Читать книгу Мой тюремный дневник - Евгений Скобликов - Страница 3

1996 год

24 апреля, среда

Ничего не предвещало того, что уже завтра в моей судьбе произойдёт крутой поворот, и кардинальным образом изменит всю мою последующую жизнь, оставив за бортом воспоминаний прежнюю. Звонит мне следователь М. Назирова и приглашала меня на завтра к себе на 10 часов. Я ей говорю, что в 10-ть должен быть в арбитражном суде, и тогда она просит меня прийти к ней к 8–30. Обычное согласование времени приёма, я ничего не заподозрил. А вот если бы я дал согласие, а сам отправился в арбитражный суд, всё могло пойти совсем иначе – не думаю, чтобы меня стали там подвергать аресту. Но что случилось, то случилось…

25–26 апреля, четверг-пятница

Ничего не подозревая, я пришёл к 8–30, причём ещё ждал у кабинета Назировой 15 минут, она запаздывала. Вот она появилась в коридоре, открыла кабинет и пригласила меня зайти. Сама не торопясь разделась, села за стол и протягивает мне акт:

– Вы должны подписать акт проверки налоговой полиции по ОАО Концерн ТоН-Ивест.

– Я ничего подписывать не буду до рассмотрения нашей жалобы в арбитражном суде.

Не реагируя на мой протест, она молча вставляет лист протокола допроса в машинку, и печатает там, что я от показаний отказываюсь. Я, не понимая, чем мне это грозит, его подписал. А она тут же звонит оперативникам, и к ней заходит капитан Зюзин. И вот с этого момента всё в моей жизни круто меняется! Зюзин отвёл меня в другую комнату, где были уже готовы документы на задержание и обыск. Мне там объявили о том, что я задержан и могу пользоваться услугами адвоката. А когда пришёл дежурный адвокат (Кирасиров), мне стало настолько плохо, что я сделался как овощ. Тогда Зюзин позвонил Назировой, они что-то там обсудили, после чего вызвали Скорую. Пока её ждали, адвокат ушёл. Приехавшего врача встретила Назирова, и минуты три с ним говорила в отдалении так, чтобы я ничего не расслышал. После чего врач подошёл ко мне, вставил в уши стетоскоп и стал слушать сердце, потом начал мерять давление, но манометр расположил так, чтобы я не мог видеть, что он показывает. Снял манжету и говорит:

– Я ничего особенного не вижу.

– Как Вы ничего не видите – едва выдавил я. Мне плохо, потому что я гипертоник, у меня ИБС, а недавно попал в ДТП, после чего лежал в больнице с сотрясением мозга!

– У вас давление как у космонавта.

– Какое? А почему Вы его мне не говорите?

Он многозначительно посмотрел на Назирову, и не увидев одобрения на её лице, встал и ушёл. Ушёл, и мне даже дежурного укола не сделали! А меня обыскали и забрали дипломат, в котором были ключи от квартиры, документы и зарплата, которую я забыл вчера выложить, и отвели в гадюшник. «Всё, конец!» – билась в голове одна мысль! А я, балда, ещё думал, что вечером буду дома. Часы отобрали и я потерял счёт времени, поэтому казалось, что оно тянулось жутко долго. Камера постепенно стала заполняться молодыми хулиганами, воришками и наркоманами, которые жаловались на побои от оперативников. Где-то, вероятно, после обеда, оперативники вместе с офицером налоговой полиции Костянниковым меня повезли делать обыск в квартире. Когда подъехали к дому, жена выходила с соседом Новичковым из подвала, и я ей сказал: «Обыск!». Она в крик, стала страшно ругаться, а сама побежала к прокурору области, который жил в соседнем доме. Увы, это их не остановило, они подвезли откуда-то понятых и открыли дверь моим же ключом. Сын Миша сидел весь напуганный. Боже, какой удар для него! И начался обыск. Всё осмотрели, выпотрошили сервант и забрали все документы, что там были. Через некоторое время пришла Вера. Снова крик, ругательства. Но её пообещали посадить на 15 суток, и она немного утихла. Посадили меня на кухне, разрешили покормить меня (есть я не стал – просто не мог), но поговорить с Верой не дали, вещи взять – тоже. Потом я узнал, что с обыском они ездили и на работу, забрали всё, что было у меня в сейфе и ящиках стола. И ни в том, и ни в другом случае описи изъятого не составляли, что делало обыски незаконными, а добытые таким образом документы не могли быть приобщены к делу в качестве доказательства моих преступных деяний.

После обыска меня снова посадили в гадюшник, и я сидел там до вечера, пока не отвезли на ул. Злобина в КПЗ (ИВС). Там снова обыск, даже носовой платок изъяли. Затем завели в бельевую, дали матрац, подушку (ватную), одеяло, наволочку и простыню, кружку, ложку и повели в камеру. Она была с несчастливым числом: № 13, на 2-х человек, в ней 2-х ярусная шконка, в углу у двери – параша (эмалированная кастрюля с крышкой), стоит её открыть, как вся камера наполняется жутким зловонием. Вечер и ночь провёл один. Весь день прошёл у меня как в тумане, я будто находился как во сне, ничего не соображая (да всё это время мне и не давали опомниться, постоянно торопя и подгоняя). Я был просто растоптан всеми этими событиями, а тут ещё ни звука, ни голоса человеческого. Конечно, ночь я провёл без сна. Утром подъём в 6–00, дали кипятку. Через час принесли рыбу с сизым картофельным пюре, но эту гадость я есть не стал. Впрочем, даже если бы принесли еду из ресторана, я тоже не стал бы есть. И опять одиночество. Состояние жуткое, ощущение ирреальности.

Наконец, после 12-ти за мной приезжает капитан Зюзин и везёт меня в РОВД, где меня снова сажают в гадюшник. Просидел там как на угольях 5 часов. За это время многие задержанные побывали у оперов и у следователей, после чего их отводили к прокурору. От него – уже в КПЗ или сразу в СИЗО. Я ждал своей очереди. И опять ощущение ирреальности происходящего, как будто это происходит с кем-то другим и на чужой планете, а не со мной. Всё окружающее меня видится как в какой-то дымке, а происходящее вокруг ощущается как нереальное – совершенно машинально я ел со всеми сало, молоко и булку, которые принесли одному парню поесть, молча выслушивал жалобы и проклятья арестантов. Наконец, очередь дошла и до меня. Вызвали сначала к Назировой, она опять сунула мне протокол допроса на подпись, я его не подписал, а затем повели к прокурору. У него в кабинете я так горячо и нервно протестовал против ареста, что Васильчиков меня всё время успокаивал. Даже сказал следователю: пусть его обследует психиатр, всё-таки у него была травма головы. От волнения у меня сильно упало зрение, и я потребовал отдать очки, которые у меня зачем-то изъяли. Васильчиков не стал ждать, когда мне их принесут, как и удостовериться, что подписал ли я постановление о своём задержании, и ушёл. Адвокат был, но безучастно наблюдал за всем происходящим, и ничего не возразил на незаконность задержания. Меня снова повели к Назировой, где я написал протест. Просил вернуть документы из дипломата и зарплату, но Назирова сделала вид, что спешит и пообещала всё отдать в понедельник. По неопытности, я поверил обещаниям следователя и успокоился, но ни очков (их зачем-то снова забрали), ни материалов для арбитражного суда, ни денег мне не вернули – всё это сгинуло в недрах РОВД. А меня опять поместили в гадюшник. Вера всё время была в РОВД, принесла мне поесть, но так как она набросилась на меня с ругательствами, есть я не стал. Слава Богу, Зюзин прервал поток её брани советом принести тёплую одежду и бельё на смену для тюрьмы, и она ушла, вернувшись с ними через час. Когда я стал переодеваться у Зюзина в кабинете, она сказала, что Мишу в школу не повела, он не спал всю ночь и лежал утром бледный (бедный мальчик, котёночек мой! И в голове стала стучать страшная мысль, что я его уже больше не увижу…). Потом меня отвезли в КПЗ и Зюзин на прощанье сказал, что в воскресенье, когда истекут трое суток, меня переправят в тюрьму.

В КПЗ поместили опять в ту же камеру № 13 (!), где я и провёл последние два дня перед тем, как попасть в СИЗО на долгие два года. Там уже был парнишка, Батяйкин, 16 лет, который попался на квартирной краже. Но мне хорошо, хоть какой-никакой живой человек. А он всё об одном талдычит – выручит или нет его дядя, который работает в 6-м отделе УВД (борьбы с бандитизмом). Но какая интересная психология у подрастающего поколения! Я его спрашиваю:

– Будешь ещё воровать?

– Нет, не буду. Поеду в деревню к брату.

– Будешь работать?

– Нет, будем вместе кур таскать с Васильевской птицефабрики.

Ночь, снова не заснул, и на следующий день у меня голова была как чугунный колокол, всё в ней гудит, бум-бум, по телу дрожь, нервы натянуты как струна. И отвлечься ни на что нельзя, радио нет, газет нет. А где-то в 10 часов утра ушёл и мой юный собеседник – дядя парнишку всё-таки забрал, и я снова остался один. Еду арестантскую не стал есть, и даже шоколад, что у меня был в пакете, не лез в рот. Хожу по камере три шага вперёд, три назад, а мне всё хуже. Вчера практически весь день лил дождь, в камере душно и стоит зловоние от параши – парень всё время пил воду, потом мочился. Как откроет крышку, хоть всех святых выноси. И тут мне стало совсем плохо. Стал звать, стучать – никакой реакции. Наконец, достучался и пришёл сержант. Я ему говорю:

– Мне плохо, очень плохо.

Конвойный, видя, что я могу крякнуть прям там у них, вывел меня во внутренний дворик:

– Сейчас вызовем врача, а пока иди гулять.

Там я гулял минут 30-ть, даже немного в норму пришёл, стараясь дышать по методу Бутейко. Разумеется, конвойный никакого врача не вызывал, а позвонил Зюзину, который приехал, надел на меня наручники и повёз в тюрьму. Было где-то 12–30 и пришлось ждать, сидя в машине, почти до 3-х – отправляли этап. Потом Зюзин сдал меня и всё – я в тюрьме! Но поместили не в камеру, а посадили в стакан[3] невдалеке от проходной. И вот я там сижу, голова гудит, что-то чудится, а что, не пойму, сердце стучит не слева, а как будто в гортани, в общем, мне жутко плохо. Я сидел-сидел и упал на пол, ударившись головой, очнулся и стал стучать и кричать: «Мне плохо, подойдите!». Ноль внимания. Снова отключился, потом очнулся и снова стал стучать. И так раз 5-ть, но никто не подходил, хотя на дежурстве была женщина, и она, конечно, слышала[4], как я кричал, что мне плохо.

Наконец, пришёл конвойный и отвёл меня на привратку. Камера была больше, чем в КПЗ, но не лучше – унитаз есть, но уже полный говна, а кроме меня там было ещё человек 10, и все нещадно курили. Но хоть можно было слышать человеческие голоса, и меня немного отпустило. Привели ещё двоих, один с сеткой документов, представился Михалычем (потом мне сказали, что это Ларин, бывший начальник транспортного управления или управления дорогами). Он чего-то говорил, советовал, но я был как в отключке и до меня ничего не доходило, его слова отскакивали, как от стенки горох. Затем отобрали пять человек, в числе которых оказался и я (видно, это были новенькие), и отвели в бельевую. Там каждому дали матрац, кружку, ложку и повели в новый корпус – на карантин. Мне опять стало плохо, и я попросил лекарство. Просить пришлось несколько раз и наконец принесли валидол.

Компания в карантине подобралась весёлая, каждый рассказывал свою историю, но мне по-прежнему было плохо, и я совсем не вникал в их рассказы. Ночь опять без сна, утром проснулся – голова тяжёлая, всё плывёт как в тумане. Есть не хотелось, но один парень угостил салом, я не стал отказываться и пожевал немного, чтобы в желудке не было такого мерзкого ощущения. Потом стали вызывать по одному фотографироваться, снимать отпечатки пальцев и брать кровь на анализ. Когда меня привели в эту комнату, я сказал, что мне плохо, а рыжая врачиха или кто она не знаю, послушала сердце и стала мерять давление. Я заметил, что оно было выше 150 и сказал ей об этом. Но она:

– У вас давление как у космонавта (дались им эти космонавты!).

– Скажите тогда, какое.

– Нормальное, нормальное.

– А пульс?

– И пульс нормальный.

А у меня сердце колотится так, что вот-вот выпрыгнет из груди. И это я ещё более-менее успокоился. И только одно талдычит:

– Всего вам доброго, всего вам доброго!

Тварь. Когда брали кровь, я сразу предупредил, что у меня вены на сгибе закрылись, там забирать не дам. На что сестра сказала:

– А тебя никто спрашивать и не будет!

То есть, я для неё уже преступник, падший человек, с которым можно не церемониться. И как начала швыряться иглой, ища вену, что я чуть в обморок не упал. Наконец, сестра вроде нашла вену, тянет, а кровь не идёт. Стала в другом месте ковырять, еле-еле сделала забор крови. А кровь в тюрьме берут на RV и туберкулёз, но забор мне делали использованными шприцами (тогда нигде не было одноразовых), которые медсестра взяла не с того столика, где обычно лежат стерильные. Для меня, конечно, это могло стать убийственным – подхватить через это сифак или ТБЦ. Буду молить Бога, что у тех, у кого она брала кровь до меня, с этим было всё в порядке. После этого нас распределили по камерам, я попал в 21-ую, там уже было 8 человек – не то, что в наше время: Трепову, убийцу Владлена Татарского, в СИЗО «Лефортово» помещают не в общую, а в двухместную камеру одну, где есть телевизор и холодильник. Поди и на диету ещё сажают… И смотрю, там у одного, Степаныча, снабженца с Химмаша, всё тело покрыто язвами. Я подумал, что это у него после забора крови, но оказалось всё куда прозаичнее – тюремная инфекция. Так и у меня начали гнить руки и тело в карцере, куда меня поместили после того, как я объявил голодовку. Но это ещё что, а у ребят, когда они попадают на зону, нередко находят сифилис, хотя, понятно, что у них в тюрьме не могло быть половых контактов.

Камера № 21, 01 мая – 27 июня, 1 месяц 26 дней

Привыкаю к новой жизни: в хате питаемся все вместе, в основном тем, что передают родные. А «положняк» здесь такой: утром сечка, в обед рыбный суп (скорее – суп с рыбными потрохами), на 2-е шрапнель (сечка перловки), на ужин та же сечка, иногда рисовая. Мы выбираем из положняка картошку и морковь, добавляем кусочки колбасы из дачек и варим суп с помощью кипятильника по очереди в большом пластмассовом стакане. Оказалось, таким образом можно варить даже сгущёнку. Сначала спал на шконке внизу напротив общака, а 8-ого, когда один ушёл и не вернулся к вечеру, переместился поближе к окну.

Через две недели вызвали, наконец, на суд. Когда сидел в арестантской районного суда, к одному парню подошла адвокат и долго с ним беседовала. А мой, дежурный, был где-то там в суде, но ко мне даже не заглянул. К моменту начала слушаний я дошёл до кондиции и уже самостоятельно говорить не мог – пришлось читать. Как дошёл до места, что у меня без попечения сын, непроизвольно зарыдал. Да что толку! Это цирк, а не суд. Объявив о моих правах, судья не позволила мне ознакомиться с материалами дела – они де вам известны. Затем выступил прокурор и просто зачитал своё постановление: де при сокрытии налогов в особо крупном размере я попытаюсь скрыться, но даже не пытался обосновать это, как будто я матёрый рецидивист и меня надо обязательно содержать под стражей. Тут адвокат заявил, что у меня масса хронических заболеваний и стал трясти историей моей болезни. Но когда он попросил приобщить её к делу, судья отмахнулся от него, как от назойливой мухи – ты дежурный, так не мешай, без тебя знают, что и как решать. Затем меня отвели в арестантскую и, не успел я сесть, как тут же снова повели обратно. Решение – оставить в силе постановление прокурора об избрании меры пресечения. В общем, вся процедура заняла от силы минут 10 с учётом моего отвода и привода на время совещания. И где тут справедливость, когда вот так по произволу распоряжаются судьбой человека и его здоровьем, разрушая его бизнес в угоду непонятно каких и чьих амбиций! Вера на суд приходила, но конвой не позволил даже приблизиться ко мне. Адвокат, пока я ждал отправки в тюрьму, мог бы тоже зайти, объяснить, как мне дальше быть, но ему это было явно не нужно – ну зачем ему бесплатная трата времени?

Через два дня вызывают: Скобликов, с вещами! Скатываю матрас, беру сумку, сдаю в каптёрку и меня отводят на привратку. В голове бьётся мысль вперемежку с сомнением: пересмотрели постановление, кто-то из потерпевших понял, что с сидящего в тюрьме своих денег он никогда не дождётся. Погрузили в автозак, который был набит под завязку так, что дышать было нечем, и стали развозить кого куда, а меня – в Первомайский РОВД. Оказалось – вызывали на допрос. И это через 3 недели, хотя по закону первый допрос должен был состояться сразу после предъявления постановления на арест! Вместе с Назировой был А. А. Лапенков из налоговой полиции, поскольку вопросы касались налогов. Он и начал:

– По каким договорам вы покупали квартиры?

– У вас вся бухгалтерская документация на руках, что в них не так?

– Всё не так, вы не отражали в учёте, какие налоги должны платить.

– И какие, и по каким сделкам вы нашли нарушения?

– Вот это я и хочу от вас услышать.

– Но чтобы я мог ответить, я должен видеть документы, по которым есть вопросы.

– Вы сами это знаете, не надо меня путать.

– Ну вот, пришли меня допросить, но ничего конкретного не предъявили. За что меня арестовали, хоть скажите?

– В постановлении ясно написано, за что – сокрытие налогов в особо крупном размере.

– И где вы их нашли, не скажете?

Назирова:

– Скобликов, вы не понимаете, где находитесь – вопросы тут задаём мы.

– Ну задавайте тогда их так, чтобы я их понимал и мог ответить.

И в таком духе допрос длился почти три часа. Я просто физически устал от этой бестолковщины, а ему хоть бы хны, все мои объяснения отскакивали от него, как от стенки горох, только и знает, что через раз талдычит о сокрытии налогов, ни разу не пояснив, где и какие они там нашли. И сколько я не пытался его вразумить, что суммы сделок не могут считаться прибылью для налогообложения[5], и тем более скрытыми, если они показаны в бухгалтерском учёте в полной сумме, всё бесполезно. Назирова, явно скучая, слушала в пол уха, потом вставила в машинку лист бумаги и напечатала протокол, в котором написала, что я не признал фактов сокрытия налогов. Это было правдой, и я его подписал. После допроса меня отвели в 48-ую комнату РОВД, где Вера, как ни странно, принесла хороший обед (жареная картошка с куриными окорочками и кофе). Но еда под аккомпанемент бестолковых обвинений просто не лезла в горло. Я ей говорю – нужен хороший адвокат, ей самой нужно пойти и переговорить с работниками и клиентами, объяснить им, что меня надо вытаскивать из тюрьмы, иначе они ничего не получат. Но она перебивала меня, кричала, что не будет меня кормить, что я подвёл семью, а Мишу оставил без отца, он очень переживает, мне же очень хорошо так сидеть. Конвойный торопил, т. к. вот-вот должен подойти автозак, она собрала мне в пакет остатки еды (практически всё, что принесла) и меня повели снова в обезьянник.

2-ой вызов к Назировой состоялся через неделю после первого. Привезли то ли рано, то ли это такой приёмчик давления на подозреваемого, чтобы был более сговорчивым – я ждал в обезьяннике до 3-х часов дня. А там тоже ждал парень, у которого ст.62 УК (наркомания). И он просветил меня о том, как сидят в Матросской Тишине – там можно ходить из камеры в камеру, зэкам приносят всё – водку, коньяк, икру. Даже с женой можно переспать или заказать проститутку, были бы деньги[6]. Допрос был недолгим. Адвокат пришёл, но ничего не говорил, только читал, какие показания я писал без него. Начало допроса меня насторожило, поскольку ни один вопрос не касался обвинения в том, за что меня арестовали: о наших взаимоотношениях с другими ТоН-Инвестами и о системе жилищных сертификатов (ЖС). И оп-п-ппа! Она прокидывает: акционеры и вкладчики требуют крови – у неё масса заявлений от них на меня. Поэтому я стал уклончиво отвечать на задаваемые вопросы, а ей приходилось повторять вопросы. Но только в камере я окончательно понял, что она допрашивала меня уже по статье о мошенничестве, не предъявив обвинение. И вот куда же смотрел адвокат? Он-то понимал, что меня допрашивают в качестве обвиняемого по другой статье и, несмотря на то, что он был по назначению, всё же обязан был заявить протест и предложить либо перепредъявить мне обвинение, либо прекратить допрос. После допроса Вера меня покормила (с тем же гарниром попрёков) и завела разговор о деньгах, которые я якобы присваивал! Чёрт бы её побрал! Я разве когда-нибудь что-то скрывал от неё, все деньги до копеечки нёс в дом. Что это за жена, если не верит мужу? Как она могла поверить обвинению? Потом, как всегда, резко поменяла тему: Миша замкнулся, в школе ученики уже знают, что папу посадили и дразнят его. Это, конечно, ужаснее всего. Но Болдыревы, соседи, не изменили отношения, хорошо помогают. Я ей говорю:

– Продай дачу, но адвоката найми. Ты разве не видишь, что у Кирасирова потому безразличное отношение к моему делу, что ты ему не заплатила?

– Тебя государство обязано защищать, оно ему платит, так пусть работает как положено. А я и передачки тебе носить не могу, т. к. на каждую надо минимум 200 тысяч рублей. Где я возьму денег?

Ну что тут можно сказать? Деньги у неё, конечно, были, я всю зарплату отдавал ей. Она же, со своим «Курочка по зёрнышку клюёт!» складывала деньги в свою копилочку, которую я никогда не проверял, думая, что она общая. Сколько там насобиралось, я не знал, но был уверен, что достаточно, поскольку кроме зарплаты отдавал ей выручку от автостоянки, которую мы арендовали. И при этом она на каждом свидании, когда меня вызывали в РОВД, на редкость бестолково вела себя, прямо как будто нарочно. Вместо того, чтобы пользоваться малейшей возможностью, чтобы обсудить по-деловому, что предпринять, все разговоры – крик и пошлые обвинения. А чего меня обвинять, если находясь в заключении, я ничего сам сделать не могу, какой прок от них?

В этот день после того, как меня привезли, я с 16–30 до 21 просидел в стакане. После разговора с Верой я был морально разбит, да и самочувствие было паршивое. Хорошо, что было не скучно, т. к. вместе со мной в соседнем стакане сидел Малышкин, бывший директор Чаадаевского домостроительного комбината. Он мне всё рассказывал, что сидит здесь почти 2 года и куда только не писал – всё бесполезно: если решили посадить и нет поддержки, не отстанут. Полгода погулял и вот сегодня снова арестовали. В камеру я попал аж в 21–30, но от усталости и от разговора с Верой, и от беседы с Малышкиным кровь стучала в голове так, что мне до утра так и не удалось заснуть.

Мой арест высветил ещё один мой просчёт – кадровый: оказалось, что моё отеческое отношение к подчинённым они воспринимали весьма односторонне – я им всем был должен, а они мне – нет. Поэтому, когда случилась со мной беда, посчитали, что мне они ничем не обязаны, несмотря на то, что в те трудные 90-е годы у них ни разу не было задержек с зарплатой, а если и были какие огрехи, никого их них я не наказывал ни рублём, ни выговором. Им всё прощалось, а потому было очень неприятно осознавать, когда тебе на добро отвечают чёрной неблагодарностью – никто из моих работников за месяц не то, что передачку, даже весточку не прислал. Не знаю, что ещё будут говорить на допросах…

Утром на следующий день был режимник, я записался на личную беседу к нему и врачу. К врачу меня повели в этот же день, но ничего, кроме раздражённой реакции я от неё не получил. Давление непонятно от чего упало до 100/60 (а всё время было повышенное), я ей говорю, что надо сделать запрос в 3-ю поликлинику, а она в ответ – это де не смертельно, и не входит в мои обязанности, и т. д… А пока я был у неё, сокамерника Степаныча отправили в больницу с инфарктом. Похоже, это и мне грозит при таком отношении.

Сегодня, 23 мая, был 3-ий по счёту допрос, от Налоговой полиции был всё тот же Лапенков:

– Вы совершенно зря упорствуете, мы же хотим вам добра. Ну что, будем говорить правду?

– Какую ещё правду?

– Это вы должны нам рассказать. Если мы установили, что вы скрываете налоги, лучше признаться в этом. И тогда можно будет подумать об изменении меры пресечения.

В общем, купить меня за дёшево хотел – я признаю сокрытие налогов, а меня будут судить за мошенничество, а потому никто до суда не отпустит. Поэтому я пропустил его обещание мимо ушей, и говорю:

– А если мы ничего не скрывали? Тоже признаваться?

– Вы не грубите. Евгений Андреевич, не надо усугублять своё положение.

– Извините, просто я не могу понять, где и когда мы совершили налоговое преступление – в тот акте, что вы мне предъявили, нет конкретных данных, расчётов, а главное – куда же мы дели сокрытые деньги? Присвоили, пропили или пустили на ветер.

– Ну что вы на самом деле понять не хотите – зря расследовать дело о сокрытии налогов не поручают Налоговой полиции.

– И кто его конкретно поручил?

– Здесь вопросы задаю я. Значит, были веские обоснования, мы не обязаны их сообщать нарушителям.

Он ещё долго морочил мне голову тем, что я должен говорить, а что нет, усыпляя мою бдительность – де мне ничего не грозит, всё не так страшно, а то, что я в тюрьме, мне надо винить самого себя – на их вызовы не реагировал, на допросы к Назировой не ходил. Короче – вешал мне лапшу на уши, т. к. я ходил и в налоговую полицию, и в РОВД как на работу, да и арестовали меня именно тогда, когда я пришёл по вызову. Кирасиров опоздал и, как всегда, просидел весь допрос молча. Ну что ж, всё по закону: есть оплата по труду, а есть и труд по оплате, а если платит государство, можно вообще не напрягаться. Но будь я адвокатом, я бы так не смог, совесть бы не позволила.

По завершению допроса (Лапенков уже ушёл) я опять попросил изменить мне меру пресечения. Но Назирова не повернула даже головы, молча вставила в машинку бланк протокола допроса и стала печатать вопросы. В это время заглянул Ошлаков, который остался вместо меня за директора Концерна, и я попросил её дать мне возможность поговорить с ним. Она пообещала и отправила меня к операм писать ответы, а его пригласила в кабинет. Но не успел я написать ответы, как она пришла их прочитать и стала меня торопить. Когда я закончил, она пробежала их глазами и скривила недовольную мину:

– Евгений Андреевич! Вы опять за своё? Надо отвечать конкретно, а вы чего пишите?

– Чего я пишу? Если ничего мы не скрывали, я так и отвечаю.

– Ну смотрите, как бы вам хуже не было.

– А с Ошлаковым я могу поговорить?

– Нет, я забыла ему сказать, а он уже ушёл.

Ну да, ну да! Всегда одно и то же – пообещают и обманут. Правоохранители, как же… Веру о том, что я в РОВД, не предупредили, поэтому, когда кончился допрос, я попросил Кирасирова позвонить ей, это же рядом. Но, вероятно, для бесплатного адвоката это было в облом, я просидел в гадюшнике часа 2, приехал конвой и отвезли меня на тюрьму голодным.

На следующий день к нам в камеру заходил прокурор, надзирающий за СИЗО вместе с хозяином, и я их спросил, почему ни Васильев, ни Костяев не отвечают на мои заявления (нашёл кого и о чём спрашивать!). Сокамерник Юрка был у следователя и принёс весть, что готовится амнистия ко дню республики, ну, мне она не светит, т. к. впаяли часть вторую, которая по общим правилам никогда не попадает под амнистию. Все в хате стали брить головы, и я обрился заодно – теперь у нас в камере 6 лысых. Написал заявление следователю, что отказываюсь от такого адвоката. Был шмон, когда нас вывели на прогулку, а колченогий Михалыч, что подозрительно, не пошёл – он всё время старался сблизиться со мной, уж не кумовка ли? Больно часто его вызывают к куму, а зачем, по возвращению не говорит.

Вот уже 3 недели как меня никуда не вызывают – ну и что это за следствие? Пришёл ответ на моё заявление от 04.05 начальнику Налоговой полиции Васильеву, которое не дали прочитать как следует, но из него я понял главное – он не несёт ответственности за меру пресечения, это вопрос следствия. В камере появился врач – Алик (азербайджанец), и я попросил пощупать живот, что-то стало беспокоить уплотнение в нём. Он сказал, что это вполне может быть рак на ранней стадии. Кроме того, у меня сломался и 2-ой зубной протез. В воскресенье (1 июня) сказал об этом дежурному, но повели к стоматологу только через 10 дней, довели до 2-ого этажа и отправили обратно, т. к. там было полно народу. Да, надо проситься на больничку в 5-ой колонии (ИК 7/5 – исправительная колония № 5), там либо с зубами, либо с животом лечиться (ага, разбежались лечить зэка, да зубы ему вставлять!). Прошли 2 тягостных выходных дня, убиваю время игрой в шахматы, но всё равно безделье меня изматывает, поэтому голова постоянно как в тумане, внимание рассредоточено. Долго не могу заснуть, а однажды встаю, а надо мной все смеются – я не то кричал, не то плакал во сне. Просыпаюсь, как правило, затемно, а тут ещё один мужик зашёл, Коля (украл 100 м шланга с дачи), который день спит, а ночью бродит и курит махорку. Вообще, я стал выглядеть очень старым, волосы на голове стали отрастать – раньше звали Матроскиным, теперь Моджахедом.

Сегодня 13-ое – несчастливое число, значит не вызовут. И утром я встал, сделал зарядку, и только умылся – Скобликов, с вещами, быстро. Кое-как свернул матрац, схватил сумку с документами и на привратку. Повезли, да не к следователю, а на судебно-психиатрическую экспертизу! Вот это поворот! Вот сюрпризик мне приготовили! Постановление мне не дали прочитать, но врач сказал, что это потому, что я «настойчив». Врачей было 2-ое, Марья Александровна и мужчина лет 45–50. Спрашивали, какой я по характеру, почему часто менял место работы. Мужчина начал спорить по поводу того, что аудитор не имел права давать оценку правильности исчисления налогов. Я стал доказывать ему, что аудитор обязан сделать это, ибо тогда у него не пойдёт баланс. Что ещё? Они старались выяснить – как я реагирую на критику, почему опровергаю материалы проверки, почему не стал работать по специальности. Странно. Ну и причём здесь проверка на психическое здоровье? Когда вернулся, в хате появился новенький парнишка, и нас стало в камере 10 человек. Но тоже курит. Итак, соотношение 4/6, не в пользу некурящих.

20 июня – чёрный день, едва не ставший последним. Ещё с вечера стало болеть сердце с типичными признаками стенокардии – боли в левой стороне груди под лопаткой. Спал плохо, на левой стороне не мог. Утром встал рано, боли усилились, а сердце билось такими большими толчками, что голова будто подпрыгивала на подушке. Стал беспорядочно принимать рибоксин, корварол, нитроглицерин, но делалось всё хуже. Лишь к обеду ребятам удалось добиться, чтобы меня отвели к врачу. Но когда он стал меня осматривать, я подумал: таким только в концлагере работать. Сразу грубо:

– Ну скорее, скорее, чего там у тебя?

– Мне очень плохо, доктор.

Но он едва прослушал, давление не измерил, т. к. тонометр у него не работал. Сделали укол, кажется, анальгин с димедролом. А как привели в камеру, мне стало ещё хуже, боли усилились так, что казалось будто это жизнь уходит из меня, и в любой момент всё, настанет конец. Ребята заволновались и снова стали стучать, потому что видят – на их глазах умирает человек. Пришла охрана, ребята вызвались меня проводить, т. к. я сам идти не мог, но они не разрешили. Но и конвойные не стали помогать, и я по стеночке, по стеночке, через тычки и понукания: «А ну иди давай побыстрее, шевелись, старик!» спустился вниз к врачу. Там, не спрашиваясь, лёг на кушетку, т. к. силы меня оставили.

– Что с вами?

– Я умираю, давайте реанимацию.

На воле, конечно, тут же бы вызвали неотложку, но в тюрьме всё по-другому – врач, или не знаю кто, даже давление не измерил, только сестра сделала 3 укола, один из них в вену. Полежать не дали, в тычки и с понуканиями отвели в камеру. Я сразу лёг и уснул, видно вкололи успокоительное. Утром стало вроде полегче, но стоило приподняться, сразу темнело в глазах. И я почти весь день 21.06 пролежал пластом, на прогулку идти не смог, хотя надо было бы хоть немного подышать свежим воздухом.

Я никогда не помню сны. Но на следующий день был какой-то особенный сон: вроде меня выводят из камеры, потом охранник куда-то исчезает, и я иду по тюрьме один, через какие-то ремонтируемые помещения и лестницы. Наконец, я выбираюсь на поверхность и вижу – я вне пределов тюрьмы, оглядываюсь назад, а выхода, откуда я вышел, нет. Тут я просыпаюсь в ужасе – побег! Но снова засыпаю и вижу праздничный сон – то ли какой-то ресторан, то ли квартира, кругом незнакомые парни и женщины, а заводила компании я. Снова проснулся. Был ещё и 3-ий сон, но я его почему-то совсем не запомнил. Рассказываю 1-ый Михалычу, а он и говорит: нагонят тебя, ведь 25-ого истекает 2-х месячный срок. Хотя мои сны никогда не сбываются, я в приподнятом настроении отправился на прогулку.

Сегодня, 25 июня, истёк срок моего содержания под стражей. Вернее, ещё вчера, если руководствоваться законом. Поскольку этого не произошло, я написал заявление, что в знак протеста за незаконное содержание под стражей объявляю голодовку и на проверке утром отдал его офицеру. Но никакой реакции в этот день не последовало, кроме того, что зашёл режимник и зачитал мне телефонограмму о продлении срока содержания под стражей. На следующий день пришёл прокурор, надзирающий за соблюдением законов содержания под стражей, вроде бы защитник арестованных. Я заявил ему, что объявил голодовку и он, поскольку моё содержание незаконно, имеет право немедленно освободить меня. Я нагло заявил:

– Пусть, тот кто затеял это, снова подвергнет меня аресту.

– Но вам же зачитали телефонограмму, что срок продлён, и для нас это основание.

– Телефонограмма не является документом, вы это знаете. Но вас я прошу – передать В. Ф. Костяеву (прокурору области и нашему клиенту), что терпение моё иссякло, я написал ему письмо, он мне не соизволил ответить, поэтому я написал генеральному прокурору о всех безобразиях в отношении меня, и если он не решит вопрос в ближайшие дни, будет другое заявление, я привлеку СМИ.

– Привлекайте кого хотите. А он в Москве и вернётся на той неделе.

– Вот как вернётся, так и передайте.

Офицер:

– Ты чего ведёшь себя так, в карцер захотел?

Когда они ушли, ребята мне:

– Здорово ты его!

Но уже пошёл 2-ой день моей голодовки, и голова прямо отказывала, а тут ещё этот разговор. На следующий день была баня, я уже почти собрался, а меня хоп – с вещами! Ребята: "Ну всё, нагонят!" Да, нагнали – в карцер, только на общем основании. Это значит – постель со мной, могу валяться хоть целый день. Заводят в новый корпус на 1-ый этаж в камеру размером 1×1,8 м – располагайся. Я стучать: тут вода по щиколотку и сверху капает, мне же не карцер. Написал заявление Начальнику СИЗО: «В связи с тем, что 25.06 я объявил голодовку в качестве протеста на незаконное содержание под арестом, меня перевели в одиночную камеру на общем содержании. Однако меня посадили в карцер, хотя режим заключения я не нарушал и претензий от руководства СИЗО не имею. Если это режим общего содержания, то я не должен находиться днём без дневного света, стола и стула. Но не это главное – в камере вода на полу и сверху капает из канализации, спать нельзя. Даже если бы я мог спать, находиться в сырой камере – значит подвергнуть себя опасности заражения ТБЦ. Мне 57 лет, и я страдаю множеством заболеваний, в числе которых хронический бронхит. Прошу перевести меня в сухую камеру». Смилостивились, в тот же день посадили в ту, что была рядом. А она почти такая же – только воды на полу не было, т.к. сверху капало прямо туда, где был откидной шконарь. Не откладывая дело в долгий ящик, написал на имя начальника СИЗО два заявления: чтобы перевели в сухую камеру и на перевод в больничку.

На больничку меня, конечно, не перевели, но в тот же день водили к врачу, там сняли кардиограмму. Сестра сказала, что всё в норме. Как я спал, одному Богу известно – на 1/3 сгрудил матрац, постелил тряпку и полиэтиленовую плёнку, подставил стаканчик, чтобы вода не лилась прямо на меня. А ноги были на «машке». Проснулся с тугой башкой, а тут, ни свет ни заря: «С вещами!» Я, грешным делом, подумал: «Вот, правильно, что начал голодовку, это я сделал мощный ход!», да тут ещё конвойный говорит: «Домой пойдёшь!» (до меня не дошла издевательская интонация в его голосе). Эйфория ещё более усилилась, т. к. повезли в Первомайский РОВД в одном автозаке с Воложаниным, и я подумал, что обоих освободят под подписку. Но по приезде нас развели по разным местам, его посадили в обезьянник, а меня с малолетками в гадюшник, где ни света, ни воздуха, все курят – и не запретишь. Когда, наконец, где-то к 12 часам вызвали, и я вижу, что в кабинете сидит Вера, понял, что никакой речи о свободе не идёт. А она сходу кричать:

– Ты что, не понимаешь, что у нас денег нет? Мише приходится есть у Болдыревых (соседей), всё имущество описали, нанимать адвоката будем только на процесс.

Вот так: была любовь, семья, все деньги до копейки я приносил домой, а как попал в беду, оказывается, деньги дороже мужа и отца ребёнка, 38 дней от неё не было ни слуху, ни духу. Потом говорит:

– Кончай голодать, мы работаем, и прекрати писать моей матери. Мартьянов (наши дети учились в одном классе гимназии) по своим каналам пытается что-то сделать.

И тут в разговоре выясняется, что мой арест – инициатива губернатора области Ковлягина, а если, не дай Бог, президентом будет избран Зюганов, тогда над нами устроят показательный процесс и впарят по 10-ке. Просил УПК, новый Уголовный кодекс с комментариями – в ответ опять крики:

– Денег нет, сиди и жди.

Еду она принесла, но я не стал есть, т. к. нельзя было прерывать голодовку. Потом зашла Нина Дмитриевна (тёща), обняла меня и заплакала, подвели Мишу – он такой светленький, подрос, молчит и только смотрит на меня. Я обнял его и сказал, что всё выдержу и мы скоро увидимся. Да, это моя надежда и любовь. Как же мне хочется побыть с ним хоть часок! Про что уж мы будем говорить – о динозаврах, компьютерах, роботах? 2 месяца для него – большой срок. Но тут все стали орать, и Назирова, и конвой: "Уведите их, не положено!", свидание прервали и отвели в гадюшник. Там был один малолетка (бывший детдомовец), который тут же мне начал плакаться, какой он несчастный: ни разу в жизни не воровал (за квартиру платил 150, а заработок на тепличном комбинате 120!). И вот де бес и попутал, он 40 кг огурцов с подельником стащил, но их накрыли.

Вдруг снова вызывают – думал, на допрос, а там меня ждёт свидание с внучкой Олей, которую брала на 2 месяца в Ригу Людмила, сестра бывшей жены, Ольги Фёдоровны – она привезла её в Пензу к школе. Они принесли мне скромную передачу и газеты, уговаривали бросить голодовку, но на случай выхода из голодовки я взял из неё только лимон, шоколад и яблоко. Верят в мою правоту, но помощь деньгами, тем не менее, Люда не предложила. После того, как закончилось свидание, меня снова отвели в гадюшник.

Да, целая история вышла с газетами. Следователь разрешила взять с собой в тюрьму, а конвой ни в какую – не положено. Я этим дубакам говорю: ваша обязанность довести до ворот заключённого, а не вещи. Тюрьма шмонает, и сама отберёт, если сочтёт нужным. Нет, де устав не разрешает. Но тут подошёл капитан, который почему-то, когда забирали меня, проявил особый интерес к моей особе. Я его попросил отдать газеты, и он принёс половину того, что мне передали. На привратке сидел мало, зато загнали бок о бок с Воложаниным, и я его предупредил, чтобы не играл в паровозик – пусть каждый несёт свой чемодан. А когда повели – о радость! – на 2-ой этаж, в такой же карцер, но сухой. Но радость быстро омрачилась – шконарь всего 1,5 м, а у меня рост 1,72, спать можно было только согнувшись в три погибели.

Теперь опишу, как шла сама голодовка в карцере.

1-ый день вообще ничего – до обеда писал на черновик жалобу генпрокурору, но к вечеру стала болеть голова. 2-ой день был самым тяжёлым – с утра тяжёлая голова и общее состояние хуже не придумаешь. А тут ещё переселение. Все два дня пил воду с растворёнными аскорбинками – для укрепления сопротивляемости организма. 3-его дня выпил таблетку цитрамона, ещё нозепам и после того, как усилилось отделение мокроты и появился кашель – таблетку арбидола. Но стала болеть шея и левое ухо стало пунцовым, а от чего, даже не знаю (сейчас я этим ухом не слышу). Вместо еды пью одну воду, вернее кипяток, который мне приносят. 4-ый день провёл в РОВД (опять бестолковый допрос), самочувствие паршивое, слабость, сонливость, но всё же терпимо. Даже вытерпел целый час стоянки в автозаке перед тюрьмой. А есть уже и не тянет. Сегодня 5-ый день, спал – не спал, не знаю. Ходил на прогулку. Было довольно прохладно, но я снял майку и загорал на солнце. Пришёл задрогший, лежал до обеда и, кажется, пару раз вздремнул. Сейчас пишу, накинув на плечи куртку и то ли мне жарко, то ли у меня температура, не пойму. Продолжаю: 6-ой день голодовки проходит лучше, чем 5-ый, но на теле появились какие-то мокнущие болячки, такие, как были у Степаныча – вот, достала и меня тюремная инфекция! Удивительно, но утром сходил по большому. Сначала чуть, а потом через некоторое время ещё и побольше. Но кал тёмный-тёмный. Надо было бы на газетку, чтобы видеть – нет ли кровяных выделений? Если снова позывы будут, так и сделаю. В животе как была окаменелость, так и не проходит, однако и не болит. Спал всё равно неважно, проснулся задолго до пробудки. Настрой у меня прежний – бороться, однако если суд не отменит решения, деваться некуда, голодовку придётся прекратить. На 7-ой день стало хуже. Во-первых, ночь почти не спал – достали клопы. Я когда пришёл после свидания в РОВД, убил 2-х и подумал, что принёс их с каптёрки. Предыдущие дни их вроде как бы и не было, а этой ночью они устроили нашествие. Полежу, они сбегутся – побью и снова ложусь, но многим всё-таки удалось попить-таки моей кровушки. Утром посчитал убиенных по трупикам: более 700 штук. А перебить всех и не получится – стены камеры не гладкие, а оштукатуренные «под шубу», т. е. все в дырках, в которых клопы откладывают свои яйца. Только одно непонятно – почему клопы в этой камере ждали целых три дня? Чтобы наброситься на меня целой стаей? Копили силы, чтобы скопом напасть? Но, вероятно, они просто хорошо отъелись на предыдущем постояльце, и у них просто был перерыв… В общем, ночь прошла без сна и только утром после пробудки я раза три отключался.

Главное для меня в этой голодовке то, чтобы голова выдержала, а то, когда я первый раз держал голодовку в 1975 году в Москве в общежитии для аспирантов, я был вынужден её прекратить на 10-ый день, т. к. вдруг началась жуткая головная боль. Но приключилась другая напасть – появились явные признаки простуды – кашель, горло болит, сильное отделение мокроты как изо рта, так и из носа. Да, если заболею, тогда голодовку придётся закончить, не дожидаясь суда. Опять утром сходил по большому. Если вчера кал был густоты сметаны, то сегодня – дрисня темно-коричневого цвета. Что ж, это продукт разложения тканей, а может, и опухоли в животе. Сам я сильно похудел, а вот она не уменьшилась нисколько. Очень противно пить воду, а надо. Выпиваю ежедневно где-то 2,5 л, беру по 2 кружки в завтрак, обед и ужин. Посетила меня, наконец, врач, послушала и сказала, что по сердцу есть отклонения, но они не смертельны. Вчера, наконец, повели в баню. Но, как всегда, отношение тюремщиков как к рабу – ведь знают, что голодаю, ослаб, а всё равно гонят: быстрее, быстрее, едва дали толком помыться. Но всё равно для зэка баня – это как на воле побывать!

Опишу сразу 8-ой и 9-ый день. Вчера день был заполнен делами и ожиданиями, снова водили в баню, дали ножницы подстричь ногти, но воду в обед не принесли, пришлось просить часа 2. Самочувствие стало получше, чем вчера, сделал зарядку, умылся. Позывы сходить по большому были, но неясные, а мучить жопу я не стал. Где-то часа в 3 принесли инсектицидный карандаш против клопов, и я очень аккуратно всё очертил кругом постели. Но стены, покрытые «шубой», с дырами и щелями, обработать карандашом невозможно. И прилёг. Думаю, предыдущую ночь не спал, надо дрёму нагнать. И тут клопы как полезли! И началась битва – полежу, они набегут, а я их соберу и давить. И так до поздней ночи. То ли в связи с голодовкой, то ли вообще от условий содержания, но сон не шёл. Так и пришлось принять капли пустырника, чтобы заснуть. Проснулся за час до пробудки, но глаз не открывал. Когда включили радио и стали разносить еду, получил свой кипяток и снова лёг. Удивительно, но заснул, ещё даже сны снились. В 10 встал, сделал зарядку, но не силовую, а для разминки суставов. Шея хрустит, но меньше, может остеохондроз рассосётся в итоге? Но вот что плохо – когда стал засыпать, стал мучить щемящий кашель. Тогда я стал глубоко дышать и задерживать дыхание. И вроде бы он прекратился. А проснулся – грудь заложило и кашель стал ещё больше. Если вчера кашель и отделение мокроты почти прекратились, то сегодня нос закладывает и приходится постоянно отхаркиваться. Постирал носки и вымыл камеру, разобрал вещи. Но тяжеловато было, устал сильно и когда повели на прогулку, меня так шатало из стороны в сторону, что … и в дворике было трудно даже стоять. Но под конец полегчало… А потом вывели голосовать за президента, (голосовал не за Ельцина и Зюганова, а за Лебедя). Сейчас больше 2-х часов, обработаю ранки и полежу. То, что у меня на голове стали разрастаться болячки, это ещё ничего. Но они появились и на теле, чешутся и мокнут, ни мазь, ни зелёнка их не берёт. Как бы к суду не покрыться коростой по всему телу. Но как время тянется! Вот, думал, что дело идёт к 4-м, а по радио сказали – 14–00. Да, время – это самое тяжёлое здесь. Но проходит день и прошедшее время кажется пролетевшим мгновенно.

10-ый день. Ожидания мои не сбылись – не вызывали. Может поэтому спал плохо и проснулся задолго до подъёма. Шёл сильный ливень. Вообще, главная неприятность от голодовки – это проблемы со сном: вчера смог заснуть только задолго за полночь, хотя лёг где-то в 7 вечера. Я уж и аутотренингом занимался, и овец считал – ничего не помогало. Утром сделал зарядку, почистил зубы и смазал язвы. Принесли мази и стрептоцид, зашёл режимник и завёл беседу по поводу окончания голодовки и о жизни, за что сижу. Вроде бы потеплел. А голодовку придётся вести до суда – в выходные никто не будет решать вопрос о переводе, да и продуктов для выхода из голодовки нет. Самочувствие вроде ничего, да вот беда – утром грудь как заложенная, а вечером одолевает сухой кашель. И когда лежишь начинается кашель… После обеда полежал и, хотя не было сильного позыва, попытался сходить по-большому. Получилось, но чуть-чуть, опять темнобурая сметанообразная масса. Уплотнение в животе не уменьшается, хотя весь мой жир уже сгорел. Потом водили на прогулку, было солнышко, и я погрелся. С прогулки сразу повели на укол, я дал согласие, может улучшится кровообращение, особенно на фоне голодовки. Правда, на ягодице обнаружилось покраснение и появилась ещё одна язва на плече.

11-ый день голодовки. В общем, я уже повторил своё московское достижение. Правда, выхода с головной болью не будет. За все 10 дней только первые 3 дня болела голова. Чувствую себя, конечно, много хуже, чем тогда. Там я совершал многокилометровые прогулки и даже пробежки по парку в Кусково, и ничего. А здесь сегодня решил поправить свет, а для этого надо было подтянуться на одной руке и поправить лампочку. Так после еле отдышался, сердце колотилось как бешеное. И весь день слабость, сильно шатало. Наконец добился, чтобы дали зеркало, чтобы я мог побриться. Камера освещается наполовину и то слабо, так что проведёшь разок по щеке – помоешь станок и снова. Но выбрился и стал похож на Иисуса Христа – лицо истощённое, которое оттеняет борода (кстати красивая, можно оставить и после ходить с ней). Но увидел и другое – на правой скуле какой-то отёк. Язвы заживают, но плохо, слежу, чтобы новых не появлялось, тут же мажу. А сон по-прежнему плохой. Вчера заснул ещё позже, но проснулся с первой пробудкой, утром пытался снова заснуть, но не получилось. Может, поэтому и слабость. Но зарядку сделал, на ноги пытался делать растяжку, чтобы садиться в позу лотоса. Снова пытался сходить по-большому – не получилось. Вызывал Духанин, начальник оперчасти СИЗО. Я просил связаться с адвокатом Краснобаевой на предмет того, чтобы она меня защищала, но он сказал, что ничем помочь не может. Ещё просил перевести в маленькую камеру, когда закончу голодать.

12-ый день. Самочувствие нормальное, заклеил лампочку газетой, чтобы в камере был полумрак. Может поэтому ночью впервые спал, возможно, и клопы тоже, раздавленных не нашёл. Правда, несколько раз просыпался, при этом после 3-х побудок встал, подумав, что наступило утро, но окно было чёрным, и я снова лёг, так и проспал до звонка. Встал тяжело и через силу. Сделал зарядку, растяжку, понемногу разошёлся, голова ничего, однако во рту появилась горечь, мокрота отделяться перестала, зато в носу стали донимать «козюльки». Сводили к врачу, там сделали укол, дали ещё мази и заклеили на боку язву лейкопластырем, она не проходит вот уже 12 дней, т. к. ночью ворочаюсь и сдираю корочку.

13-ый день. А предыдущую ночь спал очень плохо, заснул только под утро. Но утром резко вскочил за кипятком и сразу забилось сердце, поэтому зарядку так, как вчера, сделать не смог, всё время чувствовалось сердце и на прогулке больше стоял. Весь в ожидании суда – написал выступление. Вечером немного вздремнул, а ночью пошли глюки – стало казаться, что кто-то рядом есть, слышались шорохи, открывал глаза, а мимо проплывал какие-то монстры, они что-то говорили мне, а что, не помню. Это меня встревожило, и я решил, что если сегодня не вызовут на суд, надо заканчивать голодовку.

14-ый день. Всё, эта ночь была последней – раз не вызывают, значит голодовку надо прекращать и отправляться в общую камеру. Поэтому взял хлеб, чай и сахар. Хлеба отрезал маленький кусочек и долго-долго его жевал, потом ещё, запил слабым чаем. Во рту стало противно, часа через 3 попытался снова проделать эту процедуру, но стало ещё противнее, и недоеденный хлеб я положил в сидор. Есть совсем не хотелось, а самочувствие было такое же плохое, как если бы я не прекратил голодовку, поэтому зарядку по полному раскладу сделать не смог. Донимали мокнущие болячки, которые не присыхают даже под бактерицидным пластырем. Руки стали сильно дрожать. Подождал до 11-ти и вызвал зама по режиму, которому отдал заявление о прекращении голодовки. После обеда дежурный по коридору открывает кормушку и говорит:

– Скобликов, с вещами!

Собрался и ждал не меньше часа, затем открывается робот, я шатаясь выхожу, а меня в тычки гонит дубак, здоровенный такой, со шрамом на губах. В камере встретили с радостным гулом, всё рассказал, все – с сочувствием:

– Как это ты смог, молодчага! и т. д..

Но вечером видно получили прогон (они гоняли коней с мульками, но это меня не насторожило), и на следующий день с утра ко мне с претензиями:

– Ты чего это не держал голодовку до конца? Ты подвёл пацанов!

И ещё в том же духе. Я слушал, слушал этот трёп за их воровскую жизнь, а потом грубо остановил потоки этой хрени:

– Заткнитесь! Я это я, и распоряжаться своей судьбой и здоровьем буду сам. Вы мне кто, чтобы я ради вас сдохнул? Не суйте свой нос не свои дела!

Тут они немного утихли, побурчали и каждый занялся своими делами, а я лёг и смотрел безучастно в потолок… Вечером встал и съел ещё небольшой кусочек хлеба и яблоко пожевал. Вкус не появился, да и есть совершенно не хотелось, а слабость не проходила. Во вторник пришла дачка сразу 5-м, слава Богу и мне. Я от общака отделился, но на общие нужды отдал, кроме обычной дани в виде сигарет и чая, ещё и колбасу, но не от щедрот своих или чтобы сгладить осуждение моего поступка, а просто потому, что я знал, что нельзя есть мясное после голодовки столько же дней, сколько голодал. А вот овощи – самое то после неё, так что я сделал себе салат из огурцов и помидор с майонезом, но чуть-чуть, чтобы организм постепенно начинал работать. На следующее утро с отвращением проглотил 3 ложки положняка (сечки – самое то после голодовки) и больше не смог, аппетит так и не появился, вкус не ощущался и во всём теле чувствовалась слабость. И сон не шёл. А тут ещё со вторника началась дикая жара. Да, если бы я не прекратил голодовку, то просто задохнулся бы в той одиночке.

10-ого июня в обед повезли на суд. Я, честно говоря, думал, что нагонят. Но судья был всё тот же – Балюков, моя проникновенная речь его не то, что нисколько не тронула – он вообще меня не слушал, сидел и что-то там писал. Тогда я прервался и спросил:

– Вам неинтересно, что я говорю?

На это наглое замечание он ничего не ответил и продолжил что-то писать. Ну и естественно, решение было таким же, как и прежде. Что ж, буду снова писать жалобу.

11-ого с утра: «Скобликов, с вещами!» Но раз мне сидеть и сидеть, то я уже взял только матрац и вещи, которые всегда надо сдавать в каптёрку. На привратке меня ожидало столпотворение: набили туда аж 26 человек, пришлось стоять, да ещё по такой жаре, так что я едва там не свалился, пока дождался своего распределения. А в РОВД меня ждала радость – приехала Оля, моя сестричка дорогая, чтобы нанять адвоката. И сообщила о том, что мама хотела покончить жизнь самоубийством, выпив всё снотворное, что у неё было, но повезло, что Оля как раз пришла её навестить и обнаружила лежащей на полу. Так еле откачали. Ну вот за что она-то наказана?

После окончания свидания меня завели к Назировой, и она с издёвкой сообщила, что Воложанина нагнали – его де показания не расходятся с показаниями его сотрудников! Это что же за следствие такое? Я с ним в сентябре 95-ого разругался как раз из-за того, что он со своей бухгалтершей Ивановой стал присваивать деньги клиентов и, чтобы меня замарать, втихаря записал на моё имя приобретение акций за счёт взносов вкладчиков. Я, как только это обнаружил, тут же это исправил, вернув деньги на счёта клиентов, а он после этого исчез и больше не появлялся на работе. И если при обыске была изъята вся бухгалтерская документация, то Назирова должна же была это обнаружить? Да, как и то, что он приобрёл после этой аферы, для чего достаточно было запросить информацию из БТИ и ГАИ. И его можно было отпустить на свободу, когда он обзавёлся 4-х комнатной квартирой и двумя машинами, а 3 квартиры подарил тёще? Так причём здесь показания его сотрудников? Назирову, вероятнее всего, устроило не расхождение показаний Воложанина и его сотрудников (кстати, при ознакомлении с делом я этих показаний не обнаружил), а то, что он просто всё свалил на меня. Быстро гад трансформировался в акулу! А я тут борюсь с несправедливостью, пишу везде протесты и жалобы, держал 2-х недельную голодовку в знак протеста! Спросил следователя – почему так? И она так это с издёвкой говорит:

– Но вы же отказались от адвоката, а у него был, вот с ним мы и работали.

Я был просто в шоке от этой новости, у нас же групповая, и нам предстояло сидеть рядом на скамье подсудимых. И вот в таком состоянии меня отвели на свидание с Верой. Я ей говорю с возмущением:

– Воложанина нагнали, а знаешь почему? У него был адвокат, а у меня Кирасиров, которому ты так и не заплатила 500 рублей, сущий мизер! Ты чего кроишь? Или хочешь, чтобы я сидел? Всё забыла и похоронила? Любовь, семью, всё, что я делал? У Воложанина был нормальный адвокат, и поэтому он под подпиской о невыезде, а я сижу из-за твоей жадности. А она в ответ:

– Пусть твоя сестра его нанимает, а у меня денег на тебя нет.

Повернулась и ушла, а поскольку сестра ушла раньше, я понял, что они поскандалили из-за этого уже так, что Ольга с ней не будет иметь никаких дел. Но из Мин-Вод она же не наездится, вот и буду я нести двойное наказание – и от ментов, и от Вериных выкрутасов. Чего она хочет, почему временами ведёт себя так неприязненно?

16 июля. Привезли в РОВД и там меня ожидал адвокат, которого нашла сестра, Стенькин Алексей Иванович, который мне сразу не понравился. Как он собрался защищать меня, если на самой первой встрече не стал слушать меня и показывал всем своим видом, что моё дело ему не интересно? Мы ещё толком не успели познакомиться, как он засобирался и на ходу бросил, что придёт завтра или в крайнем случае в понедельник в СИЗО. Но обещание выполнил, пришёл, как обещал. На этот раз он не торопился, пробыл около часа, я отдал ему все вопросы и просил главное внимание уделить вопросу изменения меры пресечения, которую мне прошедший неделю тому назад суд оставил без изменения. Но внимал скорее безразлично, чем с интересом.