Читать книгу Розовые перипетии, или Жизнь в фарсе - Евгений Шибаев - Страница 4

Первый настоящий друг появился в моей жизни, когда мне исполнилось пять лет. Друга звали дядя Паша. Это был старый одинокий человек с натруженными мозолистыми руками и всегда грустными уставшими глазами. На морщинистом лице у него была колючая щетина, а из-под шапки, с которой он никогда не расставался, выглядывали седые космы волос. Он работал золотарём – так в те времена называлась профессия ассенизатора.

Родителей своих я почти не видел. Рано утром они уходили на работу и поздно вечером возвращались домой. У мамы часто бывали ночные дежурства: она работала санитаркой в психиатрической больнице. Однажды её привезли на санитарной машине, и она много дней лежала дома. Какой-то псих сильно ударил её по голове, и у мамы случилось сотрясение мозга. Папа работал электриком в совнархозе и постоянно где-то подрабатывал на стороне. Это было трудное, послевоенное время.

Дядю Пашу я очень любил, и, мне кажется, он меня тоже. Утром рано он приезжал со своей повозкой, которую таскала старая, чем-то похожая на дядю Пашу лошадь. У неё тоже были уставшие грустные глаза. Я поджидал их на крылечке деревянного многоквартирного дома, в котором мы жили (именно про такой дом писал Высоцкий: «На тридцать восемь комнат всего одна уборная»). Стоял я на крылечке в сшитой мамой серой телогрейке, или фуфайке, как тогда её называли, и был туго перепоясан кожаным ремнём со звездой. И вот, завидев дядю Пашу, я радостно срывался ему навстречу, он бережно меня подхватывал, усаживал рядом – и мы отправлялись в путь.

Родители не возражали против такой дружбы. Они знали дядю Пашу как хорошего человека, да и я был под присмотром. Уж и не скажу, с чего началась наша дружба. Помню только, что он чистил что-то рядом с нашим домом, я подошёл к мирно стоящей рыжей лошади, погладил её по морде, а дядя Паша предложил покормить её сеном, лежащим в повозке. Я с несказанным удовольствием протягивал пучок сена лошади и наблюдал, как она осторожно захватывает его своими толстыми бархатными губами. Мы разговорились, и я осмелился напроситься прокатиться, а поскольку конюшня находилась недалеко от нашего дома, дядя Паша впоследствии стал заезжать за мной и, с разрешения родителей, брать меня с собой.

Город в то время состоял из одно- и двухэтажных домов с одной центральной улицей. На ней-то и были сосредоточены магазины, два кинотеатра и филармония. По самой середине вдоль всего проспекта были проложены рельсы, по которым изредка ходил трамвай, без которого город больше бы напоминал посёлок городского типа. Дома, улицы и тротуары были сплошь деревянными, и у каждого дома стояло дощатое, известково-белое сооружение известного назначения. И мы с дядей Пашей занимались чрезвычайно важным делом – «наводили гигиену» в городе. Вообще-то в то время подобных повозок было столь же много, сколько, наверное, сейчас машин с шашечками, и каждая ездила по своему маршруту.

Когда я восседал кучером на повозке, то у окружающей детворы вызывал такую же зависть, как если бы в наше время рассекал с дядей Пашей на «харлее» по центральным улицам. Сидеть с дядей Пашей было уютно, он нежно посматривал на меня и периодически поправлял рогожку на моей спине, чтобы я не мёрз. Мы почти не разговаривали, но нам было очень хорошо молчать вместе. Иногда он давал мне поводья – поуправлять лошадью. Но лошадь в управлении не нуждалась: она и без того хорошо знала свой маршрут. И когда я натягивал поводья и причмокивал губами, как это делал дядя Паша, лошадь поворачивала в мою сторону голову и удивлённо косила глазом.

Когда у дяди Паши был выходной, я шёл в соседний двор, где играли дети крупных начальников. Они жили в единственном в нашем районе кирпичном трёхэтажном доме. Дети были хорошо одеты, у них были дорогие игрушки – у мальчиков машинки, у девочек детская посуда. Я подружился с одной очень милой девочкой Наташей. У неё были красивые тёмно-каштановые волосы и удивительные миндалевидные глаза. Особенно мне нравилось, как она разговаривает. Их семья раньше жила в Москве, и её московский говорок резко выделялся своим звучанием. Большую часть времени мы занимались тем, что она меня «лечила». Вставляла стебелёк в одуванчик и делала мне уколы сквозь штаны, поскольку гордость мне не позволяла оголяться. Однако после одного случая наше «лечение» оборвалось. Я случайно услышал разговор её родителей: «Мальчик, с которым играет наша дочь, такой вежливый, красивый. Но почему от него всё время каким-то говном пахнет?»… Я перестал ходить в тот двор и всячески избегал встреч с Наташей, хотя она меня искала и даже как-то пришла к нам домой. На её стук никто не ответил, лишь тётя Сима, соседка, поведала гостье, что «я уехал с говночистом Пашкой».

Однажды дядя Паша не приехал. Я как всегда стоял на крылечке. Ждал. Время шло, а он всё не приезжал. Я до вечера ходил вокруг дома, вглядывался вдаль, надеялся, что он покажется, но тщетно. Дядя Паша так и не приехал. Вечером от родителей узнал страшную правду: дядя Паша умер. Я первый раз в жизни заплакал. Заплакал от горя. Я раньше тоже плакал, но то были слёзы от содранной коленки или ремня за непослушание, то были недолгие слёзы. А это было настоящее, охватившее всё моё существо горе. Я думал, оно никогда не кончится. Я был слишком мал и не знал, как справиться с этой утратой. Каждое утро я просыпался и мыслями направлялся к крыльцу, к которому должен был подъехать дядя Паша…

Вместо него однажды приехал какой-то другой, совсем незнакомый дядька – забрать хлам со двора. Я подошёл к лошади, она меня узнала, приветливо покрутила головой. Я быстренько сгонял домой за хлебом и протянул ей угощение. «Как ты?» – спросил я. – «Плохо. Ноги совсем никуда не годятся. Глаза плохие, почти ослепла. Устала. Пора к дяде Паше собираться, скучаю я по нему», – вздохнула лошадь. «Да ладно, поживёшь ещё!» – подбодрил я. В этот момент дядька натянул поводья, прикрикнул, и лошадка тронулась в путь. Печальный взгляд её глаз ещё долго не отпускал меня.

Вскоре я пошёл в школу – и там меня ждал сюрприз. За одной из парт, параллельным рядом, сидела Наташа. Она меня тоже сразу узнала. Улыбнулась. Я думал, она подойдёт ко мне на перемене, но она не подошла. Наверное, не простила моего бегства.

В тот день я тоже не решился подойти.