Читать книгу Путь - Евгений Рякин - Страница 4

Утро мгновенно окунуло в похмельную реальность: в голове слышался бой курантов, во рту словно переночевали кони, живот бурлил, в ушах шумело. Настроение было настолько дерьмовое, насколько это может быть, потому что вчера организм потратил запасы серотонина, дофамина и их рецепторов, оставив мозгу только депрессивные нейро-коктейли, помноженные на общее паршивое состояние организма. Алекс поднял было голову, но тут же рухнул вновь от удара резкой боли в затылке и висках. Только через несколько минут борьбы с собственным телом он смог принять более-менее вертикальное положение. Шум в голове стих, а через минуту из ванной комнаты вышла Алиса, завернутая в широченное полотенце, и поглядела на него мутными воспалёнными глазами:

– Тебе надо идти, – сквозь силу произнесла она. – Одевайся.

– Алиса. Мне херово, – в изнеможении произнёс он.

– И мне, Шурик, тоже хреново. Поэтому тебе нужно как можно скорее одеться и пойти домой поспать. Хотя, сегодня же понедельник. Тебе на работу! – невесело усмехнулась она. – Бедняга.

– Я могу и не ходить… – начал, было, он. – Скажу, что заболел.

– Можешь ходить, можешь не ходить, мне без разницы. Главное, чтобы ты сейчас свалил куда-нибудь, – она прикрыла глаза и пару раз махнула пальцами в сторону двери.

Алекс в отчаянье посмотрел за окно туда, где только стало светать, а с травы поднималась дымка тумана. Впереди ему светило часа полтора до дома пешком. «Зато приду трезвым», – попробовал он себя успокоить. Кивнув Алисе, Шурик медленно начал надевать трусы и тут вспомнил, что вчера они…

«Что они вчера?» – попытался он вернуться назад сквозь туман похмелья, но ничего не приходило на ум. – «Что было у них с Алисой, ведь что-то же было?» – Алекс туго соображал, в голове была каша, хотелось засунуть два пальца в рот и очистить себя всего – с головы до ног. Словно в дымке, перед ним пролетали кадры, как он одевался, искал рубашку, как пытался поцеловать её на прощание, но получил лёгкий шлепок по щеке, как выходил на зябкий утренний воздух и брёл по мокрой траве. Проходя сквозь парк, обрамлявший Прудок – озеро в центре кампуса, территория вокруг которого считалась элитной, Алекс пересёк небольшую лесополосу и вышел на дорогу, ведущую в Асклепионскую филу, в которой он жил.

Он еле плёлся, понимая, что так плохо ему давно не было. Конечно, сказывалась нехватка позитивных гормонов, влияющих на эмоциональную систему организма. Безусловно, плохо соображала голова, потому что расшатанная печень не вырабатывала необходимого для мозга количества глюкозы. Вдобавок алкоголь практически уничтожил запасы магния в организме, что привело к чрезмерному нервному возбуждению, и, соответственно, к аритмии, раздражительности и ознобу. Да ещё нутро выворачивалось наизнанку и просилось наружу. Но хуже всего было то, что после пьянки он ничего не помнил – как выключило с того момента, когда он предложил малознакомой девушке, да ещё дочери самого Аттала, да ещё такую дешёвую вещь! Причём, вот это он помнил, а всё остальное забыл, малака! Какое-то время он пытался воспроизвести хотя бы один миг из прошедшей ночи, восстановить в памяти её обнажённое тело, губы, соприкосновения тел… Но всё было бесполезно. Замычав от подавленности и стыда, Алекс спрятал лицо в ладонях, да так и пошёл. Всё вышеперечисленное в его голове слилось в одну кашу-малашу и взаимно усилилось, поэтому состояние и настроение его были весьма и весьма паршивыми, мягко говоря.

Алекс попытался хоть как-то отвлечься и занять разум. Он поглядел на часы – время шесть часов сорок минут, если сейчас идти домой, то дойдёт туда к восьми, а в восемь тридцать ему нужно быть на работе, то есть он не успеет даже умыться. Так лучше, может быть, тогда сразу двинуть на работу, но тогда он окажется там примерно в семь двадцать, а здание открывается без десяти восемь, и тогда придётся полчаса стоять и ждать. Не найдя решения, Алекс глубоко вздохнул и, поколебавшись, потопал в ликей, уйдя в себя и не глядя на окружающую его реальность.

**

После Великого Потопа нужно было срочно восстанавливаться и приводить цивилизацию в порядок. По самым скромным подсчётам, для этого понадобилось не менее четверти века, то есть работать пришлось не только поколению «потопчан», но и их потомкам. Надо было многое поменять в кратчайшие сроки. Не было времени на то, чтобы впустую тратить десять лет на бестолковое воспитание детей в школе, давая им знания, которые не пригождались и поэтому забывались за ненадобностью в ближайшие годы. Это же самое касалось высшего образования, подготавливающего молодёжь к жизни в вымышленном мире. Да, бывали исключения, спору нет, но они лишь подтверждали общее правило – прежняя идея обучения устарела, как экскременты мамонта. Нужна была новая система.

Конечно, тут же появились скептики, которые посчитали данную идею реформации несостоятельной. Они принялись хмурить брови и говорить о невозможности менять то, что, в целом, успешно существовало десятилетиями. Тут же в высоких кабинетах нашлись те, кто соглашался с подобным консервативным настроем, ибо смена парадигмы образования напрямую влияла на то, каким станет общество уже лет через пятнадцать-двадцать. Вырастить поколение умных людей себе на голову – это необдуманный поступок с политической точки зрения, ибо глупые тянутся стадом, куда их поведут, а разумные имеют свою точку зрения. С дураками намного легче – им наплевать на всё, кроме борща, примитивных сериалов и вспузырившихся треников, а вот с теми, кто с головой – с ними ж заколебёшься, их же стандартное существование не устраивает, им реальную жизнь подавай! Ишь чё!

Поэтому, наверное, никакой реформы так бы и не случилось, если бы не Великий Потоп. А там уже деваться некуда – пришлось, скрепя сердце, расцепить скрепы и начать меняться. Суть новой системы образования как раз и заключалась в том, чтобы максимально подготовить ребёнка к реальной жизни – причём сделать это так, чтобы он входил в неё уверенно, со знанием дела. Бессмысленную борьбу за получение академических оценок отменили, поскольку вызубрить материал, а потом пересказать его, получив оценку – не находит применения нигде за пределами школы, кроме, быть может, самых низкооплачиваемых профессий.

Жизнь не терпит шаблонов, она зиждется на новых подходах, постоянном движении вперёд, взлётах и падениях, эпохах Средневековья и Возрождения. Конечно, основное качество людей – животное умение приспосабливаться к меняющейся обстановке, но есть в нас и человеческое желание творить нечто прекрасное, иметь вкус к жизни.

Вот этому раньше не учили в школе. Не приближали к реальности, а давали устаревшую теорию. Да, детям нужно уметь бегло читать и быстро считать, да нужно знать классиков и основы алгебры с геометрией, но необходимы и предметы, обучающие логике и практическому праву, знанию своего организма и нейропсихологии, а также генетики и эволюции, физики и химии, биологии и астрономии – для осознания глубины окружающего мира.

Главное, всё это должно быть в удовольствие, потому что знание без положительного эмоционального подкрепления плохо откладывается в памяти. Чтобы процесс запоминания происходил правильно, во-первых, стремились добиваться заинтересованности детей, дабы они сами принимали решение учиться, а во-вторых, старались исключать любой стресс, ибо он сбивал ребят с курса. Поэтому основными критериями новой системы образования стали две вещи: получение максимума интеллектуальных знаний, необходимых для полной творческой жизни, а также стремление научить детей просто-напросто получать от неё удовольствие. Но легко сказать, а как сделать? Сотни тысяч школьных преподавателей, десятки тысяч сотрудников вузов – их-то как обновить?

«Делай из проблемы задачу, и тогда она решится» – так говорили мудрые люди. Поэтому решение проблемы нашлось… и многое изменилось. Теперь, после окончания учёбы в схоле, лет в тринадцать, полисные дети поступали учиться в младший ликей. На первом курсе, помимо обязательной теории, два раза в неделю ребятишки посещали практические занятия, пробуя свои силы в какой-либо профессии. Всего в первый год обучения они узнавали девять специальностей, на каждую из которых уходило по месяцу практики. На втором курсе можно было заменить три профессии на выбор, а на третьем, четвёртом и пятом – по четыре. Так в возрасте семнадцати лет некоторые ученики успевали попрактиковаться аж на двадцати четырёх различных работах, и поэтому к концу юношеского возраста многие уже понимали, что им нравится делать в жизни, а что – нет. Тем более что за работу платили – когда треть, когда полставки. Так решали первую задачу – подготовить детей к взрослой жизни.

А в восемнадцать лет начиналось углублённое изучение теории по тематикам, что больше всего интересовали студентов, и тогда количество профессий сменялось качеством образования. Ученики высшего ликея получали знания о предмете от теоретиков и конкретику от практиков, нередко становясь связующим звеном между ними и даже родоначальниками новых направлений, ведь на стыке полученных знаний чаще появлялись свежие идеи.

Наиболее престижными у них, в Ахейском ликее считались кафедры «УПС» (Управление путей сообщения), «МИФ» (Механика, информатика, физика)», «ЗБС» (Здоровье, биоинженерия, спорт) и ещё, пожалуй, «Кварта» – гуманитарная кафедра с известными выходцами – знаменитыми художниками, музыкантами, поэтами. Архитектурный профиль «Кварты» был настолько силён, что давал фору даже проектировочному бюро «МИФа», выполняющему крупные инженерные заказы и зарабатывающему на этом огромные деньги.

Александр преподавал на довольно слабеньком нейро-профиле «ЗБСа», и в последнее время дела там шли неважно. Ведь совсем рядом, всего в семистах с небольшим километрах, в Аквилейском ликее, располагалась известная на весь союз кафедра «Нейрологии и развития мозга» под руководством профессора Гавриловского, оснащённая самым современным оборудованием для изучения мозга и операций на нём. Лучшие хирурги, учёные и преподаватели стекались туда, как мухи на мёд, потому что при кафедре был выстроен великолепный научно-исследовательский центр с огромным госпиталем и невероятным Александровским парком, с потерями, но перевезённым сюда аж из самого Питера много лет назад.

Именно там, в шуме молоденьких дубов, будучи студентом первого курса высшего ликея, проходил практику и Алекс, но на втором курсе он влюбился и не смог сдать выпускной экзамен, а потом погорячился при разговоре с профессором Гавриловским и пулей вылетел из ликея. Затем, впрочем, без проблем, поступил на кафедру ЗБС в Ахейском ликее, закончил её и остался преподавать после учёбы. Сейчас, находясь на подсосе Союзного министерства инженерии и науки, преподаватели получали необходимый денежный минимум зарплаты и совсем мизерный научный – на исследования. Обучать обучали, но открытий не делали, и, в общем-то, прозябали. И Алекс, естественно, тоже. Его надёжным союзником на этом нудном поприще был Юджин – друг и верный на протяжении последних лет. Они вместе учились, а потом и сами обучали ликеистов на «ЗБСе», но по разным профилям – Юдж преподавал «психонейроиммунологию».

У Юджина был сегодня выходной, а это значит, что он сто процентов сидит дома и сочиняет свои стишки. Сашин друг уже давно забил на карьеру, работал, конечно, но так, для галочки, чтобы оплачивать аренду и огромные счета за электричество. Всё свободное время он уделял каляканью, как называл его стихоплетство Алекс. Зато у Юджина хоть какое-то хобби было, а вот у него самого ни с чем особо не складывалось. «Какая-то размазня, а не человек. Всё не так идёт. Всё через жопу. Но почему?» – упрекнул он сам себя.

Алек вечно принимал какие-то не такие решения, или с ним что-то случалось. Самой первой нелепостью было в возрасте десяти лет уехать от матери из Македонии, потому что ей не хватало денег, чтобы прокормить всю семью. Она уговаривала, плакала и молила, но Алекос был непреклонен и улетел из Македонии в Союз, к отцу в Аквилею. Он до сих пор считает, что это было вердикт самому себе. В юности выбрал медицину, хотя сейчас понимал, что лучше бы педагогику. Затем зачем-то ушёл в нейропрофиль, потом придумал совершить открытие и долго над чем-то безуспешно бился, но ни к чему не пришёл. Оказывается, и тут он выбрал путь не туда. И вот так всю жизнь, малака!

Пока он думал такие грустные думы, его состояние, естественно, ухудшалось. Свежий утренний ветер бодрил, конечно, но желание сесть на унитаз, потом сходить в душ, съесть бутерброд и лечь спать, никак не выходило у него из головы, но до этого было ой как далеко. А хуже всего было то, что он ни черта не помнил. Что у них было с Алисой? Какая она без одежды? Сколько раз и подолгу ли у них всё происходило? И, самое главное, выполнила ли она обещание, данное ему в споре? Как он ни ломал голову, так ничего не вспомнил из этого – и именно этот факт был самым невыносимым!

Как и следовало ожидать, он пришёл в ликей пораньше и добрых полчаса ждал в рассветной тишине прихода уборщицы. На работе он пытался что-то поделать, но безуспешно – хорошо хоть, что по понедельникам у него не было лекций. Помучавшись до вечера, он понуро поморосил к другу.

**

Купив по дороге четыре пинты пива, вскоре он уже стучал в дверь Юджа. Тот, как всегда, открыл только минуты через две.

– Дрочишь ты все время что ли? Никогда сразу дверь не открываешь, – почему-то раздраженно буркнул Алекс с порога, стряхнул с волос морось, и протянул ему пакет. – Держи, я пивасика принес.

– Здорова! – ответил Юдж, впуская. – Заходи, коль не шутишь.

– Да какие уж тут шутки, – снял обувь Алекс и направился на кухню. Юдж, ценой уменьшения комнаты, воткнул перегородку между кухней и остальной частью полости в бетонной коробке дома. Строительные компании называли такие комнаты «студиями», холостяки – «одиночками», а семейные – «малосемейками». Детей в доме почти не было.

– Пишу вот… задумался, музыка играет, наушники, – оправдывался Юджин.

– Господь дал тебе крайнюю плоть, но ты решил открыть сыромятню. Ладно-ладно, рукоблудничай себе на здоровье, – не слушая его, махнул рукой Алекс и сел на диван, пока Юдж доставал из мини-холодильника пельмени и молоко, заталкивая туда пиво. – Значит не помирился со своей? – он огляделся. – Опять быка включил* (заупрямился) и не извиняешься? С Кулаковой по новой?* (онанируешь)

– Да пошёл ты в хер дырявый, – вдруг вспылил друг. – Не спрашивай лучше ни о чём. Сам знаешь, у неё одна песня – денег нет, как с тобой жить и детей от тебя заводить?

– А ты что?

– Ничего. Сижу вот, стихи пишу.

– Ну, а что она?

– А она ушла, – раздражённо ответил Юдж, – Алек, чего ты до меня докопался?

– Да ты просто малака!

– Чего это я малака?

– Потому что ерундой занимаешься. Женщина же не молодеет с годами, ей семью нужно, а ты калякаешь себе в стол какую-то писанину. Кто её читать будет, Юдж, я тебе как другу говорю, кому она даром нужна? У тебя такая симпотная деваха – добрая, хорошая, а ты…

– Да ты меня-то пойми, Алек, – морщился Юдж. – Она пилит меня всё время, семь дней в неделю, а я наушники надену и пишу, пойми меня, пишу! Я словно и живу только в этот момент, а потом снова оказываюсь в этой серости будней. Мне самому с собой хорошо, наедине, но и её я не могу отпустить, люблю потому что. Просто… я понять что-то хочу, разобраться в жизни и, когда я пишу, то мне кажется, – неуверенно замялся он, – что у меня получается разобраться.

– Да в чём ты разобрался, Юдж? – Алек плюхнулся в старенькое кресло. – Ну-ка, скажи мне? Ты посмотри, где ты и как ты? Я, конечно, не лучше, но я-то холостой, а у тебя девушка, и ей хочется жить красиво. А что ты ей можешь дать, Юджин? Оглянись вокруг, – усмехнулся Алек, поганя всё вокруг своим настроением, но, заметив обиженное лицо друга, тут же воспринял его эмоции микродвижениями своего лица и с извиняющей интонацией произнёс, – Ну ладно, друг, ладно, не лезу я в вашу личную жизнь. Извини, Юдж, если задел словом, просто плохо мне, давай лучше пива уже бухнем.

– А что такое? – тут же простил друг. – Кстати, поведай, где ты сегодня был, Алек, человек с мутными глазами? – достал из холодильника две бутылки пива и сел на мягкий диван Юдж.

– О-хо-хо! Устраивайся поудобней, дружок, ты такого ещё не слышал, – с ковбойской усталостью произнёс Александр, открыл бутылочку сначала другу, потом себе и не спеша рассказал большую часть истории Юджину, исключая упоминания Аттала, конечно, а тот внимательно слушал, попивая пиво и удивлённо качая головой. Алекс что-то ещё долго бы рассказывал, ведая о своих злоключениях, приключениях и огорчениях, но в конце третьей бутылки почувствовал облегчение в теле, получив взамен сильную вялость и апатию. Никакого желания поддерживать разговор не стало, поэтому он сделал ход конём и попросил Юджа почитать стихи. Тот сначала отнекивался, но потом сдался и очень мягко и немного устало прочитал что-то личное:

Уходя, не прощайся словами, ведь слова – это лишняя пыль,

Всё проходит, вода точит камень, каждый миг превращается в быль.

И не слушай обид и упрёков, и не нужно чего-то в ответ:

Всё забудется. Всё. Понемногу. Через год. Через несколько лет.

Уходя, расставайся без фальши – оттолкнувшись от самого дна, 

Ты придумаешь, что будет дальше.

И пойдёшь в это дальше одна.

Когда он закончил, Алекс спал.

***

Месяц прошёл как в мутном сне. Это были тяжёлые семьсот часов, во всех смыслах этого слова – он чувствовал, как втрескался в Алису по уши, просто не мог думать ни о ком и ни о чём другом, кроме неё. Она чудилась ему во встречных девушках, он вздрагивал, когда слышал похожий голос или видел очертания лица, напоминающие о ней, её образ приходил к нему во сне ночами. Алиса была на страницах книг, которые он читал и в музыке, что слышалась порой. Приближался сезон сессий, но Александр настолько потерялся, что не вошёл ни в один из экзаменационных советов с двойным окладом, он просто забыл об этом, а на работе целыми днями шатался и бесцельно пил кофе. Для вида он смеялся со всеми и в эти минуты даже немного отогревался душой, но всё равно съедала Шурика тоска-печаль.

У него обострился тот самый дофаминовый передоз, что будоражит несчастные мозги любого влюблённого. Помимо повышенной возбудимости и страстного желания, повышенный дофамин давал и побочки, выраженные в падении количества серотонина. В такие минуты Алекс становился беспокойным, неуверенным, раздражительным, невнимательным, зато острее чувствовал любую боль – как физическую, так и душевную, просто потому что оба эти чувства завязаны на серотонине и даже обрабатываются по соседству.

Влюблённость – не что иное, как рост содержания дофамина в стриатуме. Следствием этого становится сильная концентрация на том предмете, даже при воспоминании о котором повышается приток этого приятного медиатора. По тому же принципу, кстати, работают человеческие пристрастия: мы фокусируемся на них, они становятся важнее всего на свете, мешая лобным долям размышлять трезво. Многое теряет свою цену – дружба, родители, образование.

Иногда влюблённость перерастает в депрессию, поскольку в состоянии пониженного серотонина и повышенного дофамина мы становимся ранимы – ревнуем, обижаемся, грустим. Кажется, что мир несправедлив, всё против нас, и жизнь погружается в болото меланхолии. Мы легко вступаем в конфликты, отчего, кстати, нередко между вчерашними пылкими влюблёнными вскипают бешеные ссоры из-за безобидной шутки.

Вот такое безрадостное состояние царило и в душе у Алекса. Он бесконечно вспоминал Алису, он только о ней и мечтал, и даже понимая суть электрохимических процессов у себя в голове, не пытался с этим абсолютно ничего поделать.

Боялся ли он Кащея? Да он про него просто не вспоминал вообще, не до того как-то было. Да и Наташка теперь его совершенно не прельщала. Алекс просто видел в ней говорящего человека и ни чувствовал к ней абсолютно ничего. Она не раз надевала свой самый откровенный наряд с настолько глубоким декольте, что видны были ареолы сосков. Падали все мужики в ликее, особенно учащиеся юноши. Даже женщины с откровенной завистью таращились на её шикарный бюст, шипя вслед бессильные ругательства, а всё потому, что старшему проректору такой вид сотрудницы ужасно нравился. Короче говоря, никто не оставался равнодушным. Кроме Александра.

В его мыслях была только она – Алиса. Алиса. Алиса.

Сколько раз он порывался съездить к ней, но всегда останавливал себя. Ну как он, в конце концов, покатит к её дому – на велике? Может, ещё короткие штанишки наденет? Подумывал одолжить мобиль, но, малака такая, не у кого. Да и вообще, что он может дать дочери богатейшего человека полиса? Двадцать метров квартирёшки да скромную зарплату преподавателя? Кто он в это мире? Что он в нём делает? Да и вообще, нужно ли задавать себе такие вопросы или лучше попытаться смириться? Алекс не знал правильного ответа, и от этого настроение нашего героя падало всё ниже, хотя, признаться, ни на какого героя он никак не был похож – и Александр это прекрасно понимал! Жилось ему тяжко настолько, что и жить-то, собственно, не хотелось. Лишать себя жизни, пожалуй, нет, но вот уснуть и не проснуться, это, наверное – вполне. Его обессиливала опустошённость, особенно рано утром и поздно вечером.

Размышляя таким образом, понимая, что может никогда больше не увидеть Алису, вздыхая, вдыхая и выдыхая, Александр не спеша подходил к своему дому. Сегодня было ужасно ветрено, и в лицо летела пыль с дороги, но Алекс не торопился домой, потому что начинался май, все вокруг уже было зелёное и пушистое – природа благоухала. Старики говорили, что раньше в этих местах в начале мая только-только пробивались почки, а теперь уже с середины апреля тёрлось щекой о кожу настоящее тёплое лето. Великий Потоп, конечно, сильно поменял климат на планете, но у них в Союзе многое изменилось в лучшую сторону. Там, где раньше тёплый сезон длился три-четыре месяца, теперь он продолжался семь, прерываясь лишь на холодный дождик в ноябре и небольшой снежок с января по начало февраля. За несколько десятков лет мягкий климат превратил суровую уральскую природу в цветущий заповедник.

Конечно, многие километры страны оказались погребены потопом. Питер, например, покрывала тридцатиметровая толща воды, с двумя островками-отшельниками «Красносельской возвышенностью» и «Дудоровой горой», да верхними этажами домов, постепенно исчезающими в пучине. Александр был в этих местах на экскурсии лет пятнадцать назад – до сих пор картина стояла перед глазами. А на юге Средиземное море так широко разлилось, что превратило устье Дуная в Дунайское море длиной более шестисот километров, создав на своих берегах туристический рай под названием Фракийкий берег. До Южных Карпат на севере и Балканских гор на юге было полчаса езды, поэтому в случае возможного потопа можно было легко спрятаться там, тем более что в горах уже была создана необходимая инфраструктура, вот её и сдавали внаём желающим. Хорошо на Фракийском берегу, как в раю. Да и настоящее лето там начиналось ещё в марте, на месяц раньше.

Зато сейчас, в начале мая, у них, в полисе Ахея, что на Урале, всё цвело и пахло. Алекс прошёл через сосновую рощу, заботливо посаженную в центре северного угла их кампуса – Мессены. С изменением летних и зимних температур стал редеть хвойный лес. Конечно, сосновых рощ и ельника хватало, особенно в низинах, но без вмешательства людей на открытой местности хвойные леса понемногу бы исчезали. Поэтому в Ахее раз в год, в середине апреля, проводили праздник Дубравы, когда жители выезжали на пикник за периметр полиса, на опушку леса, сажали деревца, чаще всего крымскую или пицундскую сосну. У них даже свой ландшафтный дизайнер был, который указывал, какие саженцы куда садить, да где дорожки делать. Хороший полис у них, вообще-то, и жители тоже хорошие, и климат замечательный.

Каменная преграда Уральских гор мешала ледяным ветрам Северной Атлантики проникать вглубь континента. Лишь иногда, пару-тройку раз за зиму, плотный холодный ветер, накапливаясь, переваливал через горные хребты и с ускорением устремлялся вниз, неся с собой снег и вьюгу, но, как правило, через пару дней исчерпывал себя, растворяясь в тёплом воздухе. Да, за Уралом было хорошо, в то время как Великая Русская равнина промерзала основательно. Ветры Северной Европа, покрытой льдами, каждую зиму проникали глубоко на восток, поэтому страны, не прикрытые холмами или горами, понемногу прекращали своё существование – выживали лишь самые стойкие. Суровые люди Восточной Европы не уходили со своих земель, продолжая расширять города и полисы, пряча их от ветра за многокилометровыми зелёными шубами смешанных лесов. Когда-то давно учёные мужи пришли к очевидному решению, что для спасения от Северо-Атлантических метелей нужно засаживать территорию морозостойким лесом, поэтому большая европейская часть Союза была теперь покрыта густой тайгой – не вся, конечно, поэтому зимние метели нещадно молотили одинокие колосья по замёрзшему жниву.

Зато в лесах ветер резко сбавлял скорость, соприкасаясь с миллиардами листочков, иголочек, веточек, кустиков, веточек подлеска, стволов и крон. Через триста метров, за границей лесного массива, он стихал до пяти процентов от скорости ветра. Полисы строились посреди леса и не выше пяти этажей. Дома, как правило, располагались в небольших проулках, сливающихся в реку извилистой общей дороги, ведущей из филы – автономной жилой территории, в которой проживало по двадцать-двадцать пять тысяч человек. Филы сливались в более крупное муниципальное образование – кампус. И уже кампусы, соединяясь, рождали собой полис, как в территориальном, так и в политическом смысле. Кампус мог быть большим, состоящим из шести или даже десяти фил, либо средним – в него входило от двух до пяти фил.

В каждой филе располагались кольцевые дороги, называемых поясами. В центре, то есть внутри первого пояса размещались: местная администрация, огромное здание схолы с детскими садами, госпиталь с поликлиникой, торгово-развлекательный центр, рекреационные зоны – парки, скверы или вот Прудок, как в Арсинойской филе. Второй пояс был застроен двухэтажными жилыми домами и таунхаусами – там жили люди с достатком, причём нередко на первых этажах домов устраивали офисы компаний, кабинеты предпринимателей или магазины. А в самом густонаселённом третьем поясе, в пятиэтажках, проживала основная часть жителей. Как правило, сразу за третьим поясом начиналась лесопарковая зона – в некоторых местах её прорезала кампусная объездная дорога, но в основном на этой территории или прокладывали дорожки для гуляний или застраивали дачами.

В кампусе Мессена в основном жили греческие и русские семьи, но встречались и датчане, и французы, и немцы, и турки. Причем турки, почему-то, чаще селились именно в Арсинойской филе, где испокон жила многочисленная татарская семья Бусурмановых. Дядя Гаспар как-то рассказывал, что Бусурмановы приехали в Мессену из полузатопленного Крыма в самом начале существования полиса: старый Наиль, его жена, бабка Амина и пять их детей, лет двадцати-тридцати. Спустя некоторое время сюда стали переезжать их родственники, друзья, родственники друзей, игрались свадьбы, рождались детки. Крымские татары скупали частные дома во втором поясе и заселялись целыми подъездами в третьем. В юности из-за своей многочисленности молодые Бусурмановы были армией, которую просто невозможно было разбить. Хотя они редко вмешивались в их дворовые подростковые драки фила на филу. Старшие не разрешали.

Татары, вообще-то, держались немножко особняком, но с турками Бусурмановы сошлись очень хорошо, соприкасаясь не только вероисповеданием, но даже иногда и языком. В их речи часто проскальзывали похожие словечки, что не удивительно, ведь турки с татарами, оказывается, родственные народы. Молодые парни Бусурмановы, войдя в возраст, почти поголовно переженились на турчанках, а вот девки Бусурмановы турецких холостяков не очень-то впечатляли почему-то и уезжали к мужьям в другие кампусы, создавая там новые семьи, новые фамилии.

Появлялись детишки, которые росли и со временем сливались в дворовые компании, а некоторые из них перевоплощались в банды. Драки между филами в его юности были всегда. Да, впрочем, так было заведено во всех кампусах Ахеи. Молодёжь, жившая в одной филе, объединялась по территориальному принципу, вне зависимости от национальности. В Мессене самой сильной считалась Асклепионская фила, в которой он и прожил последние двадцать лет – сначала с отцом, а потом, когда тот уехал жить в Союз, один.

У них была действительно сильная фила, в их схоле училось больше всего детей – почти пять тысяч человек. Конечно, половина были девчонки, две трети – малолетки, но оставшаяся часть была практически непобедимой. Тем более что только у них в филе работала самая сильная во всём полисе спортивная школа имени Попенченко, которую в народе называли «По печени». Алекс тоже занимался там всё детство и юность, бездумно перепрыгивая с одного единоборства на другое, но никогда не становясь каким-либо выдающимся спортсменом – так, вторые-третьи места на городских соревнованиях. Хотя некоторые знакомые ребята становились не только чемпионами Ахеи, но и не раз выигрывали Золотой кубок Союза полисов. Он вспоминал, как раньше…

– Шурик! – знакомый, давно мучавший его душу голос всколыхнул сердце. Отказываясь поверить, он замер и закрыл глаза. Потом резко открыл их и медленно повернулся.

Это была Алиса.

*

– Шурик, как хорошо, что я вас нашла, – Алиса громко крикнула и махнула ему рукой так, что даже прохожие обернулись. На ней была накинута розовая тонкая жилетка, голубые джинсы и бежевые кеды. Девушка смущённо улыбалась, подзывая его к себе. Боже, она была прекрасна – хрупкая, юная, безупречно красивая, притягивающая к себе взгляды. Шурик остолбенел и очнулся только, когда какой-то проходящий рядом мужик пробасил:

– Тебя такая девушка зовёт, а ты как телепень!

И Шурик побежал к ней. Остановившись подле в нерешительности, он замер и как можно более спокойно сказал:

– Здравствуй. Те.

– Привет, Шурик, дружочек, мне срочно нужна твоя помощь, – она мягко положила ему руку на плечо. – Пойдём, в мобиль сядем.

Сев и захлопнув дверь, Алекс почувствовал внимательный взгляд Алисы и утонул в её глазах. А она в это время быстро заговорила:

– Шурик, послушай меня. Мне нужна помощь. – Она сглотнула, и её глаза увлажнились. – Папа умирает.

– Аттал Иванович умирает? – очнулся и не поверил Алекс. – Но что с ним могло?..

– Инсульт, – произнесла она, недослушав. – Кровоизлияние.

– А точно? Кто ставил диагноз? – сразу начал пытаться помогать Алекс.

– Профессор Гавриловский в Аквилейском госпитале, – отрицательно покачала она головой, и Шурик стих. Это все меняло. Имя Гавриловского слишком много значило в научной среде, чтобы отрицать его мнение.

– Алиса, скажи, чем я могу помочь? – решительно выдохнул он.

– Я бы хотела, чтобы ты, знаешь, посмотрел на него, бумаги медицинские почитал, у дядь Вити должны быть. Сможешь? Скажешь потом его диагноз русским языком, что да как. Мы должны знать, Шурик, понимаешь, я должна знать правду. – Нижняя губа Алисы задрожала, и по щеке мелькнула вниз слезинка.

– Конечно, конечно, Алиса, какие вопросы, поехали! – заволновался Шурик.

– Погоди-погоди, а у тебя паспорт с собой? – она сбила его с мысли.

– Паспорт? Зачем, Алиса, зачем мой паспорт? – удивился он.

– Там есть такая формальность… – замялась она и вдруг психанула со слезами. – Шурик, а не все ли тебе равно? Хочешь помочь моему папе или нет, ты так прямо и скажи! А то – то да, то нет!

– Конечно хочу! Это, сейчас, погоди, сбегаю за паспортом! – и Шурик помчался домой.

Через пять минут, запыхавшись, он забрался в её мобиль, и Алиса дала по газам.

По дороге Алекс успел сто раз извиниться и даже получить в награду её смех.

Алиса призналась, что тоже не помнит ничего с той ночи, причём с начала.

Александр не стал углубляться в эту тему, а перевёл разговор на её отца.

Элис ответила, что Аттал был на дне рождения, где и случилась беда.

А ещё сказала, что нужно быть свидетелем что-то типа завещания.

Для этого нужен совершеннолетний житель Ахеи. С паспортом.

Алекс понятливо покивал, и они болтали, пока не приехали.

Она побежала переодеваться, а его оставила на кухне.

Прежде показала ему на чайник, на сахар, на стул.

Алекс огляделся. Он сидел на большой кухне –

Между ней и залом была широкая стена.

Вдруг в зал кто-то вошёл, вроде сел.

А может, и нет. Что-то сшуршало.

И потом наступила тишина.

Алекс тихо хлебал чай.

Выйти в комнату?

Остаться тут?

Решение.

*

– Здорова, Валера, брат! – загрохотали быстрые шаги, и раздался резкий голос. – Чё, прикемарил чутка?* (задремал?)

– Здорова, Комар. – Послышался вздох дивана, с которого приподнялись. В воздухе пронёсся шлёпающий звук рукопожатия.

– Был у Аттала-то? Видел, как его скособочило? – снова послышался колкий голос, взвинчиваясь. – А ведь он с самого начала тогда говорил, что у него башка трещит. Тукает, говорит, у глаза. Потом приехали, винишка выпил, вроде, всё прошло. А на утро встаёт…

– Где всё произошло то? Вы же к Микеле на день рождения поехали? – было слышно, как снова плюхнулся на диван Валера.

– Так на денюхе все и скомкалось! Я ж тебе рассказываю! Сначала вроде без изменений было, до трех утра бухали, всё нормально. А часов в девять он встаёт, в зал выходит – справа рожа опустилась вниз, нога плетется, рука висит. Я сижу за стойкой, пивком похмеляюсь, а тут такая картина. Я ему: «Чё с тобой, Аттал?». А он на меня смотрит выпученными глазами, второй рукой чё-то машет и мычит: «Э-э-э». Я за Мишкой бегу к нему наверх, в спальню. Открываю дверь, а он там с двумя бабами спит, с голыми, – усмехнулся Комар. – Одна рядом лежит, а у второй во рту…

– Короче, Витя, не томи, что там дальше было-то? – раздраженно перебил Валера.

– Валера, так я тебе и говорю! Я заорал, мол, Иванычу плохо! Все вскочили, побежали вниз, а он там стоит посредь комнаты, глаза свои пучит и нам так уверенно, с интонацией: «Э-э-э-а-а». Я чуть не засмеялся, не при всех это будет сказано. Но реально, не смешно. Микеле его усадил на диван, сам в штаны влетел и побежал. Кричит: «Я за врачом, он профессор, сосед мой». Я хожу туда-сюда по комнате. Жду. Одна из девок халат накинула, сидит, молчит, губы кусает. А вторая вскочила, шторы, говорит, нужно задернуть, покой нужен для нервной системы, форточки открыла. К Атталу подбежала, попросила прилечь, несколько подушек под голову и спину положила, пледом укрыла. Тазик зачем-то притащила, на пол поставила и голову в эту сторону на бок повернула.

«Молодец. Всё правильно сделала», – подумал Алекс, а Витя Комар продолжал.

– Первая потом убежала наверх, уже одетая сверху спустилась, молча сумочку на плечо, ноги в каблуки и за дверь. Та девка, которая за Атталом ухаживала, сказала потом, что ту муж дома ждёт и прибьёт, наверное. Он её вчера до девяти вечера отпустил, а она только в десять домой явится. Утра. Ещё пьяная. И без трусов, забыла их там, прикинь, – загоготал Витя.

– Витя, не тяни резину за уши. Чё там с хозяином дальше?

– Так я и говорю. Долгонько Морозини не было, час где-то. Он потом с дядькой седым прибежал. Мозгокрутом, ну этим, врачом по голове, Гаврильским что ли? В допотопных очках такой.

«Гавриловским», – щелкнуло в голове у Алекса. И он ещё внимательней прислушался.

– Тот говорит: «Нужно срочно в больницу, на ризограф!»

«Томограф, малака, МРТ-томограф», – снова мысленно поправил его Алекс.

– Микеле убёг за мобили, а Гаврильский в это время ему какой-то укол сделал, прямо в живот почему-то. Через минуту Мишка ко входу подъехал на допотопном ещё автомобиле, бензиновом, здоровенном, жип называется, знаешь, да? В общем, Мишка со мной вперёд, Аттала сзади положили, а Гаврильский рядом с ним сел, под голову подушек наложил, окна открыл, и рванули мы в Аквилейский больничный городок. По дороге Гаврила уколы делал в живот, в нос брызгал, хотя чё брызгать, соплей то нет? В общем, приехали, и сразу в реанимацию. Меня в приемном покое оставили бумажки заполнять, а Микеле с Гаврильским дальше пошли. И почему-то меня в реанимацию не впустили, а им даже слова не сказали?

– Почему-почему? Потому что он дож Аквилеи, – фыркнул Валера.

«Микеле Морозини! Точно! Дож Аквилеи! Ни – хе – ра – се – бе!», – беззвучно открыл рот Алекс и взялся руками за голову, ощущая масштаб личностей, о которых шла речь. Он приехал в Аквилею в восемь лет, без копейки в кармане, круглым сиротой. За долгие годы Микеле пробился с самого дна до должности первого человека в полисе. В самом крупном полисе Союза двадцать два больших двухсоттысячных кампуса, только официально там проживало пять миллионов человек! Политика, управление, безопасность, инфраструктура, социалка – всё это находилось в руках одного человека – дожа Аквилеи, звезды и любимца прессы Микеле Морозини. И это про него, охренеть, сейчас рассказывает какой-то мужик с резким голосом. А он, Алекс, подслушивает.

Нужно как-то исправлять ситуацию. Но как? Ладно бы сразу вышел, извинился, так нет! Он просидел здесь до того момента, когда выходить было уже неловко. И небезопасно, наверное. А эти двое тем временем продолжали.

– Потом врач какой-то спустился ко мне, сказал, что операцию делать нельзя. Уже не операционабельный,– тем временем скорбно продолжал Витя Комар. – Показал мне снимок, там полбашки черным пятном. Говорит, кровоизлияние, но, мол, сильный мужик, сердце крепкое, может, пролежит несколько дней, а потом помрёт, скорей всего. Шанс выжить есть, но крохотный, – и Витя глубоко и очень скорбно вздохнул.

«Что за бред, при чем тут сердце? Как это возможно вообще с кровотечением?» – вдруг подумал Алекс, а Комар после недолгой паузы продолжил уже с оттенком сомнения.

– Но ты знаешь, Валера. Что-то меня гложет.

– Что такое? – донеслась настороженная интонация.

– Понимаешь, когда его уже грузили на скорую, чтобы домой везти, то прибежал Гаврильский, в коридоре сунул мне в руку автошприц и пачку ампул. Сам трясётся, глаза снуют. Вот, говорит, совсем забыл вам передать, вы ему колите, это обезболивающее. Иначе, говорит, быстро может умереть. И в проход юркнул. Я сначала подрастерялся. Не хотел ставить даже. Но потом врач в скорой, который со мной поехал, на уколы посмотрел, сказал, что это для разжижения крови, при инсульте их ставят, и люди даже отходят, бывает. Хотите, говорит, я сам поставлю? Ага. Показал мне, как ставить, там ничего, оказывается, сложного нет. Поднес к руке, он запищал, на курочек небольшой нажал и шмальнул. Потом мы Иваныча на «путинку» погрузили и сюда привезли. Вот так и лежит три дня уже. Иногда глаза открывает, смотрит на меня, взгляд такой понимающий, что-то пытается сказать и снова в кому впадает.

«Что за херню он несет? Какая ещё кома? Три дня с геморрагическим инсультом на полбашки? Без операции? Что-то пытается сказать, находясь в вегетативке?»* (вегетативное состояние человека, когда он полностью лишён сознания).

– Я пока никому ничего не говорил. В Аквилее несколько человек знает: ты, я, Алиска, ну и наших пару ребят…

– Да нихера подобного! – вдруг повысил голос Валера. Судя по шагам, он нервно заходил по комнате. – Я чего хотел увидеться-то?! Короче, сегодня мне весточка пришла, что в полис закатились Вуйчики!

– Ах, они с-с-суки волосатые! Откуда спознали? – зашипел Витя Комар.

А Алекс засмеялся про себя. Не вуйчиками, а вейчиками в его детстве называли игрушечных толстых гномиков со смешными рожицами и писюном. И у них, действительно, были торчащие в стороны длинные волосы. Он представил, как они закатываются в город, и от этого его пробирал смех.

– Вот с-суки! Откуда узнали? И это, кто их спалил? – тяжело произнес Витя.

– Миша Постовой. Сегодня его смена. Сижу, говорит, возле розетки* (заправка для электромобилей) на трассе в сторону Афона. Подъезжает мобила и из неё выходит Каспер Вуйчик. В сортир сходил и дальше поехали. Постовой сказал, что в мобиле был ещё один или два человека, непонятно точно. У него зрение плохое, а в госпиталь не хочет ложиться, мудила толстый.

– А Постовой откуда Вуйчиков знает?

– Так он сюда из Ганзы приехал, как не знать? Но давненько приехал, пацаном ещё. А сейчас вон какую ряху отъел, килограмм сто двадцать весит, не меньше. И Каспер его не узнал короче. Постовой сразу мне на коннект, я пулей лечу на южный въезд, а там нигде мобиля ихнего нет. Он свернул где-то на въезде, догадываешься куда, браток?

– С-с-сука, – по всей видимости, легко догадался Комар.

– Да, да! В «Слепой Пью», куда ещё, – явно иронизировал Валера.

– Уж сто раз пожалел, что продал им «Туман», блять! Это же надо было, переименовать «Туман» в какого-то «Пью», хер его за ногу! «Слепой Пью» – это же надо так мой любимый бар назвать. Аттал же меня сто раз предупреждал, что добром дело не окончится. И, кстати, Каспер именно тогда он у меня ручку спер, тварь такая, когда «Туман» у меня покупал! – психовал Витя. – Я же ему, суке, в лицо сказал…

– Да, сто раз ты уже это рассказывал, – перебил его Валера. – Короче, я подъехал к «Туману», вышел из мобиля за несколько домов, к заднему входу прокрался, а там свежие следы прямо в подсобку.

– Я тоже там мобилку ставил, – с ненавистью отозвался Комар.

– Вот я тебя и набрал, чтобы увидеться и рассказать, – закончил Валера.

– Вуйчики, суки! Ненавижу их, особенно эту тварь Каспера. Фуфел тряпочный! Если бы не Симон, давно бы порезал эту прилизанную свинью на куски.

– Да нормальные они парни, браток, – остановил его Валера.

– Да хера там лысого, нормальные они! – явно не торопился соглашаться Витя.

– Ты их чё знаешь-то? А я лет пятнадцать уже! Я ещё помню времена, когда мы были молодыми, – с ностальгией произнес Валера и добавил. – А у Симона ещё были волосы. Мы тогда неплохо жили, Витя. Дружно, без ссор. Где мы свернули мимо? Почему все пошло не так?

– Потому что ты древний динозавр, Валера! – вдруг раздался насмешливый голос Алисы, и её каблучки застучали по мраморному полу. – Привет, дядь Вить! Что вы тут делаете, я думала, что вы уехали? Где Шурик?

– Какой ещё Шурик? – Удивленно ответил Комар.

И тут Алекс понял, что пора и ему появиться из-за кулис кухни.

– Э-м-м. Я здесь, – смущенно вышел из арки Шурик. Ему было очень стыдно, и поэтому его щеки залил багряный румянец. В нескольких метрах от него недоверчиво застыл незнакомый сухой пожилой мужчина среднего роста, который, обернувшись и прищурившись, неприязненно посмотрел ему в глаза. Чуть подальше оперся на огромные напольные часы его собеседник – более молодой, уже знакомый, но тоже не менее недружелюбный субъект. Это был тот самый Берет, мимо которого они проходили, когда его сюда впервые привел Ринат Мансурович. Он засунул руки в карманы и всем своим видом явно выражал недовольство, как ситуацией, так и конкретно Алексом. Посреди большой комнаты, с какими-то документами в руке и с улыбкой на лице, обратила взор на Алекса Алиса.

– А ты что ещё за хрен с горы? – вдруг выпалил тот, что стоял ближе. Судя по голосу, это был Витя Комар. – Ты откуда нарисовался такой нарядный, а, фраер?

– Это мой друг, дядь Вить, – сходу вступилась за него Алиса. – Он доктор. Нейролог. Приехал папу посмотреть, – сразу нашлась она.

– Здравствуйте, я Александр Церебраун. Я действительно доктор. Простите, я не хотел вас подслушивать. Просто вы так быстро начали диалог, что мне было неловко вмешиваться…

– А подслушивать ловко? – перебил Комар, подойдя поближе, и ткнув указательным пальцем и мизинцем в грудь.

– Простите. Я не думал даже слушать ваш разговор, просто…

– Да нихера не просто, малый, – вытащил Комар из-за спины пистолет и с угрозой наклонил голову.

– Дядя Витя! Дядь Вить! Убери, пока в ногу себе не попал, – раздраженно прикрикнула Алиса. – Человек приехал посмотреть папу, а ты вытащил ствол и начал махать. Он же доктор. И вообще, видишь ведь, покраснел он, извинился. Что ты налетел-то, ей богу? Что за секретные разговоры тут у вас?

– Да никаких секретов, – неуверенно обернулся на неё Комар. – Так, стоим, разговариваем.

– А что обсуждаете-то, поделись?

– Да ни про что, – замялся Витя и с надеждой обернулся в сторону Валеры.

– И долго они тут ни про что разговаривают? – перевела взгляд на Шурика Алиса.

– Да нет, не очень… – промямлил он. Валера и Витя недобро повернули голову в его сторону, причем Комар до сих пор не убрал пистолет из руки. И вдруг Алексу пришла в голову спасительная мысль, – он решил воспользоваться ситуацией, чтобы выручить мужиков, явно не желающих делиться своими секретами. – Алиса, джентльмены обсуждали здоровье вашего отца. И я услышал пару любопытных фактов от вас, Виталий, – показал пальцем Шурик на стоящего перед ним Витю Комара. – Вы сказали, что иногда он открывает глаза и смотрит. Скажите, он делает это разумно? Сознательно?

– Как те сказать? – не сразу нашелся Комар, обескураженный внезапной переменой темы, тем, что внезапно ему приходится отвечать на вопросы чужака и особенно тем, что его назвали Виталий, хотя он Виктор. – Нормально. Смотрит, как будто хочет что-то сказать, губами шевелит, мычит, но непонятно ничего.

– Просто… – Шурик посмотрел на Алису. – Можно мне рассказать про инсульт Аттала Ивановича?

– Да, – кивнула она неуверенно головой. И тогда Шурик, переводя взгляд с Алисы на Комара, а с Вити на Валеру, торопливо начал необычную лекцию:

– Судя по тому, что вы рассказали, у него инсульт в левой половине головного мозга. Вы упомянули, как у него отнялась правая сторона, верно? Вот. Это значит, что нарушена деятельность противоположного – левого полушария. У нас правое полушарие отвечает за работу левой части тела и наоборот. Это же подтверждает и тот факт, что он потерял речь. Зона Брока, отвечающая за речевые функции, находится в левой части мозга. Она у него тоже пострадала, поэтому он говорить физически не может, у него нейроны погибли. Нужно ждать, пока не появятся новые нейронные связи, отвечающие за речь.

Алекс всплеснул руками и недоумённо продолжил.

– Здесь для меня все понятно, но дальше начинаются несостыковки. Вы говорите, что к нему приехал профессор Гавриловский, небольшого роста такой, седой, верно?

– Ага, – кивнул ничего не понимающий Комар. – В очках.

– Он сделал укол в область возле пупка…

– Ага, в живот, я тоже удивился. В вену же нужно! Врач называется!

– Нет, все правильно. При инсульте, в первые несколько часов, жизненно важно ввести специальный белок в переднюю брюшную стенку, оттуда препарат очень быстро всасывается. Этот белок, как бы вам объяснить, он важен для работы иммунной системы и, кроме того, помогает остановить воспалительные процессы в мозге, которые начинаются без притока кислорода к клеткам. Что и происходит при инсульте. В общем, тут всё понятно.

– Да что понятно? – продолжал возмущаться Комар. – Мы когда в мобиле ехали, он ему несколько раз нос закапывал. Я ему говорю, что у Аттала нет соплей, что ты ему насморк лечишь, лекарь!

– Это тоже правильно, – возразил Алекс. – Скорей всего, это тоже биорегулятор, который помогает остановить поражение тканей. Вообще, к действиям Гавриловского никаких претензий в самом начале нет, он всё делал правильно. Но дальше начинаются странности. Например, в больнице вам какой-то врач сказал, будто пациент умрёт, и операцию делать нельзя. А Гавриловский передал вам лекарства, вы сказали, что кроворазжижающие…

– Ага, для разжижения крови, врач в скорой подтвердил, – подтвердил Витя.

– Потом нужно посмотреть, кстати, что это за инъекции, – отвлекся Александр. – Так вот, дело в том, что при геморрагическом инсульте…

– Ага, геморройном каком-то, он тоже так сказал… – снова кивнул Витя Комар.

– При этом обширном инсульте такие лекарства не дают. Тут поможет только операция – трепанация черепа, если кровоизлияние произошло в полушария, или дренаж устанавливают, если кровь в желудочках скопилась, или пункцию, когда череп иглой прокалывают. Короче говоря, так как это серьезное кровоизлияние в мозг, то чем быстрее будет удалена кровь, тем лучше. Тут никакие лекарства не помогут. Сами попробуйте таблеткой кровь остановить.

– Вот он падла! Специалист называется… – набычился Комар, а Алиса нахмурилась, внимательно глядя на Шурика.

– Нет, вы не понимаете. Вы говорите, что Аттал Иванович находится тут несколько дней, причём он открывает глаза и разумно на вас смотрит. Верно? – снова спросил об этом Александр.

– Ну да, – в который раз кивнул Витя.

– Не сходится у меня, понимаете? Тогда ещё вопрос – когда вы с Атталом Ивановичем ждали Гавриловского, ну, в самом начале, в доме Морозини, он терял сознание?

– Нет, не было такого. Слабость была у него, с трудом шевелился и говорил, но был в сознании.

– Он храпел? Его рвало? Не мочился под себя?

– Да что ты такое говоришь, парень?! Ничего такого не было! Чтобы Аттал обоссался? Он себя в любом состоянии контролирует, чтобы ты знал. И тогда тоже было плохо, но он держался.

– Вот, Виталий! И это значит, что у него не геморрагический, а ишемический инсульт! – выпалил Алекс и торжественно посмотрел на всех присутствующих. Те недоумённо переглянулись.

– И-и-и что? Прости, я не поняла, – присела на краешек кресла Алиса. Да и остальные сделали непонимающие лица. Пожалуй, только Валера выделялся – похоже, он не столько слушал Шурика, сколько рассматривал что-то в Алисе.

– Это значит, что у него нет кровоизлияния. Просто один из сосудов, снабжающих головной мозг кровью и кислородом, закупорился, и часть клеток умерло, скорей всего, где-то в левой части, в областях, отвечающих за моторные и речевые функции. Поэтому Гавриловский дал лекарства для растворения тромба, поскольку это возможность быстрее спасти как можно больше клеток. Если бы у Аттала Ивановича был геморрагический инсульт, то один такой укол убил бы его. Представьте, кровь и так льется в мозг, да ещё пациент получает препарат, препятствующий образованию тромбоцитов. Всё, это смерть!

Но врач дал ему такое лекарство, и оно не убило, а, скорей всего, помогло. Значит, это точно ишемический инсульт, тем более в быстрые сроки остановленный. Кроме того, вы говорите, что он смотрит на вас, что-то пытается сказать. При обширном геморрагическом инсульте это невозможно – там человек попросту переходит в вегетативное состояние, говоря по-простому, превращается в овощ. И это опять же подтверждает, что у него ишемический инсульт.

– И что дальше-то? – опять покрутила головой Алиса.

– А дальше-то, – торжествующе выдал Шурик и выдержал паузу, – что Аттал Иванович может вовсе и не умереть.

– Как так? – вытаращил глаза Витя.

– А вот так. Конечно, нужно сначала лекарства посмотреть, чтобы проверить мою мысль. Где они?

– Вот тут лежат, на полке, – Алиса вскочила, подбежала к полке и принесла Шурику пакетик с медикаментами. – Вот это из больницы дядя Витя привез. Тут все лекарства.

Шурик посмотрел на инъекции и кивнул головой:

– Да, это антикоагулянты, их только при ишемическом инсульте назначают. Они ещё и со снотворным эффектом, чтобы в первые дни пациент больше спал, так восстановление проходит быстрее, поэтому он и спит все время и изредка просыпается. А вот эти таблетки – это ноотропы, для ускорения реабилитации.

– Да, он как проснется – мы ему укол ставим, – кивнула Алиса и поправилась. – Луиза ставит. А таблетки под язык.

– Всё верно, но тогда я не понимаю, почему на снимке было видно кровоизлияние? Где, кстати, снимок?

– А он не дал мне его, – развел руками Витя.

– Как не дал? А амбулаторная карта есть?

– Нет-нет, ничего такого нету.

– Дядь Вить, может, ты забыл где-то? – повернулась Алиса к Комару.

– Нет, Лисён, стопудово. Мне вот эти красненькие таблетки дали в скорой, и эти уколы Гаврилин дал. Бумажек никаких нет больше. – Дядя Витя Комар явно чувствовал себя неловко, вспоминая, куда он мог задевать столь важные документы. И ещё раз отрицательно ответил, – Нет-нет. Точно, врач из госпиталя точно ничего не отдавал. Он всё с собой унес…

– Скажите, Шурик, а он что, будет жить? – взволновано перебила оправдания Вити Алиса, не заметив, как Валера все ближе подбирался к ней, напряженно во что-то всматриваясь.

– Вот этого я сказать не могу. Если раньше у него не было инсультов? Не было? Ну вот, тогда есть шансы, что он пойдет на поправку. Но… конечно, я ничего предсказать не могу, может быть и летальный исход, к сожалению. Тут я бессилен, конечно, но шансы на выздоровление есть.

– Значит, он может и умереть в любой момент, и остаться жить? И зависит это мельчайшего случая? – задумчиво начала кусать себя за губу Алиса.

– Да, сейчас всё зависит от случая, вот такой парадокс Шрёдингера, – неуместно попытался пошутить Шурик, хоть этого никто и не понял.

– И что делать? – спросила она сама себя, но Шурик ответил, не заметив этого:

– Ничего, к сожалению. Сейчас все зависит от него самого, от желания жить…

– Послушай-ка, девочка, – вдруг раздался немного зловещий голос Валеры, который теперь уже стоял прямо за спиной Алисы. – А куда это ты с хозяйскими доверенностями собралась?

*

Алиса вздрогнула.

Все взоры обратились к ней.

Валера показал на документы в руках Алисы и сказал: «Это доверенности, которые выдал Аттал».

«Что за доверенности?», – спросил, чуть наклонившись вперед, Витя.

«На распоряжение всей собственностью Аттала, браток», – в тон ему ответил Валера.

«А как ты об этом узнал?», – критически оценив сказанное, задал непростой вопрос Комар.

«Хозяин берёт меня на сделки же. У меня право второй подписи», – напомнил Валера.

«Я не въехал, что в этих документах важного?», – ещё не осознал Витя.

Валера: «Собственность Аттала. И наша с тобой тоже».

Витя прищурил глаза и поглядел на Алису.

Она бросила умоляющий взгляд.

И Александр произнес.

*

– Джентльмены, – попытался взять ситуацию в руки Алекс. – Давайте всё обсудим…

– Слушай, дядя достань воробушка, – Витя Комар хоть и был ниже ростом, но по статусу явно находился выше. – Ты, конечно, уважаемый доктор и все такое, но давай мы свои вопросы сами порешаем, хорошо? – он легонько ткнул Шурика в грудь. – А ты сам останься пока, я с тобой ещё не закончил.

Тот растерялся.

Валера в это время словно ястреб навис над Алисой. Та вжала голову в плечи и злобно ощерилась, между ними сквозила неприкрытая ярость.

– Послушай меня внимательно, девочка – отдай-ка мне документы по-хорошему, – повелительно, упирая руки в боки, грозно заявил Валера, дыша злостью.

– А то что? Пошёл ты! Не отдам! – Алиса убрала руки за спину. – Я… Я являюсь единственно возможным доверенным лицом. И по закону о доверенных лицах не имею права посвящать третьих лиц в содержание документов, – дословно пересказала она ему закон. – В том числе… передавать их в чужие руки.

– Послушай, но ты ничего не сможешь с ними сделать, у меня же вторая подпись, – напирал он.

– Ага, мечтай! Сделки по продаже недвижимости может засвидетельствовать любое третье лицо, старше двадцати пяти лет, дееспособный гражданин Ахеи, – дословно процитировав, фыркнула она и кинула быстрый взгляд на Алекса.

– Так ты что, девочка, ваще дура? Ты что… недвижку хозяина хочешь продать? – изумился Валера Берет.

Алиса поняла, что ляпнула, не подумав. А Валера, не давая ей опомниться, гаркнул, нагружая. – Ты что, стерва малолетняя, рамки по бокам перешагнула? Ты куда ноздри запилила, девочка?

– А ты че орешь на меня, мудила! – отбиваясь, повысила голос Алиса, косясь на Витю Комара. – Дядь Витя, как он со мной разговаривает? – и снова повернулась к Валере. – Ты думай, на кого пасть разеваешь, на дочь твоего хозяина!..

– Которого ты уже почти похоронила?! У которого недвижку хочешь продать?! – он взглянул на багровеющего Витю, и тут его глаза расширились. – Ты что, девочка, и вправду хочешь слить почти четверть всей недвижки в полисе?..

Алиса только захотела ответить отказом, как у Валеры в глазах мелькнула искра озарения:

– …братьям Вуйчикам?!

Эти два слова сразили Алису, её лицо моментально пошло пятнами, окрашенными красками испуга, и она даже пошатнулась. Девушка тут же попыталась держать себя в руках, но получалось плохо.

– Почему сразу Вуйчикам? Кто сказал? Вовсе это не они, а другие братья, – понесла она ахинею.

– Послушай, Лисёна, – с выражением боли на лице вмешался в разговор Витя. – Кончай дуру гнать. У тебя всё на лице написано. Лучше отдавай документы по-хорошему…

И тут она снова собралась с духом.

– Нет, и всё! Нет, дядь Вить! Я не имею права передавать их третьим лицам. Они будут со мной, и, вообще, я вольна распоряжаться ими по своему усмотрению…

– Ты пойми, дуреха. Не надо этого делать, – как можно спокойней начал увещевать Витя Комар. – Подпишешь ты документы – Аттал выздоровеет, он же войну начнёт, чтобы всё обратно вернуть. Люди погибнут. Тебя в дурку закатают, чтобы признать недееспособной. Да и доктора твоего на куски порежут, если подпишет такое, тут нечего даже тереть-растирать, жопу учить подтирать. – Дядя Витя поглядел на Сашу таким взглядом, что у того по телу побежали мурашки. – А не выживет Аттал – внутри полиса война начнется. Валера прав, тут есть и наша доля, мы тоже её без боя не сдадим. Мне-то пофиг, я Вуйчиков ненавижу и так, они же у меня, сама знаешь, они у меня ручку сперли…

– Да знаю я!

– А знаешь, кто мне её подарил?

– Да ты миллион раз это рассказывал про этого клептомана! Задолбал уже, дядя Витя! Я взрослая женщина, и не надо со мной, как с маленькой. Я всё сама понимаю! Но документы останутся со мной, и не надо спорить, по всем законам и понятиям я права! Так что лучше не лезьте ко мне, особенно ты, мудила в берете! Я понятно объясняю?! Вот и всё! Шурик, пойдем со мной, нам нужно идти!

И она, зажав документы в руки, направилась к проходу, уверенная, что Саша побежит за ней.

Девушка даже не поверила, когда ей в спину раздалось:

– Алиса, ты знаешь, я соглашусь с дядей Витей. – Алекс помял руки, бормоча первое, что приходило в голову. – В случае если ты подпишешь документы, а потом узнается, что Аттал Иванович жив, то тебя могут шлёпнуть, ну, я хотел сказать – убить, чтобы потом в суд никто не пришел. И Аттала Ивановича убить, пока он в таком состоянии, чтобы обезопасить себя. Нет человека, нет проблемы – так ведь? Или признать сделку недействительной, как вот дядя Витя говорит.

Алиса остановилась у выхода из комнаты спиной ко всем. И замерла.

А у Алекса сошлись здравый смысл и инстинкт самосохранения.

– Я считаю, что лучшим выходом для вас было бы сейчас поехать к этим Вейчикам и просто с ними поговорить. Объяснить, что Аттал Иванович жив, что скоро пойдет на поправку и так далее.

– Ты об этом так думаешь? – прервала его словоизлияния девушка, чуть повернув голову.

– Да, я так считаю, Алиса! – твёрдо ответил он, глядя ей в спину.

И тут она медленно повернулась к нему, сделал пару шагов и процедила, глядя прямо в глаза:

– Да ты кто тут, нахуй, такой, чтобы такое думать? Ты откуда вообще вылез, мальчик? А? Ты кто такой? Ты какое вообще право имеешь тут стоять и качать свое мнение? А ты чё уставился, мудила?! – она резко обернулась к Валере.

Валера молча показал ей фак, а потом ещё один. Дядя Витя покачал головой, глядя на эту сцену со смесью удивления и боли. Алекс начал было испытывать прилив злости, но чувство любви заглушало его, поэтому он безмолвно стоял, ощущая ежесекундные смены настроя и температуры.

Алиса глядела на него из-под прищуренных глаз:

– Ну, так что, ты пойдешь, или ты мальчик, и что с тебя возьмешь? – отомстила она ему.

Алекс помолчал, ноздри его затрепетали, щёки покрылись румянцем и он произнёс:

– По-моему, ты путаешь хорошее к тебе отношение со слабостью, а тёплые чувства с глупостью.

И упрямо скрестил руки на груди, глядя на неё прямым взглядом. Алиса хмыкнула:

– Знаешь, я давно заметила за людьми такую особенность – тот, кто много обещает, делает меньше всех. Наверное, у тебя все силы ушли на то, чтобы языком чесать, да?

Александр не шевелился.

– Ты просто трус! Я презираю таких!

Алиса ещё раз с отвращением посмотрела на него, развернулась на каблуках и выскочила, хлопнув дверью. В комнате воцарилась звенящая тишина.

Мужчины не смотрели друг другу в глаза. Комар ожесточенно тер лоб, Алекс стоял весь красный, как рак, Валера отошел первый, усмехнувшись: «А ты спрашиваешь, Витя, почему мы с ней кусаемся постоянно? Вот почему. Погляди на свою Лисёну, будьте любезны», – и посмотрел на Алекса. – «А ты, браток, не вешай нос». Алекс рассеяно кивнул. Тишина не успела сгуститься, как Берет отвёл Комара в другую часть комнаты и чуть слышно произнёс.

– Так, Витя, у тебя парни ещё не приехали? Кто сейчас в наличии?

– Кто-кто? Антоха-трезвенник вон в мобиле сидит, парится. Остальные до сих пор на Фракийском берегу, в горах, без связи. А у тебя?

– Да хер их разберёт. Лето, работы мало, я уже три дня Кащея не видел, совсем распоясались, салаги. Опять, наверное, забухали с Тяпой! Как уедут в деревню, так и хлещут по нескольку дней, а хозяин спустя рукава на это смотрит, – поднял и выпятил губу Валера. – Жуйченки умотали по нашим делам в Союз, приедут послезавтра. Так что я один!

Он бессильно сжал кулаки. Витя Комар ответил, пожевав губами.

– Доктор правильно говорит – нужно к Вуйчикам ехать. Причём прямо сейчас, пока эта дура до них первая не добралась, какого-нибудь другого свидетеля сделки не нашла и не продала всё к херам собачьим!

– А я согласен, – серьезно поглядел на Комара Валера. – Я с ними нормально договорюсь. Мы пуд соли вместе съели! Только доктора надо брать – он должен подтвердить с медицинской части. Понял, я к чему?

– Доктор, – Витя кивнул, обернулся к Алексу и безапелляционно произнес. – Ты поедешь с нами!

– Я? – изумился тот. – Я-то от какой организации?

– От общества «Аттал и компаньоны», – усмехнулся Валера.

– Надо ехать! – отрезал Витя, тут же продумав план. – У тебя важная роль учёного человека – просто скажешь, что ты доктор, покажешь свою ксиву* (документ), по-научному пояснишь мнение, распишешь все – мол, подорожник приложим, три раза плюнем через плечо, и выздоровеет Аттал Иванович! Только в терминах чтобы все это прозвучало, понял меня? Всё! Всё я сказал! Доктор, ты русский язык понимаешь? Вот на нём молчи и слушай дальше! Некогда мне тут тереть-растирать, жопу учить подтирать.

*

В отличие от Антохи, Алекс не очень удивился ему. В том, что тут не парк такси, и водитель по кличке Антоха, скорей всего, тот же самый, что недавно двинул ему шокером, Алекс не сомневался. Антоха же вытаращил глаза и растянул рот в дурацкой улыбке. Витя не обратил на это внимания, Валера буркнул: «Знакомы, что ли?».

– Берет, это же тот парняга, помнишь, я про него говорил, что… – Антоха вытянул указательный палец, показывая на Алекса, который сначала не понял, какой ещё берет, и только потом вспомнил, что так зовут Валеру.

– Тоха, потом будешь рассказы рассказывать, сейчас слушай сюда план, – мрачно отрезал Витя. – Доктор, и ты тоже! Наш план должен быть простым, как лук, но жалить, как стрела, – начал Витя. – Поэтому что мы делаем: сначала заходим с заднего двора, чтобы внести эффект внезапности, причем эту неожиданность не отдаем до самого конца, держим себя уверенно – на понтах! Антоха, будешь вертеть в руках рацию, как будто на связи, будто нас слушают две бригады. Валера, ты скажешь, что тут все наши вокруг собрались, если начнется борьба-стрельба, то сразу шмальнут по окнам и вступят в бой. Я тебя перебью и объясню этим гнидам, почем халва…

– Витя, может быть, лучше я дальше скажу? Вдруг ты вспылишь?

– Ты сам сейчас не пыли мне тут, Валера! Я умею держать себя в руках, не парься! – эмоционально скакнул Витя и продолжил немного на повышенных тонах. – Так вот, план такой: я им говорю, что всё нормально, Аттал идет на поправку. Доктор, и тут ты, блин, жалко, что без очков – короче, ты говоришь, что ты действительно доктор.

– Может, халат белый надеть? У нас тут есть один, – добавил Валера и ответил на удивленный взор Вити. – Коротенький только. Луизин.

Витя отрицательно махнул головой, мол, перебор, и продолжил:

– Валера – ты на фоксе всю встречу, ты у нас самый сильный боец. Антоха, в карман кастет положи, вдруг чего! В руке рацию не забудь. И молчишь всю дорогу, понял? Доктор, ты просто стоишь и киваешь гривой, где попросят. Три предложения скажешь: жив, здоров, мол, идет на поправку дорогой наш Иваныч, а потом молчишь. Уяснил? Ну, хорошо. Я возьму с собой ствол на всякий случай. Всё-всё, Валера, даже не обсуждается, ствол возьму, не на прогулку едем, а к Вуйчикам, а с ними нужно держать ухо востро!

*

– Ох, по говну тебя месили! – выругался Витя, когда его на повороте навстречу подрезала какая-то мобилка, а затем юркнула в переулок, не успел он даже очухаться. – Вот полудурки! Понапокупают прав! Козлодои, в рот их всех наоборот!

Он так ругался всю дорогу и уже закипал, вылезая из мобиля на тесной улочке, прилегающей к заднему двору бара с вывеской «Старый Пью». Раньше это здание, под названием «Туман», принадлежало ему, но какое-то время назад Комар, скрепя сердце, уступив алчности, продал его братьям Вуйчикам. При подписании договора взял с них двадцатипроцентную предоплату и до сих пор не получил остального. Нет, они отдают, конечно, но понемногу и очень редко.

В мобиле, не сдержавшись от злости, на эмоциях, Комар рассказал Алексу историю о том, как у него с Вуйчиками вышел пренеприятный конфликт. Во время сделки по продаже бара они крепко выпили, и Витя несколько раз выходил в сортир по нужде, а Вуйчики оставались в кабинете одни. Каспер Вуйчик известен своей привычкой присваивать чужое, но тогда, отмечая сделку, пьяненький Комар об этом забыл, и только на следующий день обнаружил, что потерял ручку:

– Сама, прикинь, ручка из чистого золота, со вставками из черного дерева, а наверху рубин. Один этот рубин, я спрашивал у Армяна-ювелира, стоит, как целый дом. И дело-то, пойми, не в том, сколько она столько стоит, просто, какой человек мне её подарил?

– Какой? – заинтересовался Алекс.

Валера покашлял, а Витя вдруг вздрогнул, задумался и поджал губу:

– Молодой ты ещё, парень, такие вещи знать. Да не в этом дело! Дело ведь в другом – я же ему предъявил, Касперу-то! – Комар быстро завёлся до злобы. – Ты, говорю, собака сутулая, ты зачем мою ручку скомуниздил? А он смеется в ответ – не знаю, говорит, никакой ручки, впервые слышу. Не признаётся фуфел тряпочный! Сука!

Комар ударил ладонью по колену, но сумел себя сдержать.

– Ладно, Доктор, давай помолчим, ха-рэ уже языками-то чесать. Некогда мне тут вам тереть-растирать, жопу учить подтирать, – резко сказанул он, отвернулся лицом к стеклу, скрипя желваками и всматриваясь в низкие серые тучи и небольшие капельки весеннего дождя на стекле.

А через некоторое время Антоха посмотрел в зеркало заднего вида на Алекса, произнёс только им двоим понятные слова и подмигнул:

– Я специально тогда притормозил.

Алекс вгляделся в простодушные Антохины глаза и понял, что, да, так оно и было, но не нашелся, что сделать, и молча прикрыл глаза в благодарственном «спасибо». Тот понимающе моргнул. Дальше они ехали в полной тишине, и, пребывая в ней же, через некоторое время, Витя Комар, Валера Берет, Антоха и новоиспеченный Доктор добрались до бара «Туман».

*

У заднего входа пахло печёными пирогами, возле кадушки развалилась поленница дров да кривоногая скамья. Местность возле «Тумана» была, по сути, больше лесом, чем полисом, который ограничивался количеством жителей, живущих в нём, и густым сосняком. Чем дальше от центра, тем больше встречалось хвойных деревьев, вписанных прямо в городской пейзаж. Их целенаправленно сажали везде, и так часто, как можно – это было необходимо, чтобы уберечься от зимнего холода, текущего с ледников Северной Европы. Высаживали гем-хвойные* (генно-модифицированные хвойные) породы, одинаково устойчивые к теплу и холоду. Их хвоя была даже приятней, ибо в ней почти отсутствовала горькая смола.

Лес рос везде. Он защищал и давал материал для строительства – чем дальше от центра кампуса, тем больше домов из натурального материала. На окраинах, после третьего транспортного пояса, раскинулся частный сектор. Расстояния между домами составляли и двести, и пятьсот метров, а вскоре и он, в свою очередь, распылялся в девственный лес, в некоторых местах превращаясь в туристические маршруты, кемпинги и дальние кордоны: один домик на километры чистого, как слеза, леса.

Бар «Старый Пью» располагался в дальнем пригороде и был чем-то вроде добротной допотопной шашлычки, куда частенько залетали компании справлять дни рождения. Иногда к задней двери заведения подъезжали грузовые мобили, чтобы сгрузить левое пойло, да просроченный фарш. Вот туда и вела тропинка, по которой они шли, оставив мобилу у подлеска в паре сотен метров, за поворотом. Компания неслышно подошла к двери, возле которой приткнулась скамейка с банкой, полной окурков. Алекс пригляделся – рядом с этой импровизированной пепельницей валялась очень знакомая вещь – плоская бутылка в красном кожаном чехле с двумя дымящимися стволами.

– Ну что, Витя, может, всё же я с ними поговорю? – громким шёпотом спросил у Вити Валера, отвлекая внимание Алекса.

– Да что ты, Валерчик! Я себя держу в руках! Кремень! – раздражённо зашипел Витя. – Всё порешаю самостоятельно в лучшем виде! Вы сами, ребятки, главное без нервов, поняли?

Все кивнули. Встав к двери, Валера Берет вытащил из кожаных ножен нож, спрятал его в рукав и посмотрел на Антоху. – Готов, щегол?

– Ага, – облизнул губы Антоха и посмотрел на Витю Комара. – Витя, ну чё?

– Парни, входим смело, если что, у меня ствол. Доктор ты так, для виду больше, – взвинченный Комар посмотрел в расширенные от страха глаза Церебрауна. – Не дрейфь, паренек, папа с тобой. Короче, заходим, спокойно говорим, объясняем, что Лисёна не приедет, что вокруг наши бригады, давайте договариваться без шуму и пыли. Всё ясно? Ну, тогда нечего тут тереть-растирать, жопу учить подтирать. Пошли, давай, Валера, ключ на старт!

Валера Берет распахнул дверь, и они влились в бар. В свете тусклых ламп серебрилась пыль, справа в углу, посреди нескольких пустых столиков, расположился танцпол с шестом. За одним из них листал бумажки толстячок с усиками, а в центре, глядя через широкие окна на пустую парковку, качался на носках здоровенный лысый мужик в ослепительно белом итальянском костюме. Этакий медведь, в сотню с лишним килограммов живого сильного мяса. По всей видимости, он их даже не услышал, поскольку в заведении играла ритмичная музыка.

Напротив заднего входа возвышался торец барной стойки, за которой бармен мирно вытирал стакан и удивлённо поднял брови, глядя на них. На звук открывшейся двери обернулся и нахмурился субъект в сером плаще до колен. Остановившись, развернувшись и внимательно присмотревшись к входящим, он резко повернул голову. Проследив за его взглядом, Александр увидел ещё одного здорового мужика в черном костюме итальянского покроя. Тот раскинулся на кожаном диванчике, покуривая сигару, разгадывая кроссворд и небрежно крутя в руке толстую золотую ручку с инкрустированным зажимом и красным камнем на кончике. Его тщательно уложенные волосы блестели, возле ног небрежно валялась дорогая деревянная трость, и от него буквально разило респектабельностью. Мужчина едва успел поднять взгляд, оценивая возникшую ситуацию, как ему в лицо прогрохотал голос Комара.

– Ах ты, сука такая, Каспер, фуфел тряпочный, ты все-таки скомуниздил её, вата перечная! – Заорал Витя, вскинул руки в распальцовке, и сделал несколько шагов к курящему мужику в черном костюме. – Ты же, лярва, клялся здоровьем матери, что не брал, гнида ты подкожная, пробитая вовсю! Ты же, падла косматая, весь клифт мне забрызгал слюнями, что ты в глаза её не видел, петух ты, доходяга!

А тот, в стильном черном костюме, прямо на глазах налился кровью, рывком откинул журнал в сторону, подался вперед и, встав на ноги, прорычал медведем:

– А ты попробуй, забери, Комарик. Я тебя этой же ручкой опущу во все твои дыхательные и пихательные! Если ты со мной будешь так разговаривать, я твой хобот комариный вытащу и в жопу тебе вставлю по самое нихочу. Нет тут никакого твоего больше, петушара! Ты за ручку переживаешь? Так я скоро вообще всё твоё возьму и тебя отымею, девочка ты в порванных трусах! Понял? Всё! Твоё! Себе заберу! Будешь жопой торговать на вокзале! Кто ты тут такое, ваще…

Последнее слово смешалось со звуком выстрелов и криками Вити Комара: – На, на, возьми, попробуй, тварь, на! – шесть раз нажал он на курок в конце каждого слова.

Каспера ударило сначала в плечо, развернув и отбросив на диван, потом четыре пули хаотично вгрызлись в грудь, плечо и дважды в руку, выплевывая из тела ярко-красные брызги. Одна ушла в стену.

Александр, как в замедленной съемке, в упор таращился на стреляющего Комара, вздрагивая от каждого выстрела, как вдруг услышал справа грохот, а через пару микродвижений глаз увидел, что голова Комара разлетается, словно арбуз, и кожными рецепторами ощутил себя мокрым от забрызгавшей его крови, мягкого желе мозга и кусочков костей. Время потянулось так медленно, что Алекс ясно услышал, как субъект в сером пальто перезаряжал винчестер, увидел, что безголовое туловище Комара завалилось назад, и очень чётко ощутил, что следующий заряд вполне может принадлежать ему. Поэтому Саша инстинктивно поднял плечи вверх и зажмурился, ожидая скорой смерти.

Но не успел «серый» хотя бы наполовину поднять свое оружие, как в шею ему, смачно шмякнув плотью, прилетел острый армейский нож. Субъекту в плаще хватило ярости отбросить оружие, вцепиться и вытащить из себя нож, как в ту же секунду, захлебнувшись попавшей в лёгкие кровью, он упал на колени, зажимая свое горло двумя руками и пытаясь остановить хлещущую кровушку.

В это время справа раздался шум. Оказывается, здоровый мужик в белом костюме успел добежать до бара, вытащить небольшую биту и кинуться в их сторону. Бармен, поддерживая босса, тоже схватил бутылку за горлышко и перепрыгнул через стойку. Толстячок ошарашенно остался сидеть за столом.

Валера Берет кинулся вытаскивать свой нож из судорожного булькающего горлом субъекта в сером. Бармен ринулся к нему наперерез, а Антоха с воплем бросился на здоровенного быка в белом костюме, благо, что он и сам был довольно крупным парнем. Но здоровяк неожиданно легко увернулся от бегущего буйволом Антохи и с криком: «Ты тоже стрелял, пидор?» ударил его коротким ударом слева, попав в глаз. Антоха даже не успел ответить, лишь отшатнулся, как получил толчок в грудь, отбросивший его назад, а затем последовал жестокий прямой удар ногой в пах. Он был нанесён так мощно, что от подобного удара рёбра, несомненно треснули бы. Антоха открыл рот в безмолвном крике и наклонился вперед, прижимая руки к причинному месту.

Бугай тем временем деловито ухватился за биту двумя руками, размахнулся ей и со всей дури ударил сверху вниз по бритому затылку водителя. Отчетливо раздался хруст, Антоха что-то хрюкнул, забрызгал кровью белоснежные туфли мужика и повалился на пол.

Не мешкая ни секунды, медведь в итальянском костюме с испачканными туфлями поднял глаза на Александра, поскольку тот находился рядом. Их отделяло несколько шагов, и вдруг это расстояние начало быстро сокращаться. Мозг Саши бросил все свои силы на анализ одной единственной мысли: «бей или беги». Мысль даже не успела обработаться, как древние части мозга автоматически отреагировали, и Александр успел схватить табурет, пытаясь закрыться от удара. Бита и стул встретились с такой силой, что бита отлетела, а табуретка выпала из рук. Тогда битюг сжал два молотоподобных кулака и заорал от исступления.

Сложно предсказать, что было бы дальше, если бы, на его счастье, тут же на здоровяка не налетел сбоку Валера Берет, распоров тому ножом руку. Но бугай, казалось, даже не ощутил боли, поскольку он тут же кинул своё тело в наступление на нового врага. Размахивая дальними крюками, он чуть было не попал по Валере, а тот, еле уйдя от свирепых ударов, выставил перед собой окровавленный нож, защищаясь. Мгновенно оглянувшись по сторонам, силач тут же сграбастал тяжёлый стул со спинкой и кинул его в сторону Валеры. Тот пролетел было мимо, но зацепил голову в районе уха. Берет пошатнулся, неловко плюхнулся на задницу, нож выпал, сознание помутилось, Валера вытянул руку перед собой, словно пытаясь остановить приближающегося, и заорал было: «Симон, это ж я, Берет»! Но сразу же замолчал, получив удар ногой в подбородок, и рухнув навзничь, почти потерял сознание.

Следующий удар, несомненно должен был убить Валеру, но вдруг кто-то руками вцепился геркулесу в шею, сзади, так, что у того перехватило дыхание и потемнело в глазах. Он начал крутиться по залу, пытаясь сбросить Александра (а это был он). Влево-вправо, влево-вправо крутился амбал – ничего не помогало. Затем он остановился и зачем-то начал скручиваться вниз, прижимая подбородок к груди. Александра потянуло было вслед за ним, как бугай резко распрямился и внезапно Алекс получил такой мощный удар затылком в нос, что брызнули слезы, руки разжались, земля под ногами пошатнулась, он потерял равновесие и рухнул спиной вниз, больно ударившись обо что-то поясницей.

Здоровяк в два шага подскочил к нему, придавил ногой и начал всем своим весом давить на грудную клетку. Александр схватил его левой рукой за штанину, дёргая в тщетной попытке убрать всё тяжелеющую ногу с груди. А та давила, как безжизненный и безжалостный пресс. Мысли разлетелись чайками по пустынному берегу, крича и кружась над морем, солнце садилось, огромная туча застилала небосвод, галька на берегу начала больно упираться в тело, острая, как нож. «Нож, это нож под спиной!», – внезапно пронеслось в голове. Александр открыл глаза, уставившись прямо в горящий ненавистью взгляд человека, который через несколько секунд раздавит его жизнь. И тут перед ним почему-то пронеслось удивленное выражение лица Тяпы, Александр что-то вспомнил, испуганно расширил глаза и посмотрел за плечо здоровяку. Инстинктивно обернувшись назад, тот пропустил ту пару мгновений, которых Александру хватило, чтобы вытащить из-за спины нож Валеры Берета, с криком перерезать сухожилие у голени и потом быстро воткнуть два раза куда-то под колено.

Заорав, здоровяк мгновенно ослабил давление на грудь и, соскользнув вялой ногой на пол, накренился на порезанную сторону. В это время Александр, вцепившись одной рукой в полы пиджака, с криками «на, на, на», раз за разом продолжал всаживать острейший нож сзади в поясницу и печень гиганта до тех пор, пока тот не грохнулся наземь. Еле выползя из-под ног этой туши, Александр вдруг почувствовал, что голиаф схватил его рукой за воротник и тащит к себе. Вместо того, чтобы упираться, Александр наоборот, резко рванул вперед и в падении засадил нож по самую рукоять прямо между ключиц исполина. Великан с ненавистью поглядел ему в глаза, что-то попытался сказать, но лишь булькнул кровью, несколько раз дёрнулся и затих.

Александр уткнул голову его в плечо и тоже обмяк.

Через несколько секунд возле его головы раздался тяжелый, запыхавшийся голос Валера Берета. Тот, тяжело дыша, похлопал по плечу и произнес: «Твоя победа, мужик. Достойная победа. Достойная, мужик. Но нам нужно подниматься».

Еле встав на дрожащие ноги, Александр сел на стул и выронил нож из рук, которые просто ходили ходуном. Его всего трясло, шейные мышцы напряглись: «ы-ы-ы», – что-то такое смог он выдавить из себя в ответ. Саша был в таком состоянии, что просто не мог. Что не мог? А ничего не мог – только сидеть и всхлипывать.

Берет состроил понимающую мину, вытащил из тела здоровяка нож, обтёр его и деловито пошёл осматривать поля боя. Победа в лучших традициях царя Пирра – вроде и победили, а вроде хрен его знает. Симон Вуйчик был убит с особой жестокостью. Ему ударили в грудь, сделали сито из спины и прошлись по ногам, отчего под ним разлилось целое море крови. Её кровавые щупальца уже докатилась до Антохи, который покоился в позе кающегося грешника, согнувшись в коленях, с разбитым в щепки затылком. В метре от него сидел за столом толстяк с бледным, как мел лицом, и со страхом смотрел на Берета. Склонив голову, Валера зыркнул на него, приложил указательный палец к губам и повернулся в другую сторону.

Убитый им мужик в кроваво-сером плаще валялся на спине, вытаращив глаза в потолок и зажимая горло руками. Валера подопнул ногой его винчестер, но трогать не стал. Бармен лежал на животе и не шевелился. Берет подошел к тому, что осталось от Вити Комара, присел рядом с телом на корточки и прикрыл свои глаза руками на несколько секунд. Потом, тронув туловище за плечо, он, как бы говоря прощальные слова, поднялся. Обернувшись в сторону Каспера Вуйчика увидел, что тот находится на последнем издыхании – грудь и руки были залиты кровью, Каспер медленно дышал, правая рука билась на диване, как рыба, выброшенная на лед.

– Надо было мне с ними разговаривать. Хотя… – поднял пистолет Вити Комара Валера Берет. Он подошел к двум чемоданам, стоящим в углу зала, приподнял один из них, тот оказался достаточно тяжелым. С громким стуком Берет бросил его на стол, пригляделся и щелкнул замками. Открыв, Валера вытянул лицо и негромко присвистнул.

– Ого, да тут всё очень по-серьёзному!

Задумчиво помолчав, что-то оценивая, он закрыл чемодан, кинул взгляд на толстяка, который всё также, вытаращив глаза, сидел за столом. Валера облизнул губы.

– Слышь, уважаемый, а ты-то кто таков будешь?

Все, что было описано выше, случилось буквально за пару минут. Толстяк за столом с трудом мог воспринять, что произошло, и просто мелко дрожал. Он несколько секунд не мог заговорить, а потом начал строчить короткими очередями, как из пулемёта:

– Я нотариус. С правом регистрации. Я работаю на Аттала Ивановича. В Аквилее. Нотариальное бюро мистера Конти. Я и есть мистер Конти. Я вас, Валерий, знаю. Мы вместе ездили. С Атталом Ивановичем. На Кружиху. Помните? Вы ещё тогда пили вино. И я пил вино. Я почему-то не думал. Что вы придете. И что все будет вот так. Алиса Атталовна должна была. Приехать и подписать бумаги. И эти, и другие. Я сделки провожу и регистрирую – сделки, браки – всё регистрирую. И больше ничего не знаю.

– Хотел, значит, всю хозяйскую недвижку слить? А тут, видишь, я приехал. – Берет сел перед ним на перевернутый спинкой вперед стул и постучал по нему стволом. – А что ж, ты, гнида, от Аттала-то так быстро отскочил, а?

– Так никуда я не скакал. Ничего не сливал. Вы поймите. Всё же договорено было.

– Что договорено?

– Что я буду регистрировать сделки. И контракт. Сказали, Алиса Атталовна сказала, что Аттал Иванович скоро скончается…

– Сплюнь, рожа! – несильно похлопал его пистолетом по щеке Берет, – хозяин живее всех живых. Это ты сейчас сдохнешь! – и тут он вдруг сузил глаза и медленно спросил. – На кого, говоришь, нужно было переписать имущество?

– Две трети на Симона и Каспера Вуйчиков и треть…

– На, тварь! – внезапно раздалось сзади. Оказывается, пока они слушали, что говорит нотариус, сзади очухался бармен. Во время бойни он упал, сражённый ударами Валеры, а потом пришёл в себя и, по всей видимости, сейчас решил отомстить, схватив валяющийся винчестер и вздумав поиграть в крутого парня. Идея его была проста – выстрелить в спину Берету, потом разнести в клочки второго. О том, что его планам не суждено было сбыться, он не подумал.

Александр едва успел повернуть голову, как Берет с силой ударил пяткой в пол и завалился вместе со стулом, уходя от возможной угрозы. Рефлекс не подвел, потому что в эту же секунду раздался выстрел. Грудь толстяка очутилась на линии огня, взорвавшись мясом и костями.

– Ё! – ещё только вздрогнул от выстрела Доктор, а в это время Валера, уже лежа на спине, два раза выстрелил бармену в ноги, прострелив оба колена. Истошно заорав, тот упал вперед, ударившись руками, со сжатым в них винчестером, о твердые деревянные доски. «Клик, клик» – ещё два раза нажал на спусковой крючок Берет, но восьмизарядный «глок» только растеряно щёлкнул механизмом.

Тем временем бармен стоял на карачках и истошно орал во весь рот. Вдруг его сумасшедший взгляд наткнулся на лежащего Берета, и, превозмогая боль, сжав зубы, он принялся наводить ствол винчестера прямо на Валеру. Тот понял, что подняться не успеет – он весь перед ним, как на ладони, и между ними всего два столика, с поднятыми наверх стульями. Замерев, Берет наблюдал, как черный зрачок ружья медленно вглядывается в его душу.

Вдруг раздался звук, похожий на тот, когда делают отбивные из свинины.

Это Доктор со всего размаха врезал бармену битой по спине так, что у того разъехались руки, и он рухнул. Валера моментально вскочил, подбежал к поверженному, поднял его за волосы и несколько раз, со всей силы, ударил лицом об пол. Потом, опять же за волосы, приподнял оглушенного, прислонил к барной стойке, вытащил из своего кармана платок, с его помощью взял ружье, приставил ствол к подбородку бармена, взял того за правую руку, положил его большой палец на крючок и нажал, прикрывшись рукой от разлетающихся кровавых ошметков.

И тут Алекс понял, что его жизнь никогда не будет прежней.