Читать книгу Тьма: Начало - Евгений Владимирович Мамонтов - Страница 3

Школа-интернат для трудных детей.

Здание гудело, как улей. В коридорах бегали воспитатели, хлопали двери, кто-то раздавал распоряжения громким, взволнованным голосом. Дети переглядывались – кто-то смеялся, кто-то пытался выглянуть в окна, понять, что происходит.

Сегодня приезжал кто-то важный. Слишком важный, чтобы это было просто визитом.

Но на улице было так тепло, что даже напряжение внутри стен казалось несерьёзным. Солнце стояло высоко и ласково касалось кожи, обволакивало мир ярким золотым светом. Летний воздух пах зеленью, горячим асфальтом и пылью с футбольного поля.

На фоне этой суеты девочка стояла в саду интерната – в месте, куда редко кто доходил, поэтому здесь было тихо, почти сказочно тихо.

В руке она держала одуванчик. Солнечный свет делал его белые пушинки почти прозрачными.

Она смотрела на него и думала:

«Даже плохой день это не испортит… Не может испортить. Не сегодня.»

Она улыбнулась – настоящей, тёплой улыбкой, от которой на щеках проступились едва заметные ямочки. Её глаза отражали небо, будто в них поселилась маленькая капля летнего света.

Она поднесла одуванчик к лицу, закрыла глаза… и мягко подула.

Пушинки взлетели в воздух. На миг они зависли, как маленькие серебристые искры, а потом разлетелись по саду, оседая на траве, на клумбах, на волосах девочки. Они летели легко, свободно, будто несут свои тайные семена в новые места, чтобы однажды снова превратиться в жизнь.

Девочка смотрела им вслед, не замечая, как воспитатели уже зовут её внутрь. Не замечая обеспокоенных взглядов. Не замечая, что мир, такой тёплый и солнечный, готовится изменить её жизнь.

Она была счастлива. И верила, что впереди у неё будет лето, солнце, цветы…

Она ещё не знала, что это – один из её последних по-настоящему тёплых дней.

Он приехал. Тот самый человек. Тот, чья тень преследовала её даже в солнечные дни. Тот, кто словно держал её жизнь на коротком поводке, не позволяя ей просто… жить.

Суета в здании внезапно стихла, как только он вошёл в интернат. Дети поутихли, воспитатели выпрямились, будто их затянула невидимая струна. Воздух стал плотнее, тяжелее.

Он распахнул дверь её комнаты без стука – как всегда. Будто стук был чем-то, чего она заслуживает, а он – нет.

Мужчина прошёл к её кровати, присел рядом, слишком близко. Люси напряглась и тихо, почти незаметно, отодвинулась.

Он тут же придвинулся обратно – с той же мерзкой, липкой уверенностью. Она снова отодвинулась, отворачивая лицо, будто пытаясь отгородиться от его взгляда хотя бы стеной воздуха.

Он ухмыльнулся. Достал папку. Встал. Начал чертить что-то в документах – резкие, злые штрихи ручки резали бумагу так, будто она была виновата.

– Очень жаль, Люси, – сказал он сухо, даже не глядя на неё. – Уже тринадцать лет сегодня исполнилось… а ты всё такая же.

Он цокнул языком, раздражённо, как будто она – ручной зверёк, а не человек.

Потом повернулся к ней, наклонив голову, словно изучал её реакцию.

– Знаешь, Люси… – его голос стал мягче, но так фальшиво, что от этого становилось ещё страшнее. – Я бы хотел нормально поговорить с тобой. Смотря в твои глаза. Понимаешь?

Её плечи напряглись ещё сильнее. Она не ответила. Даже дыхание стало тише.

И вдруг – он резко, почти с яростью, бросил папку на пол. Бумаги разлетелись, ручка стукнула об линолеум. Он выпрямился в один рывок и взревел так громко, что стены будто дрогнули:

– Ты это понимаешь?!

Его крик ударил по ней, как камень. Люси сжалась, прижав локти к телу, взгляд в пол, сердце забилось так быстро, что казалось – оно пытается убежать из её груди.

Снаружи кто-то в коридоре замолчал. Никто не вошёл. Никто не остановил его.

В этот момент она впервые почувствовала то самое… то тёмное, холодное чувство, которое шесть месяцев спустя заставит её ползти по ночной улице, цепляясь за жизнь из последних сил.

Тень начала расти здесь. В этой комнате. С этим человеком.

С того дня, когда солнце ещё грело кожу… но уже не согревало сердце.

Прошло несколько дней. Он снова заходил к ней – как будто проверял не здоровье, а трещины, которые появлялись в её душе.

На столе лежали её рисунки. Тёмные силуэты, закрывающие солнце. Высокие фигуры, похожие на людей, но без лиц. Фон – размазанный, будто свет сам боялся их касаться.

Он просматривал их медленно, тщательно, а на лице у него появлялось довольное выражение. Не забота. Не удивление. Скорее… удовлетворение, словно он увидел то, что хотел увидеть.

– Эти тени, которые закрывают свет… – протянул он с улыбкой, в которой не было тепла. – Это так забавно. Она точно ещё считается нормальной?

В комнате находилась и одна из воспитательниц – добрая женщина, которая всегда пыталась защищать Люси, как могла.

– Люси – милая девочка, – сказала она тихо, но уверенно. – Хорошая. Она не может быть сумасшедшей. У неё просто… богатое воображение. Очень необычное, но не опасное.

Он бросил на неё косой, ленивый взгляд.

– Богатое воображение, говорите? – хмыкнул он и постучал пальцем по одному из рисунков, где тень почти полностью закрывала солнце. – Знаете ли вы, что многие из самых известных картин человечества были нарисованы на страданиях? На боли? На том, что люди предпочитают забыть?

Женщина нахмурилась, но он не дал ей ответить.

– Каждый великий художник убеждён, что люди – это тоже кисти, – сказал он мягко, почти шёпотом. – И когда они ищут вдохновение… границы дозволенного становятся… очень тонкими.

Он сделал шаг ближе к воспитательнице, слегка наклонил голову:

– Вы же не хотите, чтобы однажды Люси… скажем так… отрезала вам что-нибудь ради нового творческого прорыва?

Женщина побледнела.

Он внезапно рассмеялся – громко, резко, слишком искренне для шутки.

– О, ну что вы, – махнул он рукой. – Вы же адекватный человек, мисс Норрин. Почему вы не понимаете юмора? Ха-ха-ха…

Но в его смехе не было ничего смешного. Это был смех ядовитой змеи, который играет с добычей, уверенный, что никто ему не помешает.

А Люси в это время стояла в углу комнаты, тихая, сжатая в комок, и смотрела на свои рисунки.

Она знала: он видел в них не то, что видели остальные.

Он видел что-то другое.

Столовая шумела. Шёпот, смех, звон посуды – всё смешивалось в один липкий, тяжёлый фон, который Люси уже давно терпеть не могла. Но сегодня было иначе – шёпот стал о ней.

– Она выходит… безумная, – прошептал кто-то. – Да, конечно, – последовал ответ. – Сам доктор говорил учительнице.

– Я всегда знал, что она чокнутая. – Ага! Её лучше обходить стороной.

Люси остановилась на секунду у входа. Её руки дрогнули. Но она молча прошла вперёд, будто не слышала. Хотя слышала каждое слово, каждую подлую интонацию, каждую смешинку.

Она не хотела быть частью этого шёпота. Не хотела, чтобы на неё смотрели, обсуждали, тыкали пальцами.

Поэтому выбрала самый дальний стол, почти у стенки, и тихо села. Еда была тёплой, простой. Но кусок не лез в горло.

Она только подняла вилку, как далеко слева раздался голос, уже без шёпота – громко, чтобы слышали другие:

– А почему мы вообще ей позволяём кушать? – Правда! Она же ненормальная. – — Её нужно заставить голодать, чтобы поскорее очистить мир от себя!

– Да… надо её приучить.

Несколько девочек поднялись из-за своего стола. Слишком смело. Слишком уверенно, словно кто-то дал им право.

Они подошли к Люси. Сначала просто стояли, глядя сверху вниз. А потом – в одно движение – опрокинули её поднос, тарелки, столовые приборы. Еда разлетелась по полу, по её одежде, по стулу. Запах горячего супа ударил в нос.

Люси вздрогнула. Но молчала. Как всегда.

Тут же – будто по команде – одна из девочек подняла руку и позвала поваров:

– Эй! Она всё сама раскидала! – произнесла она так громко, чтобы слышали все. – Мы видели… – добавила другая, театрально вздыхая.

Повар, уставший и раздражённый, тут же постучал ложкой по стойке и позвал старшую воспитательницу.

– Мисс Норрин! Девочка снова устроила беспорядок.

Главная вошла в столовую быстро, слишком быстро – будто ждала этого. Увидела Люси, увидела разбросанную еду… но не увидела девочек, которые стояли рядом и виновато прятали улыбки.

– Люси, пойдём, – сказала она холодно. Ни вопроса. Ни попытки понять. Только решение.

Толпа затихла. Ожидание висело в воздухе.

Люси покорно поднялась со стула, опустив глаза, словно тень стала выше неё.

Воспитательница увела её прочь, подальше от столовой, где шёпот уже переходил в смех.

А девочки за её спиной со злорадной лёгкостью стряхнули с рук остатки её обеда, сохраняя на лицах ухмылки – довольные, как будто уничтожили не тарелку… а человека.