Читать книгу Это не страшно - Евгений Щуров - Страница 3

Вперед, на диван! Люблю я вас, воскресные дежурства! В будни толпы озабоченных сбитых с толку медработников среднего звена носятся взад-вперед исполняя распоряжения старших по званию. В воскресенье все по-другому. К инструментальным обследованиям готовить никого не надо, клинические анализы крови с утра кромешного не берут, гладкие бутылочки с растворами для внутривенных капельных инъекций, как снаряды, уже заряжены и ровными, красивыми блестящими рядами теснятся на стерильных столиках, ожидая своей участи воткнуться иглой в склерозированную старостью вену и излиться в дряхлеющий организм, подпитав противоестественным образом живительной влагой. Сколько раз доктора говорили своей геронтологии: пейте жидкость через рот, полтора литра в день и больше, у кого нет противопоказаний. Все без толку! 200–400 миллилитров, но через вену! Как же – лечение! Потерянное поколение больных. Пытались назначать капельное введение препаратов по показаниям: сколько было жалоб главному и в «страховую»! Отказались, только бы жалоб не было. Мы – сфера обслуживания. Бейте нас по головам всех и всем, чем попало. А насколько приятно врачу, с верхним образованием, чувствовать себя «сферой обслуживания», как продавец за прилавком продуктового магазина, рыбного, овощного, официант в ресторане и еще много каких фантазий на эту тему.

Любит Иван Николаевич воскресные дежурства! Коллеги завтра с постными лицами потянутся на работу с тоской отгоняя мысли о целой рабочей неделе впереди. А ты с утра воскресенья уже на работе: начальства нет, сестры расхлябаны, не шугаются от глаз всякого вида начальства, которое отдыхает, больные спокойнее, истерик заметно меньше: демонстрировать-то свою немощь некому, дежурные врачи стараются прятаться по своим ординаторским, а то и прятаться в реанимацию, потягивая пиво и жуя семечки.

Воскресные дежурства чреваты другого рода неприятностями: наш народ как привык? Ну, заболело, а вдруг пройдет? А оно не проходит. Ну, еще подождем. А оно не проходит. Вечер уже, а дома-то уже страшновато оставаться и – куда? На прием к дежурным врачам! Вот вечером и начинается амбулаторный прием, почище, чем в поликлинике. До 22–23 часов дежурные врачи со скрежетом зубовным отфутболивают хроников, паникеров, депрессиков. И только после 23 начинается настоящая ночная больничная жизнь: идет перемешивание отделений по половому и алкогольному признакам. Дежурство с 31.12 на 01.01 – совершенно особый случай! Это действо вкратце можно охарактеризовать как замедленное оказание экстренной медицинской помощи легкораненными врачами и медсестрами.

Дежурство в разгаре, доктор лежит на своем продавленном диване, вечер. В дверь ординаторской постучали.

– Да! Войдите! – кричит док, не вставая со своего места.

В ординаторской оказываются средних лет женщина и мужчина, негромко спрашивают:

– Вы Иван Николаевич?

– Точно, – ответил док, поднимаясь с дивана.

– Простите, что помешали отдыхать.

– Ну, что Вы! Просто прилег, еще до завтрашнего вечера работать.

Было заметно, что посетителям неловко начать разговор, ради которого они пожаловали. Мужчина выглядит довольно импозантно, с холеным, добрым лицом, без тени заносчивости. Женщина весьма миловидна, стройна, невысока, на лице и шее мелкие морщинки выдают возраст: за 50. «На жалобщиков не похожи, так, может рублем одарят за присмотр за родственником», машинально подумал док.

– Иван Николаевич, простите еще раз, – начал мужчина. – Мы насчет Миловановой, Екатерины Григорьевны, у Вас, в пятнадцатой лежит.

Док мгновенно вспомнил тихую, но полностью выжившую из ума, довольно чистенькую бабулю, кажется, 1922 года рождения, с постоянной формой фибрилляции предсердий. Бабка входила в ту категорию 75 % пациентов, которые практически не нуждаются в стационарном лечении, а только в адекватном домашнем уходе и наблюдении участкового терапевта.

– Вполне сохранная бабушка, давление нормальное, ритм нарушен, уже очень давно, но его частота за рамки допустимых параметров не выходит, пациентка нуждается только в уходе, коррекции поведения и приеме антиаритмических препаратов.

Мужчина и женщина немного помолчали, помялись, не зная, как продолжить разговор. Наконец, женщина начала:

– Видите ли, доктор, мы живем не здесь, достаточно далеко, нам трудно часто посещать маму, а сиделки от нее отказываются. Месяц-два ее терпят, затем уходят, не выдерживают. В дом престарелых не берут, там столько формальностей и ужасная очередь.

– У нас вопрос другого плана, – вступил в разговор мужчина. – Меня зовут Виктор Петрович, жена – Анна Николаевна, извините, сразу не представились. Вопрос в том, сколько мама еще сможет прожить, только честно?

– Ну, знаете, дорогие мои, на все Божия воля! На сегодняшний момент я, например, не вижу причин в скорой смерти, нет никаких объективных медицинских предпосылок. Вот и говорю – на все воля Божия. Вообще христианин должен умирать дома…

– Мы можем забрать ее домой? – спросила Анна Николаевна.

– Конечно! Рекомендации по лечению я дам, а дальше пусть участковый наблюдает, и психиатр.

Женщина и мужчина замолчали, переглянувшись. Виктор Петрович откашлялся.

– Можно мы присядем? – спросил он.

– Да, конечно, извините, что не предложил, присаживайтесь. Чай, кофе?

Анна Николаевна сглотнула слюну.

– Если можно, кофе. Мы Вас не отвлекаем?

– Что Вы! Не переживайте, вызовут – подождете здесь. Вы же о чем-то хотите со мной побеседовать?

– Да, Вы правы, – сказал сдавленным голосом мужчина.

– Ну, тогда сначала кофе! – Турчин вдруг оживился от странности ситуации и с нетерпением ждал ее развития, хотя и с некоторой опаской, слишком таинственно вели себя посетители.

Он включил общественный «Тефаль» и стал расставлять кофейные приборы. На столе появились сахар, кофе, Анна Николаевна достала из сумочки небольшую коробку шоколадных конфет.

В дверь заглянула Наталья.

– Ну, что, Иван Николаевич, где история Стасюк?

– Все, Нат, иду на пост и пишу при тебе.

– Мне же скоро смену сдавать, – заныла медсестра и закрыла дверь.

– Извините меня, хозяйничайте, – сказал Иван. – Мне кофе – две ложки, две сахара, я через пять минут буду. Извините.

По больничному коридору туда-сюда сновали бабушки-пациентки (или пансионерки, точнее будет), кто с родственниками, кто группами, парами, на посту – небольшая очередь за порцией измерения давления. Медсестра Наталья крутилась без передышки – конец смены, а документации – немерено, еще неготовой. Кто придумал в наших больницах такое количество журналов, тетрадей, листиков, книг учета? У медсестры отделения времени свободного практически нет: то процедуры, то писанина. У врача – хуже. Писанина отнимает, пожалуй, 90 % рабочего времени. Бытует даже врачебная шутка: ребята, больные нам мешают – писать про них некогда. Компьютеров понаставили, зачем, если все данные по три раза дублируются от руки?

«Чего же они там удумали?», размышлял Иван Николаевич, машинально дописывая историю болезни. Наталья стояла над душой, мысленно подгоняя врача.

– Все! Забирай! Ну, ты и вредная, мертвого достанешь. Как с тобой муж живет?

– Потому еще и живет, что вредная, так бы спился уже давно.

Иван Николаевич вернулся в ординаторскую, где стоял ароматный запах кофе. На столике дымились парком три небольшие кофейные чашечки.

– Как просили, две на две ложечки, доложила Анна Николаевна.

– Спасибо!

Пока рассаживались, Виктор Петрович что-то проговаривал себе под нос, совсем неясно и тихонечко.

– Нас тут никто не может слышать? – спросил он, чуть громче.

– Не думаю, что провинциальная больница может представлять собой какой-либо промышленный или военный интерес.

– Видите ли, уважаемый Иван Николаевич, дело наше настолько деликатного свойства. что не может быть рассмотрено под определенным мещанским углом зрения и не нуждается в посторонних свидетелях.

– Говорите, я слушаю, – подбодрил док.

– Наша бабушка прожила долгую и достойную жизнь. Мы все ей безгранично благодарны, пытаемся создать ей максимально комфортные условия дома, но в последние год-два мы не чувствуем в ответ ни человеческой благодарности, ни теплоты, ни спокойствия. Она становится домашним деспотом, тираном, за ней нужен постоянный уход, даже не столько помощь в обслуживании себя, сколько зоркий глаз. Екатерина Григорьевна всех нас подозревает в подготовлении каких-то козней против нее и сама начинает действовать, чтобы якобы опередить нас. Она создает нам в быту всевозможные трудности, мне даже не хочется говорить о них, думаю, Вы меня понимаете. Мы также понимаем, что это органические изменения в головном мозге, которые невозможно устранить.

Виктор Петрович замолчал. Анна Николаевна произнесла тихо:

– Доктор, мы Вас очень хорошо отблагодарим, если бабушка не выйдет из больницы, поймите нас правильно. Нам невозможно уже оставлять ее дома одну, а о гостях мы и думать забыли. Помогите! – и еще тише добавила: – Десять тысяч долларов! Аванс – сразу.

И покраснела. Тут же румянец появился на лице Виктора Петровича. То ли воздействовал горячий кофе, то ли живая еще совесть подкинула адреналин в сосуды.

Иван Николаевич смотрел в пол и молчал. Молчали и гости. Иван сделал глоток кофе, еще один, как бы растягивая время, и неожиданно буднично сказал:

– Я согласен.

Напряженные лица Виктора Петровича и Анны Николаевны расслабились, на них даже появилась легкая улыбка. Анна Николаевна тут же открыла сумочку и протянула Ивану Николаевичу толстенький пакет.

– Как только Вы позвоните нам, что уже все – мы привезем вторую половину. Конечно, на вскрытие ведь не будете посылать, возраст?

– Думаю, что нет, справку о смерти сам выпишу.

– Оставьте Ваш телефон, доктор, – попросила Анна Николаевна.

– Конечно! И Вы свой оставьте, я позвоню.

Гости поднялись из-за стола, поблагодарили за кофе и, как ни в чем не бывало, стали прощаться.

– Мы еще к бабушке зайдем. Здесь-то она тихо себя ведет? – спросил Виктор Петрович.

– Соседки пока не жалуются. Ну, до встречи!

Иван пожал руку мужчине, приложился губами к дамским пальчикам. Левый карман халата приятно оттопыривался.

Деньги во все времена, в любом виде, имели наиболее притягательную форму: то были красочные бумажки, оформленные слитками кусочки серебра или золота, красивые раковины, жемчужины, бычьи головы. Для каждого отрезка исторического времени символом благополучия в основном служили денежные знаки, а не предметы обстановки, наличие уникальных художественных текстов, знакомство с удивительными персонажами, обладание несметными и сокровенными знаниями. Деньги никогда не облегчали участь человека, но и не обременяли его своим количеством.

Иван Николаевич, не закрывая на ключ ординаторскую, достал из левого кармана пакет с деньгами. Пачка долларов хорошо пахла и была достаточно толстенькой. Иван пересчитал: стодолларовых бумажек оказалось ровно двадцать, остальные – десятки и полтинники, и серии, и номера не повторялись. И помятость их была неодинаковой. Иван вытащил наугад одну бумажку и понес её в процедурный кабинет, включив кварцевую лампу. Слово «взятка» не засветилась. «А может, там и совсем другие методики?» – подумал индифферентно Иван и положил банкноту в карман.

На часах было уже 22 часа. Бабульки разбрелись по палатам, с мужской половины отделения туго несло табаком и мочой, но ужу никто по коридору не шатался. На сегодняшний день мужчины решили не поступать в отделение.

Радость хорошего заработка понемногу остудило хорошее настроение и привело Ивана к реальному осознанию выполнения обязательств. Ожидать от Миловановой скоропостижной смерти не было никаких оснований. Тем не менее, Иван вспоминал, как несколько лет назад пытался купировать пароксизм мерцательной аритмии, быстро приведший к смерти. Но это был пароксизм! У Миловановой фибрилляция несколько лет и тахиформа встречается редко. С ощущением небольшого страха Иван Николаевич думал о введении большой дозы сердечных гликозидов, без калия. Опять же, когда их вводить? Как это осуществить? Что должно способствовать наступлению смерти? Вопросов тьма! Ответов пока нет. Надо ложиться спать. Утро вечера мудренее. Ощупав плотненькую пачку американских денег под подушкой, Иван Николаевич лег спать.

Ночь прошла абсолютно спокойно.

Утро оказалось мудренее вечера разве что только на 5 минут, пока не вспомнилась новая задача по увеличению летальности в отделении. Все время в течение утренней планерки Иван размышлял над смертью Миловановой. Вопрос решился сам собой: в утреннюю запарку в процедурной, когда на столиках расставлены бутылочки-бомбы для внутривенных вливаний, в бомбу для старушки ввести огромную дозу гликозидов и добавить новокаинамид, которым давно уже никто не пользовался в отделении.

К 11 часам, когда процедурная сестра начала лихорадочно подцеплять капельницы, Иван уже все подготовил в одном 20-мл шприце. На доктора, заходящего в процедурную никто не обращал внимания. Несколько секунд – и смертельный раствор, пузырясь, ушел в нужную бутылочку.

Сердце Ивана учащенно билось уже около двух часов, когда в ординаторскую забежала дежурная медсестра и довольно спокойно сообщила, что Милованова не дышит. Иван взял фонендоскоп с несколько излишним спокойствием и пошел за сестрой. Действительно, бабушка была мертва, видимо, уже около 15 минут, так тихо она скончалась; никто из пятерых соседок и не заметил. Только одна обратилась к сестре, что у бабуси капельница кончилась, а та спит и не замечает. А уж сестра быстро смекнула – что к чему.

Больные в палатах терапевтического отделения как-то спокойно, даже с чувством некоторой гордости, реагируют на смерть своих соседей: не кричат, не паникуют, только тихо перешептываются: вот и прибрал Господь!..

Милованову накрыли простыней и выкатили в закуток у лифта, где она должна пролежать еще 2 часа. Иван доложил заведующему, что бабушка Милованова почила, дал команду спускать ее в подвал и пошел звонить Виктору Петровичу. Тот ответил удивительно быстро и спросил, когда нужно приехать.

– Через два часа можете забирать, – с легкой долей скорби произнес Иван. – Возьмите в регистратуре ее амбулаторную карту и принесите мне. Завтра, после обеда, зайдете за справкой о смерти… Когда приедете сегодня, подниметесь ко мне?

– Конечно, конечно, – сказал Виктор Петрович, поняв намек. – До встречи, Иван Николаевич. Но ведь вскрытия не будет? Точно?

– Нет, не будет.

За окошком бушевал климат, обычный для этих мест: жара сменялась дождем с сильным ветром, вновь возвращалась, захватив с собой еще и повышенную влажность, сидеть в ординаторской или бродить по палатам не хотелось, хоть убей, и Иван отправился бродить по больнице в приподнятом настроении. До приезда клиента оставалось еще около часа, не меньше, можно было, делая вид, что работаешь, пошариться по больнице. Сегодня, как раз дежурила Юлишна, точнее, Юлия Ивановна, та самая, в которую Турчин был неистово влюблен, она отвечала ему взаимностью, и, если она была не на выезде, недурственно оказывалось напомнить о себе, в очередной раз. Ведь в последний раз они были близки недели три назад, как не больше.

Иван сильно скучал по ней! Заявлялся в их отделение и, если Юлька была там, мог просиживать с ней, пока та не уезжала на вызов. Все в больнице прекрасно знали об их отношениях: кто-то относился равнодушно, как к обычному флирту, некоторые даже пытались им чем-то помочь, скорее поощрениями их совершенно определенным отношениям. Но все оставалось по-прежнему.