Читать книгу Чистильщик. Выстрел из прошлого - Евгений Щепетнов, Евгений Владимирович Щепетнов - Страница 4

Тут даже кондиционер был! И не бакинский, БК, а настоящий, японский! И даже работал! Я был восхищен такой роскошью, о чем тут же известил Марию Михайловну. Но она только отмахнулась и довольно-таки ехидно спросила:

– Издеваешься? А что такого-то? Вот я когда-то в Ташкенте жила, так там в каждом доме, в каждой квартире был кондиционер! Иначе просто сдохнешь. А у нас… иногда бывают на складе больницы. Вот и урвала… по себестоимости.

Я и прикусил язык. Вот почему Мария Михайловна едва не упала, когда я ворвался в ее кабинет и сообщил, что приехал за ней. Упадешь тут! Сколько веревочке ни виться… ох уж эти больницы! Много или мало, но подворовывают везде, в каждой. Лечили бы еще как следует, а то не так давно по телевидению показывали – взяли и зашили в женщину кусок простыни! Пеленку целую! В живот! Охренеть – не встать… слов нет.

Мы расположились в кухне, так приятно охлажденной кондиционером. Мария Михайловна пошла переодеваться в домашнее, повелев мне быть как дома и не стесняться. Что я тут же и сделал, выложив из сумок на стол купленные продукты и поставив на газовую плиту здоровенный чайник, который наполнил водой из-под крана.

Когда поджигал газ в горелке плиты трескучей пьезоэлектрической зажигалкой, застекленная дверь, ведущая в сад, неожиданно распахнулась, и в кухню ворвалась девушка, на ходу вытиравшая мокрые волосы длинным белым полотенцем. Увидев меня, хозяйствовавшего у плиты, девушка пронзительно завизжала, исторгнув такой громкий и тонкий звук, что у меня даже заломило в ушах. Во всех соседних домах яростно залаяли собаки, для которых ультразвуковой свисток как для человека – пожарная сирена, а я раскрыл рот, чтобы объяснить наяде, кто я такой. Но не успел. Как испанский галеон, наполненный золотом и серебром, погрузившийся в пучину моря, в кухню спустилась Мария Михайловна, которая прервала визг девицы хорошо поставленным командирским рыком:

– Молчать! Знакомиться! Это Анатолий Карпов! Приехал из Москвы! А это Ниночка, моя дочка! Дочь, иди оденься. Сколько раз тебе говорила – не разгуливай голышом! Мало ли с кем я приду домой!

Следует пояснить последние слова хозяйки дома. Дело в том, что Ниночка была совершенно обнажена. Ну вот совершенно! До нитки из полотенца, прилипшей на ее аккуратно выбритый лобок! До аккуратного пупка, до крупных, съежившихся на сквознячке сосков, задорно торчащих вперед, как два пистолетных дула!

Я был слегка ошеломлен, но для себя отметил, что девушка вообще-то хороша. Видимо, в юности она была худовата, но после родов слегка округлилась, и теперь с ее формами все было в порядке. Тем более что она поддерживает свою форму истово и со знанием дела. Уж я-то в этом разбираюсь, все-таки мастер спорта по боксу!

Ниночка появилась минут через пятнадцать, когда мы с Марией Михайловной уже накрыли на стол. Вернее, накрыла она, я помогал – нарезал колбаску, вскрыл банку с икрой, хлеба накромсал, стараясь делать это «культурно» – как мама учила. По мне, так отломить краюшку, макнуть ее в банку с икрой и зажевать – и не надо никаких буржуйских изысков! Но мама с детства меня натаскивала на правильное поведение в приличном обществе (как будто меня туда могли пустить!), а я не люблю расстраивать мою маму, потому всегда старался соответствовать тому образу, который она пыталась из меня вылепить. Ну… почти всегда. На людях и при ней.

Теперь Ниночка была уже в своем боевом наряде и в боевой раскраске. Короткие белые шортики подчеркивали красоту длинных загорелых ног. Топик обтягивал упругую грудь, не испорченную кормлением ребенка (на искусственном держала?). Прическа – что-то вроде «пажа», не знаю, как это называется, но красиво. И волосы сухие – подсушилась феном, точно. Губы чуть тронула помадой, ресницы накрасила, чуть подвела. Вполне аккуратный и даже интеллигентный раскрас. Не какая-нибудь хабалка в леопардовых лосинах и в индейской раскраске. Типичная студентка из обеспеченной семьи.

Честно скажу – Ниночка мне понравилась. Было в ней что-то такое… хм… даже не знаю, как это передать, как сформулировать мысль. Вот есть девушки, которые подавляют. Они «резкие», бескомпромиссные, эдакие начальницы, Хозяйки. Это для слабых мужчин, для любителей подчиняться.

Есть слабые, тонкие, как плющ, девушки, для которых нет большего счастья, как обвиться вокруг крепкого дуба-мужчины. И чем крепче этот дуб (и тупее), тем сильнее опутывают душащие его нити растения-паразита.

А есть девушки легкие, порхающие по жизни, беззлобные и веселые, каждый день воспринимающие как подарок. С ними рядом легко и весело. Но они так же легко могут от тебя упорхать, ибо их судьба – вечно веселиться, пока не навалится морщинистая старость. Да и старушками они будут… веселушками!

Вот эта девушка была из последних, и, судя по рассказу ее матери, Ниночке сильно не везло на спутников жизни. Ну не те спутники попадались, чего уж поделаешь! У меня были предположения, почему ее долго не выдерживал ни один мужчина, но я оставил их при себе. Мотыльки, они красивы. Но уж больно непостоянны… порхают, порхают, порхают… пока не сгорят в огне свечи очередной любви. Вон как пожирает меня взглядом – небось давно мужика не было. Сколько ей лет? Примерно сколько и мне… может, она и помоложе. Лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. А может, и двадцать пять. Трудно определить возраст девушки, если она следит за собой. Это только женщины могут с первого взгляда вычислить возраст «соратницы», мужчины – практически никогда.

Мы пили чай, ели бутерброды – в этакой домашней обстановке, и я все никак не мог перейти к делу. Мария Михайловна едва ли не как следователь допрашивала меня обо всем, что меня касалось и не касалось, – о жизни в центре России, о ценах на продукты, о том, что я окончил и чем занимаюсь. Когда услышала, что я экстерном окончил университет, – удивилась и даже обрадовалась. Но когда узнала, что я вообще-то приемный сын, почитай, подкидыш, а еще – что у меня есть молодая красивая жена и я ее люблю, разочарованно притухла и даже незаметно (я-то это заметил!) вздохнула. Моя жена была натуральным препятствием к счастливой жизни дочки, а то, что я найденыш с непредсказуемой наследственностью, никак не радовало человека, десятки лет проработавшего в психиатрической больнице. Уж психиатры-то знают, что такое наследственность и как она влияет на поведение потомков!

Наконец, когда мы уже наелись и напились – кстати, женщины вдвоем уговорили бутылку шампанского, – мы все-таки перешли к делу. Резко, без всяких там реверансов и прелюдий.

– Давай колись, чего пришел ко мне? – Мария Михайловна смотрела остро, и во взгляде ее не было и следа выпитого «полусладкого». – Что хотел узнать?

– Двадцать лет назад в больницу привезли двух мужчин лет двадцати пяти – тридцати. Они были одеты в старинные одежды, изранены и не могли говорить по-русски. Вернее, вообще не могли говорить. Я хочу знать их судьбу. Потому мне надо поговорить с врачами, которые ими занимались. Вот и все.

– Вот и все… – задумчиво протянула Мария Михайловна. – То есть ты считаешь, что я знаю тех, кто тогда их принимал? Лечил?

– Если не вы – то кто? По-моему, вы там знаете всех и каждого, – не покривил душой я. – Только не говорите, что это не так. Все вокруг вас вертится! И вы, с вашим умом, с вашим…

– Хватит, хватит! – усмехнулась женщина. – Льстец! Но… интересный льстец. Правда, дочка? Жаль, что женатый. А то бы…

У меня даже мороз прошел по коже. Вот это «а то бы…» мне очень не понравилось. Такая женщина вцепится – не отпустит. Слава богу, что понятия «семья и любовь» для нее святы – так и сказала, прямым текстом.

– В общем, так! – припечатала Мария Михайловна. – Не надо никого искать и ничего делать. Я сама видела этих мужчин и когда их принимали, и когда выписывали, и вообще – все про них знаю. Как ты правильно сказал – я же там в центре, мимо меня ни одна новость не пройдет! А скажи только, зачем они тебе? Что тебе в них?

Я кратко рассказал, женщина задумалась, потом медленно выдала:

– Вот оно, значит, как… это прямо-таки индийское кино! Это ты – тот ребенок! А потом окажется, что ты сын индийского магараджи и он только и мечтает, чтобы передать тебе своих слонов и груды алмазов.

– На алмазы – согласен, на слонов – нет. Их не прокормить, и опять же – как нагадят, так убирать замучаешься!

Женщины захихикали, а я приготовился слушать дальше. Тут нельзя пережимать – пока «клиент» не созреет, не надо на него слишком уж нажимать. Может замкнуться и не дать нужной информации.

– В общем, так… – Мария Михайловна на секунду задумалась. – К нам их доставили уже подлеченными – физически. Раны затянулись, швы сняли, физическое состояние – в пределах нормы. На поправку пошли. А вот психика – это да. Как ты верно сказал, они вообще ничего не понимали, не узнавали, говорить не могли – ни на одном языке. Мы даже китайца притащили, пытались их разговорить, так они только глазами лупают, и все, молчок. Друг с другом тоже не разговаривают, да и не узнают даже! Как будто не вместе были. А нам все рассказали о них, вся больница гудела – откуда взялись да что случилось. В общем, лежат, как мешки, и больше ничего. Есть им дадут – едят. В туалет отведут – сходят. А сами ничего не просят и ничего не говорят. Ну, тогда главврач Михаил Васильевич, дельный был врач, профессор, приставил к ним сотрудника – учить их языку, вообще жизни учить!

Мария Михайловна победно посмотрела на меня, и я все понял:

– Вас?! Да ладно! Я не верю в такую удачу! Не может быть!

– Я, мой дорогой наглец Толя, я… повезло тебе! Несказанно повезло! Я их учила, я с ними разговаривала потом, когда научила. Только ничего хорошего это тебе не даст. Ни-че-го!

– Почему это? – удивился я. – Они что, ничего не рассказали? Или вам запретили говорить?

– Знаешь, да? – Мария Михайловна усмехнулась. – «Конторских» вертелось вокруг них – кучами! И так допрашивали, и эдак. Только никакого толку. Они ничего не помнили. Очнулись в лесу, кто они и откуда – ничего не знают. Откуда шрамы – тоже не знают. У старшего, того, что с бородой, шрамов просто ужас сколько! Такое ощущение, что его пытали в застенках! И что только с ним не делали! Ты бы видел – у меня на голове волосы шевелились! У него кожу лентами вырезали, представляешь?! Полосами! Ногти вырваны! Пальцы изувечены! Кости сломаны, рентген показал. Лицо – будто тигр когтями драл! Он потому бороду и отрастил, чтобы шрамы скрыть. А так вполне молодой парень, лет тридцать, а может, даже и меньше. Шрамы и борода всегда старят. И кстати – хоть и молодой, но уже седой. С проседью, точней. Скорее всего, поседел, когда его пытали.

– А второй? Второй – такой же? – не выдержал я.

– Второй – лет двадцать с небольшим… Двадцать пять, на мой взгляд. Израненный, но его не пытали, точно. Шрамы были – старые, вроде как от ножа или сабли, но не очень много. Чтобы, как первого, на ремни резали – такого не было. Ну что еще сказать… пролежали они у нас с полгода – вначале комитетчики возле них вились, а потом и отстали, увидев, что ничего не выходит. Даже вроде как вводили им что-то, какое-то вещество – но за это не ручаюсь. Так… слухи были. Рассказывали мне. Шила-то в мешке не утаишь! Но без толку. Ничего не вышло. Ну и отстали. Исчезли. А парни эти потихоньку в себя приходили. Я их языку научила – они быстро учились. Рассказала о мире, грамоте научила. Хорошие так-то парни, умные. Правильные…

Глаза женщины затуманились, и я вдруг понял: кто-то из этих «парней» был для нее не просто пациентом. А может, у них любовь была? Хм… интересно! А сколько лет младшенькой-то?! Ниночке?! Нет, не может быть! Но вообще-то Марии Михайловне в то время лет было совсем даже не много, пятьдесят минус двадцать – лет тридцать, не больше! Тридцатилетняя – в соку женщина! Все понимает в отношениях мужчины и женщины, все умеет, и… много не просит. Только лишь любви, любви и еще раз – любви. М-да-а… вот так открытие! Впрочем, а что оно мне дает? Да ничего! Ну, была она с кем-то из них в любовных отношениях, и что?

– А что с ними потом стало?

– Потом… – Мария Михайловна погрустнела. – Да что потом… Кстати, а ты знаешь, что каждый год находят людей, которые ничего не помнят? Не так, как эти, – эти двое даже языка не помнили. Но все равно – человек вдруг обнаруживает себя стоящим на улице, без документов, без денег и совсем ничего не помнит. Кто он, откуда, как оказался в этом месте – ничего не помнит. Его в больницу, такую, как наша. Подержат там какое-то время, больше полугода нельзя, сделают документы, ну и выпускают. В советское время о таких случаях молчали, ну как же – у нас нет ни наркоманов, ни проституток, нет и людей без памяти. Потому что люди без памяти в советском обществе не живут! Точка! Хрень это все, конечно. Тупость. Только в последние годы стали по телевизору показывать таких людей, чтобы нашли их близкие. Иногда находят. Только без толку. Он и жену не помнит, и детей – будто вырезали у него это все из мозга. Мистика какая-то. А мистику в СССР не уважали.

Женщина замолчала, а я ее не отвлекал от раздумий. Ниночка тоже сидела тихо как мышка и только пялилась на меня влажными глазами влюбленной телки.

М-да… девочка еще та! Женишься на такой, а она и будет влюбляться в каждого заезжего коробейника! И думай потом, от кого ребенок. Таких хорошо держать в любовницах, но никак не в женах. Да и в любовницах… как-то стремно. Не кинет, так наградит чем-нибудь… смешным. От любви плотской приключающимся. Как там сказано в хорошем старом фильме? «От любви приключаются болезни потешные, для анекдотов, как я это называю!» Потешные, черт их подери… слава богу, меня эти потехи миновали! И теперь минуют – с моей-то способностью уничтожать чужеродные пакости в моем организме. Только вот пробовать не хочу. Ну их всех к черту… потешниц.

– Выписали им документы, – медленно и даже как-то глухо продолжила Мария Михайловна. Тот, что постарше, стал Федоровым Семеном Михайловичем. Второй, помоложе, – Сидоровым Петром Михайловичем. Почему-то решили – пусть у них отчество одно будет, как имя нашего главврача. Вроде как дети они его. В нашей больнице окрестили. Ну а фамилии просто с потолка. А почему и нет? Федоровых да Сидоровых полон Союз. Стало на одного больше – кому от этого плохо?

– Ну а дальше, дальше – что с ними было? – подтолкнул я женщину, явно впавшую в подобие депрессии. Видимо, что-то вспоминала. Не подтолкни – запрется в раковине и отвалит в сторону. И конец рассказу. А ведь найти такого ценного свидетеля я и не мечтал!

– Федоров учиться пошел. Вначале школу экстерном сдал – он умнейший парень! Голова – просто университет! Потом в медицинский пошел. Стал врачом-хирургом. Оперирует в областной больнице. Отличный хирург! Семья у него, трое детей – два мальчика и девочка. Дом хороший, квартира, дача. Живет – не тужит! Он ведь еще и спортсмен, представляешь? Зашел как-то в секцию фехтования, и так ему понравилось, что он начал там заниматься. На соревнования ездил, чемпионом стал! Вроде как на саблях. Чемпион Союза и вроде как и мира. Но точно не знаю. Не разбираюсь. Хорошо живет. Славный человек.

Черт! Она ведь с ним! Точно, с ним! Столько у нее любви, тоски в голосе, даже дочь поняла – с таким удивлением посмотрела на мать, что та тут же постаралась взять себя в руки.

– Живет, в общем. О прошлом так ничего и не вспомнил. Откуда взялся, кто он – ничего не помнит. Веселый, хороший человек. Сидоров Петя – тот в военные пошел. Он не такой умный, как Семен, но ужасно сильный, как медведь! Представляешь – он арматуру узлом завязывал! А ловкий какой! Муху на лету ловил! Прямо из воздуха выхватывал! Ну вот и пошел он в армию – вначале не хотели брать, после психушки же. Но он добился комиссии, сняли с него статью. Ну и я помогла… как могла. Живой, сейчас уже майор, скоро на пенсию выйдет. Воевал сам знаешь где. Ордена у него, медали. Говорят, прославился, разведчик он. Ему равных нет в этом деле. Ну так мне рассказывали. Я вообще-то следила за их судьбой… некоторое время. А потом след потерялся. У них своя жизнь, у меня своя. Кто я им? Так… первый учитель. Сиделка. Ну вот так. Ничего они о прошлом не помнят, не сомневайся. Уж как их комитетчики грузили – как шпионов каких-то! Обкололи их спецсредствами, бесстыжие! Ну вот такие дела, Толя… Хватит тебе информации? Все услышал, что хотел?

– Скажите… один из них… был похож на меня? – сердце замерло, застучало быстрее.

– Нет! – Мария Михайловна отрезала безапелляционно и уверенно. – Ты высокий, светловолосый, можно сказать – тощий. Старший – тоже худой и жилистый, как и ты, но темноволосый и пониже тебя ростом. Второй русоволосый, но очень плотный, и даже кажется, что толстый. Только не толстый он. У него мышцы – как у медведя! И тоже на тебя не похож. Думаешь, какой-то из них твой отец? Вряд ли… отцы и дети бывают непохожи, но это редко. Но случается!

Она не кинула взгляд на Ниночку, не скосила на нее глаза, но я чувствовал: Ниночкин отец – кто-то из этих парней. И самое смешное – мне пришло в голову, что, возможно, она имела отношения с обоими мужчинами сразу! И кто из них отец Ниночки, можно только гадать. Или сделать генетическую экспертизу.

А что, женщина боевая, шустрая, с нее станется – охмурить обоих. Муж где-то по стройкам мотается, задницу морозит да секретаршу трахает, а жене что делать? Когда рядом интересный молодой мужчина! Шрамы? Шрамы мужчину только украшают. И необычные они, загадочные, это подогревает женское любопытство и великую любовь. Хм… к двум… нет, не апельсинам. Мужикам.

Мы посидели еще, потом Мария Михайловна извинилась и отправилась отдыхать, наказав Ниночке развлекать меня и не давать скучать. В кои веки к ним заглянул симпатичный молодой человек, да еще такой интересный! Надеюсь, что она не имела в виду «то самое развлечение». Хотя с нее станется. Если я правильно просчитал ее характер.

Ниночка поняла маму как надо, пересела ко мне поближе, время от времени касаясь моей железной ляжки своей гладкой загорелой коленкой и вздыхая так, будто ей катастрофически не хватало воздуха. При этом ее приличного размера и формы округлости поднимались едва не к самому моему носу, обдавая запахом каких-то свежих, тонких духов. А может, это были и не духи, а запах чистого, вымытого женского тела. Ниночка была хороша, без всякого сомнения. Но жена! Моя молодая, любимая, прекрасная жена! Извечная дилемма – да или нет!

Нет. Нет! НЕТ!

Ниночка нависала, Ниночка касалась плеча упругой грудью, рассказывая что-то свое, веселое, о какой-то своей подруге, скорее всего выдуманной, а я впадал в оцепенение, будто лягушка перед мордой прекрасной кобры. Еще немного… еще чуть-чуть…

И… меня спас рев. Рев трехлетнего карапуза, который вбежал в дверь со стороны сада, показывая всем желающим свою несчастную ручку, уколотую злым растением, предположительно крыжовником. Кстати сказать, за все время наших посиделок я так и не задался вопросом: а где же сейчас обитает ребенок этой самой Ниночки, ведь Мария Михайловна говорила, что живет с дочерью и ее ребенком! Похоже, что ребенок спал – дневной сон по расписанию – где-нибудь в саду. А потом, пока мы тут сидели, проснулся и решил погулять. Ну и… укололся.

Само собой, Ниночка тут же кинулась его утешать, а я, воспользовавшись суматохой, быстро попрощался и с разочарованной молодой мамочкой, и с гостеприимной хозяйкой дома, появившейся в самый разгар утешения несчастного карапуза, вопившего так, что и пожарную сирену услышать было бы нелегко.

Усевшись в автомобиль, я сорвался с места и покатил в свое ближайшее будущее. Когда отъезжал, в окне второго этажа заметил могучий силуэт Марии Михайловны – если, конечно, это была она. И взгляд, который я почувствовал на расстоянии, не был таким уж доброжелательным. А может, у меня обычная паранойя. Заразился от работницы психбольницы. А она – от пациентов.

Ну что, теперь в гостиницу! И думать. Думать, думать, думать… Вообще-то дело хреновое. Совсем хреновое! Круг-то замкнулся! Ну вот нашел я этих двоих – и что? Они не помнят, кто такие! У них новая, другая жизнь! Не та, которая была раньше! Откуда они пришли? Кто они? Память стерта, это ясно. И, скорее всего, восстановить ее невозможно.

Я не был голоден, так что не стал заходить ни в кафе, ни в ресторан. Только что из-за стола, поэтому ужин пока не нужен. Хотелось просто поваляться на кровати, бездумно, не размышляя ни о чем, – валяться и смотреть в потолок. Сколько раз замечал: обдумываешь какую-то проблему, кажущуюся неразрешимой, и чем больше думаешь, терзаешь мозг, тем сложнее и неразрешимее она кажется. А выкинешь все из головы, займешься другим делом, отвлечешься, и вдруг… бах! Решение выскакивает само собой! То-то наши предки говорили: «Утро вечера мудренее». Знали толк в решении вопросов, это уж без всяких сомнений.

И я налил ванну, погрузился в нее и плавал не меньше часа, параллельно слушая включенный на полную мощь телевизор, а потом, не мудрствуя лукаво, лег спать. Чтобы утро было гораздо, гораздо мудренее! Так оно по большому счету и вышло. Утро получилось на диво мудреным.

Мне снилось, что я лежу на огромном борцовском ковре, мягком, как кровать. И что сверху на меня наваливается великан. Огромный такой великан, дышащий смрадом, воняющий потом и почему-то сигаретами. Мерзкий сигаретный перегар забивал ноздри, не давал дышать – этот смрад старой пепельницы я ненавидел всегда! И ненавижу сейчас, во сне!

И я проснулся.

– Лежать спокойно! Не двигаться!

Голос был резким, холодным, не предвещающим никаких приятных перспектив. Руки мои были стянуты наручниками, а на ногах сидел здоровенный тип, на самоварной морде которого блуждала довольная полуулыбка.

– Ну вот! А говорили, опасный парнишка! Да он телок! Настоящий телок! Лежи, парень, не двигайся. И не вздумай шутить!

Шутить я не собирался, Петросяном стать никогда не мечтал, а самого Петросяна даже недолюбливал. То ли шутки у него слишком для меня плоские и пошлые, то ли я глупый и не понимаю настоящего юмора. Но, конечно, мой визави имел в виду совсем другое. Чем я сейчас по большому счету и собирался заняться. Свинство, честное слово, забираться в чужой номер и вести себя подобным образом – вязать руки, усаживаться грязным задом на мою чистую постель!

Четверо. Двое со мной возятся, двое расхаживают по комнате. Один роется в моих вещах, вытрясает из бумажника. Второй потрошит сумку, вываливая содержимое прямо на пол. Все, что Варя так любовно гладила, укладывала, стараясь для любимого мужа. И вот теперь какой-то гад мнет, трясет все это грязными руками!

– Не трогай мои вещи, мразь! – не выдержал я, дернувшись, чтобы проверить крепость моих конвоиров. – Не ты положил, не тебе и брать!

– Заткнись, урод! – ответствовал тот, что тряс мои штаны-трусы, и продолжил заниматься своим делом с еще большим усердием, нарочито брезгливо расшвыривая мои вещички.

Кстати, только сейчас до меня дошло – они меня знают. Откуда? И кто такие? Менты? Может, и менты. Бандиты? Может, и бандиты. В наше время отличить их друг от друга бывает очень нелегко. И с той, и с этой стороны есть бывшие менты. Все ЧОПы, большинство из которых давно уже стали настоящими ОПГ, забиты бывшими ментами, убежавшими из органов внутренних дел по причине низкой зарплаты или вышвырнутыми за должностные преступления.

– Что вам надо от меня, сволочи?! – рявкнул я и снова попробовал пошевелиться, ворочаясь, как медведь после зимней спячки. Оба моих пленителя крякнули и покрепче прижали меня к кровати. Один, тот, что приковал мои руки к стояку центрального отопления, пропустив под него цепь наручников, еще и пребольно ткнул меня кулаком в ребро.

– Заткнись! Ни слова, а то огребешь по полной!

Из этого я сделал вывод, что убивать меня пока не собираются, избивать – вроде тоже. Но перспектива такая вообще-то имеется. Наследил я по своей жизни очень и очень круто. Чего стоит только одно бандитское частное охранное предприятие, в котором я перебил всю верхушку и самого хозяина, прихватив оттуда кругленькую сумму бабла. Или взять Арену, где я проделал то же самое. И какая разница, что это все были плохие люди? У плохих людей тоже имеются друзья. И эти друзья иногда желают отомстить. А оно мне надо?

Так. Тот, что у головы, держит меня за шею. Руки мои направлены вверх и к стене, то есть я почти вполоборота к комнате. Тот, что на ногах сидит и держит их, смотрит на соратников, пакостящих мои вещи. Я аккуратно, незаметно напряг руки, натягивая цепь наручников, выждал пару секунд и… раз!

Дзынь! Цепь лопнула! Руки свободны!

Захват! И тот, что держал меня за шею, снарядом летит в того, что сидит на моих ногах! А я уже прыгаю с кровати!

Оставшиеся двое еще не до конца поняли, что происходит, но надо отдать им должное – двигались они быстро, на уровне рефлексов. Еще не успели сбитые мной боевики замереть на полу, а их соратники уже тянули стволы из скрытых под мышкой кобур!

Но не успели. Прыжок, хлесткие удары – бам-бам! И оба, как кегли, валятся на пол. Я ведь все-таки мастер спорта по боксу, не хухры-мухры! Даже если бы я не был Альфой с усиленными рефлексами и с силой, превышающей силу стандартного человека как минимум в два раза, а то и в три, – мне положить этих олухов так же просто, как отнять конфетку у ребенка. С кем связались, болваны?!

Вот только кто эти болваны, черт подери? И не убил ли я этих придурков? Бил-то мало того что не защищенным перчаткой кулаком, так еще и кулаками, на которых болтаются стальные «браслеты»! Кстати, пора бы освободиться от этой пакости. Ключи должны быть у того, кого я использовал в качестве метательного снаряда.

Те, в углу, пошевелились, и я в два широких шага оказался рядом с ними. Мордоворота, что сидел на ногах, угостил ударом в скулу, надежно вырубив его как минимум на полчаса, а первого отброшенного взял за ремень и, как чемодан, отволок на середину комнаты. Обшарил карманы, нашел ключи от наручников и уже через несколько секунд с удовольствием растирал свои запястья, на которых отпечатались следы «кандалов».

Меня самого удивило, как легко я порвал эту цепь. Честно сказать, давно уже не испытывал сам себя – насколько же сейчас выросла моя сила! На тренировках я никогда не работал в полную силу, удары лишь обозначал, иначе ведь можно и убить. А с «железом» почти и не занимался. Во-первых, закачивание мышц негативно влияет на скорость, во-вторых… ну… просто не хотелось, да и все тут! Моя фигура меня устраивала, тем более что я постоянно вертелся на турнике, делая сотни подъемов переворотами и подтягиваний, а большего мне и не надо.

Ноги? Ноги я тренировал бе́гом, пробегая в день не менее трех километров. Да и прыгалка – главный «тренажер» всех боксеров. Тот, кто думает, что заниматься с прыгалкой совсем плевое дело, – жестоко ошибается. Большинство людей не выдержат и трех минут, занимаясь с этим очень простым и таким жестоким предметом. Тут тебе и бег, тут тебе и прыжки – дыхалка и выносливость, и все это простая прыгалка.

Того, кто пару минут назад держал меня за шею, я решил обозначить прозвищем Первый. Так вот Первый шевельнулся и застонал. При падении он крепко приложился головой о стену, я даже подумал, что он мог сломать шею. А убивать не хотелось. Я ведь здесь зарегистрирован! В гостинице! У них есть все мои координаты!

Хм… а даже если бы их не было – нападавшие все равно знают, кто я такой. Так какого черта? Волей-неволей я все равно вовлечен в какую-то темную историю. Зря, что ли, они все сюда явились?

Пошарил по карманам Первого, и… вот оно! Удостоверение. Крайнов Петр Сергеевич, капитан милиции. Упсс… вот и все. Какого черта? Теперь мне пришьют статью вроде неповиновения, сопротивления и всякой такой гадости. Вот только интересно – ордер у них есть? На то, чтобы вламываться в номер? Чтобы делать обыск? Ведь ни понятых, ни каких-то бумаг, подтверждающих полномочия этих типов, мне не предъявили! И что теперь делать? Пованивает от этой истории, точно. И от этих чуваков.

Стаскиваю с кровати простыню, рву ее на полосы. Пусть потом гостиница предъявляет счет! Пусть попробуют это сделать! Какого черта они пустили в номер чужих людей – без всякого ордера? Ну и что, что менты? Теперь – корочки покажут и пусть делают что угодно?! Не глупите! У ментов ограничений больше, чем у папы римского! И точно они не имеют права делать обыск без соответствующего разрешения и без понятых!

Вяжу агрессоров по рукам и ногам. Пришлось попыхтеть и еще пару раз приложить двух мордоворотов, очнувшихся так быстро, что это походило на сказку. Видать, привыкли уже получать удары и после этого вставать на ноги. Боксеры? Почему бы и нет? Вон какие плечистые парни.

Я снял трубку телефона и, с удовольствием убедившись в том, что связи меня не лишили, потребовал вызвать ко мне милицейский наряд – на номер напали неизвестные, я их связал и держу под контролем. Думаю, что это грабители. Под оханье и аханье дежурной положил трубку, прикинув, натуральным было удивление женщины или нет. Скорее всего – нет. Но рисковать она не будет, обязательно позвонит в милицию. А если не позвонит? Если вызовет дружков этих типов? Вдруг она с ними связана?

Я снова снял трубку и после секундного колебания набрал ноль два. После чего в течение трех минут внятно и четко объяснил суть происходящего, постаравшись как следует нагнать жути и пояснив, что уже дал задание дежурной по гостинице вызвать наряд. Но вот только решил продублировать – мало ли, вдруг она связана с преступниками! Затем обшарил карманы всех присутствующих, собрал их удостоверения и, предварительно протерев, чтобы не было отпечатков пальцев, обернул носовым платком и засунул в отдушину над ванной. Пусть там будут. Мне так спокойней. Пусть теперь попробуют объяснить, зачем они влезли в номер к честному гражданину!

Пока ждал, собрал вещи, уложил в сумку. Оделся так, чтобы можно было долгое время не думать о чистоте. То есть выбрал темно-серые смесовые штаны, такую же серую смесовую рубашку. На всякий случай и белье сменил – если засунут в камеру, так пусть я подольше буду в чистом.

Опергруппа прибыла через полчаса. Вообще-то забавно – а вдруг меня тут убивают? Да за полчаса меня уже могли повесить на моих же кишках, а потом спокойно доехать до границы Дагестана! Ребята, вы что там, все спали в похмельном бреду? Помятые, скучные, совсем не такие опера, каких показывают по телевизору. И точно не горящие желанием тут же броситься на раскрытие дела. Хотя я вам это самое дело принес на блюдечке! Даже на четырех блюдечках! Вот они, злодеи, берите и вяжите!

К тому времени эти самые злодеи очнулись и, как следовало ожидать, начали требовать. Они требовали: во-первых, развязать, во-вторых, чтобы я пошел с ними, если мне дорога жизнь. В-третьих… да мало ли чего они требовали! Плевать мне на них! И когда приехала опергруппа, супостаты заявили, что они работники милиции и приехали за Очень Серьезным Злодеем, то бишь за мной, аж из самой Москвы. Но, увы, подтвердить этого ничем не смогли – удостоверений-то нет!

Нас всех погрузили в милицейские «уазики» – меня на заднее сиденье, злодеев за заднее сиденье, в «обезьянник». И отвезли в РОВД, которое, кстати, находилось всего в пяти минутах езды, и добежать оттуда можно было и пешком. И гораздо быстрее, чем за полчаса. Ну да ладно – пусть это будет на совести ментов. Если она есть, конечно. Нет, вот попаду служить в милицию, я так себя вести не буду. Буду честно работать, не так, как эти помятые жизнью олухи!

Меня отвели на второй этаж, в кабинет, где обитали опера, а злодеев, не развязывая им руки, – в «обезьянник» РОВД. Заявлял-то я, так что мне надо писать заявление, объяснение, ну и все, что приличествует нормальному «терпиле».

Когда опер услышал, что у меня ничего не взяли, а только проникли в номер и растрясли одежду – он сразу поскучнел и тут же меня просветил, что, скорее всего, это будут хулиганские действия, к тому же без всяких таких нехороших последствий для хулиганов. Ибо повреждений они мне не нанесли, материального ущерба – тоже. А вот с их стороны может быть встречная заява – на то, что я избил несчастных людей, случайно перепутавших номер и желавших спросить дорогу до своего.

Кстати сказать, как бы ни глупо, абсурдно звучала эта версия, но она была вполне себе реальна. Хороший адвокат, правильные действия обвиняемых – и все можно так перевернуть с ног на голову, что из «терпилы» я превращусь в настоящего злодея. Чего мне совсем уж и не хотелось.

Через час оживленного обсуждения мы с опером пришли к консенсусу: я напишу отказное заявление, в котором укажу, что не хочу, чтобы в отношении задержанных предпринимали какие-либо действия со стороны закона. Погружусь в свою машину и отвалю отсюда как можно быстрее. Злодеев же подержат до утра и отпустят, когда с ними разберутся. По всему видно, что это все-таки настоящие менты, вот только куда делись их удостоверения, знает только черт. И при слове «черт» опер выразительно посмотрел на меня, так, что я понял, кто тут черт, а кто бесогон.

Сказано – сделано. Выписаться из гостиницы было делом минуты, особенно когда я припугнул дежурного администратора: сказал – подам на нее в суд за то, что дала запасной ключ от номера неизвестным людям. Пусть даже они и предъявили ей некое красное удостоверение. (Силен еще страх людей перед властью! Пока – силен…)

Выписавшись, не теряя времени, прыгнул в машину, забросив сумку на заднее сиденье, и покатил прочь из города. Но только не туда, где меня могли бы ожидать заслоны преследователей, а в противоположном направлении – в сторону того городишка, с которого я начал мой анабасис. Зачем? А затем, что мне никак не давала покоя фраза старого мента, сказавшего мне, что фельдшерица что-то скрывает. И я чуял – это «что-то» настолько важно, что за мной пустили целую свору опытных и бессовестных волкодавов.

Снова ночная езда, снова встречные фары, прохладный воздух из приоткрытого окна, шорох шин и музыка из магнитолы. Слушаю я обычно разные сборники, частенько еще советские песни. Или иностранщину вроде «Битлз» и иже с ним. Не люблю современную, этих всех «америкэнбоев» и «ласковый вой». Даже не так – не просто не люблю, я их ненавижу! Полнейшее оглупление масс. Мерзость.

Ехал быстро, практически на пределе возможностей. Не своих – машины. Движок 1500 кубиков выдавал максимум 150 километров в час – это если по прямой. Мешают только особо упертые фуры, которые тащатся в ночи со скоростью пешехода, даже если подъем совсем небольшой. Эти «чемоданы», как их называют, перегружены сверх меры. Большинство из них с дагестанскими номерами. Я давно уже слышал, что дагестанцы держат львиную долю грузовых перевозок по России, теперь вот убедился воочию.

Впрочем, обгонять их сейчас не составляло труда – дорога пустая, а сплошная разметка мне сейчас по фигу. Кто увидит? Гаишникам тоже спать надо – план сделали, пора и на боковую. Кроме тех гаишников, что на стационарных постах, конечно.

На посту при въезде в город меня остановили. Вяло проверили документы, вписали в книжку-«гроссбух», так же вяло поинтересовавшись о цели посещения города. Я сказал что-то о том, что еду в гости, назвал фамилию старого гаишника, у которого был сутки с лишним назад, и больше вопросов не было. Кроме одного – как он там, дядя Ахмед? Как здоровье? И попросили передать ему привет от Максуда и Ибрагима. На том все и закончилось.

Знакомая гостиница в предутренние часы. Еще темно, окна в номерах не светятся. Горит только лампочка на рецепшене. Стучу, появляется дежурный администратор – другая, не та, что была в прошлый раз. Пускает меня внутрь, и я снова заполняю анкету. Рассказывать о том, что я выписался отсюда сутки назад, ни к чему – зачем ей лишняя информация? «От многия знания – многия скорби», как сказано в Екклезиасте. А по-нашему: «Меньше знаешь – крепче спишь».

Спать мне не хотелось, но после душа, смывшего дорожную пыль, я заставил себя лечь в кровать и погрузиться в тревожный сон. Энергию нужно было беречь.

Проснулся я в семь часов утра, мгновенно натянул на себя штаны, рубаху, надел ботинки и, заперев номер, отправился в знакомое кафе запасаться энергией. Энергетические сгустки в виде пельменей «курзе» мне не достались – увы, кафе было закрыто. По глупости я забыл, что время раннее, а кафе открывается только в десять утра. Пришлось отправиться в ближайший магазин и купить себе всяческой невкусной, но вполне питательной дребедени. Плюс бутылку минералки, способной помочь растворить всю эту гадость.

Усевшись в машину, затолкал в себя часть продуктов, справедливо полагая, что ехать по делам (и, похоже, опасным делам!) голодным – дурость и даже идиотизм. Если меня повяжут (а шанс на то был), то время до следующего приема пищи может растянуться на сутки, а то и больше. А мой растущий организм этого очень не любит. И протестует всяческими очень неприятными симптомами, имеющими целью обратить внимание глупого хозяина на проблемы своего голодного тела. Бурчание в животе, тянущее чувство – почти боль, плохое настроение и немотивированная агрессия – вот минимальный перечень симптомов, присущих голодному мужчине. А если это помножить еще и на три! То это точно буду я.

Подъехал к дому бывшей фельдшерицы около восьми утра, примерно без четверти восемь. Пес за забором встретил меня грозным громовым лаем, заслышав звук работающего двигателя чужой машины (машину хозяина собаки узнают мгновенно), но когда я подал голос, пес сразу стих и тихонько завизжал, искренне радуясь приходу своего Хозяина. Своего Вожака.

Я позвонил. Снова ожидание. Открыли. Теперь вышла сама хозяйка, уставившаяся на меня так, будто я был ходячей чумой, а не человеком. Открыла рот, чтобы сказать что-то неприятное, злое, но я молча шагнул вперед, двигаясь как заправский бульдозер, и буквально вдавил фельдшерицу во двор, захлопнув за собой стальную калитку.

Женщина вдруг раскрыла рот и закричала – громко, протяжно, на незнакомом мне языке. Видимо, звала кого-то на помощь. И я скоро убедился – точно, звала. Когда я, таща фельдшерицу за собой… вернее, толкая ее перед собой, прошел мимо собаки и уже почти подошел к крыльцу дома, из его дверей появились двое мужчин. Один был возрастом примерно за пятьдесят, с круглым, нажитым возрастом брюшком, но еще крепкий, сильный, с могучими плечами. Другой – точная его копия, среднего роста, квадратный и сильный – в милицейских брюках и форменной рубашке с короткими рукавами, на плечах которой топорщились капитанские погоны.

Женщина что-то им крикнула, показала на меня, и мужчины без разговоров бросились вперед, явно для того, чтобы разорвать меня на тысячу маленьких медвежат – этого некогда опасался медведь Балу, а теперь и мне пришлось остерегаться того же.

Молодой, более скоростной, успел первым… чтобы нарваться на хлесткий удар в челюсть, тут же отправивший его в нокаут.

Папаша запоздал на секунду – чтобы повторить судьбу сына.

Как кегли попадали на дорожку – любо-дорого посмотреть! Тынц-тынц! И готово!

М-да. Если что и умею делать, так это бить людей. Хорошо это или плохо – не мне судить. Просто констатирую факт.

Женщина раскрыла рот, собралась бежать, но я шагнул к ней, схватил за горло, пережав дыхалку, и тихо, ровным голосом сказал:

– Я еще немного сожму пальцы, и у тебя сломается шея. А потом я убью твоего мужа и твоего сына. И кто там еще есть? Дочка? И ее! Потому заткнись и шагай в дом – тихо, без резких движений. И если ты закричишь – ляжешь так же, как и они. Уяснила? Все поняла? Если поняла – мотни головой.

Мотнула, вытаращив глаза то ли от страха, то ли от недостатка воздуха. И тогда я потихоньку отпустил горло, контролируя все движения «пациентки». Я не могу рисковать. Если она завопит – поднимется вся улица! И что мне тогда, начинать небольшой геноцид?

– Только не убегай далеко. И не запирайся в доме. Иначе сверну бошки твоим близким. А я этого не хочу.

Женщина сразу замедлила шаг, я уцепил бесчувственные тела за руки и поволок за собой. Крыльцо было низким, но все равно перетаскивать было неудобно. Со старшего по дороге почти съехали штаны, обнажив бледный, заросший черными волосами крестец и часть толстого зада. Неприятное зрелище!

Тащить по полу в доме было уже гораздо легче – паркетный пол, зачем-то покрытый половиками, по нему туши противников (каждая минимум сто килограммов, а то и сто двадцать!) скользили легко и приятно. Остановился в гостиной, она же столовая, бросив тела посреди комнаты. Еще десять минут ушло на связывание рук и ног и на затыкание ртов – очнутся, будут вопить, как потерпевшие, коими, по большому счету, они и являются. Закончив и осмотрев дело своих рук (хорошо ли упаковал?), я перевел взгляд на сидевшую на стуле хозяйку дома, бледную, с застывшим омертвелым взглядом, и спокойно, как можно более дружелюбно предложил:

– Поговорим?

Женщина молчала и только судорожно тискала в руках застиранное полотенце. Вид ее был таким, что мне вдруг на секунду показалось, что она спятила и добиться от нее ответа я так и не смогу. Но тут же я отбросил эту мысль – вряд ли фельдшерица, работавшая в бригаде «Скорой помощи», видавшая виды, выезжавшая на страшные ДТП, наподобие того, на котором обнаружили меня, мелкого, настолько слабонервна. Видимо, просто притворяется сумасшедшей. Эдакая защита вроде мимикрии.

– Вот что, уважаемая! – начал я холодно и спокойно. – Если ты не скажешь мне все, что я хочу знать, я буду пытать твоих близких. Резать их ножом! Ломать им пальцы! И ты все равно расскажешь все, что я спрошу. Выбирай, с кого первого начать? С сына или мужа?

– Что тебе нужно? – хрипло каркнула женщина. – Чего ты к нам пристал?

– Я пристал потому, что ты скрываешь от меня важную информацию. Я точно знаю, что скрываешь, я чувствую это! И пойду на все, чтобы узнать, что именно ты скрываешь! Но ты можешь просто сразу рассказать, что знаешь. И кстати, можешь не бояться. Мне неинтересно, на какие деньги ты построила свой дом!

Женщина едва заметно вздрогнула, и я довольно усмехнулся – в десятку! Попал! Точно!

– Итак, начинаем. Что было при младенце, которого ты осмотрела? Медальон? Браслет с именем? Что еще?

Женщина снова дернулась, взглянула на меня и промолчала. И тогда я встал, подошел к ее сыну, который начал подавать признаки жизни, ворочаясь и мыча, и с силой начал пинать его в бок – раз, два, три! Мужчина жалобно застонал, а у женщины из глаз полились слезы:

– Не надо! Не бей! Я все расскажу! Все!

Не медальон. Не браслет. Все гораздо прозаичнее. Мешочек с золотыми монетами и драгоценными камнями. Рубинами и алмазами, насколько я понял. Основное – золото, и немножко камней. Я вообще-то не разбираюсь в камнях, но знаю, что и один такой камень может стоить как несколько мешочков с золотом.

– Еще что? Было что-то еще? Ведь было же! Ну!

Это «ну!» подействовало, как удар кнута. Женщина вздрогнула, кивнула, встала с места и пошла в соседнюю комнату. Я за ней, чувствуя, как сердце бухает в грудную клетку, норовя вырваться наружу. Меня почти трясло от приближения к цели моего путешествия. Вот сейчас она что-то достанет, и это что-то – я уверен! – точно расскажет мне то, что я хочу знать. Паспорт? Свидетельство о рождении? Фотографии? Что?!

Это была пачка бумажных листов. Странных листов, желтоватых, очень прочных, совсем не похожих на современные. Тонкая пачка, сантиметра два толщиной, эдакая маленькая книжка. Они были уложены в кожаный мешок, ровно по размеру листка. Именно листка, потому что до настоящего листа эти листочки, будто вырванные из записной книжки, недотягивали.

Каждый лист с двух сторон был исписан красивым, можно сказать, каллиграфическим почерком. Вот только прочитать я ничего не мог. Потому что этого языка не знал. Арабский? Похоже. Китайский, корейский? Тоже похоже! Но не европейский, это точно. Нечто среднее между арабской вязью и китайскими иероглифами. Я много знаю. У меня абсолютная память. И могу точно сказать – я такого текста никогда не видел.

Мы вернулись за стол, я стал слушать женщину, которую буквально прорвало словесным потоком, но параллельно смотрел на листки и мгновенно впитывал, запоминал каждый завиток, каждую картинку, которую видел на этих самых листках.

Да, там были и картинки. Рисунки растений, сделанные искусно, хорошим рисовальщиком, и под рисунком – явная подпись-название. Изображения людей, в том числе и «разобранных» на части. И тоже с подписью. Картинки с какими-то предметами, изображениями камней, в том числе и драгоценных. И чем больше я смотрел на эти листки, тем больше во мне крепло ощущение, что я читаю медицинский трактат! Самый настоящий медицинский трактат!

А на последнем листке с двух сторон были разделенные пробелами абзацы с кусками текста разной длины и, вероятно, заголовком этого самого абзаца. И я понял: здесь главное, ради чего написан весь трактат. Что это – я не знал. Но ощущение, что это нечто важное и тайное, выросло во мне выше самого высокого дерева.

Я запомнил все, что было изображено и написано на листках. Я бы мог воспроизвести написанное до последней буквы – если только это были буквы. Я мог бы изобразить любую картинку – без особого труда! Ведь я Альфа. Я Супер-Альфа! И для меня это плевое дело. Детские игры.

Женщину я дослушал. О том, что зарплата нищенская, что работа фельдшера неблагодарная, а люди злые, что ее семья бедствовала, и это был единственный шанс поправить семейное благосостояние. Что ей очень жаль и она будет потихоньку выплачивать мне все, что они потратили из моего «приданого».

Но мне это было неинтересно. Это их проблемы. И деньги мне те не нужны. Я достаточно обеспечен. А за кражу у ребенка, у сироты, их накажет Аллах. И мало им не покажется. Я возьму только эти листки, и больше из их поганого дома мне ничего не нужно. И она мне не нужна с ее тупыми мордоворотами.

Все это я ей сказал. И поднялся, чтобы покинуть негостеприимный дом. Но не успел.

За окном раздался голос, усиленный динамиком, и я все понял – дочка! Болван, я не проверил второй этаж! И даже другие комнаты, и те не проверил! А там был телефон, и она позвонила и вызвала подмогу.

И видела, слышала весь наш разговор.

И теперь мало не покажется мне.

Да, мало не показалось. Похоже, под окном собрались все менты РОВД – с автоматами, в бронежилетах, не меньше десятка машин с милицейскими опознавательными знаками и просто гражданских – то ли служебные, то ли принадлежащие сотрудникам милиции.

Мозг работал четко, ясно, и в этой ясности звенела струна понимания – попал! Я – попал! Ворвался в дом, вырубил хозяев дома, взял в заложники их и женщину. Так это выглядит со стороны. Никому не интересен факт, что двадцать лет назад меня, тогда еще младенца, – фактически ограбили, забрав все ценное, что у меня было с собой. Все, что положили мне родители. Или не родители, но положили.

Никому это не надо. И никто эти смешные речи слушать не будет. Тем более что все, что были здесь, – свои для хозяев дома. Знакомые, друзья, родственники. И вот он я – чужак. Во многих языках «чужой» и «враг» – обозначаются одним словом. Я – враг! А что делают с врагом, если он не сдается? Как сказал наш великий, добрейший и самый писательский из писателей Максим Горький, его уничтожают.

Итак, что делать? Документы – паспорт, водительское – у меня в кармане. Деньги – тоже. В гостинице осталась сумка с барахлом. Ну и машина – вон она, у обочины. Бежать пешком? Чушь. Я выделяюсь на улицах города, как снеговик в пустыне Сахара. Тут – темноволосые, смуглые, невысокие. Я – высоченный, худой, русоволосый, почти беловолосый – как могу спрятаться среди аборигенов? Да никак!

Тогда – что? Брать заложника и прорываться к машине? Да, могу положить многих, если мне не прострелят башку. Прорвусь.

Ну хорошо – прорвался. И что? Не сняли меня снайперы, не расстреляли местные джигиты. Сел я в машину и поехал – куда? А милицейские посты? А единственная дорога, перекрыть которую – раз плюнуть? Ну ладно, даже прошел я ее – дальше куда? Домой? С заложником?

И остается тогда только одно – сдаваться. Выйти и сдаться, а там – будь что будет. Осудят за нападение и захват заложников? Да плевать! Я никого не убил, расскажу, как оно все было и почему я решился на такой шаг. Мама наймет адвокатов, и мне дадут минимальный срок. Отсижу и выйду. У меня впереди целая жизнь! Сотни и сотни лет! Ну что мне пять лет тюрьмы?! Мне, который не боится ничего и которого убить можно, только снеся башку и раздробив ее на части!

Да. Другого пути не было. И я пошел к двери.

Пес проводил меня тихим поскуливанием, и я погладил его лобастую башку, нагревшуюся на солнце. Мне ужасно хотелось забрать его себе, я бы отдал за него много денег – ему было плохо здесь, а со мной было бы хорошо. Он был похож на меня – сильный, жесткий, но добрый. Верный друг, но страшный враг. И он сидел на цепи. Навсегда – на цепи. Лучше бы и правда они отдали его в отару, в горы. Пусть там и не так сытно, как здесь, но… свобода. Свобода! И сейчас меня ее лишат. Прощай, пес! Надеюсь, мы еще увидимся! Я обязательно приду и заберу тебя, чего бы это мне ни стоило!

Когда вышел из ворот, поразился, сколько здесь собралось людей. Невероятное количество! Сотня?! Две?! Такое впечатление, что весь город собрался смотреть на то, как вяжут супостата, осмелившегося забраться в дом уважаемых людей! Лица хмурые, глаза злые, не глаза – а горские кинжалы, способные рассечь горло чужака! Дай им волю – линчуют, и потом докажи, что ты на них не набросился и не попытался убить!

На меня сразу навалились несколько человек. Сбили с ног, закрутили руки, надели наручники. Я не сопротивлялся.

Потом достали из кармана бумажник с деньгами и документами, ключи от машины – все, что у меня там было.

Били не сильно – так, попинали по ребрам и под дых, пока я лежал на земле, а затем повели в дом, чтобы все оформить как полагается.

Пес. Он превратился в фурию! Он ревел, хрипел, бросался на моих конвоиров, он пытался меня защитить – страшный, могучий, как аляскинский медведь, как Цербер, поднявшийся из ада! И милиционеры остановились, смущенные и раздосадованные нежданной преградой. Стрелять? Так это пес человека, которого они освобождают! И что делать? Поколебавшись, стали разворачиваться назад, и тут из дверей дома выскочил «сынок» с пистолетом в руках. Похоже, это был его штатный пистолет Макарова. Бывший заложник подскочил к псу, который ощерился и на него, и выпустил в лобастую голову овчарки три пули подряд. Пес даже не взвизгнул – он упал, несколько раз дернулся и замер, глядя на меня остановившимися, пустыми и какими-то умоляющими глазами.

Стрелявший что-то сказал на своем языке и сплюнул на труп бывшего своего сторожа. Потом начал говорить – бурно, яростно, указывая на меня пальцем и тыча в мою сторону стволом пистолета. Я не понимал его речи, но по жестам, по бурной речи догадывался: рассказывает он о том, что с ними случилось, излагая свою версию нападения на этот дом. А я стоял, и на меня опускалась черная, глухая тоска. Мне ужасно было жаль пса, и ощущение было таким, будто я его предал. Он встал рядом со мной в строй, он выступил против моих врагов, а я… я стоял и смотрел, как его убивают. И его жертва была напрасной. Вожак предал свою Стаю.

И я не выдержал. Щелкнули-зазвенели порванной цепью наручники, разлетелись в стороны нагруженные бронежилетами и автоматами конвоиры, я шагнул к убийце пса и ударил – сильно, страшно, ломая ребра. И только в последний момент сдержался от того, чтобы убить.

Когда мужчина упал, я пнул его в бок – раз, два, три, еще, еще! Туша хекала, хакала под моими ударами, но мужчина не терял сознания. Он был крепким парнем, а под слоем жира у него на боках прощупывались пласты крепких мышц. Бывший борец, наверное. Или просто от природы крепок и силен. Так бывает.

Когда громыхнули выстрелы, я даже не понял, что стреляют в меня. Только когда дышать стало трудно, а рубаха на груди и плечах окрасилась красным, я сообразил – меня убивают. И двинулся на убийц, с намерением затолкать их поганые автоматы в их не менее поганые зады. И затолкал бы, но сзади ударил хлесткий, гулкий выстрел из пистолета, и пуля едва не снесла мне верхушку черепа. Она бы и снесла, но я споткнулся, потому нырнул вперед, и тупоносая девятимиллиметровая пуля лишь черканула по моему черепу, выбив фонтанчик крови и вырвав клочок скальпа, и на пару секунд выбила меня из действительности, приведя в состояние, близкое к «грогги».

Остальные пули из «макара» пошли в спину. Все четыре. И снова залаял автомат, прошивая меня маленькими острыми пульками так, будто я был не человеком, а каким-то Терминатором, стальным монстром, покрытым человеческой плотью.

Никогда еще я не был так близок к смерти. Одна пуля – и смерть! Одна пуля в голову – и больше ничего не будет, совсем ничего! Ни сотен лет жизни, ни счастья с молодой женой, ни детей, которых я хочу завести. Много, много детей!

И мне ужасно захотелось жить. Просто-таки до слез. До воя. До зубовного скрежета.

Просветление. Я смотрю по сторонам – стрелки с автоматами отбежали от меня шагов на тридцать, не меньше, и сейчас стрелок меняет магазин. Пришла тупая мысль – куда он расстрелял полный магазин?! Неужели в меня?! Сын хозяйки выглядывает из-за угла дома – успел убежать? Когда успел? Неужели я так долго стоял?!

О господи! Как мне хочется быть отсюда как можно дальше! Чтобы не видеть этих рож! Чтобы пули не рвали мое тело! Мне же больно! Больно! Перестаньте, сволочи!

И я вспомнил. Я понял! И, взмахнув рукой, активировал заклинание!

Вспышка света. Дурнота. Ощущение безвременья и полета. И темнота.

* * *

– Что это было? – заместитель начальника РОВД смотрел туда, где пять минут назад стоял светловолосый парень, и не видел ничего такого, что бы могло помочь разгадать эту загадку. – Куда он делся?! Что вообще произошло? Эй, Ахмед, что за парень-то?

– А я знаю? – Ахмед поморщился и со стоном тронул бок. – Он мне ребра переломал! «Скорую» надо вызвать! Откуда я знаю – кто такой? Он даже собаку нашу украл! Прикормил, пес и лаять на него перестал! На мать наехал! Сумасшедший, она говорит!

– А что у него за листки? Старинные какие-то!

– Наши листки, – мужчина поморщился, – всю жизнь у нас хранятся! Сколько себя помню! Бабушкино наследство, она маме передала. Древнее что-то. Я хотел показать ученым, да мама не хочет. Говорит: вот когда умру, тогда и будете распоряжаться. А пока не трогайте! Не хочу маму обижать – пусть лежат. Ценное что-то, точно – не зря он за них ухватился!

– А откуда он знал, что у вас такие ценные листки есть? – замнач подозрительно прищурился. Врет подчиненный, точно врет! Скрывает что-то.

– Не знаю! – мужчина ненатурально удивился, пожал плечами. – Знал откуда-то! У него спроси!

– Спросишь теперь… – вздохнул замнач. – И как теперь объяснить, куда он делся? Волшебство? Да меня в дурку запрут!

– Гипноз! – собеседник криво усмехнулся. Улыбаться ему было больно, и он болезненно поморщился. – Грабитель напал, отнял старинную рукопись. Его захватили, он умудрился порвать наручники и напал на нас! Мы стреляли, но он загипнотизировал всех и ушел!

– Вай-вай… – замнач схватился за голову, – представляю, какой будет шум! Гипноз, шайтан его забери! Больше ничего не остается, да. Ох, вре-мена! Что творится! До чего страну довели! Гипноз! Кашпировские-машпировские! Тьфу! «Скорую» уже вызвали, едет… лечись. А мне теперь работать! Вот вы мне подбросили работы! Шайтаны!

Замнач не прощаясь повернулся спиной к собеседнику и пошел прочь от дома.