Читать книгу Принцесса Володимирская - Евгений Салиас-де-Турнемир - Страница 34

В тот же день в сумерки, когда она пожелала видеть директора, женщина, прислуживавшая ей, отвечала, что он взял отпуск на несколько дней.

Действительно, в продолжение нескольких дней Людовика не видела нигде директора. За это время она поневоле ближе познакомилась с тремя сумасшедшими женщинами.

Сумасшествие молоденькой девушки было самое простое и тихое, и все заключалось в горе, что жених, которого предназначил ей Бог, скрывается от нее и от всех. Никто его не видал, и сама она не может увидать; а кто и видел, тот не хочет сказать. Так как она постоянно в городе расспрашивала всех, приставала ко всем все с той же просьбой и, часто встречая новых лиц, все чаще плакала от их отрицательных ответов, то ради ее собственного спокойствия ее посадили в дом умалишенных, где реже появлялись новые лица и поэтому реже приходилось ей плакать после своей просьбы.

Другая, кроткая и светлоокая молодая женщина, сошла с ума после потери двух детей одновременно. Горе лишило ее рассудка. Однажды ее нашли около озера с чужим ребенком, которого она тихо, кротко, не спеша собиралась утопить. Когда дело разъяснилось, она так же кротко, но решительно заявила, что теперь ей остается только одно – уничтожать всячески всех детей, которые будут попадаться ей под руку. И это привело ее в тот же дом.

Подробности эти Людовика узнала от пожилой женщины, которая чаще стала ее навещать и беседовала с ней как женщина умная и образованная.

Однажды Людовика невольно спросила ее:

– Но за что же вы-то здесь?

Пожилая женщина объяснила ей, что это великая государственная тайна, которую она ей передаст тогда, когда более близко познакомится с нею. И затем, через два дня, снова посетив Людовику в ее горнице, вечером, она шепотом передала, что перед ней сидит не княгиня Браунберг, как ее называют все и в чем уверены даже ее родственники. Она не кто иная, как старшая дочь императора Карла VI, следовательно, имеет больше прав на престол Австрии, чем Мария-Терезия. Даже мысль о прагматической санкции принадлежит ей: она внушила ее своему отцу, а этим воспользовалась младшая сестра.

– Но уверены ли вы в этом? Есть ли на это доказательства? – проговорила Людовика. – Может быть, это именно и есть пункт вашего помешательства, – прибавила молодая девушка просто и искренно.

– Уверены ли вы в том, моя милая, что вашего отца убили, как вы говорите, что он не умер от удара?

– Конечно, уверена! – воскликнула Людовика. – Я предчувствовала это преступление.

– Но можете ли вы его доказать?

– К несчастию, нет.

– Ну, вот видите! И я совершенно в таком же положении. Я помню мои беседы с моим отцом-императором, я помню, как я сама выработала в подробности прагматическую санкцию, но доказать этого я не могу – мы совещались всегда наедине и держали это в тайне. А когда сестра Мария вступила на престол, то, конечно, тут уж было поздно… Если вы не можете бороться со старой теткой-графиней, у которой, как вы говорите, громадное состояние, долженствовавшее принадлежать вам, – то как же вы хотите, чтобы я боролась с императрицей Австрии, королевой венгерской. Русская императрица и король прусский боятся могущества этой самозванки, а вы хотите, чтобы я доказала свои права… Я писала императрице Елизавете в Россию, писала и Фридриху, писала и французскому двору… Я действовала энергически, и вот в ту минуту, когда Шуазель обещал мне двинуть французскую армию для завоевания престола и передачи мне всех моих прав, меня схватили, выдали за сумасшедшую и засадили сюда.

И затем эта претендентка на австро-венгерский престол горячо, красноречиво, в малейших подробностях передала Людовике почти всю свою жизнь, все свои мучения, страдания, борьбу, все душевные пытки, через которые она прошла…

– Но не надо падать духом – за меня правда, Господь Бог! За меня мои права, теперь попранные, но я знаю… твердо верю и вижу, что скоро я буду на престоле моих предков… И тогда, милая моя, обратитесь ко мне, и я одним словом, одним росчерком пера устрою вашу судьбу и возвращу вам все состояние, которое у вас отняли.

Княгиня Браунберг ушла, встревоженная, с заплаканным лицом, а Людовика осталась, грустно понурилась, долго недвижимо сидела на своем месте и наконец начала тихо плакать.

Странное, тяжелое и смутное впечатление произвела на нее эта женщина. Людовика, конечно, понимала, что это не дочь императора, даже не родственница императорского дома, а просто то, что она не сознает, то есть сумасшедшая. Но почему же и зачем, вследствие вымысла или болезни головы? Все эти страдания, мучения, ведь они все-таки искренни, ведь они все-таки тяжелы, так же как если бы являлись последствием действительности…

И вдруг, независимо от собственной воли, Людовика стала вспоминать все свое прошлое и ближайшее: обстановку в замке, преступление, лишившее ее всего. Затем мысли ее пошли далее, вернулись к далекому прошлому.

Она как-то яснее вспомнила те высокие горы, то лицо старушки, которое изредка вставало в ее памяти, и она вдруг спросила сама себя: да действительность ли это? Правда ли это? Может быть, все это ей кажется? Может быть, все это никогда не бывало? Может быть, она так же вообразила себе какую-то вымышленную, ужасную драму и страдает фиктивно так же, как эта несчастная женщина?

Но через минуту Людовика испугалась вопроса, который невольно сама себе задала.

Стало быть, она спрашивала себя: не сумасшедшая ли она? Но ведь это уже есть шаг к помешательству!

Людовика быстро поднялась с места, испуганно оглянулась вокруг себя на пустые стены и наконец горько заплакала.

– Нет, это правда. К несчастью, все это правда!

Наутро, проведя тревожную ночь, Людовика не пошла в сад, осталась у себя и снова, думая о себе, как бы давала себе слово: не сходить с ума, чаще вспоминать каким образом она попала в этот дом, меньше видать этих несчастных женщин.

На этот раз судьба готовила ей утешение. Служанка объявила, что господин директор вернулся утром и будет у нее вскоре после завтрака.

Действительно, старик явился и сразу показался Людовике несколько изменившимся и в выражении лица, и в манере держать себя.

Он вошел бодрее, дружески протянул ей руку. Лицо его было радостнее обыкновенного, и он заговорил с ней совершенно иным голосом.

После краткого рассказа об его поездке и пребывании в Киле он, весело, радостно улыбаясь, выговорил:

– Теперь я знаю, что вы не сумасшедшая, что все, что вы мне рассказывали, сущая правда, и я нашел вам в городе защитника могущественного, от которого я жду вашего спасения.

– Кто он? – воскликнула Людовика.

– Он могущественнее владетельного герцога. Этот защитник выручит вас отсюда с моею помощью.

– Но кто он? – снова воскликнула Людовика.

– Он – общественное мнение, голос народа, молва. Да, моя милая и несчастная, общественное мнение в городе Киле за вас. Всем известно, что вы находитесь у меня, отправленная сюда вашей теткой. Все смущены и все подозревают, что в замке действительно было совершено преступление и что вы вторая жертва этого преступления. Отец ваш уже у престола Божьего, а вас еще можно спасти. Я виделся со многими личностями, советовался. Получить хотя бы часть состояния, которое вы потеряли, нет никакой возможности – оно законно и формально принадлежит сестре покойного графа; но что возможно – это вырвать вас из рук старой тетки. И вот этот защитник, могущественный и энергический, то есть общественное мнение столицы, нам поможет. Итак, будьте спокойны, рано или поздно, во всяком случае не позже как через полгода, вы выйдете отсюда. С вашей же красотой, истинно замечательной, с воспитанием и образованием, которые вы получили, я глубоко убежден, что вы вскоре займете общественное положение если не такое, какое обещал вам ваш отец, то, во всяком случае, более высокое, чем вы думаете.