Читать книгу Серые земли Эдема - Евгений Владимирович Кривенко - Страница 4

2. Безенгийская стена

Оглавление

К вечеру подножия гор заволокло облаками – они клубились в темных долинах, тянули белесые пальцы к розовеющим в высоте снегам…

Я сидел на дощатой веранде и, прихлебывая кислый айран, пытался понять: как здесь оказался? А заодно вспомнить, кто я такой? Хороший набор вопросов. Но туман окутывал память плотнее, чем горные долины…

Я огляделся: по веранде расставлены столы, покрытые клеенкой, за ними несколько мужчин. Каждый за своим столом, все в желтоватых пижамах, как и я. Все молчат: кто пьет айран из кружки, кто откинулся на спинку плетеного стула и смотрит на розовеющие вершины. Лица вялые и безучастные, неужели такое и у меня?..

Наверное, это больные.

За перилами дворик: желтые и лиловые цветы на клумбах, высокая ограда, за ней поросший соснами холм. По склону вьется дорога, подходя к железным воротам. Они заперты, рядом будка, и сквозь окошко видно, что там кто-то есть.

Санаторий? Психбольница?..

По этой дороге меня должны были привезти, но я ничего не помню. Неужели какая-то болезнь привела к потере памяти? Хотя умственные способности, кажется, не пострадали: быстро понял, где нахожусь.

Что на Кавказе – понял сразу, санитары на вопросы отвечали уклончиво, но с неистребимым кавказским акцентом. Поначалу удивило, что солнце стоит не над снежными вершинами и ледниками, а плавится в синеве с другой стороны небосвода. Но потом сообразил, что нахожусь к югу от Кавказского хребта и, судя по высоте гор, – уж не Безенгийская ли это стена? – скорее всего в Грузии. Но как я попал сюда?..

Не поговорить ли с соседом слева? Хотя пока расспросы ни к чему не привели, получал такие же односложные ответы, как от санитаров: «Лечусь… Не помню… Отвали…».

Все же я открыл рот, но спросить ничего не успел.

Подошел санитар – крупный черноволосый мужчина в белом халате – и с акцентом сказал:

– Пошли. Тебя доктор спрашивает.

Я уныло подумал, что мог участвовать в горном походе по Кавказу, произошел несчастный случай, и товарищи оставили в больнице.

Встал и пошел за санитаром.

Коридор, холл, опять коридор, звук шагов тонет в ковре. Мы остановились перед железной дверью, санитар приставил пальцы к вмонтированной пластине, и спустя несколько секунд дверь открылась.

Дактилоскопический замок, вяло отметил я. И слегка удивился, но не замку, а скорее тому, что не испытываю особого удивления, хотя зачем дактилоскопический замок в обыкновенной больнице?..

За столом сидела женщина в белом халате, в свете лампы красиво мерцали серые волосы. Оглядев меня, кивнула провожатому:

– Можешь идти.

Снова акцент, хотя уже не кавказский.

Дверь закрылась, и докторша указала на кресло.

– Садитесь.

Я сел, пытаясь разглядеть глаза собеседницы: словно голубые льдинки плавали в сумраке.

– Как себя чувствуете? – Скучный голос, ни тени доброжелательства.

Будто стук послышался вдалеке. Я моргнул.

– Вроде неплохо. А что со мной? Я ничего не помню.

Женщина-врач внимательно оглядела меня, а потом повернула голову к компьютерному дисплею. Лицо слегка осветилось: немного припухлое, без всякой косметики.

– Вы упали в ледниковую трещину, – равнодушно сообщила она. – Удар головой, нарушение мозгового кровообращения и, как следствие, частичная амнезия. Надеюсь, потеря памяти окажется временной…

Снова стук, но теперь отчетливее – словно кто-то постучал молотком посереди комнаты. Странно, докторша как будто ничего не услышала. Развернула ко мне монитор:

– Давайте проверим, как обстоит дело с памятью…

Ритмичные удары раздались прямо в ухо:

«Помни… проводника… по снам!».

Что это значит?..

Странная музыка… калейдоскоп чистейших красок… багровое солнце, встающее над кромкой темного льда… зал с колоннами из льющегося синего света…

И вот я снова в кабинете Сибил, только он обширнее и сумрачнее, а за столом непроглядная тьма.

Но теперь я вспомнил, что хотел спросить, и у кого!

Я медленно обернулся.

В открытой двери стоит человек, во тьме виднеются только белые перчатки и такое же белое лицо.

– Здравствуйте! – сказал я. – Могу я задать вам несколько вопросов?

– Слово «здравствуйте» здесь уже не подходит, – глухо отозвался гость. – Но вопросы задавать можно. Это мой долг – отвечать и показывать.

– Где я и что со мной?

– Вы в бывшем санатории, который обращен в лабораторию и частную тюрьму. Вас доставили сюда после семинара, где изучались варианты будущего.

– Кто доставил? – В голове начала пульсировать боль, я попытался сфокусировать глаза на белом лице, но не мог.

– Я не вправе отвечать на вопросы о других людях.

– Тогда хотя бы подскажите, как выбраться отсюда, – сердито сказал я. Видно зря надеялся, что в этом сумрачном мире – я вспомнил его! – могу получить ответы на все вопросы.

– Пожалуйста, – темная фигура в двери колыхнулась. – Следуйте за мной.

Снова полутемные коридоры (я уже видел их!) и едва тлеющие лампы. Как-то неожиданно мы оказались в моей комнате, а точнее тюремной камере.

– Смотрите, – бесстрастно сказал проводник.

Я чуть не ахнул – стены внезапно сделались прозрачными, а точнее полупрозрачными, как зеленоватое стекло. Слева в другой камере кто-то лежал на койке, а справа помещение пустовало и за ним, как сквозь зеленые занавеси, виднелся верх каменной стены и качающиеся верхушки сосен.

– Здорово, – хрипло сказал я. – Как вы это сделали?

– Я ничего не делал, – слегка пожал плечами проводник. – Этот мир подчиняется силе мысли.

Ну и ну…

– Все равно не вижу, как отсюда выбраться. Пускай наружная стена близко, но как попасть в коридор? И там, наверное, охрана.

Действительно, в конце коридора виднелась неясная человеческая фигура.

– Смотрите внимательнее, – в голосе проводника послышалось нетерпение.

Вот оно: в зеленой занавеси, что отделяет комнату справа, просвечивает прямоугольник. Видимо, обе комнаты соединяла дверь, а потом ее забили досками и оклеили обоями. Будем надеяться, что забили не слишком крепко.

– А как?.. – я обернулся к проводнику.

И замер, никого не было. А затем сумрак просветлел, и я снова оказался в кабинете Сибил.

– Что вы видели? – потребовала она. – На этот раз сеанс был очень короткий.

Голова раскалывалась от боли, я поднял руки и помассировал виски ледяными пальцами.

– Ничего, – вяло соврал я. – Какие-то световые эффекты, а потом страшно разболелась голова.

Сибил долго в упор смотрела на меня, так что мне сделалось неуютно.

– Ладно, – в ее голосе прозвучала досада. – Надеюсь, в другой раз окажется результативнее.

Она даже не пыталась хитрить – видимо была уверена, что за ночь я все позабыл.

Тот же молчаливый санитар проводил меня обратно в комнату.

Я надеялся, что из-за краткости визита к «доктору» у меня останется больше времени до укола. Сразу направился к водопроводному крану, открутил изогнутую трубку, из которой вытекает вода, и стал осматривать стену. Металлическим предметом легче колупать, чем голыми пальцами.

Скоро нашел слегка выпуклый шов и принялся за работу. Только бы никто не посмотрел в глазок! Но кавказцы казались не особо рьяными надзирателями.

Обои отдирались легко, а кускам штукатурки я не давал упасть на пол и складывал в стороне. Довольно скоро оголил доски, и тут пришлось попотеть: железной трубкой никак не мог отковырнуть первую из них. К счастью, вторая оказалась прибита всего одним гвоздем. Работали здесь спустя рукава.

Наконец я пролез в соседнюю комнату, тут пахло пылью. В окне уже стемнело, но его не загораживала решетка, и я осторожно выглянул.

Я находился на третьем, верхнем этаже. Ограда здесь подходила к стене здания и казалась легко доступной – метра два по карнизу (здание было старой постройки, с карнизами и лепниной). Лишь бы никто не посмотрел вверх. Безопаснее было подождать темноты, но я не хотел рисковать: в мою камеру могли зайти для укола.

Когда открывал раму, петли противно завизжали, и я снова взмок от пота. Но никто не стал ломиться в дверь, так что я еще раз оглядел двор и взобрался на подоконник. Потом, стараясь не глядеть вниз, вылез на карниз.

Оказалось даже удобнее, чем ожидал: руками можно придерживаться за водосточный желоб вдоль крыши, а вниз я по-прежнему не смотрел. Только сразу повеяло холодом, и мокрая майка прилипла к спине.

Я довольно быстро добрался до верха стены, но там оказалась колючая проволока. Пока перебирался, разорвал штанину и оцарапал до крови ногу. Наконец повис на руках по ту сторону, глянул вниз, где уже сгущался сумрак и разжал пальцы.

До сих пор я гордился собой: сумел воспользоваться помощью таинственного проводника, выбрался из комнаты и вот-вот окажусь на свободе. Прямо как Джеймс Бонд. Но на этом везение кончилось…

Пресловутый Бонд приземлился бы беззвучно, а рядом оказалась блондинка на иномарке. Я же влетел в кусты с громким треском, на миг зацепился пижамой, а потом больно приложился боком о какую-то корягу.

После такого шума можно было спокойно лежать и отдыхать. За стеной взвыла сирена, залаяли собаки. Но я как дурак вскочил и, прихрамывая, пустился бежать по скользкой от хвои земле.

Очень скоро сбоку метнулось что-то черное, сбило с ног и жарко задышало в лицо разинутой пастью. Я представил, как сейчас овчарка вцепится мне в горло, и постарался лежать тихо. Где-то слышал, что лежащих собаки не трогают.

Или действительно так, или собачка решила растянуть удовольствие, но в горло не вцепилась, а оглушительно залаяла, обрызгав мне лицо горячей слюной. В ответ послышался скрежет бегущих по гравию ног, непонятные, но явно недоброжелательные возгласы, а затем кто-то саданул ботинком в больной бок.

Хотя сильно меня не били: ребра, похоже, остались целы. Только когда вздернули на ноги, я получил такую плюху, что перед глазами заплясали искры, а рот наполнился соленым. Затем меня отволокли обратно, но уже не в родную камеру, а на второй этаж. Бросили как мешок на пол и оставили размышлять о том, что Джеймса Бонда из меня не получилось.

Через некоторое время я попытался встать и с удивлением обнаружил, что ноги держат, а кости вроде целы. В этой комнате тоже был умывальник с зеркалом, так что я подковылял и стал обмывать лицо, шипя от боли.

Тут в двери щелкнуло, и я повернул голову: неужели пришли добавить? Или уже с уколом?

Дальнейшее помню обрывочно, словно слайд-шоу на экране монитора. Теперь-то понимаю, почему…

Вошедший мне незнаком, и на нем не белый халат, а черный подрясник. Мое сердце делает перебой, сразу вспоминаю фигуру на паперти в безлюдной Москве. Вдоль лица старомодные бакенбарды, переходящие в бородку клином, а темные волосы спадают на плечи. Глаза под густыми бровями отсвечивают зеленым, как у кошки.

Посетитель кладет на тумбочку какой-то предмет и внимательно смотрит на меня.

На всякий случай я решаю быть вежливым и говорю шепеляво:

– Добрый вечер.

– Здравствуйте, Андрей, – отзывается гость. В голосе нет кавказского акцента, который звучал у других санитаров, но что-то в нем кажется странным.

– Вы с уколом? – я испытываю неприятное чувство от близости черной пропасти.

Но посетитель медленно качает головой и говорит довольно фамильярно:

– Тебе и так досталось. Ложись, я тебя осмотрю.

Я плетусь к кровати, на ходу стягивая разорванную пижаму. Обижаться на «тыканье» нет сил.

– Вы из монастыря? Служите при этом… санатории?

Монах снова качает головой:

– Разве проводник не сказал? Это не санаторий. А я… в некотором роде действительно из монастыря. Про Новый Афон слышал?

– Он вроде не действующий, – я со стоном забираюсь на кровать.

– Неужели?.. – в голосе гостя слышится удивление. – Хотя в последние годы приходилось много странствовать, так что новостей не слыхал.

Он проходится жесткими пальцами по бокам и спине. Я снова шиплю от боли.

– Тебе повезло. Ребра целы и внутри как будто ничего не отбили. Впрочем, им не было резона тебя калечить.

– Кому «им»? – бормочу я. – А вы кто, врач?

Я испытываю странное чувство щекотания по всему телу, и боль уходит, сменяясь чувством облегчения и покоя.

– Мир имеет нужду во враче, – туманно отзывается монах, – вот и пришлось им стать… А тебе нельзя спать. Бодрствуй.

– Почему? – вяло спрашиваю я. Неудержимо накатывает сон.

– Проводник сказал, что вряд ли выберешься сам. А ты ходил по странным дорогам и видел то, чего еще не видел никто. Другие не должны узнать, что скрывается за завесой, поэтому оставлять тебя здесь нельзя.

– Я уже пробовал выбраться, – сердито отвечаю я. – Так накостыляли…

– Тише, – говорит гость и почему-то глядит на часы, висящие над кроватью.

Я тоже смотрю на стрелки: девять. В прошлый раз мне сделали укол примерно в это время и ушли, оставив падать в тошнотворную темноту…

Часы издают «тик», а потом еще раз. Странно, между звуками как будто проходит много времени.

Я жду нового щелчка, но монах трогает за плечо.

– Пора. Надевай пижаму и идем!

Наконец-то я понимаю, что странно в его голосе – словно посвист ветра слышится в нем. Удивленно спрашиваю:

– Куда? Опять к доктору?

– Нет, – говорит монах. – Разве тебе не сказали, что держат в плену? Хотя да, ведь кололи этот препарат…

– Кто держит в плену? – бормочу я. – Чеченцы?

– Нет, другие. – Голос звучит глухо в полной тишине. – Может быть, вспомнишь кое-что по дороге. А сейчас нам пора.

– Почему я должен верить вам? Как вас зовут? – я безуспешно оглядываюсь в поисках пижамы и при этом чувствую странное оцепенение: мысли еле ползут, а глаза никак не фокусируются…

Монах сильно дергает меня за руки – и я оказываюсь сидящим на кровати, с пижамой на плечах.

– Меня зовут Симон, – словно ледяной ветер свистит в ушах. – Считай, что меня попросили освободить тебя. В бумажнике твои документы, я кладу его в карман пижамы.

«А как же другие в этом санатории?» – хочу спросить я, но язык не повинуется, а руки едва попадают в рукава пижамы. Я теряю способность размышлять, даже сердце бьется редко и глухо. Едва могу встать и последовать за своим проводником, двигаться почему-то очень трудно. Симон уже у двери…

Тускло освещенный коридор кажется пуст. Но только кажется. Когда подходим к выходу в холл, я вижу охранника в камуфляже. Сидя за столом, тот равнодушно смотрит в нашу сторону. Глаза широко открыты, однако нас двоих словно не замечают.

– Он… спит, – свистящим шепотом произносит Симон. – Пошли быстрее.

Косясь на охранника, я обхожу стол. Нарастает странное ощущение: что-то вокруг не так… Мы минуем выход на веранду и спускаемся по лестнице в другой коридор.

Здесь охранников двое. Сидят возле двери – наверное, выхода наружу – и глядят прямо на нас. Я прячусь за угол, вдруг сейчас начнется стрельба?

– Не останавливайся, – холодно звучит голос моего провожатого.

Я боязливо выглядываю: Симон идет прямо на охранников, а те внимательно смотрят на него, но почему-то не двигаются…

С трудом переставляя ватные ноги и не отрывая глаз от стражей, я иду к двери. Охранники не кажутся сонными: взгляд цепкий и пристальный – но неподвижный… Симон ждет, держа ладонь на пластинке замка. Что-то неуловимо меняется, тянет ночной свежестью, и мы оказываемся на крыльце.

Я чувствую себя все более странно, будто все-таки сделали укол: перед глазами плывет, и меня словно втягивает в темный водоворот…

– Быстрее! – шипит Симон.

Черная яма двора, острый запах прелой листвы, потом сырого железа – мы у ворот… Только запахи еще поддерживают мое сознание на плаву.

Я не слышу скрипа ворот (и вдруг понимаю, что не слышал ни звука, кроме голоса Симона, с тех пор как покинул палату), но ограда вдруг оказывается за спиной, а впереди темными великанами маячат сосны. Еще несколько шагов, и почва уплывает из-под ног, мир несколько раз поворачивается вокруг, а потом исчезает…


Когда я очнулся, то почувствовал влажный щебень под щекой и услышал монотонный шум ветра в соснах. Сразу вспомнил – почему-то раньше его не было слышно. Кто-то тряс за плечо.

– Пришел в себя?

Я с трудом встал на колени, а потом на ноги. Меня качало, все тело болело, а голову словно набили ватой – ничего не мог сообразить.

– Что со мной? – дрожащим голосом спросил я.

– Мы вышли из санатория, – голос спутника сливался с шумом ветра. – Мое имя Симон. Потерпи, скоро темпоральный шок пройдет.

– Какой шок? – переспросил я. Чувствовал себя настолько беспомощным, что едва не заплакал.

– Неважно. – Свежий воздух постепенно вымывал дурноту из моего сознания. – Без специальной подготовки это трудно перенести.

Тело все еще била дрожь, но в голове постепенно прояснилось. Я вспомнил веранду, доктора, свою палату, появление странного монаха… Что было до этого, окутывал туман забвения.

– Но как мы выбрались? Там же полно охранников.

– Ты пока не поймешь, – равнодушно сообщил Симон. – Но мы еще не выбрались. Этот «санаторий» находится в Грузии, а тебе надо в Россию. Через Грузию опасно, из гор ведет всего одна дорога и ее легко перекрыть. Проделать такой трюк во второй раз не могу – смертельно опасно для тебя… Ходил по горам?

– Немного, – пробормотал я. – Был в походе по Приэльбрусью, поднимались до «Приюта одиннадцати»…

Вихрь мыслей закружился в голове. Зачем меня держали в этом странном санатории. Кто на самом деле Симон? Сотрудник российской спецслужбы? Но что за фантастический способ он использовал, чтобы вывести меня на глазах у охраны?

– Тогда идем. – Лицо Симона едва белело в темноте. – До рассвета надо пройти километров двадцать. Утром тебя хватятся и тропы перекроют, но мы уже будем на подступах к перевалу. А сейчас надо найти место, где я спрятал снаряжение, там переобуешься. В больничных тапках далеко не уйдешь.

В тапочках действительно было неудобно, так как сразу свернули с дороги и стали карабкаться по скалам вверх. К счастью, вскоре разлился бледный свет, из-за холма вышла почти полная луна, и я приостановился, залюбовавшись призрачно-белой стеной гор.

Идем! – резко поторопил Симон.

Камни были скользкими от опавшей хвои, сосны шумели вокруг. Вскоре мы достигли гребня холма, и начался спуск. Впереди снова забелела дорога – мы срезали ее зигзаг. У большого валуна Симон остановился и вытащил из расселины рюкзак.

– Обувайся! – он бросил мне куртку и горные ботинки. – Куртку надень прямо на пижаму, а то наверху будет холодно. Захватил тебе джинсы и рубашку, но переоденешься потом, сейчас нет времени.

Сам так и остался в подряснике и бесформенных гамашах, только накинул рюкзак. Достав из щели два ледоруба, подал один мне.

– Пошли!

Ботинки оказались впору, что меня слегка озадачило: неужели таинственный монах справлялся о размере моей ноги? Но вскоре стало не до вопросов, начался почти бег по залитой лунным светом дороге. Далеко внизу показалось селение с черными пальцами башен, потом пропало за отрогом, и мы пошли вверх по грунтовой дороге. Я догадался, что переваливаем через отрог главного Кавказского хребта, тот льдисто мерцал слева.

Наконец дорога вышла на сереющий в лунном свете горный луг. Две собаки с лаем кинулись от темневшей невдалеке кошары, и меня пробрала дрожь: недавно такая же скалила клыки у моего горла. Но, подбежав ближе, собаки вдруг умолкли, нерешительно завиляли хвостами и подались обратно – странное поведение для злобных пастушьих овчарок.

Я глянул на Симона – что так озадачило собак? – однако тот не обратил на них внимания, только ускорил шаг по неровной дороге. Ледяной ветер задувал с белеющих ледников, но я все равно взмок, такой темп задал спутник. Может, у них в монастыре устраивали состязания по спортивной ходьбе?

Наконец я прохрипел:

– Давай отдохнем… Не могу больше.

Симон с сожалением оглянулся и сел на придорожный камень. Я последовал примеру, но быстро перебрался на кочку: холодные камни годились разве что для монашеского зада.

– Надо спешить, – равнодушно сказал Симон. – Они могут послать вертолет.

– Кто эти «они»? – разозлился я. – Террористы? Заговорщики? Бандиты? Хотя на последних не похоже. Вряд ли бандиты станут интересоваться вариантами будущего.

– Они просто заблудшие люди, – так же равнодушно ответил Симон. – Аки овцы без пастыря. А если пастыря нет, то овец начинает пасти кто-то другой.

– Вот вы бы и пасли. – Я почувствовал себя немного лучше, дыхание восстанавливалось.

– Мой духовный отец так и говорил, – с грустью сказал Симон. – Но у меня не достало терпения, ушел странствовать.

– И долго путешествовали? – спросил я. Подумаешь, со странствующим монахом встретился.

– Порядочно, – вздохнул собеседник. – Куда дольше, чем собирался.

Дальше я расспросить не успел, Симон решительно встал.

– Пойдем!

Теперь дорога спускалась, петляя по скату холма, а впереди вырисовались смутные обрывы другого хребта. Сзади встал темный бугор, заслонив луну. Я начал спотыкаться, но вскоре заметил, что под ногами спутника словно скользит слабый свет и, если идти вплотную, то дорога кое-как видна.

Какой-то светящийся состав на рантах ботинок?

Так мы и шли, углубляясь в темное ущелье, навстречу нарастающему шуму реки. Я не заметил, как оставили дорогу и пошли по каменистой морене. Стали попадаться озера серебристого света – это лунный свет падал на тропу сквозь провалы в изрезанном гребне. Опять начался подъем, а справа запрыгали белые гребни – мы вышли к реке.

Я очень устал. С трудом переставлял ноги по камням, все тяжелее опирался на ледоруб, а Симон горным козлом прыгал впереди – черное пятно на фоне чего-то темного и высокого.

Это темное медленно приближалось, и внезапно превратилось в сложенную из камней башню. Симон остановился.

– Здесь передохнем, – словно издалека сказал он. – Ты слишком устал, а впереди еще долгий подъем.

Мы вскарабкались по грубым каменным ступеням в небольшую комнату, где пахло старой золой. Втащив из рюкзака пенопластовый коврик, Симон расстелил его на полу. Я почти упал на него и сразу погрузился в забытье.

Проснулся от острого желания справить малую нужду.

Слабый свет серебрился на каменных плитах пола, край узкого, как бойница, окна сиял белизной. Монах посапывал рядом, задрав черную бородку к невидимому потолку. Я встал и, придерживаясь за неровную стену, стал спускаться.

Входной двери у башни не было, и все вокруг казалось заброшенным. Наверное, здесь давно никто не жил и забредали только туристы. Все-таки я немного отошел, прежде чем расстегнуть пижамные штаны.

И замер…

Поодаль виднелась грубая загородка из камней – наверное, для скота. Местами она была разрушена, и внутрь затекал серебристый свет. В одном из проемов стоял камень чернее и выше других. Что-то странное было в его форме: сверху будто голова, а выступающие треугольники – словно уши…

Камень шевельнулся, и блеснули два зеленых изумруда – глаза!..

Я опомнился уже в комнате, когда тряс Симона за плечо.

– Там… – еле выговорил я. – Там огромный пес.

Монах сел, глянул на меня, а потом одним прыжком оказался у окна. Долго смотрел, и лицо было очень бледным в свете луны.

И осталось совершенно спокойным.

– Ты уже видел таких, – чуть погодя сказал он. – Со мной тебе нечего бояться. Скоро утро, пора собираться в путь. Поешь.

Он нарезал на полиэтиленовый пакет куски белого сыра – тот был упругим и приятно солоноватым. Запивали из фляги Симона – к моему удивлению, там оказалась не вода, а терпкое красное вино.

– Из новоафонских виноградников, – ответил он на мой невысказанный вопрос. – Тебе надо побывать там, Андрей. Конечно, в гостинице лишь монастырский комфорт: жесткие постели и несколько кроватей в комнате. Зато, как красиво вокруг! Дорога к Афонской горе идет в тени кипарисов, над лесом голубеют маковки монастырских церквей. Возле ворот дорога вымощена разноцветной плиткой, а весь двор устлан камнем, словно ковром. Стены собора святого Пантелеймона украшены изумительными фресками голубых и золотистых тонов. Выше светятся белизной стены Нагорного монастыря, к нему ведет портик, украшенный прекрасными изображениями святых. Дальше виден холм, засаженный масличными деревьями, и еще один храм – апостола Симона Кананита. По преданию, на этом месте погребен сам апостол, один из учеников Иисуса Христа. Неподалеку искусственный водопад, струи воды вьются как кудри девушки, и он служит для получения электричества. Весь монастырь освещается им после захода солнца – белые здания посреди темной южной ночи…

Лицо Симона слабо светилось, а мечтательный голос звучал все тише и наконец умолк.

Я слушал с удивлением: неужели столь райские уголки сохранились в разрушенной войной Абхазии? И откуда вино – ведь говорил, что давно там не был?..

Симон убрал остатки сыра в рюкзак.

– Пора! – голос снова звучал по-деловому. – Переоденься, но пижаму здесь не оставляй, спрячь в рюкзак.

Когда мы вышли из древней башни, я боязливо поглядел в сторону загородки, однако проем меж камней в этот раз был пуст. Симон сделал мне знак подождать, зашагал в ту сторону, наклонился и как будто что-то поднял. Косясь на него и не отходя от башни, я справил малую нужду, а когда Симон снова махнул рукой, поторопился следом.

Симон зашагал прочь от башни по едва намеченной тропке. Луна светила тускло, туман поднимался снизу, монотонно шумела река. Вскоре тропа круто пошла вверх, и у меня опять заболели икры, а дыхание стало с шумом вырываться из груди. Хотя я взмок от пота, но чувствовал, как становится все холоднее.

Наконец выбитая меж камней тропка стала положе, в волнах тумана впереди что-то засветлело. Я сделал еще несколько шагов и остановился. Ледяная стена перегораживала ущелье, а снизу из черной расселины вырывался бурный поток. Я понял, что мы подошли к языку ледника.

Симон деловито протянул мне альпинистские кошки, дальше предстояло карабкаться по льду.

Грязный лед подтаял, по нему стекали ручейки. Днем они, наверное, превращались в бурные потоки. Ледяной склон был не особенно крут, и зубья кошек легко входили в ноздреватую поверхность, но подъем на высоту в несколько десятков этажей оставил меня совсем без сил.

Наверху я увидел обширную белесую поверхность. Симон уже пересекал ее, но у темной трещины остановился, поджидая меня.

– Мы почти пришли, – сказал он. Дыхание его было совершенно ровным.

Еще несколько десятков метров, и впереди показался каменистый склон. Я взобрался на четвереньках, волоча ледоруб, и упал лицом в откуда-то взявшуюся густую траву.

Очнулся от тепла на спине и сразу почувствовал боль во всем теле, словно меня во второй раз избили. Перед глазами покачивались крупные желтые цветы, которые почему-то не пахли. Я со стоном перевернулся на бок и увидел, что солнце стоит высоко в небе, а я лежу на заросшей альпийскими цветами террасе над грязно-белой поверхностью ледника.

На фоне живописной картины появились грязные гамаши, так что я нехотя перевел взгляд выше.

Симон изучающее рассматривал меня, и вид у него был недокормленный, но решительный: смуглое лицо, черные усы и бородка, ввалившиеся глаза. А я-то думал, что все монахи толстые.

– Надо идти? – вяло поинтересовался я.

– Пока нет. – Симон присел на корточки и указал пальцем на соседний хребет. На нем блестели ледяные полосы, а выше будто ползла черная муха.

– Вертолет, – пояснил Симон. – Ищут, куда высадить засаду.

Я испугался:

– А вдруг полетит в нашу сторону?

– Возможно, – так же равнодушно сказал Симон.

Вертолет покружил и скрылся за гребнем.

– А теперь быстрее! – прошипел Симон, вздергивая меня на ноги. – Надо укрыться и переждать, пока не улетит к другим перевалам. Ледник замаскирует тепловой след, но у них есть фотоэлектронные датчики движения. И, конечно, бинокли.

Я вяло удивился эрудиции монаха – с чего это он изучал технику для слежения? – но встал и поплелся за Симоном.

Под скалами проходила еле заметная тропка, и лежали большие валуны, под бок одного мы и забрались. Что-то меня обеспокоило…

– А почему тропа мало хожена? – наконец сообразил я. – По ней ведь много туристских групп должно проходить к перевалу.

Симон глянул на меня, и в глубоко посаженных глазах мелькнул зеленый огонек.

– Этот перевал… посещается редко, – наконец сказал он.

– А мы пройдем? – встревожился я. Читал описания сложных перевалов, без специального альпинистского снаряжения там делать нечего.

Странный монах медлил с ответом, а потом вдруг повернул голову.

Вибрирующий гул наполнил ущелье. Темная туша вертолета с обманчивой легкостью выплыла из-за гребня и повисла над грязной поверхностью ледника. Я сжался, а машина поводила тупым носом, будто принюхиваясь, и я различил даже лица пилотов за ромбовидными стеклами кабины.

Симон потащил меня глубже под валун.

– Мы на фоне нагретой солнцем скалы, – прошептал мне в ухо. – Аппаратура нас не видит.

А я и не понял, почему мы втиснулись между скальным откосом и валуном.

Вряд ли нас было легко различить среди камней и в бинокль. Вертолет недовольно взревел, наклонился и ушел вниз между скальными гребнями.

– Пошли! – дернул за рукав спутник.

Мы двинулись вверх по наклонной террасе. Вскоре трава поредела, а тропа потерялась на камнях. То и дело приходилось взбираться на скальные уступы. Я недоумевал: к знакомым мне перевалам вели чуть не дороги, выбитые ботинками туристов. Ледник тянулся слева и приобрел заметный уклон, а зеленоватый лед рассекли трещины.

Наконец мы вышли на небольшую площадку. Вверху высились две скальные башни, словно остатки разрушенных зданий, а между ними спускался длинный снежный язык. Слева творилось что-то неладное, над бездонными трещинами громоздились ледяные утесы.

– Не останавливайся, – буркнул монах, и в своих чудных гамашах стал ловко взбираться по крутому склону. Я вздохнул и пошел следом, вбивая ранты ботинок в подтаявший снег. Порыв холодного ветра коснулся волос.

Сзади донесся механический гул. Я в очередной раз воткнул ледоруб в снег и, держась за холодный металл, оглянулся.

Мы поднялись уже высоко. Слева от нас ледяная река стекала к серым осыпям и зеленым холмам, а над горным пейзажем блистали облака, словно еще одна снежная цепь.

И как уродливый черный лыжник, с этих призрачных гор к нам скользил вертолет!

– Все-таки углядели, – недовольно сказал Симон.

Мы застыли, по крутому склону не побежишь.

Вертолет подплыл совсем близко – от грохота винтов заложило в ушах, белые вихри понеслись по снегу, и мое лицо закололи снежинки. За стеклами маячили лица, кто-то выставил руку в окно и красноречиво потыкал пальцем вниз.

– Не дождетесь! – зло крикнул монах.

Вряд ли его услышали, но из окна высунулась фигура в маске и направила в нашу сторону автомат. Оттуда вылетела череда вспышек, снег повыше с грохотом взорвался, и я едва успел закрыть глаза: по щекам больно секанул ледяной град.

Меня прошиб холодный пот, вот и конец! Уж лучше бы сидел в этом проклятом санатории.

Но фигура неожиданно скрылась, вертолет развернулся, едва не сметя нас со склона снежным смерчем, а машина стала быстро проваливаться.

– Высадят группу захвата, – прокричал Симон. – Хотят взять живыми.

Ну и ладно, мне уже было все равно. Колени ослабели, я стучал зубами, а промокшая майка липла к телу. Но Симон повелительно указал вверх, и я нехотя сделал шаг.

Их оказалось слишком много, этих шагов. Я едва не утыкался носом в снег, ноги то и дело соскальзывали, противно дрожа. Один раз я глянул вниз, но лучше бы этого не делал: едва не сорвался в головокружительную пустоту. Все же успел заметить, что вертолет сел на ровном участке ледника – черная клякса в белой бездне, – а вокруг копошатся несколько фигурок. Я повис на ледорубе и стал ошалело подтягиваться дальше.

Наконец склон стал положе, и я обрадовался, но тут что-то противно просвистело возле уха.

– Стреляют, – спокойно сказал Симон и покопался в снегу. – Быстрее!

Перегиб склона на время скрыл нас, и монах протянул ладонь. На ней лежала странная пулька с концом в виде иглы.

– Наверное, что-то снотворное, – дрожащим голосом предположил я.

Симон равнодушно кивнул и оборонил пульку в снег.

– Ты представляешь для них ценность, убивать пока не хотят. Но вряд ли это профессионалы, если бы в кого-то из нас попали, вниз долетел бы только мешок с костями.

Про «мешок с костями» мне не понравилось, но тут мы сделали последние шаги и оказались на площадке.

Теперь стыдно признаться, но я издал жалкий писк. Вместо ожидаемого перевала я увидел жуткое сверкание льда, чуть не вертикально уходящего к небу. Нагромождение ледяных утесов, а между ними синеватые тени. Будто исполинская лестница из колотого льда вела к призрачной кромке снегов.

– Что это? – сипло спросил я.

– Адишский ледопад, – в голосе монаха прозвучало странное восхищение. – Самый большой на Кавказе.

– Мы тут не пройдем, – уныло сказал я.

– Пройти можно, – не согласился Симон. – Если подняться выше, то можно перейти на скалы, а потом траверсировать склон Катынтау.

– Катынтау… – мой голос упал. – Это же Безенгийская стена!

Безенгийская стена – самый высокий участок Главного Кавказского хребта. Скальные отвесы и грандиозные ледопады с юга, и двухкилометровая снежно-ледовая стена с севера. Все маршруты высшей категории сложности! Куда меня завел Симон?

– Надо спешить! – глаза монаха под густыми бровями приобрели цвет зеленоватого льда. – За нами гонятся опытные люди с альпинистским снаряжением.

Он повернулся и легко зашагал по снегу. Даже не проваливался при этом, и я вспомнил эльфа Леголаса из фильма «Властелин колец»…

– Надень кошки, – повернулся монах. – Снег слишком плотный.

Я прицепил кошки, хотя не видел большого смысла. Нас скоро догонят, альпинист из меня неважный. Вдобавок склон сужался кверху, заканчиваясь клином под ледяными утесами. Там нас и возьмут.

Все же я потащился вверх, вбивая передние зубья кошек в снег и опираясь на ледоруб. Снова холод коснулся волос, и я понял, что это ветер переваливает через ледяной гребень Безенгийской стены. Снежные флаги веяли там в вышине…

На подступах к серакам я оглянулся снова.

И испытал шок – четыре темных пятнышка уже приближались к площадке, где мы недавно были. Рассмотреть их четко не удавалось: глаза резал свет, отраженный от ледяных глыб.

Еще с десяток метров, и на нас упала холодная голубая тень – мы оказались у подножия ледяных утесов.

– Постой здесь, – коротко сказал монах и пошел в сторону по повисшему над пустотой ледяному гребню. Я даже ахнул.

Через минуту монах появился и со странной улыбкой подошел ко мне.

– Держи. – На ладони у него лежал красивый фиолетовый цветок. – Это большая редкость.

Таких цветов я раньше не видел – нежно-фиолетовые лепестки и пушистая зеленая сердцевина. От цветка исходил тонкий аромат, что необычно для горных цветов.

А Симон замер, оглядывая ледяные утесы, и лицо в голубоватом свете сделалось мечтательно-отрешенным. Словно он был в храме, где вместо свечей горят ледяные острия.

Фигурки появились на площадке внизу, снова прозвучал выстрел, и на нас брызнули осколки льда. У меня ослабели колени.

– Быстрее за мной, – деловито сказал монах. – Спрячемся в бергшрунде.

Я потащился следом, вяло высматривая, где он добыл цветок, но видел только снег и лед… Когда оказались перед темной пастью трещины, я оглянулся, и склон чуть не уплыл из-под ног, по столь узкой тропе мы прошли. В белесой бездне под нами ползли черные фигурки.

Бергшрунд – трещина между ледником и скалой – в этом месте напоминал ледяную пещеру, но ниже расширялся и зиял чернотой. Повинуясь жесту Симона, я забрался под каменный свод. Хотя какой в этом смысл? Нас легко найдут.

Мой проводник не спешил следом, нелепые гамаши и потрепанный край подрясника маячили перед моими глазами.

– Зря они стреляли в этих горах, – непонятно к чему произнес он. А потом вдруг… запел.

Странная это была песня – без слов. И странные звуки – гортанные, резкие, от которых по телу побежали мурашки. Где-то я читал об особом крике горцев, которым они переговариваются на больших расстояниях…

Но этой песне ответил гром!

Меня затрясло: я понял, что собирается сделать Симон. Но затрясло не только от этого – весь ледник содрогнулся. Раздался страшный треск и свет померк, когда мимо стали падать ледяные глыбы. Симон юркнул в пещеру, прикрыв меня своим телом, но все равно град острых льдинок осыпал лицо и руки, а воздух наполнился снежной пылью.

Грохот стоял неописуемый, словно вся исполинская ледяная лестница пришла в движение. Нас кидало так, что казалось – то ли размозжит головы о каменный свод, то ли улетим в раскрывшуюся бездну.

Но постепенно тряска стихла, грохот перешел в недовольный рокот и наконец смолк. Только иногда в наступившей ватной тишине раздавался треск.

Вслед за монахом я кое-как вылез из щели. Нам повезло, этот край ледника не пришел в движение. Но остальная поверхность сильно изменилась: исчезла большая часть сераков, все было покрыто битым льдом, а вверху курилась снежная дымка, не давая рассмотреть верхнюю ступень ледопада.

Я глянул вниз и испытал шок, только снежная пыль веяла из белой пропасти. Ни людей, ни вертолета – лишь холм появился на пологой части ледника.

«Зря они стреляли в этих горах», – вспомнил я слова Симона. Хотя лавина могла сойти и раньше, от шума вертолетных винтов или звука выстрелов. Тогда и мы оказались бы погребены под жутким холмом. Я содрогнулся, а потом стал вытрясать снег из карманов куртки, и вместе со снегом на ладони оказался лиловатый цветок. Я полюбовался им, отряхнул и заботливо спрятал в бумажник. Потом оглянулся, где монах?

Тот стоял повыше у сохранившегося ледяного утеса. Похоже, его раскололо пополам, так что остаток торчал мутно-голубым зеркалом.

Я тоскливо поглядел вверх. Снег курился все сильнее, и где-то на километр выше мимолетно проглянул страшной крутизны склон Катынтау.

«И нам туда лезть?», – панически подумал я.

Монах обернулся и помахал рукой:

– Поднимайся, Андрей!

Я стал взбираться к нему. Вот влип, со спятившим монахом на самом грандиозном ледопаде Кавказа! Но тут стало не до рассуждений. Ветер словно сорвался с цепи: сек глаза, раздувал куртку, пытался сбросить в бездну, где уже бесновалась белая круговерть. Ясная погода в одну минуту сменилась пургой.

Наконец обледенелые гамаши монаха оказались на уровне глаз, но тут яростный порыв ветра сдул меня со склона – ноги заболтались в пустоте, левая рука сорвалась с ледоруба, и я отчаянно пытался удержаться за металлический клюв правой рукой. К счастью, ледоруб был плотно вбит в снег, но потерявшие чувствительность пальцы уже соскальзывали…

Меня рванули за шиворот так, что я буквально взлетел, и лицо монаха оказалось напротив моего. И впрямь спятил: глаза блестят зеленым, как у кота, волосы и усы белые от инея, а губы кривятся в сумасшедшей улыбке.

– Лед! – провозгласил он. – Ты, наверное, не знаешь, но это самое странное вещество во Вселенной. Даже простое зеркало обладает необычными свойствами, а уж ледяное…

Я не знал, что ответить, пытаясь прийти в себя. А монах пристально поглядел на меня, и лицо из оживленного вдруг сделалось прежним – худым и жестким.

– Посмотри в это зеркало, – потребовал он. – Скажи, что ты видишь в нем.

Я оглянулся – но вокруг никого, лишь летящий снег. Как хотел бы снова оказаться в том «санатории», пусть и на положении пленника!.. Потом, почти помимо моей воли, глаза обратились к ледяному зеркалу.

Это действительно было зеркало! Из мутноватой глубины выплыло искаженное, но явно мое лицо. За ним я разглядел причудливо искривленный пейзаж, но это были не горы, да их и не увидеть из-за метели. Я стал вглядываться…

Странно, что вроде железнодорожной станции, отраженной в кривом зеркале. Пути, платформа с карикатурными людьми, изогнутые дугой вагоны…

Я хотел оглянуться, но услышал только удаляющийся голос монаха:

– Береги цветок.

И все исчезло…

Серые земли Эдема

Подняться наверх