось, чтобы блаженное чувство слияния с Мариам не растаяло, как последний крик тонущего в волнах. Чтобы оно осталось с тобой навсегда.

Ты уповал на это всем своим существом.

Неужели возможно не исполниться тому, о чём душа так молит небеса?

Во всяком случае, пока ты жив и Муи рядом с тобой, пока время не остановилось и день продолжает сменяться ночью, а ночь – днём, пока остаётся хотя бы крупица надежды на ровное и безопасное грядущее, не стоит предаваться отчаянию.

Размышляя о своих отношениях с Мариам, обо всём, что теперь было связано с нею, ты продолжал носить тяжёлые вёдра и не замечал, как часы, минуты, секунды и терции просыпаются сквозь сито времени. А между тем – хотя небо ещё оставалось светлым – тени гор стали расти и, наползая снизу, постепенно смывали со склонов предзакатную позолоту солнечных лучей. И когда ты это заметил, то остановился. Выросшая подле стены дома куча гравийно-песчаной смеси была достаточно велика для того чтобы её хватило на любые хозяйственные нужды. Тогда ты отнёс пустые вёдра в сарай и, выбрав там подходящие доски, принялся сколачивать немудрёную опалубку для нижней ступеньки порога.

***

Работа двигалась довольно быстро. Развалить старый порог оказалось даже легче, чем ты ожидал; на это потребовалось всего несколько ударов молотка. В огороде, возле курятника, давно валялось безо всякой пользы небольшое – хоть и ветхое, но без дыр – корыто; его ты приспособил для приготовления бетонной смеси. В сарае, под балкой, висели разнокалиберные огрызки ржавой проволоки. Ты выбрал среди них несколько кусков потолще: они вполне годились для армирования ступеней. А дальше – дело нехитрое: сыпь, наливай воду, размешивай и вываливай… На всё про всё ушло немногим более часа; ты управился как раз к наступлению темноты. И лишь тогда почувствовал, до какой степени устал. Значит, действительно не успел после болезни набраться сил.

Обязательно надо будет предупредить Мариам, чтобы до завтрашнего утра не наступала на свежий бетон. Не забыть бы.

Ты достал «Приму». Покрутил между пальцев, разминая. Потом закурил и медленно прошёлся по двору, глядя по сторонам рассеянным взглядом.

С гор тянуло свежестью, и небо над их вершинами теряло последние багровые оттенки.

Сигарета слегка потрескивала в твоих пальцах при каждой затяжке.

Ты размышлял обо всём понемногу, а по сути, ни о чём…

Нет, ты, оказывается, до того сильно устал сегодня, что на самом деле просто медленно плёлся по двору, еле волоча ноги. И курил свою «Приму», то и дело сплёвывая прилипавшие к губам горькие табачинки…

Ты плёлся, как побитая собака, медленно приближаясь к караульному помещению; со стороны это вряд ли казалось похожим на бегство, но было, по сути, бегством. От самого себя. Ты шагал на ватных ногах и думал о том, что есть же где-то предел всему, должна ведь существовать граница, через которую невозможно переступить. Конечно, она у каждого своя; но у тебя-то – где она у тебя, та незримая черта, за которую нельзя, ибо за ней тает, испаряется последняя крупица самоуважения, терпение перетекает в рабскую покорность и человек превращается в тупую забитую скотину? Бог весть… Ты пытался отыскать в своём сознании хоть какую-нибудь лазейку для самооправдания, однако у тебя ничего не получалось.

Взбунтоваться? Нет, ты не чувствовал в себе достаточной решимости. В самом деле, что ты мог – против толпы этих придурков? Ситуация казалась абсолютно безвыходной. Тебе был противен твой страх, и всё же ты не имел сил побороть его, словно неведомый вирус парализовал твою волю.

Мысли беспорядочно метались, налетали одна на другую и ускользали, как вёрткие рыбы в воде ускользают из-под рук умирающего от голода путника… А из-за спины доносился язвительный голос Москаля – впрочем, теперь он обращался вовсе не к тебе: