Читать книгу Остров Корфу – последний бастион Византии - Евгений Старшов - Страница 4

Можно по-разному относиться к мифам: исследовать ли их в поиске вселенских истин (что само по себе дело не очень благодарное и могущее завести незрелый ум в такие дебри, из которых он потом долго не выберется), выявлять отраженные в них очень отдаленные исторические события, прочие свидетельства о которых до нас не дошли, либо же познавать, как один из аспектов древней культуры, очевидно одно – они не заслуживают того, чтобы их вовсе игнорировать или относиться совсем уж как к сказке. Поэтому, при всей их наивности, они будут здесь приведены, относительно прокомментированы, а уж какой из них толк добудет читатель – про то ему одному ведомо.

Сам по себе остров Корфу невелик и довольно узок – 60 км длины и от 4 до 34 км ширины. Сейчас модно представлять его в виде выгнувшейся в стремительном плавании русалки с распущенными волосами – и отчасти определенная схожесть имеется; однако в представлении древних Керкира (как далее в этой части по преимуществу мы и будем называть этот остров; еще вариант – Коркира) была не чем иным, как легендарным адамантовым серпом, как минимум трижды участвовавшим в кровавых междоусобных конфликтах богов.

Итак, керкирская мифология идет с самого что ни на есть начала. Гесиод (VII–VIII вв. до н. э.) пишет в своей поэме «Теогония» («Происхождение богов»): «Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом // Широкогрудая Гея (Земля. – Е.С.)… Гея же прежде всего родила себе равное ширью // Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду // И чтобы прочным жилищем служил для богов всеблаженных; // Нимф, обитающих в чащах нагорных лесов многотенных; // Также еще родила, ни к кому не всходивши на ложе, // Шумное море бесплодное, Понт. А потом, разделивши // Ложе с Ураном, на свет Океан породила глубокий…» – и еще великое множество богов, божеств, чудовищ и т. д. «Дети, рожденные Геей-Землею и Небом-Ураном, // Были ужасны и стали отцу своему ненавистны // С первого взгляда. Едва лишь на свет кто из них появился, // Каждого в недрах Земли немедлительно прятал родитель, // Не выпуская на свет, и злодейством своим наслаждался. // С полной утробою тяжко стонала Земля-великанша. // Злое пришло ей на ум и коварно-искусное дело. // Тотчас породу создавши седого железа, огромный // Сделала серп и его показала возлюбленным детям, // И, возбуждая в них смелость, сказала с печальной душою: // «Дети мои и отца нечестивого! Если хотите // Быть мне послушными, сможем отцу мы воздать за злодейство // Вашему: ибо он первый ужасные вещи замыслил». // Так говорила. Но, страхом объятые, дети молчали. // И ни один не ответил. Великий же Крон хитроумный, // Смелости полный, немедля ответствовал матери милой: // «Мать! С величайшей охотой за дело такое возьмусь я. // Мало меня огорчает отца злоимянного жребий // Нашего. Ибо он первый ужасные вещи замыслил». // Так он сказал. Взвеселилась душой исполинская Гея. // В место укромное сына запрятав, дала ему в руки // Серп острозубый и всяким коварствам его обучила. // Ночь за собою ведя, появился Уран и возлег он // Около Геи, пылая любовным желаньем, и всюду // Распространился кругом. Неожиданно левую руку // Сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный // Серп острозубый, отсек у родителя милого быстро // Член детородный и бросил назад его сильным размахом». Это, как толкует известный историк философии А.Н. Чанышев, явилось началом космического зла: «Под впечатлением этого космического преступления Нюкта-ночь рождает одна, не восходя ни с кем на ложе, Обман, Сладострастие, Старость, Смерть, Печаль, утомительный Труд, Голод, Забвение, Скорби, жестокие Битвы, судебные Тяжбы, Беззаконие и т. п.». Такова, если можно так выразиться, философская сторона мифа.

Историческую озвучивает греческий ученый Периклис Хаджикириакос; однако прежде обратимся вновь к Гесиоду, чтобы проследить дальнейшие трансформации отсеченного органа: «Член же отца детородный, отсеченный острым железом, // По морю долгое время носился, и белая пена // Взбилась вокруг от нетленного члена. И девушка в пене // В той зародилась. Сначала подплыла к Киферам священным, // После же этого к Кипру пристала, омытому морем. // На берег вышла богиня прекрасная. Ступит ногою – // Травы под стройной ногой вырастают. Ее Афродитой, // [ «Пенорожденной», еще «Кифереей» прекрасновенчанной] // Боги и люди зовут, потому что родилась из пены. // А Кифереей зовут потому, что к Киферам пристала, // «Кипророжденной», – что в Кипре, омытом волнами, родилась. // [Также любезной мужам, раз от члена мужского родилась.] // К племени вечных блаженных отправилась тотчас богиня. // Эрос сопутствовал деве, и следовал Гимер прекрасный. // С самого было начала дано ей в удел и владенье // Между земными людьми и богами бессмертными вот что: // Девичий шепот любовный, улыбки, и смех, и обманы, // Сладкая нега любви и пьянящая радость объятий». Так вот, Хаджикириакос пишет: «Оставляя в стороне космогоническую символику кастрации неба, можно предположить, что вся эта сцена связана с жертвенными ритуалами, созданными по образцу священного брака и жертвы кастрации царя-священника, приносимой, дабы обеспечить плодородие земли».

Греко-римский ученый Страбон (ок. 64 г. до н. э. – ок. 23 г. н. э.) в своей «Географии», являющейся неоценимым кладезем целого свода античных знаний, приписывает создание серпа Кроноса тельхинам: «В прежние времена Родос назывался Офиуссой и Стадией, затем Тельхинидой по имени поселившихся на острове Тельхинов. Последних одни считают колдунами и волшебниками, которые поливали водой Стикса, смешанной с серой, животных и растения, чтобы их погубить; другие же, напротив, утверждают, что поскольку они сами были искусными мастерами, то возбуждали к себе зависть со стороны соперников по ремеслу и поэтому получили дурную славу. Тельхины сначала пришли с Крита на Кипр, а затем на Родос; они первыми стали вырабатывать железо и медь, и серп Кроноса их работы». Археолог Мария Мавроматаки так пишет о них: «Тельхины – первые обитатели Родоса. Тельхины воспитали на своем острове Посейдона, который затем женился на их сестре Галии. От этого союза родились 6 сыновей и дочь Родос. Однажды произошел ужасный потоп, и тельхины покинули место своего обитания. Там осталась только Рода, давшая имя острову, после того как Гелиос взял ее в жены и остановил потоп. Однако тельхины не смогли больше возвратиться на Родос, поскольку там утвердились потомки Гелиоса – Гелиады. В представлениях древних греков тельхины были грозными демоническими существами, похожими на людей, змей и рыб и жившими как на суше, так и на море. Тельхины были знакомы с колдовством и могли осушать землю и воду, выжигать растения, вызывать… потопы… Тельхины были также искусными мастерами, замечательными кузнецами, которые впервые занялись обработкой меди и железа… Конечно же, тельхины тщательно хранили тайны своего искусства, почему смертные и считали их волшебниками, обладавшими сверхъестественной силой».

Так или иначе, адамантовый серп (историки полагают, что адамантом древние греки стали называть впервые полученную ими сталь) стал грозным оружием в руках олимпийских небожителей и использовался еще как минимум дважды. В первый раз – в связи с убийством стоглазым великаном Аргусом змеедевы титаниды Ехидны (оговоримся сразу, что греческих преданий о Ехидне – превеликое множество, и читателям предлагается лишь один из них). По Гесиоду, она – дочь морских божеств, Форкия и Кето (а также сестра Горгон, о которых см. последнюю главу первой части): «Кето ж в пещере большой разрешилась чудовищем новым, // Ни на людей, ни на вечноживущих богов не похожим, – // Неодолимой Ехидной, божественной, с духом могучим, // Наполовину – прекрасной с лица, быстроглазою нимфой, // Наполовину – чудовищным змеем, большим, кровожадным, // В недрах священной земли залегающим, пестрым и страшным. // Есть у нее там пещера внизу глубоко под скалою, // И от бессмертных богов, и от смертных людей в отдаленье: // В славном жилище ей там обитать предназначили боги. // Так-то, не зная ни смерти, ни старости, нимфа Ехидна, // Гибель несущая, жизнь под землей проводила в Аримах. // Как говорят, с быстроглазою девою той сочетался // В жарких объятиях гордый и страшный Тифон беззаконный. // И зачала от него, и детей родила крепкодушных». Среди этих исчадий – знаменитые Немейский лев и Лернейская гидра, побежденные Гераклом, укрощенный им же Цербер, Химера, Сфинкс; еще в этот список заносят колхидского дракона – стража золотого руна, Сциллу и т. д. Естественно, этот «конвейер чудищ» надо было как-то ликвидировать. Сложность заключалась в том, что Ехидна сочетала в себе смертную – драконью – и бессмертную – божественную – природы, и таким образом не могла быть уничтожена, скажем так, обычным путем. И серп Крона оказался именно тем оружием, которое было способно рассечь две природы Ехидны и, таким образом отделив смертное от бессмертного, умертвить ее целиком. Верный слуга богини Геры, стоглазый великан Аргус, получил от хозяйки серп Крона и убил змеедеву. Однако и сам он затем принял смерть от того же оружия – его обезглавил бог Гермес за то, что великан по поручению ревнивой Геры охранял превращенную в корову Ио – любовницу бога Зевса, супруга Геры. Вот Зевс и послал своего лукавого сына освободить Ио. Как описывает Овидий (43 г. до н. э. – ок. 17 г. н. э.) в первой книге «Метаморфоз», тот усыпил Аргуса при помощи снотворной трости и долгих разговоров, а потом видит, что «…Все посомкнулись глаза, все очи от сна позакрылись, // Тотчас он голос сдержал и сна глубину укрепляет, // Тростью волшебной своей проводя по очам изнемогшим. // Сонный качался, а бог незаметно мечом серповидным // Арга разит, где сошлись затылок и шея, и тело // Сбрасывает, и скалу неприступную кровью пятнает». Затем Гермес бросил страшное оружие в море, чтоб больше никто не смог им воспользоваться – и так образовался остров Керкира, имеющий форму серпа (есть пара иных версий по поводу местонахождения адамантового серпа, но нам интересна эта, от Аполлония Родосского (ок. 295–215 гг. до н. э.); недаром одно из древних названий острова – Дрепани (в переводе с греческого δρεπάνι либо δρεπανον – опять же, серп).

Диодор Сицилийский (90–30 гг. до н. э.) так пишет в своей «Исторической библиотеке» о происхождении более известного названия острова: «У Океана и Тефии было множество сыновей, давших свое имя рекам, в том числе Пеней и Асоп. Пеней обитал в Фессалии, где дал свое имя текущей там реке. Асоп же поселился во Флиунте и женился на Метопе, дочери Ладона, от которой у него было два сына – Пеласг и Исмен и двенадцать дочерей – Керкира и Саламина, а также Эгина, Пирена и Клеона, кроме того Фива, Танагра, Феспия и Асопида и еще Синопа, а с ней Орния и Халкида… Керкира была унесена Посейдоном на остров, названный ее именем Керкира. Она родила от Посейдона сына Феака, от которого получили свое название феаки. Сыном Феака был Алкиной, доставивший Одиссея на Итаку» (та же версия в сочинении Павсания (ок. 110 – ок. 180 гг. н. э.) «Описание Эллады»). Прежде чем заняться Одиссеем вплотную, отметим еще пару моментов. Первый – что, по одному из вариантов, именно Керкира стала местом знаменитой гигантомахии – борьбы богов-олимпийцев и змееногих гигантов – порождений мстительной Геи (сюжет, известный по многим античным произведениям искусства, в первую очередь – Пергамскому алтарю). Второй связан с пребыванием на Керкире аргонавтов, возвращавшихся из своего знаменитого похода за золотым руном, о чем писал Аполлоний Родосский в 4-й песне своей «Аргонавтики».

Дело в том, что поначалу может создаться впечатление некоторой путаницы, ибо у Аполлония получается упоминание сначала Керкиры (с эпитетом «Черная»), «…Керкиру они проехали (как-то // Дочь там Асопа бог Посейдон дивно-кудрую деву // Поселил, Керкиру, вдали от пределов Флиунтских, // Полюбив, ее страстно). Тот остров, чернеющий, с моря // Видят всегда мореходы густым затененный весь лесом, // А потому и Керкирой зовут его, островом «Черным»…» – а потом эта Керкира начинает разниться от Феакиды, под которой имеется в виду, опять же, Керкира. Ясность вносит только Страбон, поскольку Черная Керкира – один из малых островов перед иллирийским берегом вместе с Апсиртидами, Кириктикой, Либурнидами, Иссой, Трагурием и Фаросом; «наша» же Керкира (под названием Коркира) показывается Страбоном перед эпирским берегом вместе с Сиботой. Разобравшись с этим, возвращаемся к Аполлонию и Феакиде. Гера Ириде говорит, чтоб та отдала приказание Эолу – богу-повелителю ветров – «чтоб он успокоил // В воздухе ветры, и пусть ни один из ветров не волнует // Моря пучин… Веет пусть одного лишь Зефира дыханье // К Феакиде пока они не придут Алкиноя». Потом Керкира явно предстает, как Феакида: «Остров один существует, – цветущий, большой, пред заливом // Он распростерт Ионийским среди Керавнийского моря, // И молвь идет: под ним серп лежит (вы простите, о, Музы, // Что древний сказ передам, хоть берет меня нехоть!), которым // Член детородный ссек у отца Крон жестокий. Другие ж // Говорят, что Део это серп, подрезающий колос. // В той земле когда-то давно ведь Део проживала // И сжинать хлебный злак из любви научила к Макриде (еще одно прозвание Керкиры – от μακρύ, что значит длинный. – Е.С.) // Там и Титанов она… (очевидно, в тексте пропуск. – Е.С.) Потому «Серпом» и зовется // Остров, пестун святой Феакийцев, – они ведь и сами // Род свой от крови Урана ведут, мужья Феакийцы. // И Арго после многих трудов, перед тем понесенных, // По ветру к ним пришел, Фринакийское море покинув. // И Алкиной и народ жертвой встретили всех сердцу милой, // Ласково их приняв, и весь град полон был ликованья». Вместе с аргонавтами на Керкиру прибыли и колхи, хотевшие забрать Медею, но та умолила о заступничестве царицу Арету, жену Алкиноя. Царь надумал – если Медея девственна – вернуть ее отцу, если нет – оставить Ясону. Так как молодых людей об этом заранее по-дружески уведомила Арета и до «официального» выноса решения царя у них была в запасе ночь, им ничего не оставалось, как спешным порядком, в пещере, оставить колхов ни с чем; а на острове потом Медея устроила алтари в благодарность Мойрам – богиням судьбы, и нимфам, в пещере которых и произошел брак Медеи с Ясоном. Павсаний делает следующее интересное добавление в своем «Описании Эллады»: «У эллинов есть поэма, называемая «Навпактии»; в ней написано, что после смерти Пелия Ясон из Иолка переселился в Коркиру и что старший сын его, Мермер, во время охоты на противолежащем материке был растерзан львицей».

Но, конечно же, прочнее всего Керкира ассоциируется с островом феаков (феакийцев) Схерией, куда, согласно поэме Гомера (VIII в. до н. э.) «Одиссея» был выброшен бурей после 10 лет скитаний знаменитый Одиссей, царь острова Итаки, герой Троянской войны. Сюжет широко известен, поэтому буквально пара слов – потерпевшего очередное кораблекрушение скитальца встречает царская дочь Навсикая, отводит во дворец отца, царя Алкиноя, где его радушно привечают; Одиссей первоначально хотел сохранить «инкогнито», однако выдал себя, когда царский эпический певец-аэд начал воспевать подвиги героев под Троей. Тогда Одиссей рассказал и о своих злоключениях (обратим внимание на один интереснейший момент, что вся фантастика поэмы – лестригоны, циклопы, превращения, спуск в царство мертвых, сирены и т. д. – не прямой авторский текст Гомера, а… всего лишь рассказ бывалого путника на пиру).

Можно было бы привести большое количество цитат с описанием города феаков и роскошного дворца Алкиноя, однако здесь, пожалуй, придется читателя несколько разочаровать, поскольку это были бы вовсе не описания Керкиры. Э.Д. Фролов справедливо указал в своей работе «Рождение греческого полиса», что Гомер использовал в описании города феаков хорошо ему знакомую малоазийскую Смирну (откуда он, предположительно, был даже родом), и этот тезис убедительно развила М.Ю. Лаптева в книге «У истоков древнегреческой цивилизации: Иония XI–VI вв. до н. э.», дополнив его, что описание собственно дворца Алкиноя соответствует дворцам современных Гомеру азиатских владык; сам поэт видеть их не мог, но Смирна, расположенная на берегу моря и являвшаяся важным торговым центром Эгеиды, разумеется, была полна людей, в первую очередь – купцов, которые вполне могли рассказать ее обитателям о варварской роскоши, к примеру, ассиро-вавилонских властителей, иудейских царей, да и поближе были примеры – фригийские и лидийские цари. Так что Схерия в описании Гомера – это гибрид малоазийского ионийского города, в котором стоял месопотамский дворец.

Однако само ее географическое положение близ Итаки и свидетельства еще времен Античности (см. выше, например, цитаты из Страбона и Диодора Сицилийского, да и идентификацию Аполлония Родосского острова царя Алкиноя с «Серпом»), не говоря уж о народных преданиях, возраст которых указать трудно, единодушно свидетельствуют в пользу того, что Гомер имел в виду именно Керкиру. Та же народная молва связывает с данным эпосом несколько мест на острове. Первое – Эрмонэс, на западном побережье Керкиры, практически напротив одноименного города и столицы острова – Керкиры, расположенного на берегу восточном. Якобы к Эрмонэс и прибило потерпевшего кораблекрушение Одиссея после отплытия с Огигии – острова нимфы Калипсо. Логично, если учесть, что Одиссей направлялся на родину с запада (остров чаровницы Калипсо большинством «гомероведов» ныне относится к берегам Морокко – не случайно, видимо, режиссер Кончаловский в своей экранизации «Одиссеи» сделал нимфу темнокожей; будем надеяться, что он это осуществил не из полоумной западной толерантности, «благодаря» которой теперь даже королева Англии Маргарита Анжуйская, жена Генриха VI, в сериале «Пустая корона» по историческим хроникам У. Шекспира представлена негритянкой). Правда, кое-кто (и среди них – известнейший византийский историк Прокопий Кесарийский (м. 490 и 507 – после 565 г. н. э.) стремится видеть Огигию в одном из близрасположенных с Керкирой трех островов Дапондии – Нисие – Отони; всерьез заниматься опровержением этой версии мы не будем, поскольку в этой главе все наши расследования и заключения являются чисто умозрительными (кому же в ум взбредет самоотверженно доказывать существование Огигии именно у берегов Марокко, да еще с нимфой на ней!), однако скептически заметим, что, живи Одиссей рядом с Керкирой, от которой и до Итаки рукой подать, вряд ли он усидел бы там 7 лет. Прокопий пишет в своей «Войне с готами»: «Начиная от пролива Харибды вплоть до Керкиры, не встречается ни одного населенного острова, так что я, не раз бывая тут, недоумевал, где же здесь мог бы находиться остров Калипсо. В этом море я нигде не видал ни одного острова, кроме трех, находящихся недалеко от земли феаков, так приблизительно на расстоянии трехсот стадий, близко один от другого, очень небольших; на них нет ни поселений людей, нет животных и вообще ничего другого. Эти острова называются теперь Отонами. И можно было бы сказать, что тут была Калипсо и потому‐то Одиссей мог достигнуть феакийской земли, как находящейся не очень далеко, или на плоту, как говорит Гомер (Одисс. V, 33), или каким‐либо другим способом без всякого корабля. Но да будет мне дозволено сказать об этом так, как мне представляется. Говоря о древнейших событиях, нелегко все передать с такой точностью, чтобы оно соответствовало истине, так как долгое время не только обычно меняет имена местностей, но по большей части и предания, связанные с этими местами».

Место встречи Одиссея с Навсикаей «оспаривает» Палеокастрица, расположенная немного севернее Эрмонэс. Имеющиеся там монастырь и византийская крепость еще дадут возможность вернуться к этому месту при более серьезном разговоре, пока же завершаем мифологическую часть тем, что та же Палеокастрица претендует еще на один сюжет из «Одиссеи» – об окаменевшем корабле феаков, сначала доставившем Одиссея на родину, но по возвращении к Схерии обращенном в камень разгневанным богом морей Посейдоном – давним преследователем царя Итаки. Гомер пишет: «Но земли колебатель, // Помня во гневе о прежних угрозах своих Одиссею, // Твердому в бедствиях мужу, с такой обратился молитвой // К Зевсу: «О Зевс, наш отец и владыка, не буду богами // Боле честим я, когда мной ругаться начнут феакийцы, // Смертные люди, хотя и божественной нашей породы; // Ведал всегда я, что в дом свой, немало тревог испытавши, // Должен вступить Одиссей; я не мог у него возвращенья // Вовсе похитить: ты прежде уж суд произнес свой. // Ныне ж его феакийцы в своем корабле до Итаки // Спящего, мне вопреки, довезли, наперед одаривши // Золотом, медью и множеством риз, драгоценно-сотканных, // Так изобильно, что даже из Трои подобной добычи // Он не привез бы, когда б беспрепятственно в дом возвратился». // Гневному богу ответствовал туч собиратель Кронион: // «Странное слово сказал ты, могучий земли колебатель; // Ты ль не в чести у богов, и возможно ль, чтоб лучший, // Старший и силою первый не чтим был от младших и низших? // Если же кто из людей земнородных, с тобою не равных // Силой и властью, тебя не почтит, накажи беспощадно. // Действуй теперь, как желаешь ты сам, как приятнее сердцу». // Бог Посейдон, колебатель земли, отвечал Громовержцу: // «Смело б я действовать стал, о Зевес чернооблачный, если б // Силы великой твоей и тебя раздражить не страшился; // Ныне же мной феакийский прекрасный корабль, Одиссея // В землю его проводивший и морем обратно плывущий, // Будет разбит, чтоб вперед уж они по водам не дерзали // Всех провожать; и горою великой задвину их город». // Гневному богу ответствовал так Громовержец Кронион: // «Друг Посейдон, полагаю, что самое лучшее будет, // Если (когда подходящий корабль издалека увидят // Жители града) его перед ними в утес обратишь ты, // Образ плывущего судна ему сохранивши, чтоб чудо // Всех изумило; потом ты горою задвинешь их город». // Слово такое услышав, могучий земли колебатель // В Схерию, где обитал феакийский народ, устремился // Ждать корабля. И корабль, обтекатель морей, приближался // Быстро. К нему подошед, колебатель земли во мгновенье // В камень его обратил и ударом ладони к морскому // Дну основанием крепко притиснул; потом удалился. // Шумно словами крылатыми спрашивать стали друг друга // Веслолюбивые, смелые гости морей феакийцы, // Глядя один на другого и так меж собой рассуждая: // «Горе! Кто вдруг на водах оковал наш корабль быстроходный, // К берегу шедший? Его уж вдали различали мы ясно». // Так говорили они, не постигнув того, что случилось. // К ним обратился тогда Алкиной и сказал: «Феакийцы, // Горе! Я вижу, что ныне сбылося все то, что отец мой // Мне предсказал, говоря, как на нас Посейдон негодует // Сильно за то, что развозим мы всех по морям безопасно. // Некогда, он утверждал, феакийский корабль, проводивший // Странника в землю его, возвращался морем туманным, // Будет разбит Посейдоном, который высокой горою // Град наш задвинет. Так мне говорил он, и все совершилось. // Вы ж, феакийские люди, исполните то, что скажу вам: // С этой поры мы не станем уже по морям, как бывало, // Странников, наш посещающих град, провожать; Посейдону ж // В жертву немедля двенадцать быков принесем, чтоб на милость // Он преклонился и града горой не задвинул великой». // Так он сказал, и быков приготовил на жертву объятый // Страхом народ; и, усердно молясь Посейдону-владыке, // Все феакийские старцы, вожди и вельможи стояли // Вкруг алтаря…» И вот в довольно живописной скале – островке Коловри у Палеокастрицы и видят тот самый окаменевший корабль; при этом приходится домысливать, исходя из текста и всего происшествия, что именно в Палеокастрице была столица феаков. Поэтому большую популярность обрела версия, что окаменевший корабль находится как раз недалеко от так называемой Старой Керкиры – античного города, расположенного совершенно рядом с ныне существующим городом Керкирой. На юге последнего – местечко Канони (названное так из-за стоящей там на почетном месте ушаковской пушки – по-гречески κανόνι), напротив него – островок с Влахернским монастырем, а чуть поодаль – островок Пондикониси (с переводе с греческого ποντικός, ποντίκι – «мышь», а ποντικίσιος – «мышиный») с поздневизантийским храмом (обо всем этом позднее будет сказано подробнее) – вот якобы этот мышиный остров и есть окаменевший корабль феаков. Главное, на своем месте, рядом с античной столицей. Однако нельзя не отметить, что сочетания западного побережья прибытия Одиссея и восточного града Алкиноя на месте нынешней столицы острова не происходит, иначе бедной царевне Навсикае пришлось бы отправляться на стирку белья поперек всего острова… Наконец, Прокопий говорит о третьем месте – очевидно, Кассиопи, где, как надо понимать из текста, в его время (VI век н. э.), видимо, стоял искусственно созданный легендарный корабль (правда, во время Одиссея Кассиопи еще не существовало, ибо возникновение этого поселения относится, по разным версиям, к III–II вв. до н. э. (об этом см. ниже главы 8–9): «Корабль, сделанный из белого камня, который в земле феаков стоит у их берега, как некоторые думают, и есть тот самый корабль, который доставил Одиссея в Итаку, после того как феаки гостеприимно приняли Одиссея. Но этот корабль не монолитный, но составлен из многих камней и на нем высечена надпись, которая совершенно точно заявляет, что он поставлен одним из купцов в давние времена как посвящение Зевсу‐Касию. Некогда жители этой страны почитали Зевса‐Касия; поэтому и город, в котором стоит этот корабль, до этого времени называется Касопа».

Своеобразной данью древнегреческой мифологии стал дворец Ахиллион, выстроенный на острове в 1889–1891 гг. австро-венгерской императрицей Елизаветой (1837–1898 гг.), более известной, как Сисси. Само название говорит о том, что дворец посвящен любимому герою романтической супруги Франца Иосифа (1830–1916 гг., правил с 1848 г.) – Ахиллу, в трагической преждевременной смерти которого Сисси видела отражение такой же кончины своего единственного сына, кронпринца Рудольфа (1858–1889 гг., найден мертвым в охотничьем домике близ Вены вместе со своей любовницей венгерской дворянкой Марией Ветцерой), чей прах она перевезла в Ахиллион. Небольшое трехэтажное здание, построенное по проекту итальянских архитекторов Рафаэля Карито и Антонио Лади, причудливо сочетает венскую дворцовую архитектуру и классические греческие ордера. Также и отделка включала в себя многочисленные античные мотивы. Несмотря на то, что позднее дворец был фактически разграблен, кое-что уцелело – статуи античных богов Зевса и Геры при входе на лестницу, элементы отделки и отдельные предметы интерьера, часовня с богослужебными предметами, подаренными Сисси Папой Пием IX (1792–1878 гг., на кафедре с 1846), бюсты античных философов и писателей, статуи муз и Граций, ряд статуй снаружи, картина с Одиссеем и Навсикаей и, конечно же, шедевры, связанные с Ахиллом – картина «Триумф Ахилла» (или «Торжествующий Ахилл», 1892 г.) и статуя умирающего Ахилла в саду (1884 г., изначально находилась в Вене). «Одиссей и Навсикая» принадлежит кисти баварского художника Людвига Фирса и отображает следующие строки Гомера: разбуженный игрой Навсикаи и ее служанок, «…из чащи кустов Одиссей осторожно // Выполз; потом жиловатой рукою покрытых листами // Свежих ветвей наломал, чтоб одеть обнаженное тело. // Вышел он – так, на горах обитающий, силою гордый, // В ветер и дождь на добычу выходит, сверкая глазами, // Лев; на быков и овец он бросается в поле, хватает // Диких оленей в лесу и нередко, тревожимый гладом, // Мелкий скот похищать подбегает к пастушьим заградам. // Так Одиссей вознамерился к девам прекраснокудрявым // Наг подойти, приневолен к тому непреклонной нуждою. // Был он ужасен, покрытый морскою засохшею тиной; // В трепете все разбежалися врозь по высокому брегу. // Но Алкиноева дочь не покинула места. Афина // Бодрость вселила ей в сердце и в нем уничтожила робость. // Стала она перед ним…»

На картине австрийского художника Франца Маца запечатлен эпизод, когда Ахилл объезжает стены Трои на колеснице, к которой привязан труп поверженного им в поединке величайшего троянского героя Гектора. Художник практически «дословно» следовал Гомеру: «…на Гектора он недостойное дело замыслил: // Сам на обеих ногах проколол ему жилы сухие // Сзади от пят и до глезн и, продевши ремни, к колеснице // Тело его привязал, а главу волочиться оставил; // Стал в колесницу и, пышный доспех напоказ подымая, // Коней бичом поразил; полетели послушные кони. // Прах от влекомого вьется столпом; по земле, растрепавшись, // Черные кудри крутятся; глава Приамида по праху // Бьется, прекрасная прежде; а ныне врагам Олимпиец // Дал опозорить ее на родимой земле илионской! // Вся голова почернела под перстию. Мать увидала, // Рвет седые власы, дорогое с себя покрывало // Мечет далеко и горестный вопль подымает о сыне. // Горько рыдал и отец престарелый; кругом же граждане // Подняли плач; раздавалися вопли по целому граду. // Было подобно, как будто, от края до края, высокий // Весь Илион от своих оснований в огне рассыпался!» Скульптура, изваянная немцем Эрнстом Густавом Хертером, изображает момент, когда смертельно раненный Ахилл, уже полулежа, пытается извлечь из пятки (единственного его уязвимого места) поразившую его отравленную стрелу троянского царевича Париса. В «Илиаде» это уже не описано, но было известно всей античной Греции – см. у Еврипида (ок. 480–406 гг. до н. э.) в «Гекубе»: «Отведите // К Ахиллову костру меня, колоть // Гекубу нет запрета вам. Не ею ль // Парис зачат, чья горькая стрела // Рожденного Фетидой уложила?», или, позднее, у Овидия в «Метаморфозах» (конец книги 12); прямо или опосредованно, с гибелью Ахилла был связан Аполлон, который либо умело направил стрелу Париса, либо сам убил греческого героя, приняв облик троянского царевича (см. у Софокла (ок. 496–406 гг. до н. э.) в «Филоктете»: «Ужели смерть познал Пелеев сын? – Да, он убит – не человека дланью: // Его сам Феб стрелою поразил»).

10 сентября 1898 г. Сисси была заколота в Женеве итальянским анархистом Луиджи Лукени; овдовевший Франц Иосиф перевез останки сына Рудольфа с Корфу в Вену, а у Ахиллиона появился новый хозяин – германский кайзер Вильгельм II (1859–1941 гг., правил в 1888–1918). В соответствии со своим бурлящим немецким духом он переместил умирающего Ахилла с глаз подальше и воздвиг бронзового 5,5‐метрового Ахилла-победителя работы немца Иоганна Гётца с надписью на пьедестале по-древнегречески: «Этого Ахилла, сына Пелея, установил повелитель великих немцев Вильгельм, для того, чтобы его помнили потомки» (в Первую мировую войну надпись сбили). Интересно было обнаружить данные, связавшие этот дворец с плаванием новейшего русского броненосного крейсера «Адмирал Макаров» в 1910 г., в написанной и изданной в 1912 г. в Кронштадте его офицерами книге о своем корабле. В разделе «Плавание крейсера «Адмирал Макаров» за 1908–1910 гг.» лейтенант фон Эссен записал: «20 апреля (1910 г. – Е.С.) крейсер снялся с якора (с Фалерского рейда. – Е.С.) и вышел на Корфу, где пребывала любимый Шеф, Королева Греции (Ольга Константиновна. – Е.С.). 21 апреля под вечер крейсер отдал якорь на рейде цветущего острова, против дворца, на балконе которого Ее Величество встречала своего гостя. Пять суток, проведенных в Корфу, промелькнули мгновенно. Ее Величество изволила так милостиво и сердечно встретить свой корабль, что воспоминания об этих днях никогда не исчезнут из сердец личного состава «Адмирала Макарова». Ее Величество изволила неоднократно бывать на крейсере, присутствовала на воскресном богослужении, завтракала, совершила с командиром и офицерами экскурсии в роскошный парк дворца и во дворец Императора Вильгельма Ахиллеиона, приглашала во дворец и на торжественное богослужение во дворцовую церковь, где офицерам были отведены почетные места по правую сторону трона. 26 апреля Ее Величество перешла на яхту «Амфитрита», которая в 11 ч вечера снялась с якоря. «Адмирал Макаров» снялся одновременно и до рассвета конвоировал яхту. 28 апреля в 5 ч утра крейсер вошел в Судскую бухту на острове Крит». Крейсер зашел на Корфу и на обратном пути – «14 августа пришло приказание из России вступить в состав судов Балтийского отряда, находившегося в Средиземном море. Того же числа телеграфное предписание начальника бригады требовало выхода крейсера на Корфу для ожидания дальнейших распоряжений. Во исполнение этого предписания «Адмирал Макаров» вышел на следующий день. 19 августа, ночью, в назначенном рандеву у острова Кацца в Адриатическом море состоялась встреча с отрядом. Головным шел линейный корабль «Цесаревич» под брейд- вымпелом Великого Князя Николая Николаевича, затем «Рюрик», «Богатырь» и концевым «Адмирал Макаров». Отряд шел в Антивари в Черногории на 50‐летний юбилей Короля Черногории Николая I». Скоро, впрочем, стало не до парадных визитов, с началом Первой мировой войны «Адмирал Макаров» воевал на Балтике. Эта же война привела дворец кайзера на Корфу в упадок и разорение – в здании располагался госпиталь, предоставленный греческим правительством французским и интернированным на острове сербским солдатам, и морг; после войны – сиротский приют для армянских беженцев из Турции, во Вторую мировую – вновь госпиталь, уже итало-немецкий, и вместе с тем штаб стран оси, потом казино, наконец, музей, созданный стараниями немецкого барона Рихтхофена… Многое было утрачено, официально распродано и разворовано, но кое-что и осталось, да и барон очень активно осуществил поиски и выкуп покинувших было Ахиллион экспонатов, включая некоторые личные вещи императрицы и кайзера; нельзя не упомянуть о солдафонском быте Вильгельма, который даже стул себе приказал сделать в форме седла. Так в относительно недавнее время древняя мифология переплелась с историей. К последней и настало самое время обратиться.