Читать книгу Крыша. Устная история рэкета - Евгений Вышенков - Страница 10

Я имел отношение к организованной преступности, Галера была оболочкой, сочно шуршащим фантиком. Истинный подпольный мир мало кто видел, органы в том числе. Вернее, не понимали его масштабов. Настоящие валютчики собирались в ресторанчике «Чайка» на канале Грибоедова, но не для сделок – дураков не было, – а чтобы переговорить. Бешеное было местечко. Чтобы понятен был размах, расскажу. В начале 70-х делец с Васильевского по имени Алик Кочерга проиграл в карты полтора миллиона долларов, и, чтобы не убили, он взял их в долг у человека из «Чайки». Налом. Не припомню уже у кого. А отдавать-то надо, так он сколотил банду и орудовал. В его гоп-компании был и мясник с Малого проспекта Васильевского, рыжий такой, интеллигентный. Они налетали на квартиры антикварщиков, спекулянтов. Кочерга отдал 700 тысяч долларов, потом их взяли, и ему отмерили 15 лет.

Деньги наживали сумасшедшие. Например, пароходная схема: мы давали первому помощнику польского судна «Мазовша» 10 тысяч долларов. Он привозил джинсы по 12 долларов, а брал их там по 6. Нам джинсы обходились в 25 рублей, а раскидывали мы их уже по 130–150. За неделю – две тысяч сорок долларов наживы. Это как сегодня миллионов 10 долларов.

А тратить некуда. Или плащи «болонья» – можно было выменять у финна за пару бутылок водки, а мгновенно продать рублей за 800.

Играли на катранах до одурения. Тогда козырный катран был у кинотеатра «Ленинград» у Додика. Дурдом как-то жену проиграл, а еще приличный мальчик, в музыкальной школе учился.

В 1973 году мы влетели на валюте, но мне повезло, что в доле было два сына полковника КГБ. Кстати, жил он во Всеволожске, где у него дом был с бассейном и бильярдом. Он их отмазал, ну и меня. В то же время какие-то дружины носились по центру. В Бонч-Бруевича, где я учился, был общественник с клюкой из арматурины, чечен, так он ни одни брюки-дудочки не пропускал – рвал. Комсомольцы лютовали, а вот милиция нет. Они больше с нами квасили. Я как-то полковнику Тичеку по пьянке ногу сломал. Ничего, они были душевные. Как-то опер известный – Мурадов, из греков, идет с авоськой, я его спрашиваю: «Что тащишь?» Он: «К подследственному. Вот жена пирожки испекла – сказала отнести».

Где валюта, там и хозяйственники. На Рубинштейна, 9, жил Дризин такой – знаменитый трикотажник. Мы с ним дела водили, ему потом лет 12 отмерили. Его дочь потом за Иосифа Кобзона вышла, а мама ее красавица, из венгерских евреек, работала барменом в ресторане «Москва», как раз над кафе, которое «Сайгоном» у диссидентов именовалось. Воровали эти с размахом: с завода Козицкого уходило в раз по 50 неучтенных телевизоров – они шли в Прибалтику. С фабрики Веры Слуцкой – по 50 тысяч метров тюля – они исчезали в Средней Азии.

А гуляли с ними в одних местах: в «Астории», на трассе в ресторане «Олень». Таксисту сотку на торпеду, и он весь день тебя возит. Я раз так нажрался, что с куража в финском автобусе с чухонцами вообще без документов укатил в Финляндию. Потом так же обратно.

В то же время по центру шатался Чернокнижник, сгребая все на своем пути, а его мать возле улицы Желябова всегда сгорбленная нищенкой притворялась, грязная, вонючая. А фарцовщикам давала деньги под дикие проценты – половина от суммы в день. Семейка еще та. И ухарей было хоть отбавляй – виртуоз-ломщик Удав, он после с ума сошел, Распылитель, все деньги на баб тративший, Микимото, укативший в 1972 году в Швецию, открывший там салон монгольского массажа и выдворенный за воровство денег из карманов клиентов, пока его хлопцы окучивали богатых дамочек.

В конце 60-х на Невском появился и Феоктистов, и уже в окружении Юры Рея и Циклопа. Они также промышляли плащами, но и пытались приставать к центровым. А тогда это было хлопотно. Все же дети послевоенной разрухи, к ножам, к оружию, к зуботычинам привыкшие. Я вообще очень драчливый был, поэтому и звали Лютый. Это потом, в 80-е, валютчики смирные пошли, лишь бы откупиться, а тогда завалили бы, и вся недолга.

Так вот Фека начал докапываться до моего дольщика. Дело было на улице Герцена в ресторане «Адмиралтейский». Кричит, мол, у него носовой платок пропал. Это он так шутил. Я его позвал в сторону и в туалете бритву к горлу. Железа все боятся. В дверь ломятся Рей с его людьми, а я нашептываю: «Володя, скажи им отдохнуть, а то у меня рука может дрогнуть». Помирились, конечно.

А город еще маленький был, как коммунальная квартира. Сережа Довлатов показывался среди нас, но особо не промышлял, больше на халяву пил с нами – у него денег никогда не было. Рано женился, все задумчивый бродил. С Бродским на скамеечке как-то бухали. Он нас затащил на какие-то чтения Ахматовой на Большую Зеленина, но она меня не вдохновила. Я дальше стихов Заболоцкого не пошел. Помню, Бродский по какой-то Марго безответно все страдал, но мы его не поддержали.

Потом баскетболисты со «Спартака» валютку скупали, и Саша Белов, конечно. Хоккеисты СКА тоже. Волейболисты «Автомобилиста». Все же за границу ездили, оттуда видики, шмотки перли.

Блатные тогда не лезли в наши дела. Только на катранах имели вес. Тоже не понимали уровня сделок. А жулики были отменные. Яша Друкер, например. Он глухонемыми верховодил. Их немцами звали. В ресторане раз сидим, он мне 500 рублей отдает.

– За что?

Показывает, мол, вынул из кармана брюк у меня и смеется. И шпана в центр не совалась.

А спортсменами и не пахло. Быки появились уже после Брежнева.