Читать книгу Литературные мистификации - Евгений Витальевич Гильбо - Страница 2

Итак, что же заставило Верлена приписать лучшие свои стихи, вершину собственного творчества и вершину французской поэзии своему юному любовнику и навсегда остаться вторым, а не первым номером французской поэзии – в тени собственной литературной мистификации?

Ответа на этот вопрос мы никогда не узнаем. Потому что никто этого вопроса Верлену не задал. Никто не подверг сомнению официальную версию этой истории, исходящую от самого Верлена. Все предпочли поверить, что юный деревенский мальчик приехал в Париж половить счастья, написал самые яркие стихи французской поэзии (и ни одного плохого стихотворения), после чего исчез и забыл, как надо писать стихи, навсегда. И даже чудесные обретения Верленом новых стихов бывшего любовника, найденных им через много лет неизвестно где, вопросов у публики не вызывали. Артюр стал реальностью.

***

Верлен и Рембо стали нарицательной парой эпохи декаданса. Настолько нарицательной, что сравнение с ними стало общим местом в прессе начала прошлого века. К примеру, пару Клюева и Есенина петербургские издания величали не иначе, как "наши Верлен и Рембо", хотя при внешней схожести отношений они вовсе не были похожи. И Петербург серебряного века не был Парижем декаданса, хотя и пытался подражать ему. И Есенин вовсе не был неотёсанным деревенским парнем, хотя и изображал сей имидж по совету того же Ключева: выпускниками университета ты столицу не удивишь, а вот когда "ведь мы его того-с, навозом…" – это уже ново, свежо, и пахнет чем то посконно ля рюсским.

Да и отношения Есенина и Клюева не были столь бурными, как отношения Рембо и Верлена. Разве что истерики Клюева, когда его сожитель, заскучавший от суровой мужской любви, убегал по кабакам и по бабам, а Клюев ложился поперёк прихожей, и Серёжа перепрыгивал его и тикал из дома. Хотя подобные истории и были находкою для богемной прессы, но ничего похожего на дуэли и огнестрельные раны французской пары тут не было и близко.

И самое главное – стихов за Есенина Клюев, разумеется, не писал.

Есенин был поэтом настоящим, верленовского масштаба. Но вот биография его по большей части фейк. И автор этого фейка – он сам.

Во многом есенинская работа на имидж была уступкой требованиям рынка, но мистифицировать свою биографию ему ещё и нравилось. Имидж крестьянского поэта "от сохи" был работой на потребу богемной пулики в той же мере, как и имидж Распутина.  После революции тот же имидж, но уже с некоторой модернизацией, уже был работой на сотрудничество с новой властью.

Представить реального Есенина, одетого от лучших парижских хот кутюр, всегда в котелке и фраке, истинного дэнди среди крестьян?

К черту я снимаю свой костюм английский.

Что же, дайте косу, я вам покажу —

Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,

Памятью деревни я ль не дорожу?

Это для кого писано? Это – работа на имидж. Как и фейковый роман с известной танцовщицей, нужный обоим для имиджа. Как и постановочные скандалы в местах скопления прессы – что-то типа прогулок Сальвадора Дали в парижском метро с муравьедом на поводке.

Как и анекдот о том, что Есенин был алкоголиком. Как же, человек из народа, от сохи, должен пить и дебоширить, а то ещё неправильно поймут (или, что ещё хуже, правильно поймут).  Только вот реальный Есенин если и устраивал дебоши, то выпивши только для запаху – а дури и своей хватало. И стихи писал на трезвую голову, в оборудованном кабинете (даже в гостиничном номере оборудовал подобие кабинета), всегда в чистой отутюженной сорочке и тщательно шлифуя каждую строчку.

То ли дело Блок, от подражания которому Есенин когда-то отталкивался, внимательно шлифовал свой стих, тяжело и трудно работая.  Блок имел прямо противоположный есенинскому имидж рафинированного интеллигента. Только вот по жизни он был противоположностью как Есенину, так и собственному имиджу.

В отличие от Есенина Блок пил. Пил он тяжело, жестоко, беспробудно. Жизнь с супругою он превратил в кошмар как для себя и ей, так и для всех окружающих. И стихи Блок умудрялся часто писать не на трезвую голову. И писал сразу, без черновиков, и шлифовать ему было не надо.  Часто по дороге из кабака, он начинал прямо в пролётке спьяну декламировать очередной шёдёвр, и если никто из спутников не спохватывался и не записывал, то стих так и рассеивался навсегда в дымке сумрачного питерского утра.

***

Впрочем, это скорее об имиджах, а не мистификациях, но была в истории питерской богемы мистификация весьма скандальная. И имя ей Черубина де Габриак.