Читать книгу Белый Гонец - Евгений Санин - Страница 3

Часть первая
Деревенский Китеж-град
Глава вторая
Иду на вы!

Оглавление

Давно это было. Так давно, что самые старые дороги уже не были новыми. Год за годом терзали русскую землю княжеские междоусобицы и заклятый ее враг – половец. А в тот год еще и знамения были небесные: сначала на луне, а потом на солнце появились дуги, обращенные хребтами внутрь. Великие знамения. Страшные.

Что они значили? Что сулили? Вот и гадали повсеместно люди, к добру бы то это было, или к чему худому. Но тех, кто считал, что к добру, и этот год станет благоприятным для Руси, было больше.

Оно и понятно. Слишком много зла перенесла Русская земля за последние годы, чтобы ждать еще нового, ибо не было больше уже у людей сил, дабы перетерпеть и его…

Славко[1] решительно встал и направился к соседней проруби

Третий день посылал дед Завид Славку проверять верши на реке, и третий день тот возвращался с пустыми руками. На четвертый – дед не выдержал и сказал:

– Без рыбы не возвращайся!

А как с ней возвратишься, если ее нет?

На дно ли она залегла, чувствуя смену погоды, или устала, как и люди, от зимы, а может, просто задохнулась у себя подо льдом – нет ни одной, и все тут!

Хорошо, если дед Завид пошутил, когда сказал это. У него никогда не понять, шутит он или говорит серьезно.

А ну как нет? Что тогда? Как это – не возвращаться?

Конечно, не Киев или Новгород его крошечная Осиновка, но и не черный лес или синее поле, а родное селение – весь… А в веси – свой дом. Хоть пустой, вымерзший, и даже не дом, а землянка, больше похожая на могилу – да все жилье.

Станет совсем холодно да одиноко, к Милуше, которая заменила ему мать, можно зайти. У нее муж кузнец, от него так и пышет жаром. Все теплее! А то – всем народом у деда Завида, вкруг лучины собраться. И вовсе тепло! А уж интересно!.. Особенно, когда дядя Онфим, тоже и кузнец, и купец, и вообще на все руки молодец, приезжает. Он Славке бронзовый крест-энколпион своей собственной, ничуть не хуже византийской, работы подарил. В него, если найдется, можно положить какую-нибудь святыню и носить на груди. И еще засапожный нож привезти обещает. Если Милушин муж сам, как давно уже обещал, не выкует. А уж как дед Завид обо всем, что видывал-перевидывал, вспоминать начнет…

Славко подошёл к очередной проруби. В одном нагольном овчинном полушубке, латаных-перелатаных портах да обмотанных портянками лаптях хорошо думать о тепле. Но тут – тсс-с! Он разыскал спрятанную под снегом веревку и, весь обратившись в слух, немного подержал ее в руке – не оживет ли она? Потом подтянул сплетенную из ивовых ветвей вершу и, заглянув под крышку, в сердцах бросил ее на самое дно. И тут пусто…

…Дед в молодости несколько раз ходил на войну. Сначала простым пешцем, которые, как издревле водится, кто с чем шли в бой. А когда, после одного удачного похода, обзавелся конем и мечом, то стал и всадником у самого деда нынешнего князя Владимира Мономаха – Ярослава Мудрого! Однажды Великий князь даже послал его куда-то как своего гонца. Что было в грамоте, и кому он ее вез, дед давно уж не помнил. Но Славко, в сто сотый раз, слушая обраставший с каждым разом всё новыми подробностями рассказ, забывал даже дышать… И казалось ему тогда, что нет ничего на свете более интересного и важного, чем быть княжеским гонцом!

Славко деловито обстучал топориком ледок, наросший вкруг проруби, и опустил руки в темную воду, отогревая их…

«Быть бы мне и в дружине князя, – каждый раз убежденно заключал дед, гася лучину черной, истресканной ладонью, – да оставил я в битве на Нежатиной Ниве руку, а без нее – кому я теперь нужен?..»

Славко решительно встал и направился к соседней проруби, благо она была всего в двух десятках шагов.

Как это кому нужен дед Завид? Хоть и одна у него рука, а десятка пар стоит! Все стога, что вдоль дороги стоят – им накошены. Все отстроенные после очередного набега половцев дома – тоже его рук, точней, руки – дело. Есть, правда, в веси еще один мужчина, Милушин муж. Да его, как кузнеца, княжеский тиун вечно забирает отрабатывать недоимки за всю Осиовку. Вот и сейчас он в Переяславле, а дед Завид пытается свести концы с концами до начала весны.

Нет, нужен, нужен дед Завид!

Только вот пошутил он на этот раз или… нет?

«А хоть бы и да!» – вдруг пришла неожиданная мысль, от которой Славка едва не выпустил из рук мокрую, всю в ледяных колтунах, веревку. Как самому-то ему с пустыми руками возвращаться? Ведь, не принеси он сегодня ничего, – есть в веси совсем нечего! Небось, уже чан поставили, воду греют, и хоть на самую жидкую ушицу надеются, его дожидаючись…

До самого вечера бродил Славко по покрытому тяжелым снегом льду. Сам разве что в верши не лез, чтобы найти там хоть одну рыбешку. Но ни в одной из них, кроме приманок из старых конских копыт, не было ничего. Прямо, хоть самому в рыбу превращайся!

Давно отрозовела вечерняя заря за дальним лесом. Над ближней дубравой откружило, каркая и бранясь, устраиваясь на ночлег, воронье. Все краски смешались, потемнели и уже почти не отличались друг от друга.

Все верши проверил Славко. Оставалась одна – самая дальняя.

За мостом, у самого берега, где летом глубокая заводь, а зимой – прорубь, в которой проезжий люд поит коней. До нее было почти полверсты ходу. Ох, не хотелось идти туда Славке! Но, для очистки совести, отправился он и к ней…

– Эге-ге-ей! – радостно закричал он.

Когда Славко добрел до последней проруби, окончательно наступила ночь. Промозглая, стылая, какие бывают только в начале марта: еще по-зимнему морозная, но уже влажная, как ранней весной. Самое пропащее время для того, чтобы задержаться и заночевать где-то в пути.

Над самым лесом появилась маленькая луна. Она не столько осветила округу, сколько сделала ее призрачно-непонятной, и на каждом шагу, точно отмороженный палец, грозила ему с неба.

Где-то вдалеке послышался топот копыт небольшого отряда всадников. Человек десять-пятнадцать, не больше.

Половцы?

Но Славко даже край заячьего треуха поднимать не стал, чтобы прислушаться: откуда сейчас им тут взяться? Время набегов прошло. Половцы давно в своих кочевых домах-вежах. Сидят в теплых шатрах, подсчитывают доходы от продажи русских пленных, примеривают чужие сапоги и шубы, да ждут новой зимы, чтобы на откормленных за лето быстрых конях новым набегом обжечь Русь.

Скорее всего, несколько дружинников едут выполнять поручение своего князя. Да только почему-то не очень торопятся…

Славко свернул к берегу, нашел колышек, от которого змеилась веревка, и, отдирая ее ото льда, направился к проруби.

Половцы… Жестокий, дикий народ! Совсем только недавно перестали сырое мясо есть. Ничего святого для них нет. Понаставили в Степи каменных баб и молятся им. Всё бы им резать, губить, жечь… Дед Завид говорил, правда, что есть среди них и свои – христиане. Но таких Славко не видел ни разу. Встречал злых и не очень; умных, как княжеский тиун, и глупых, которых проще простого провести вокруг пальца; бешеных и равнодушных. Но таких, чтоб с крестом на груди и которые молились бы истинному Богу…

Правда, он и сам уж забыл, когда последний раз по-настоящему молился Христу. Нет, не вместе со всеми, каждый день, повторяя вслед за дедом Завидом слова знакомых молитв. А – сам, горячо, веря, что Бог слышит и обязательно поможет ему. После того, как Бог не спас его отца, которого прямо на его глазах зарубил хан Белдуз, и так и не вернулась из половецкого плена мать, кажется, ни разу… Его сердце словно закаменело от всего, что пришлось пережить ему за свои четырнадцать зим. Он перестал ждать хоть какой-нибудь помощи от Бога и надеялся теперь только на самого себя. И это была его тайна, о которой в другой раз он побоялся подумать бы даже один, здесь, посреди ночи.

Однако сегодня, вспомнив о ней, Славко вдруг с последней надеждой посмотрел на небо. И перед тем как потянуть на себя вершу, непослушными на морозе губами прошептал такую молитву, за которую любивший порядок во всем церковном дед Завид, наверняка, наградил бы его подзатыльником:

– Господи, не для себя прошу – людям есть нечего… Помоги!

А дальше случилось то, что может произойти разве что в самом счастливом сне.

Он поднимал вершу, но та, чем больше уходило из нее воды, почему-то не легчала, как все, а, наоборот, будто бы даже становилась тяжелей. Уж кто-кто, а Славко понимал, что это могло значить!

Руки его лихорадочно задрожали. Изо всех сил он вытащил вершу на лед, приоткрыл крышку и тут же захлопнул ее, увидев черную, не меньше своей головы, морду какого-то чудовища…

Что это – водяной?!

В уме вихрем пронеслись все те недобрые слухи, которыми, как любой омут, славилась в округе эта заводь.

Но Славко давно уже забыл, что такое страх. Тут же придя в себя, он чуть приоткрыл крышку, внимательней посмотрел под нее и засмеялся: да это же сом!

Но сом спит в это время. Значит, налим? Но разве налимы бывают такими огромными? Да какая разница – сом или налим! Главное – теперь веси целую неделю будет, что есть!

Боясь упустить налима, который мог, оказавшись на воле, прыгнуть к спасительной воде, Славко оттащил вершу как можно дальше от проруби. Здесь он, дивясь ее тяжести, вытряхнул рыбину на лед, и не успела та даже забиться, глуша, стукнул топориком по голове.

С минуту Славко смотрел на налима, длина которого была чуть меньше его самого. А затем ноги его сами пустились в пляс.

– Эге-ге-ей! – радостно закричал он, поднимая с деревьев перепуганных ворон. – Эге-ге-ге-е-ей!!!

Вдоволь наплясавшись, Славко снова опустил вершу в воду и вернулся к добыче.

– Голова – на одну уху, хвост с печёнкой – на другую! Остальное – нажарим, напарим, напечем! – с восторгом прошептал он и озадаченно почесал себе затылок прямо через заячий треух: – Только… как же я тебя такого до дома-то дотащу? А вот как!

Недолго думая, Славко рванул с себя пояс, который хоть немного удерживал тепло, просунул его под жабры рыбины и забросил ее себе через плечо на спину.

Мороз сразу пополз под овчину, принялся леденить тело своими холодными, мокрыми пальцами, за спиной дергался и двигал жабрами не до конца оглушенный налим, но что было Славке до этого, когда теперь вся душа его радовалась, пела, плясала!

С трудом различая в посеребренной тьме куда идти, он вскарабкался на невысокий берег и вдруг замер, увидев прямо перед собой выросшую, словно из-под земли, долговязую фигуру половца.

Одного не учел осторожный хан…

– Жить хочешь? – страшным шипящим шепотом спросила эта фигура.

– Да… – тоже шепотом, машинально ответил Славко.

– Тогда – тс-сс!

Луна слегка осветила плоское лицо степняка, прижимавшего палец к губам.

Славко, пряча лицо, втянул голову в плечи, невольно приподнимая над собой налима… И тут произошло неожиданное. Увидев вместо человеческого лица страшную рыбью морду с длинным усом на подбородке, закрывавшую и открывавшую рот, половец с воплем: «Оборотень! Человек-рыба!», заметался по берегу и полетел вниз, прямо в прорубь.

– Спасите! Помогите!.. – послышались оттуда его захлебывающиеся крики.

Славко хотел уже бежать, чтобы предупредить своих о появлении половцев, как вдруг услышал голос, от которого у него внутри все оборвалось:

– Я сказал, чтобы до моего приказа все было тихо, а вы ч-что наделали?

Это был голос, который он узнал бы из сотни, тысячи голосов…

Славко поднял на него глаза и впервые за долгие годы ощутил чувство липкого страха: прямо перед ним было… две луны!

Одна по-прежнему неподвижно стояла над лесом, а к другой, которая двигалась, как живая, подъехали два всадника:

– Хан, утонет Тупларь! – стали просить они за тонувшего степняка.

– Дозволь помочь ему?

– Такого не ж-жалко! Жить захочет – сам выплывет! – послышалось в ответ резкое, и только теперь Славко догадался, что вторая луна – это серебряный наличник с темными прорезями для глаз и рта на лице восседавшего на коне хана.

Половец, чтобы лучше видеть, снял его, и одной луной стало меньше. Затем он стянул с руки боевую перчатку и выхватил из-за голенища плеть…

Но Славко даже не обратил на это внимания. Он чуть было не вскрикнул, узнав и это круглое лицо, обрамленное небольшой бородкой с усами. Эти большие, с надменно-насмешливым взглядом, глаза… Кулак, в котором он держал веревку, сразу напрягся до боли, свободная рука сама потянулась за топориком, в готовности выхватить его и броситься на хана.

Но тот опередил его.

Он резко взмахнул плеткой и, ловко обвив ее длинным жалом шею Славки, слегка потянул его к себе.

– Сейчас мы посмотрим, какой это человек-рыба!

Одного не учел осторожный хан – того, что Славко сам был готов к броску. И что тот не подойдет чуть поближе, а полетит вперед, утыкаясь в самую рукоять плети.

Славко же, увидев прямо перед глазами ханскую руку, недолго думая, вцепился в нее зубами.

– А-а-а! – закричал хан, выпуская из пальцев плетку. – Пусти, змееныш-ш!

Но Славко все сильней сдавливал челюсти.

– У-у-у-у! – уже по звериному взвыл хан.

Теперь не только в соседней дубраве, но и где-то вдали, за рекой, поднялось перепуганное воронье…

К двум всадникам, на вопли, подскакали новые и тоже остановились в растерянности, не зная, чем помочь своему хану.

Но их оцепенение не могло продолжаться вечно… И тогда Славко разжал с трудом послушавшиеся его зубы и опрометью бросился прочь.

– У-уузлюк! У-уубей его! – маша окровавленной рукой, закричал хан ближайшему к нему половцу.

Тот мгновенно стянул с плеча лук, выхватил из колчана стрелу, наложил ее на тетиву и, поводив острием наконечника вдогонку петлявшему Славке, выстрелил.

Звонко пропела, осекаясь на полуслове, самую страшную песню на свете, стрела.

– Ес-сть! – раздался мстительный возглас хана, и в тот же миг Славко почувствовал сильный толчок и легкий укол в спине.

Словно налетев на невидимый в темноте корень, он споткнулся, взметнул руками, роняя рыбу, и упал лицом прямо в глубокий мартовский снег…

Хан направил своего коня прямо на стрелка…

После этого наступила столь желанная половцам тишина, нарушаемая лишь запоздалыми вскриками пытавшихся занять места получше ворон да приглушенными разговорами всадников, обсуждавших случившееся.

Самый старый половец, качая головой и сокрушенно причмокивая, перевязывал руку хану, который пребывал в редком для него состоянии гнева и растерянности одновременно. Мороз, тьма сыграли с ним свою злую шутку. И потом, откуда он мог знать, что мальчишка сам бросится на него?

Хан не знал теперь, кого винить больше в том, что они не смогли сохранить тайну своего появления в этих местах: глупого половца, который, выбравшись, благодаря верше, из проруби, мокрый до нитки, вскарабкивался теперь на берег?., этого проклятого, с кинжалами вместо зубов, русского мальчишку?., или самого себя? И от этого его гнев становился еще сильнее:

– Все выжгу! Всех уничтожу! – морщась, обещал он.

– Правильно, хан! Для того мы и здесь… – поддакивал ему старый половец.

– Я устрою им такой набег, какого они ещё не знали!

Хан оттолкнул помогавшего ему половца и, охнув от боли, тронул уздечку своего коня:

– Но сначала я хочу посмотреть, что мы там подстрелили!

Половцы, не спеша, следом за ханом, подъехали к тому месту, где упал Славко.

Мальчика там уже не было.

– Ну? – тяжело сдвинув брови, оглянулся хан.

– Вот, рыба! – стрелявший, быстро спешившись, угодливо пнул ногой налима, из спины которого торчала стрела.

– Сам вижу, не слепой! А где человек?

– Не знаю! – растерянно развёл руками стрелок. – Может, это и правда был человек-рыба?

– Я же ведь говорил! – жалобно подал голос, отряхиваясь от воды, половец с глупым лицом.

– На Руси такое часто бывает! Лешие, водяные, русалки… – подтвердил старый половец и пространно стал объяснять: – Я, правда, сам не видел, но, как перекати-поле, прокатившись по пустыне жизни, точно знаю, что…

– А я знаю, Куман, – оборвал его хан, показывая сначала на налима, а затем на следы, уходящие в лес, – что рыба – тут. А человек – там! И он – убежал! Теперь он предупредит своих. И опять будет шум!

Хан направил своего коня прямо на стрелка.

– Ты почему упустил его, Узлюк?

– Хан, если б я знал, что у него на спине рыба, я бы прострелил их обоих! – в испуге попятился тот. – Я это умею…

– Смотри мне!

Хан хмуро оглядел остальных воинов, щуря без того слегка узковатые, как у всех половцев, глаза, и тоже на всякий случай предупредил их:

– И вы тоже смотрите! Ладно! Не удалось тихо, сделаем громко! Вперед, за мной вон к тем стогам! И этого человека-рыбу, или как там его – с собой прихватите! Заодно и поужинаем!

Хан снова надел маску, на которой темнела застывшая, неподвижная улыбка, пришпорил коня и направил его к светлевшей за берегом полоске дороги, вдоль которой высились стога.

Всадники двинулись за ним.

– Ну, что встал, Тупларь! Или не слышал, что приказал хан? – придя в себя, накинулся на глуповатого половца Узлюк. – Скорей забирай своего старого знакомого!

Но тот испуганно затряс головой:

– Нет, лучше уж сразу пристрели!

– И пристрелю, если хан прикажет! – пообещал Узлюк.

– Все равно не повезу!

Видя, что никакие угрозы и уговоры не подействуют, половец выдернул свою стрелу из налима, перебросил его через седло и помчался догонять хана, на ходу рассуждая вслух:

– Птицу – стрелял, зверя стрелял, человека – стрелял… Первый раз рыбу стрелой убиваю!

– А вдруг это, и правда, оборотень? – не унимался скакавший рядом с ним Тупларь.

– Какой-такой оборотень? – засмеялся стрелок. – Ну сам посуди глупой своей головой: если рыба тут, а следы были там, то где же тогда человек?

Славко набрал побольше воздуха в грудь и выпалил…

А человек, по имени Славко, тем временем бежал, не разбирая дороги, в родную весь.

Да и не было тут никакой дороги!

Если по прямой, то от места роковой встречи до Осиновки было не больше версты. Но за последние сорок лет весь, уходя от половца всё дальше и дальше, ограждаясь подлесками и нетопкими болотами, спряталась так, что до неё непросто было добраться даже своим.

Дед Завид говаривал, что когда-то Осиновка была самой богатой весью в округе. Еще бы! Стоя на пригорке, у большой проезжей дороги, она кормила останавливавшихся на постой купцов, а те мало, что платили за это, так еще и вполцены отдавали свои дорогие товары…

Теперь, после нескольких десятков набегов половцев, глядя на то, что осталось от горелой-перегорелой Осиновки, даже трудно было поверить в это.

Устали люди каждый раз отстраиваться вновь и вновь.

Толку-то строить хоромы, если их все равно сожгут?

Толку держать скотину, когда её все равно угонят?

Правда, если вдруг выпадало два-три спокойных года, – уж таков характер русского человека, – все прежнее разом забывалось, и люди всем миром снова брались за пилы и топоры. Радуя глаз, поднимались маковки церкви, словно на глазах вырастали срубы, строились амбары, вырывались ямы для хранения зерна… Но со свистом и гиканьем появлялся вдруг однажды новый отряд половцев, и всё начиналось сначала…

Славко бежал и плакал от отчаяния и обиды. Размазывал ладонью перепачканное лицо, мешая свои слезы с чужой кровью. И не было в этот миг на свете человека несчастней его.

Забыл Бог Славку, забыл его родную весь, да и всю Русь забыл!.. – только и думал с горечью он.

Когда он выбежал из подлеска, его встретил сильный ветер со снегом, сдувающий с поля все следы.

Начиналась непогода, которую, видать и впрямь, задолго до человека чувствует рыба.

Луна то пряталась в лохматых облаках, то выныривала обратно, чуть приосвещая округу.

Но Славко и без нее знал, куда ему идти.

Осиновка была уже в нескольких десятках шагов. Ни одного дома – одни землянки, которые протапливали по-чёрному, на ночь, готовящиеся спать люди.

И чем ближе она была, тем медленнее становились его шаги.

Мало того, что он возвращался с пустыми руками, так еще и нес весть о половецком набеге. Да и если бы просто о нем!..

Первым, как всегда, его услышал и бросился навстречу мохнатый пес по кличке Тиун. Его прозвали так за то, что он, подобно настоящему княжескому тиуну, всегда вынюхивал добычу в домах и стягивал все съестное, что плохо лежит или просто попадалось ему на глаза. За ним шел дед Завид.

– Дед! – рванулся к нему Славко.

– Вижу, вижу, что опять ничего не принес… – проворчал дед Завид. – Завтра сам верши пойду проверять!

– При чем тут завтра? Какое там – проверять?

Славко набрал побольше воздуха в грудь и выпалил:

– Половцы!

– Какие еще половцы? – не понял старик. – Где?

– На дороге! Возле моста!

Дед Завид посмотрел на Славку и отмахнулся своей единственной рукой:

– Не пустоши! В этом году уже был их набег. Хан Боняк прошел по всей Переяславльской земле. А два раза они испокон веков по пепелищам не ходят! То, небось, какой-нибудь отряд княжеский был, а тебе и померещилось!

– Да сначала и я так подумал! – стукнул себя кулаком в грудь Славко. – А потом, когда на берег вылазить стал, гляжу…

– Погоди! Какие могут быть половцы, когда все тихо и даже зарева не видать?! – перебил его дед Завид и, хитровато прищурившись, погрозил пальцем. – Ты все это, наверное, выдумал, чтобы я тебя и впрямь в лес ночевать не отправил? Так это я так, для острастки… А что рыбы нет, это все непогода. Метель стихнет, она сама в верши полезет!

– Да видел же, видел я их! – едва не плача, не знал, как доказать свою правоту Славко. И тут за подлеском, где стояли стога, вдруг вспыхнуло сразу несколько ярких, высоких костров. Огромные золотые искры от них медленно поползли в небо.

Несколько секунд старик и мальчик, как завороженные, смотрели на них.

– Вот видишь, дед, половцы то, ей-Богу, половцы! – первым приходя в себя, вскричал Славко. – И вовсе это не хан Боняк!

– А кто же? – упавшим голосом спросил дед Зав ид.

– Белдуз!

– Откуда знаешь?

– Так ведь нос к носу встретились. Вот и его плеть! – протянул плетку Славко.

– Дорогая вещь, видно, и правда, ханская! Откуда она у тебя? – с тревогой спросил дед Завид. – Обронил, что ли, ее хан? Как бы теперь он за ней вернуться не вздумал!..

– Да нет, не обронил! – засмеялся Славко. – Только на меня замахнулся!

– Ох, бедовая твоя голова… – охнул старик. – Гляди, замахнется в другой раз саблей!..

– Не скоро теперь замахнется! – успокаивая его, заметил Славко. – Я ему руку, аж до хруста, прокусил!

– Час от часу не легче! – схватился за голову дед Завид. – За руку хана половцы теперь всей веси отомстить могут! Эх, Славко, Славко! Ну что мне с тобой таким делать прикажешь? Ступай, погляди: совсем они ушли или как? Да поживей возвращайся. Я с тебя этой самой ханской плеткой – три шкуры спускать буду!

– Ага! Это я сейчас! Это я – мигом! – кивнул ему Славко и, ворча себе под нос: «Так я тебе теперь и поторопился!», – бросился из веси к тому месту, где последний раз виделся с половцами…

1

Славко – древнерусское имя. Для удобства чтения автор склоняет его, согласно правилам современной грамматики (прим, редактора).

Белый Гонец

Подняться наверх