Читать книгу Город Солнца. Глаза смерти - Евгений Рудашевский - Страница 5

Аня впервые увидела Максима две недели назад, в столовой. Тогда он вступился за худосочного парня из иллюстраторов. Глупая забава – выхватить рюкзак и не отдавать его, шутливо перебрасывая друг другу. Аня в начале семестра вернулась из Мадрида – перевелась из Европейского института дизайна – и уже два раза видела здесь подобные сцены. Ей было неприятно. Она думала вмешаться, выручить бедолагу, который только мямлил что-то неразборчивое, но так и не осмелилась. А Макс ему помог. И Ане это понравилось. Сейчас, оказавшись у него в гостях, она так и сказала:

– Ты молодец. Вступился за друга.

– Он мне не друг, – Максим вяло пожал плечами.

– Ещё лучше! – обрадовалась Аня.

– И он сам виноват.

– Это почему?

– Настучал в деканат, вот почему! – довольный, пояснил Дима, Анин брат.

Дима разглядывал деревянные панно на стене. Будто впервые здесь оказался. Оставив трость у дивана, он прихрамывал, но даже не пробовал опереться рукой о стол или тумбу. Он всегда так делал, когда на него кто-то смотрел.

– Тот парень в общаге живёт. Вот и настучал, что в соседней комнате курят.

– Это правда? – удивилась Аня.

– Что курит или что настучал? Да и какая разница?

– Ты всё равно молодец. – Аня хотела положить руку на плечо Максиму, но сдержалась. Вспомнила, что он не любит, когда к нему прикасаются чужие люди. Об этом ей сказал брат.

Дима весь месяц зазывал Аню в Клушино, обещал познакомить с Максом и был явно доволен тем, что у него есть не просто друг, а друг со странностями. Пытался эти странности как-то заострить, преувеличить – рассказывал всякие нелепые истории.

– Он и руки́ никому не жмёт! Сейчас уже привыкли, а на первом курсе смеялись. Все утром здороваются, только он стороной обходит. А ещё он никогда не отмечает дни рождения.

– Почему?

– Сама спроси.

И Аня спросила. Это был её первый вопрос. Макс не растерялся, только с недовольством посмотрел на Диму.

– Я ему предлагал на день рождения добавить на зеркалку, так он отказался. Хочет сам накопить, – Дима не обращал внимания на сердитые взгляды друга. Кажется, привык к ним и научился не реагировать.

– Ты знаешь, я не принимаю подарков, – спокойно ответил Максим.

– А что плохого в подарках? – тут же спросила Аня.

– Я не говорю, что в них что-то плохое. Просто не отмечаю дни рождения и не принимаю подарки.

– Вот! – торжественно подытожил Дима.

– Думаешь, что праздновать дни рождения – это как комплекс Иисуса Христа? У меня был знакомый, он так и говорил.

– Нет, – Макс устало качнул головой. – Я просто не отмечаю дни рождения.

– Он вообще ничего не отмечает! – не останавливался Дима. – Так и не приехал к нам на Новый год.

Вообще Макс оказался не таким уж чудаком. Однако Ане он всё равно понравился. В нём угадывалось что-то спокойное, размеренное. Да и голос был приятной глубины. Хотелось вытянуть из Макса хоть несколько фраз, чтобы послушать, прочувствовать этот голос, однако он оставался молчаливым. За него тараторил Дима:

– Хорошо, когда не надо жать руки. Глупо ведь трогать все эти потные ладошки и улыбаться. Да и бог его знает, чего он там этими руками чесал, правда? Слушай, может, покажем Ане дом?

Максим нехотя согласился. Аня предпочла бы посидеть в гостиной, а ещё лучше – сходить в лес, однако Дима настоял на экскурсии. Впрочем, Максим лишь открыл несколько комнат, позволил в них заглянуть, но толком ничего не рассказал.

Дом оказался настоящим уродцем. Ему было не меньше полувека. Он мог бы состариться красиво, уютно, как это случается с бревенчатыми избами, в которых слой за слоем мумифицируются жизни целых поколений. В естественных морщинах, в самóм запахе таких стариков угадывается тёплое, родное, даже если ты никогда не жил за городом. Однако этот дом в последние годы попадал в руки пластических хирургов и после десятка операций превратился в нечто несуразное.

Обтянутый серым пластиковым сайдингом, укрытый бордовой металлочерепицей, он делился на две непропорциональные части: старую и новую.

Старую часть захламили воспоминания ушедших людей. Тут было три комнаты, каждая из которых представляла готовую музейную экспозицию советской жизни – с дисковым телефонным аппаратом, с пузатым телевизором, всевозможными скатертями, подзорами и стопками пуховых подушек. Под толстыми выцветшими коврами лежала скрипящая, местами прогнившая паркетная доска. На стенах лепились часы-ходики с латунным маятником, чёрно-белые фотографии, а вместо дверей в одну из комнат висели вишнёвые сатиновые портьеры, насквозь пропитанные запахом пыли и старости. Ну, по меньшей мере, Аня этот запах определила именно так.

Новой частью была современная двухкомнатная пристройка к дому. Здесь вместо паркета лежал ламинат, вместо старых громоздких трельяжей и поставцов стояли лёгкие «Хемнэс» из ИКЕИ, а стены были обклеены текстурными флизелиновыми обоями. В углу неуклюжим наростом торчал кондиционер.

Между этими несуразно слепленными частями дома образовалась прихожая. Оттуда, пройдя по коридору, можно было попасть в комнату Максима.

– Это не всё! – Дима наслаждался прогулкой по дому, будто сам впервые тут оказался. – У пристройки к дому есть своя пристройка! Там ванная с бойлером. И там же выход на веранду, которой пока нет. Её дядя Паша только в прошлом году начал. И мастерскую он сам себе построил. И беседку хочет поставить. Тут бы ещё пару этажей, и была бы «Нора» Уизли, правда?

Аня с сомнением кивнула.

Экскурсия закончилась в старой части дома, в гостиной. Единственным новшеством за последние годы там стали развешанные по стенам резные панно.

– Это всё дядя Паша, – пояснил Дима. – Он же столяр.

Панно тут висели простенькие, даже не покрытые лаком. Скорее заготовки или наброски абстрактных буколик и вполне конкретных лиц, каждое из которых выражало свою обособленную эмоцию. И в череде этих не самых интересных панно выделялась маска – громоздкая, синяя, с рогами, изображавшая не то быка, не то индийского демона.

– Это тоже твой отец сделал? – спросила Аня.

Максим почему-то с удивлением посмотрел на неё. Ответил не сразу:

– Это лицо Смерти. А Корноухов – мой отчим. И нет, это не он вырезáл.

Максим больше не добавил ни слова, и в гостиной стало тихо. Аня надеялась, что брат как-то поможет ей сменить тему, но Дима подошёл к синей маске и теперь внимательно рассматривал её, при этом впервые за весь день молчал.

Аня любила брата, вот только в последние годы трудно было сказать, чего тут больше – настоящей любви или чувства вины. Ведь из-за неё Дима в восьмом классе сломал ногу. Двойной осколочный перелом верхней трети бедра. Два месяца лежал со спицами на вытяжке в Тушинской больнице.

Дима никому не рассказал о том, что произошло на самом деле. Аня тогда училась в десятом классе и взяла брата на дачу к друзьям. Знала, что тот не станет болтать про сигареты и алкоголь, не выдаст её родителям. А потом она уехала с одним из парней, оставила Диму в компании старшеклассников – они просидели допоздна, а в час ночи отправились к заброшенному зданию на старых прудах. Дима доверился им. Забрался на замшелый козырёк и радовался неожиданному приключению. Но когда спускался по трубе, не удержался и упал. Бедром угодил на торчавшую из стены арматуру.

Дима рассказывал Ане: пока ждали скорую, он почти не ощущал боли и только боялся, что приедет отец и почувствует, как от Димы пахнет табаком и выпивкой. Даже цеплял пальцами грязь и размазывал её по одежде – надеялся перебить запах. Просил ребят принести какой-нибудь одеколон или духи. Родителей он увидел только в больнице, когда его уже переодели перед операцией. И даже проваливаясь в чёрную дыру общего наркоза, думал лишь о том, что его грязная одежда по-прежнему пахнет сигаретами.

Маме и отцу Дима потом объяснил, будто бы сам, в одиночку, выбрался из дома, пока Аня и её одноклассники спали, и по собственной воле отправился к заброшенному зданию, которое заприметил ещё днём. Такая история напугала и расстроила родителей, особенно отца, который и прежде был недоволен сыном.

Когда Диму выписали из больницы, Аня обещала себе впредь заботиться о нём. Надеялась, что брат со временем забудет этот кошмар. И поначалу всё шло хорошо. Он должен был ещё какое-то время ходить на костылях, но в остальном выглядел бодрым. А к Новому году выяснилось, что после перелома и четырёх операций левая нога у Димы стала короче правой на три сантиметра. И эта разница с возрастом только увеличивалась.

Дима никогда не обвинял Аню. Более того, стал относиться к ней с ещё большим теплом. Аня этого не понимала. Удивлялась тому, что брат делится с ней своими тайнами, поддерживает. И старалась отвечать тем же. А потом её перевели в гимназию на Большой Никитской. Репетиторы готовили Аню к поступлению на графический дизайн в Европейский институт дизайна. Диму родители переводить не стали, потому что они жили на Соколе – мама боялась, что ему будет трудно каждый день ездить так далеко. Отец с этим не спорил.

Сейчас, когда Аня вернулась из Мадрида, она сразу почувствовала, что брат изменился. В нём что-то надломилось. Он часто грустил в одиночестве. Учился без особого интереса. Сидел в интернете и совсем не общался со старыми друзьями. Из новых друзей появился только Максим, и Аня пока не могла понять, что именно связывает её брата с этим человеком. Возможно, оба были нелюдимы, каждый на свой лад. Ведь по Диме с его говорливостью так сразу и не скажешь, что он замкнут и общению предпочитает компьютер или книги.

Аня перевелась в институт графики при Московском политехе. Теперь училась в одном университете с братом, хоть и по большей части в разных корпусах. Только жалела, что не может, как прежде, отвечать искренностью на его искренность. Так и не сказала ему, почему на самом деле вернулась из Испании, почему вдруг променяла Мадрид на Москву. Дима и не допытывался. Наверное, понимал, что ответ ему не понравится.

Аня села в кресло. С любопытством взглянула на скучавшего в их компании Максима. Он почти не смотрел на Аню, хотя она была в новенькой плиссированной юбке и хорошеньком, купленном ещё в Мадриде бомбере с цветными нашивками. Аня знала, что такое сочетание ей идёт.

Молчание затягивалось.

Аня уже хотела заговорить о развешанных в гостиной панно, когда Дима вдруг оживился:

– Кстати, об универе. Что там с твоим репортажем?

– Завтра опять поеду в мастерскую.

– Я с тобой! Хочешь там ещё чего-нибудь накопать?

– Нет. Я там блокнот оставил.

– Блокнот?

– Ну да. Пока фотографировал, положил на стол реставратора. И забыл.

– Ты всегда всё записываешь в блокнот? – уточнила Аня.

Максим неопределённо повёл плечами.

– Ты лучше спроси у него про картину. Давай, давай. Тебе понравится.

– А что там с картиной? – неуверенно произнесла Аня.

Не дожидаясь, пока Максим скажет что-нибудь односложное и унылое, Дима сам поторопился рассказать сестре об «Особняке на Пречистенке». Аню его рассказ заинтересовал. Она любила такие истории. К тому же и без Диминых пояснений понимала, как именно один красочный слой может оказаться под другим.

– А почему твоя мама сняла картину с аукциона?

Аня спрашивала Максима, но отвечать вновь взялся Дима. Макс не сдержал улыбку. Они с Аней впервые свободно обменялись взглядами – в них промелькнуло что-то тёплое, понятное. Дима этого не заметил.

– Екатерина Васильевна… ну, в общем, ей были срочно нужны деньги. И она всё равно не верит, что внутренний слой такой уж интересный. Но в принципе это может поднять стоимость картины. Тут даже раскрывать ничего не надо. Продавай как двойную картину, да и всё.

– Так почему твоя мама отказалась сразу продать «Особняк»? – не поняла Аня.

– Корноухов получил большой заказ, – ответил Максим. При этом отвёл глаза. Кажется, ему было неприятно говорить о безденежье семьи. – Теперь сидит в мастерской. В общем, с деньгами стало полегче. И мама решила не торопиться.

– Ясно. – Аня кивнула.

– А дальше что? – тут же спросил Дима. – Ну, с картиной.

– В следующее воскресенье мама повезёт «Особняк» в Питер. У неё там знакомый. Занимается подделками, атрибуцией и всем таким. Там всё разузнают.

– А ты?

– А что я?

– Тоже поедешь?

– Зачем? Для репортажа мне уже хватит. Расскажу, как реставраторы готовят картины к аукциону. Тут ведь странно получается. Полотно покупают за большие деньги, но, по сути, настоящим владельцем навсегда остаётся именно реставратор. Только он видит, как раскрывается картина. И сам решает, какой она в итоге станет.

Ане такой образ понравился. Кроме того, она почувствовала странное облегчение. «Молчи, и, быть может, люди подумают, что ты умнее, чем на самом деле». Папа любил так говорить – иногда в шутку, иногда всерьёз. И Аня боялась, что Максим из тех парней, которым лучше именно помолчать. Стоит им сказать чуть больше двух-трёх предложений подряд, как весь флёр таинственности рассыпается трухлявыми опилками. Словно чувствуя это, они торопятся пустить вслед ещё несколько фраз, но так окончательно портят дело. Макс, судя по всему, был другим.

– Да чёрт с ним, с репортажем, – не успокаивался Дима. – Нам нужно написать проблемную статью для Хохловой, так?

– И что в этой статье будет проблемного? – Макс понял, куда клонит Дима, и не стал растягивать разговор лишними вопросами.

– Как что?! Подделки, атрибуция! Не чувствуешь? Хохлова разрешила писать в паре…

– Я знаю.

– Тема свободная.

– Знаю.

– И ты знаешь, почему я должен писать именно с тобой. Да, если пишешь в паре, нужно ещё сделать презентацию, подобрать фотки и дополнительно сделать флеш-интервью для подвёрстки. Но это всё ерунда, я сам разберусь.

Максим вздохнул. Аня сочувственно наклонила голову. Они вновь обменялись понимающими взглядами. Будто сказали друг другу, что проще до конца выслушать Диму.

Он ещё долго говорил. Настойчиво просил Максима вместе поехать в Петербург. Приводил бесконечные доводы, от разумных до совершенно неуместных. Аня ждала, что после этой тирады Максим скажет своё ёмкое «нет», однако он промолчал.

– Отлично! – Дима, кажется, неплохо разбирался в оттенках его молчания. – Значит, решено. Сто лет не был в Питере.

В комнату зашёл рыжий кот, и Дима обрадовался возможности сменить тему – значит, по-прежнему боялся получить отказ:

– Если бы мы были персонажами Капоте, Перс забрался бы кому-нибудь из нас на плечо и там бы уснул. Понимаешь, о чём я?

Перс не знал ни Капоте, ни его персонажей, любивших пускать себе на плечи именно рыжих котов, поэтому мягкой скучающей поступью прошёлся вдоль дивана. Сел, лениво приластился к ногам Ани. Задумчиво уставился в пустоту – будто забыл сделать что-то важное, не терпящее отсрочек. То ли пописать, то ли покакать. Аня демонстративно разгладила юбку и призывно похлопала себя по коленям, но Перс даже не посмотрел на неё. В задумчивости лизнул вялую лапу, вновь провалился в безвременье – так и просидел ещё несколько мгновений: с открытыми глазами, с вытянутой передней лапой. Покачнулся. Растерянно понюхал Анины колготки и всё так же неспешно ушёл из гостиной.

– Ха! – Дима встал со стула.

– Нет, – Макс качнул головой.

– О да.

– Нет.

Аня не понимала, о чём идёт речь, но чувствовала, что Макс говорит скорее с улыбкой, больше соглашаясь с Димой, чем противясь его задумке.

– Перса в прошлом году кастрировали. – Дима приблизился к дивану, чтобы забрать свою трость. – Потому что он начал метить мебель.

– Не надо, – уже тише, без сопротивления возразил Максим.

– Да ты что! Это ж тут главная достопримечательность.

– Описанная мебель? – усмехнулась Аня.

– Именно! – Дима зашагал к одной из закрытых дверей, ведущих из гостиной. Под его ботинками чуть поскрипывали половицы старого пола.

Дима всегда ходил в обуви. Разувался только на ночь. В его шкафу стояло не меньше десяти пар абсолютно одинаковых ботинок, единственным различием которых была форма носка и задника. Их делали на заказ. Чёрные, кожаные, с застёжками вместо шнурков. И с подошвами разной высоты. Левая – выше. Чтобы компенсировать разницу в длине ног. От обычной обуви Диме пришлось отказаться. Аня знала, что Дима иногда ложится спать в кроссовках, которые купил втайне от родителей. Ему нравились лёгкие сетчатые «найки».

– Вначале он пи́сал на диван. – Дима остановился у закрытой двери и с довольным видом продолжал: – Диван пытались отмыть. Не получилось. Вызвали химчистку. Запах мочи пропал, но потом Перс опять его пометил. А диван был хороший.

– Новенький, – кивнул Максим.

Теперь можно было не сомневаться, что ему эта история нравится не меньше, чем Диме.

– В итоге снова вызвали химчистку и диван перенесли в пустую комнату. На этом всё не закончилось. Перс пометил кресло. Потом два стула, кушетку и… что-то ещё.

– Настольную лампу, – Максим усмехнулся. – А заодно и сам стол.

– Потом его кастрировали, и метить он, в общем-то, перестал, но Екатерина Васильевна боялась оставлять на виду вещи с запахом кошачьей мочи. То есть они уже не так сильно пахли после всех обработок, но рисковать было нельзя, чтобы Перс не взялся за старое.

– Если б он начал метить вещи после кастрации, пришлось бы выселять его на улицу, – кивнул Макс.

– Ну да. Поэтому всю обоссанную мебель собрали в одной комнате и…

– Молчи.

– …и нарекли эту комнату гостевой!

Ане история с гостевой комнатой показалась довольно глупой, однако она была рада посмеяться вместе с Димой. Брат пришёл в восторг и только сетовал, что гости к Шустовым приезжают редко.

– А вы говорите им, что комната, ну… такая?

– Запаха не осталось, – отмахнулся Максим.

– Ты не ответил, – настаивала Аня.

– Нет, не говорим, – Максим сдержанно улыбнулся, хотя по всему было видно, что он готов рассмеяться вместе с остальными. – Чтобы не принюхивались.

– Идём! – Дима толкнул дверь. – Вот она. Лучшая из всех гостевых. И кто бы мог подумать, зачем тут столько мешочков с лавандой и на подоконнике – пиала с гвоздикой?