Читать книгу Слой - Евгений Прошкин - Страница 6

– Умоляю, умоляю, умоляю… – зачастила женщина.

Ах, как люди умеют надеяться, как умеют себя успокаивать – в тот момент, когда нужно вцепляться, вгрызаться, когда нужно просто выживать. Но это приходит потом, после сто первого облома, а пока человечек валяется на пузе, мешает слезы с соплями и надеется, надеется дурашка, что это всё не зря.

– Не убивай, миленький! За что? Ведь не за что! – заныла Панкрашина, переползая через привязанный к стулу труп.

– Может, хоть ты скажешь?

– Чего скажу? – просветленно спросила она.

– Адрес Нуркина. Или телефон.

– Не-ет, – завыла Панкрашина. – Ну не было у Феди таких знакомых! Не-е было-о! Мы б тебе сразу и телефон, и…

– И номер пейджера, – грустно закончил Костя. – Никто не хочет помочь. Для вас же стараюсь… люди…

Он выстрелил женщине в затылок и еще до того, как она окончательно распласталась на полу, вышел из комнаты. Обыскав бандита с расстегнутой ширинкой, взял у него «Вальтер» и запасную обойму.

«Вооружился как ковбой какой-то, – без особой радости подумал Константин. – Зачем мне три ствола? Тащить тяжело, бросить жалко… Нет, с ножичком удобней. Он хоть и не такой страшный, как у натовской десантуры, зато опробован многократно – в деле, в живом деле».

Выходя из квартиры, он на секунду задержал взгляд в зеркале и недоуменно пожал плечами. В лице что-то появилось – не странное, но такое, на что раньше не обращал внимания. Какая-то лишняя черточка.

Нет, это нервы. Константин собрался открыть дверь, но вернулся к зеркалу и нахмурился. Чертовщина. Откуда усы? Наклеил для маскировки и забыл? На всякий случай подергал – больно. Настоящие. Сколько себя помнил, ни разу усов не заводил, даже в армии, на последнем периоде, когда по сроку службы положено. И ведь не к лицу ему, вид получается крестьянский, однако ж вот они. Неухоженные какие-то, топорщатся в разные стороны. И кто только подбил на такую нелепицу? Кто внушил, что усы – это хорошо?

«Приду домой и сбрею, обязательно сбрею», – решил Костя.

Но как же домой?.. Как же он явится в таком виде? Настя не поймет. Утром – без усов, вечером – с усами. Комедия.

Не отдавая себе отчета, Константин зашел в ванную и выдавил на ладонь горку пены. Порывшись в шкафчике, он разыскал упаковку с одноразовыми станками и, подержав лезвие под горячей водой, провел им по жестким волосам. Усы хрустели и сопротивлялись, и чтобы ликвидировать их полностью, Косте пришлось повторить процедуру трижды. Он доскоблил последние щетинки и вытер лицо. Кожу саднило, но ни кремов, ни лосьонов в ванной не оказалось. Он бросил полотенце в раковину и выключил свет.

Костя накинул на плечо винтовку, заткнул оба пистолета за пояс и одел плащ. Многовато железа. Попрыгал на месте – не гремит.

В кармане одного из Крепких запищал мобильник. Константин в раздумье замер над телом, но тут же опомнился. Друзья Крепкого – наверняка такие же крепкие, как и он, – перезвонят еще разик и забеспокоятся. А норма трупов на сегодня перевыполнена.

Открывая засов, Костя вспомнил, что не проверил кухню. Узорчатое стекло в двери светилось – не исключено, что и там кто-то… Нет, хватит, хватит. Четверо в одной квартире, куда уж больше? Тот, кто может сидеть на кухне, его не видел. Пусть всё остается как есть.

Телефон умолк, но через секунду зазвонил опять.

И снова Костя ощутил что-то иррациональное и невыразимое. Смутную тревогу от того, что некоторые детали не укладывались в цельную картину, даже противоречили друг другу. Бандиты, например. Кто мог наехать на Панкрашина? Два каких-то быка – на самого Фёдора Фёдоровича?! А где охрана? Где любимый взвод спецназа? Раньше его и до ветру одного не пускали: трое спереди, трое сзади. Не жизнь, а мученье. А теперь? Как будто изменилось что-то, стало немножко по-другому. Усы проклятые…

Мобильник звонил не переставая, но Константин чуял: это так, для очистки совести. Те, кому положено, уже погрузились в свои «БМВ» и «Ауди» или что там у них.

Он аккуратно прикрыл дверь и вызвал лифт. Лучше бы спуститься пешком, но с нижней площадки доносился шорох одежды и бесконечное чмоканье.

Когда он вышел из подъезда, на улице уже совсем стемнело. И еще час до дома. Константин раздраженно вспомнил про «Штайр» и два пистолета. Нет, за час не управиться. Настя будет беситься. Какую бы ей отговорку придумать? Чтоб раз и навсегда, чтоб не пришлось больше мямлить про аварии в метро и всякое такое. Скоро ведь не выдержит, проверять начнет. А список, между прочим, длинный – до зимы хватит.

Добравшись до бункера, Костя замотал оружие в промасленные тряпки и сложил в инструментальный ящик. Засыпал опилками и разным мусором, а сверху положил плоскую, как варежку, дохлую крысу – для любознательных.

На «Шаболовскую» идти не хотелось. До «Октябрьской» было гораздо дальше, но Костя всегда прислушивался к шестому чувству, поэтому, не вдаваясь в анализ, просто повернул налево. Отмахав по сырому подземелью ровно километр, он отворил массивный люк и спрыгнул на жирные от битума пути. Метрах в ста маячила светлая глотка станции.

– Ты всё хуже… – Настя потерла лоб и почему-то опустила глаза. – …всё хуже и хуже.

– Что хуже? – Константин сделал вид, что не понимает.

«Где был?», «С кем был?» и «Когда это прекратится?» – три дежурных вопроса, на которые он не в состоянии ответить. Ну не знает он, не знает!

– Когда твои загулы только начинались, я, грешным делом, надеялась… Думала, подрабатываешь. Раз, думала, ты на зарплату семью содержать не можешь, ищешь халтуру какую-то… как все нормальные мужья. А ты – хоть бы копейку… Тебе хватает! А то, что жена к зиме без сапог…

– Настя, какая зима, о чем ты?

– Нет, так будет, – справедливо возразила она. – Зиму, Костя, никто не отменял. А я в старых сапогах. Надо мной уже люди смеются. Я уж не говорю о дубленке, о-о, про дубленку я даже не говорю!

Настя сделала страдальческое лицо, и Константин отметил, что с каждым разом ей это удается всё лучше.

– Всё хуже и хуже… Другие как-то крутятся, что-то находят. Если уж не хочешь бросать свою школу, мог бы тоже… «Окон» у тебя полно, тетрадей не проверяешь. Тем более сейчас лето. Ничем не занят.

– Что мне теперь, на базаре юбками торговать или в ларьке сигаретами? – выпалил Константин, удивляясь тому, как жалко и неубедительно это прозвучало. Странно, но раньше ларек и базар он считал железными аргументами.

– Вот про юбки ты хорошо, – обрадовалась Настя. – В самую точку. Торговать юбками для тебя унизительно. Ну ка-ак же, высшее образование! А волочиться за ними тебе «вышка» не мешает, нет?

– Настюх, ну что ты… вечно тебя занесет, – улыбнулся он, неловко обнимая жену за голову.

– Не трогай меня! – взвизгнула она. – А что мне еще прикажешь?.. Каждую неделю куда-то мотаешься. И как они тебя терпят, нищету такую? Они ведь не жены, им цветочек желательно, то-се. Вот бабы пошли! Совсем оголодали! Уже на беспортошных бросаются, а ты и рад пользоваться, кобель усат…

Настя замолчала и подозрительно прищурилась.

– Ты чего это?

– А чего? – засуетился Костя.

– Зачем побрился-то? Пять лет с усами ходил – я весь язык оболтала. А теперь разонравились? Значит, поступила просьба, да?! Жена пять лет просила – тьфу, а какая-то сучка…

Разревевшись, Настя убежала на кухню. Константин с опаской глянул в зеркало – усы отсутствовали. Напрочь. Не веря своим глазам, он потрогал кожу и только после этого озадачился по-настоящему. Куда они делись? Разве что сами выпали…

Верхняя губа с непривычки мерзла. Костя вспомнил, что это назойливое ощущение не покидало его всю дорогу – от самой «Октябрьской». Хотя… дорога не может начинаться в метро. Откуда он ехал? Константин нерешительно посмотрел на часы – двенадцать. В смысле, полночь.

– Где тебя носило? – сурово произнесла Настя. – Ответь мне, я требую.

– Я не помню, Настюх, – плаксиво сказал Костя. – Честно не помню. Бывает же такое!

– Да не бывает, не бывает, мразь ты паршивая! – она в сердцах бросила какие-то сковородки, и соседи предупредительно стукнули в стену. – Ты у нее уже как дома. Освоился, кобель! Уже бреешься, ванны принимаешь, сластолюбец сраный! Иди жрать, скотина!

Настя опять заплакала и быстро, не глядя по сторонам, перебежала из кухни в комнату. Константин, расстроенный не меньше, понуро доплелся до стола и взял ложку. В выпуклой нержавейке отражалась карикатурная морда – без усов. Немного подумав, он открыл холодильник и достал бутылку «Посольской». Берег на особый случай. А сейчас какой? Костя налил грамм двести и, откромсав маленький кусочек сыра, выпил.

Удивительно, но его развезло от первого же стакана. Константин планировал прикончить целый пузырь – он прекрасно знал, что и после литра остается в норме, – но теперь почему-то обмяк и сразу захотел спать.

Сегодня всё шло вкривь и вкось.

* * *

Удивительно, но всё шло как по маслу. Ни больных, ни медперсонала в коридоре не было, только неизменный санитар у выхода на лестницу, но он, кажется, читал какой-то журнал.

Пётр отпустил ручку и плотно закрыл дверь. Ключ повернулся мягко, почти без звука, – вот что значит казенное помещение.

Где-то взорвался дружный хохот. Пётр вздрогнул и мгновенно вспотел, но сообразил, что это из комнаты отдыха. По утрам всю неделю показывали повторы старых выпусков КВН. Администрация не противилась – положительные эмоции полезны.

Переведя дух, он зажал ключи в кулаке и с независимым видом прошествовал в палату. Дежурный оторвался от журнала и, пронзив Петра бдительным взглядом, вернулся к чтению. Этот самый лучший. Были еще трое других – с длинными руками и совсем без мозгов, а этот всё-таки не пустая кегля. Но и справиться с ним потруднее будет.

«А справляться придется, – со сладким томлением подумал Пётр. – Сегодня, и обязательно до обеда, пока не хватятся Кочергина».

В палате находились только Гарри и Зайнуллин.

– Рано тебя сегодня отпустили, – заметил Ренат. – Как прошло?

Пётр неопределенно повел рукой – нормально прошло.

Полонезов не сказал ничего, он был занят какой-то композицией.

Пётр открыл тумбочку и достал книгу. Зачем – он не знал. Он просто выполнял задуманную кем-то многоходовку. Этапы сменялись сами собой по мере выполнения – ему оставалось лишь верить, что все его шаги укладываются в единый план. И надеяться, что этот план достаточно проработан. Другого уже не будет.

Геологический справочник весил как чугунная пепельница. Пётр подержал его в руке – нет, лупить им никого не надо. А что тогда?.. А вот: книга переломилась пополам, и из нее выпало несколько банкнот. Восемьдесят рублей. Плюс полтинник покойного Кочергина – сто тридцать. Тридцатку Пётр отложил в карман, а сотню бросил на тумбочку.

– Гарри!

– Чего тебе? – недовольно спросил старик.

– Партеечку, а?

– Давай, давай, – промурлыкал Полонезов и, торопливо смешав фигуры, перенес доску к нему на кровать.

– На что?

– Так… на что… просто так.

– Э, Гарри, это несерьезно. У меня есть сто рублей.

– А у меня нету, – без сожаления сказал старик.

– Тогда на «кукареку». Идет? Проиграешь – полезешь под койку, выиграешь – сотню получишь.

– Зачем она мне?

– Гарри, ты совсем дебил, – подал голос Зайнуллин. – Сто рублей ему не нужны! Да ты знаешь, почему эти суки с тобой играть не хотят? Не на деньги потому что! А если на деньги – каждый согласится. Отбоя не будет!

– Да? – с сомнением спросил Полонезов.

– Да! И я сыграю, и любой.

Пётр благодарно кивнул Ренату и выжидательно посмотрел на старика.

– Хорошо, – согласился тот. – Какая?

Пётр ткнул в левый кулак, и старик ехидно показал черную. Петру было всё равно, играть он не умел.

Расставив с помощью Зайнуллина фигуры, он последовательно отдал четыре пешки, коня и обоих слонов. Когда гроссмейстер съел ферзя, Ренат сказал, что дальше всё ясно, и Пётр не возражал.

– Вот так, – молвил донельзя гордый Полонезов. – Меня на чемпионат приглашали, а я…

– Тоже мне! – презрительно бросил Зайнуллин. – У Петрухи склероз, его кто угодно охмурит. И вообще, он псих. А ты с нормальными пробовал? С санитаром ты пробовал?

Реплика про психа показалась Петру обидной, но Зайнуллин говорил дело: если удастся натравить Полонезова на охрану, дальше будет легче. Собственно, ничего другого Продуманный План и не предполагал.

– Да он со мной не станет, – отмахнулся старик.

– За деньги-то? За сто рублей и не станет?

Гарри нерешительно поковырял в ухе и, собрав фигуры, вышел в коридор.

– Сейча-ас, – мечтательно протянул Ренат. – Пойдем поприкалываемся.

– Рано, – сказал Пётр. – Пусть начнут, а то бычара догадается.

– Пусть, пусть, – закивал Зайнуллин. – Правильно. Ох, ну и веселуха будет! Этот сука если и проиграет, всё равно бабки заберет, а Гарри… нашему Гарри можно ногти выдрать – он промолчит, но шахматы… они его до крезухи довели, а скоро и до могилы!.. Наш Гарри, сука, даст стране угля. Ох, сидеть ему на сульфе!

Ренат растер шершавые ладони и заплясал у двери. Ему не терпелось выглянуть и узнать, как проходит партия.

– Ну что там? – спросил Пётр.

– А… Играют, суки. Санитар, кажись, тоже кумекает. Не к тому послали, надо было с Кланом замутить. Он бы ему устроил и дебют, и гамбит, и паяльник в жопу.

– А кто сегодня по отделению?

– Гитлер Югенд. КВН со всеми смотрит, сука белобрысая.

– Сам-то чего не пошел?

– Да я этого не люблю – когда все ржут. И потом мы же с тобой договорились.

– Да? И о чем?

– Как?.. А, ты же того… Я и забыл. Вчера вечером добазарились. Ты по вечерам немножко в себя приходишь, восстанавливаешься. На утро – колода колодой, а вечером ничего, вечером с тобой интересно.

– Интересно… – задумчиво произнес Пётр. – Ну так о чем мы договорились?

– Сценку поставить. Я же во ВГИКе, на режиссерском.

– Конкретнее.

– Куда уж конкретней? Всё. Сейчас подерутся – вот и сценка. И никакой КВН не нужен.

– А дальше?

– Потом ты хотел продолжение сделать, чтоб я, значит, заперся в туалете и звал на помощь. Только я сомневаюсь.

– Не надо, Ренат, не сомневайся.

– Так я ж на режиссуре, актер из меня неважный, – признался он.

– Особого таланта не требуется. Держи дверь крепче и ори громче. Мы их всех наколем. Пьеса года получится!

– На сульфу посадят, – с тоской проговорил Зайнуллин.

– Ничего, Полонезов ответит. Если что – я на себя возьму.

– Ты, Петруха, настоящий отморозок! За это и люблю.

По коридору разнеслись первые матюги, и Пётр толкнул Рената в бок. Зайнуллин вприпрыжку домчался до туалета и, хлопнув так, что со стены слетело несколько плиток, заверещал:

– А ре-ежут! А убива-ают! Су-уки-и!!! Спа-аси-ите-е!!!

Из комнаты отдыха вышли какие-то растерянные люди. Через секунду, распихивая их локтями, в коридор выскочила Гитлер Югенд. Дежурный у двери пытался ей что-то объяснить, но на нем висел худой и цепкий, как варан, Полонезов.

– Рокировочку, срань колесная… рокировочку уже нельзя, – приговаривал он, взбираясь санитару на загривок.

– Слезь, падла! Десять уколов!

– Ладейку зачем трогал, щенок? Какая же тебе рокировочка, если ты ладейку трогал?

Половина больных окружила охранника и начала смеяться – Зайнуллину бы это не понравилось, но его, к счастью, здесь не было. Ренат бился в сортире и оглашал больницу истошными криками.

– Вызывай, дубина! – велела Гитлер Югенд и понеслась в туалет.

Стряхнув Полонезова, санитар кинулся к столу, но принципиальный Гарри схватил его за брюки и куснул в щиколотку. Вопль санитара на мгновение заглушил стенания Зайнуллина. Югенд обернулась, но лишь отчаянно махнула рукой. Пётр дождался, пока она не скроется в предбаннике, и побежал в комнату отдыха. Что-то ему подсказывало: следующая фаза – там.

Вокруг телевизора осталось человек пять – из тех, кого выключенный экран увлекает не меньше, чем включенный. У стены, нерешительно оглаживая халаты, топтались Вовчик и Сашка.

– Петя, может, не надо? Ну ее, эту косьбу. Ведь сульфу пропишут, а после нее…

– Что вы сегодня вареные какие-то? Сульфы боитесь! А носки дембелям стирать не боитесь? Всяким садистам вроде Ренатика. Там еще и похуже есть.

– Ладно, ладно, зашугал! Мы начинаем, – предупредил Сашка и, подняв над головой стул, метнул его в телевизор.

Вовчик взял второй и, разогнавшись, протаранил им окно.

– Веселей, симулянты! – поддержал Пётр. – Неделька в ремнях, и свобода. За погром такую статью проставят – военком вас за километр обходить будет!

Глухой взрыв кинескопа слился с капризным звоном стекла, и Пётр решил, что дальше здесь справятся без него. Что теперь? Проведать Кочергина. А потом? Посмотрим.

Он устремился к кабинету, но ему преградил путь вечно грустный Караганов.

– Ты говорил, можно будет порисовать, – застенчиво произнес он.

– Да, Гитлер Югенд разрешила, – на ходу бросил Пётр. – Краски и холст найдешь в столовой. Поищи там как следует.

– А кисти, Петруха! – крикнул Борода ему в спину. – Кисти в столовой есть?

– В раздаточной. Спрятаны между тарелками.

«Неужто даже Серега раскачался? Сонный увалень Серега. И все – моя работа, – с восхищением подумал Пётр. – Славно подготовил. Только б не облажаться. Нет, ну каков! Посмотреть бы на себя вечером – хоть одним глазком. Кто я? Сотник…»

Возле уха пролетел какой-то металлический предмет, но это был не новый накат бредовых воспоминаний, а самая что ни на есть реальность. Больные кидались чем попало – двое уже отползали, держась за головы. Зайнуллин вопил в туалете, видимо, у Югенд не хватало сил с ним справиться, а подмоги всё не было. Дежурный с окровавленным лицом лежал у выхода – на нем, как на батуте, прыгал Полонезов и кто-то еще. Из комнаты отдыха раздавался треск ломаемой мебели, в столовой визжала нянечка, и даже на лестнице, за бронированной дверью, безумно голосили.

Пётр прошмыгнул мимо двух дерущихся типов и заперся в кабинете врача. Валентин Матвеевич был на месте. Разбитый висок почернел и запекся, а щеки постепенно приобретали синеватый оттенок, в остальном же он был похож на хрестоматийного любовника, вскочившего с перепугу в гардероб. Пётр снял с перекладины вешалку и бережно положил на стол – мятую одежду он не переносил. Свой халат и байковые штаны он запихнул в шкаф. Возникла идейка обрядить в «психическое» самого Кочергина – ради смеха, не более, – но времени на это не было.

Костюмчик Валентина Матвеевича пришелся впору. Ну почти. Пётр подогнул рукава и брюки – намного лучше. Туфли – повезло! – оказались его размера. Пётр завязал галстук и, привыкая, прошелся по комнате. Так себе видок, лоховатый. «Здравствуйте, я представляю канадскую компанию. Купите у меня китайский фонарик…»

Эх, когда это было-то! Старые добрые времена… Теперь не то. Теперь Чрезвычайное Правительство и война, война, война. И Нуркин.

Пётр сжал кулаки и медленно выдохнул – не до ярости. Хладнокровие, иначе отсюда не выбраться. Скорее всего, и так не выбраться, но раз уж начал… Конечно, это не простая психушка, однако с Кочергиным вот получилось. Надо пробовать.

Он накинул поверх костюма свежий крахмальный халат и потянул дверь. В коридоре стоял невообразимый гвалт. Полонезов, намаявшись, слез с дежурного и принялся собирать по полу шахматы. Тот несколько раз пнул его ногой в живот и лишь после этого отодвинул засов.

Высокая створка открылась, и с лестницы вломились десять человек в зеленой форме, каждый – с дубинкой. Вместо того чтобы лупить по спинами, они тыкали больных, словно это были не палки, а рапиры. Больные мгновенно валились и уже не вставали.

«Электрошоковые, – сообразил Пётр. – Полезная штучка».

Зеленых он раньше не видел – или специальное подразделение, или со всех этажей собрали. Есть, по крайней мере, надежда, что и они его не знают.

Пётр закрыл кабинет и спокойно пошел к выходу. «Нет, так нельзя», – опомнился он.

– Осторожней, мясники проклятые! – негромко прикрикнул Пётр. – Это ж люди. Головы не трогать, только в корпус. Головы, сказал, не трогать! Кому их потом в чувство приводить? Ну, пусти, дай пройду.

Охранники посторонились, и он, еле сдерживаясь, чтоб не побежать, перешагнул через высокий порог.

Обычная лестница. Перила с голубой пластиковой полоской, неровные бежевые стены, на полу – плитка «в шашечку». Окна с решеткой, но отсюда она выглядела совсем не так, не по-тюремному. Просто чтобы инвалид какой не выпал или, допустим, ребенок. Здесь эта решетка не угнетала, не задерживала. Ступени – тоже как ступени. Раз-два, раз-два, вниз не спеша. Только не торопиться, на него могут смотреть. Да кому он нужен!

– Валентин Матвеич? – позвали сзади.

Пётр остановился.

– Валентин Матвеич, вас Аркадий Палыч просил зайти.

Это из новеньких кто-то. Будь на его место другой…

– Да? Хорошо. Хорошо, зайду.

Пётр помедлил и спустился еще на две ступеньки.

– Валентин Матвеич!

– Ну?

– Он просил срочно. Аркадий Палыч. Просил сразу же.

– Нда? Я и иду.

– Так он же на третьем!

– Гм… На третьем? Э-э… Гм, гм…

Только не бежать. Догонят, гады. Или внизу перехватят.

– Валентин Матвеич, постойте! – бойко крикнула откуда-то из-за двери Гитлер Югенд. – Не ушел еще? Вадик, влепи вот этому двойную, – распорядилась она. – Валентин Матвеич! Хорошо, что застала. Вас Аркадий Па…

Пётр медленно поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– …влович… – оцепенело закончила медсестра.

– Хорошо, зайду, – кивнул он и, удивляясь своей выдержке, пошел навстречу.

Поднявшись на площадку второго этажа, Пётр мимоходом поправил лацкан ее халатика и, свернув на следующий пролет, указал:

– Побыстрее тут заканчивайте. Нуркин скандалить будет.

– Какой еще Нуркин? – одурело спросила Югенд. – Ты сам-то кто? Эй, ты же… ты же Ерёмин! Мужики, это наш!

Пётр схватился за перила и, с силой оттолкнувшись, понесся наверх. Боковым зрением он видел, как у его задницы крутится, пытаясь достать металлическим кончиком, черная дубинка. Ноги, привыкшие передвигаться лишь от койки до унитаза, вдруг стали мощными и легкими, как крылья. Всё больше отрываясь от двух санитаров, Пётр преодолел промежуточную площадку и бросился ко входу на третий этаж.

Дверь обычная, не железная. Даже если закрыта, он запросто…

Пётр всей массой ударил по ручкам, и створки, сорвавшись со шпингалетов, распахнулись. Врачи. Много врачей – человек семь. Какие-то люди в цивильном. Две медсестры в одинаковых белых колпаках. Цокают каблуками. Удивленные взгляды. Вздернутые брови. Еще не переполох. Пока только смущение.

Заметавшись в красивом и неожиданно широком коридоре, Пётр дернулся туда, обратно, поскользнулся и потерял драгоценные, с таким трудом отвоеванные секунды. Санитары в зеленом загнали его в угол, к неизменному больничному фикусу, и выставили вперед электрошоки. Пётр безнадежно оглянулся – два окна и вереница одинаковых белых дверей. Надо было вниз. Здесь он попался.

Тот, что стоял левее, сделал глубокий выпад, и Пётр, не задумываясь, ответил: шаг вправо, разворот, наклон. Сознание констатировало полное фиаско, но тело продолжало действовать. Ладонь перехватила дубинку у самой рукоятки, правая нога приняла центр тяжести на себя, а левая оторвалась от пола и, развернувшись, врезалась в румяное рыло. Дубинка осталась в руке у Петра, и он, завершая движение, хлестнул второго по глазам.

«Она ж электрическая», – напомнила квадратная кнопка под большим пальцем.

Неважно. Мозги отключить. Только моторика.

Первый, кряхтя и обрывая с фикуса мясистые листья, уже поднимался. Пётр ударил его по затылку – крепко, с оттяжкой, потом обезоружил незрячего и, крутанув обе палки в воздухе, зажал их под мышками. Всё равно. Третий этаж. Бесполезно.

В коридоре показались еще двое. Пётр расставил согнутые в коленях ноги и поднял дубинки вверх. Это что – какая-то стойка? Откуда он ее?..

Санитары приблизились, и палки завертелись двумя размытыми восьмерками. Симметрично: голова – голова, шея – шея. Два всхлипа, два стона, два тела на полу.

Не дожидаясь остальных, Пётр метнулся к ближней двери. Заперта. Другая. Тоже заперта. Зачем? Третья, четвертая…

Он остервенело дергал ручки – не вполне осознавая, с какой целью это делает, но, как и с шахматами, полагаясь на Продуманный План и на неведомый вечерний замысел.

Закрытые кабинеты кончились, пошли открытые. Люди вскакивали и пятились, кто-то хватал телефонную трубку, кто-то, напяливая резиновую улыбку, начинал монотонные увещевания, но все они были одинаково бледны. Все смертельно боялись сотника.

Пётр проверил полтора десятка комнат, но того, что искал, не нашел. А он действительно искал – теперь он в этом не сомневался. Одна из дверей в другом конце коридора приоткрылась, и в узком проеме Пётр заметил манящий палец. Рысью преодолев расстояние до кабинета, он затормозил у стеклянной таблички с желтой надписью: «Процедурная».

Конечно! Процедурная. Если б всё вспоминать до, а не после… Сколько времени упущено? Катастрофически много, но теперь он… А что теперь? Что там, в этой процедурной, – автомат, вертолет? Что он мог приготовить, сидя в психушке? Не размышлять! Работать рефлексами. Они у него хорошие. Они вытащат.

Пётр рванул дверь на себя и влетел в помещение. Осмотрелся: два сдвинутых стола, белая марлевая ширма, низкий клеенчатый топчан и стеклянный шкаф с медикаментами.

– Долго гуляешь, – недовольно бросил плечистый мужчина за ширмой. – По идее, тебя давно уже должны поймать. А дубинки откуда? С охраной дрался? Это плохо, очень плохо. Ну давай.

Мужчина вышел вперед и протянул ему странную куртку с непомерно длинными рукавами.

– Не видел, что ли? Смирительная рубашка, – сказал, усмехаясь, Ку-Клукс-Клан. – Сам одевай, я с тобой возиться не буду.