Читать книгу Как опоздать на собственную смерть - Евгений Владимирович Сивков - Страница 6

Вы когда-нибудь считали, сколько раз за день у вас в кармане звонит телефон? Два? Десять? А может быть, сто? Начальник ищет по срочному делу. Подруга – чтобы поболтать или поделиться новостью. Приятели зовут на футбол, а мама просто хочет услышать ваш голос. И вот вдруг среди этого круговорота обыденной жизни раздается ОН! Один-единственный! Один на тысячи и миллионы! Всего один…

Конечно, в этот момент вы не задумываетесь о том, что такое матч-пойнт4 или точка бифуркации5. Вы даже не предполагаете, что именно сейчас находитесь в этой самой точке и лишь одного привычного движения достаточно, чтобы круто изменить всю предстоящую жизнь.

Не думал об этом и я.

До сегодняшнего дня я частенько сравнивал себя с шариком, который ровно катится по ландшафту судьбы, минуя опасные расщелины и обрывы, выбирая ровные долины и бескрайние горизонты. С одной стороны, я был одним из многих. Родился не в Москве, образование получил тоже не в столице. Но, однажды побывав в этом городе, влюбился в него на всю жизнь. И… приложил все усилия, чтобы стать его частью. Теперь я не представлял своего существования без пыльных московских улиц, тополиного пуха, пробок и летних вечеров. И был горд, что добился этого сам. Вообще я считал, что не побеждает только тот, кто не стремится к победе. А еще тот, кто ничего не делает, пеняет на всевозможные обстоятельства и жалуется на судьбу. И судьба, и обстоятельства отступают перед тем, кто способен приехать в офис в пять утра и уехать за полночь. Это проверено! Работоспособность плюс организация труда помогли мне – я обрел финансовую стабильность, а вместе с ней и независимость. Все было продумано, размерено, распланировано. То есть, как говорят в таких случаях, жизнь удалась. И единственное, что беспокоило меня порой, так это мысли о собственном предназначении. К тридцати восьми годам я стал серьезно задумываться о своей миссии в этом мире, и мне почему-то казалось, что гуру аудита6 вовсе не мой предел, а терзавшее меня предчувствие чего-то очень важного, великого и неизбежного вскоре реализуется. Я часто думал об этом, засиживаясь в офисе. И вот сегодня судьба решила заглянуть ко мне в кабинет. Этим утром мой «шарик» оказался на развилке, от которой можно катиться и направо, и налево…

– Слушаю вас! – спокойно произнес я.

Выбор был сделан.

– Станислав Николаевич Савельев? – голос в трубке умолк в ожидании ответа.

– Да!

– Скажите, – выдержав паузу, продолжил голос, – а Николай Владимирович Савельев приходится вам?..

– Отцом, судя по отчеству. Что тут неясного? – с иронией произнес я. На миг я задумался о том, сколько тезок и однофамильцев живет в многомиллионном городе, но тут же вернулся к разговору. – Могу вас огорчить, он умер много лет назад.

– В таком случае разрешите представиться, полковник Москалев Сергей Валерьевич, главный врач военного госпиталя номер семь. Ваш отец жив и находится у нас. Но… – Последовала пауза. – Состояние его оценивается как крайне тяжелое.

Странно, но я уже не сомневался, что речь идет о моем отце. В первый миг я, конечно, обрадовался – я ведь много лет искал его, не веря в то, что он умер. Но тут же узнал о тяжелой болезни, что совершенно выбило почву у меня из-под ног. Обрести и потерять одновременно— это было уже слишком. Меня бросило в дрожь, я вжался в кресло и перестал дышать. На мое раскаленное эмоциями сердце будто плеснули ледяной воды. Самое страшное происходило сейчас у меня внутри – маленькая трещинка медленно поползла в сторону души и замерла на пороге святая святых.

– Что вы хотите сказать? – спросил я.

– Пока только то, что вы услышали, – довольно холодно отчеканил голос в трубке. И умолк.

Я по-прежнему чувствовал выжигающую внутренности боль и едва смог перевести дыхание.

– Я могу его увидеть?

– Приезжайте! Прямо сейчас!

– Куда?

Голос продиктовал адрес и попрощался, а я в тот же миг сорвался с места и бросился к машине.

В поисках объезда навигатор кружил по забитым машинам и утренним улицам. «Московские пробки, – констатировала – тут хоть головой об руль бейся – быстрее не проедешь». Но я прорвался. Неожиданно. Проскочил «бутылочное горло» и оказался на свободе. Навигатор вывел на трассу, и суета города сменилась сельским пейзажем. Загипнотизированный солнечным зайчиком на приборной панели, я погрузился в воспоминания.

Они отбросили меня на тридцать лет назад. Там я увидел детскую комнату, себя сидящим на кровати и… отца. Он расположился на полу рядом, держа в руках книгу. Отец читал.

– Древние греки считали, что нашей жизнью управляют три богини, дочери Зевса и Фемиды, – Лахесис, Клото и Атропос. Первая вершит судьбу человека еще до его рождения. Она назначает жребий, нарушить который не в силах ни один смертный на земле. Вторая богиня прядет нить судьбы, нанизывая на нее события настоящего. Беды и невзгоды, счастье и радость целиком и полностью находятся в ее ведении. А третья, самая грозная, наделена властью перерезать волшебными ножницами нить человеческой жизни, что и означает смерть.

– Какую нить? – спросил я.

– Это образное выражение, – пояснил отец и задумался.

– Пап, и люди ничего не могут изменить в своей судьбе? – воспользовавшись паузой, я снова спросил.

– Нет, не могут!

– А может быть, есть какой-то способ?

– Возможно! – сказал отец и как-то грустно вздохнул. – Ложись спать, сынок!

Он укрыл меня одеялом, потрепал по макушке, погасил свет и вышел из комнаты, лишь ненадолго задержавшись на пороге.

Больше мы не виделись…

«Вот и попал я в заботливые руки богини Клото. Интересно, за какое место она умудрится меня ухватить?» —покачал я головой, поинтересовавшись сам у себя.

Далекие образы из детства нахлынули вновь.

С необъяснимым мазохизмом я стал прокручивать в голове киноленту воспоминаний кадр за кадром.

«А может быть, если зажмурить глаза и накрыться одеялом с головой, мама не станет меня будить? Потому что я не хочу вставать. И не хочу идти в школу. Через два дня Новый год. Я ненавижу этот праздник! Это первый Новый год без отца. До этого был день рождения. И он не пришел. Как будто меня просто нет. Ненавижу праздники!»

Я видел семилетнего мальчишку. Слезы катились из глаз, а он вытирал их углом простыни и старательно натягивал на голову одеяло.

Всего три месяца назад все еще было хорошо. Но родители расстались. Тихо, без скандалов и споров. Просто что-то решили между собой, а меня поставили перед фактом. Мама теперь ходит грустная, сама таскает сумки, а по выходным в гости приходят чужие дядьки. Дарят глупые подарки и играют со мной только на глазах у матери. Она выходит из комнаты, и они перестают скрывать недовольство, утыкаясь в телевизор. Тогда я понял, им на меня наплевать и только отцу было не безразлично…Как же я был зол тогда на всех взрослых на свете. Почему они думают, что ребенок ничего не понимает? Ну и что, что ему семь лет…

Недавно мама и папа встречались. Они разговаривали, стоя на маленьком мостике недалеко от нашего дома. А я смотрел в окно. Будто прилип к стеклу. По их жестам я старался понять, о чем они говорят. Иногда папа пытался обнять маму, и мне казалось, что еще миг, и она простит его, и они, обнявшись, вернутся домой. Но проходила минута, и томительное ожидание оборачивалось нестерпимой тоской. Она отстраняла его, а лицо ее делалось бледным и серьезным. Я понимал – все плохо! Разговор продолжался пару часов, а я все висел на подоконнике и ждал. А вдруг! Вдруг случится чудо, и они вернутся вместе. Папа откроет дверь, с порога крикнет «Привет!», я разбегусь и прыгну к нему на руки, а он меня поймает и прижмет к себе! И больше никогда не уйдет. Но они стояли по разные стороны мостка. Надеяться было глупо, но я надеялся…

– Вы прибыли к месту назначения! – вежливо сообщил навигатор. «Приехали!» – подумал я. Время было ровно девять утра.

Огромное здание госпиталя почему-то находилось под серьезной охраной, но я не придал этому значения. Мне пришлось пройти два поста и подвергнуться детальному досмотру, прежде чем меня пропустили. Но это было не важно, главное – я оказался внутри. И тут я потерял пятнадцать минут – миловидная медсестра в регистратуре никак не могла отыскать в компьютере фамилию Савельев. Наконец она воззрилась на монитор в недоумении, после тихо поговорила с кем-то по внутреннему телефону, а потом, обращаясь ко мне, проворковала:

– Станислав Николаевич, подождите, пожалуйста, несколько минут. За вами сейчас спустятся.

Я честно попробовал ждать. Но мое эмоциональное состояние не способствовало спокойствию. Я думал о том, как в это утро мчался в госпиталь лишь с одним чувством – меня вела надежда. А сейчас от нетерпения просто колотило, ведь от отца меня отделяло всего несколько больничных коридоров. Конечно, если бы ситуация позволила мне бежать, то я бы бросился к лифту сломя голову. А так приходилось держаться. Минуты шли тяжело, а часто открывавшаяся дверь во внутренний холл тянула похлеще любого магнита. И вдруг ухо выхватило из прочих звуков нечто очень важное. Вторая медсестра подняла трубку и воркованием, точь-в-точь похожим на воркование первой медсестры, ответила звонившему:

– Москалев сейчас у себя. Да. На пятом. По коридору направо. Да. Пятьсот тридцать четвертый.

Я сделал шаг. Потом еще. И еще. Ловко проскочив в открывшийся проем, я оказался у лифта и чуть не разжал двери руками, чтобы поскорее попасть внутрь.

Я нетерпеливо выстукивал чечетку на корпусе мобильного телефона и торопил секунды, ожидая, когда же наконец закроются двери и начнется отсчет этажей. Они шевельнулись и медленно поползли навстречу друг другу.

– Поехали! – прошептал я, и от нетерпения даже немного присел. И тут, к своему удивлению, я ощутил толчок. Только это было не движение вверх, это вновь открылись двери лифта, пропуская еще одного пассажира. В первый момент, стараясь не выразить свои эмоции посредством ненормативных выражений, я просто прикусил губу. Да так и замер, посчитав, что уж лучше вовсе ее прогрызть, чем дать возможность челюсти безвольно свалиться на грудь. Девушка встала у меня за спиной. Я почувствовал, как потеют ладони, а на лбу выступает испарина – понял, незнакомка смотрит на меня. Взгляд прожигал до костей, голова кружилась от аромата страсти, а ноги приклеились к полу, будто я наступил на жвачку. Я боялся пошевелиться, как кролик, загипнотизированный удавом. Всей кожей чувствовал силу ее взгляда. От нее исходило дыхание терпкой корицы, которое породило во мне желание сделать что-то такое, о чем потом, возможно, тысячу раз пожалею…

Внезапный толчок вывел меня из ступора, и я бросился вон, будто стараясь как можно дальше убежать от незнакомки и своих сумасшедших мыслей.

Я остановился у двери с табличкой «534». И застыл.

Кто-то тронул меня за рукав, и я обернулся. Передо мной стоял мужчина в белом халате. Он улыбался мне как старому другу.

– Станислав Николаевич Савельев?

Я кивнул головой.

– Это я вам звонил. Заходите!

Мужчина в белом коснулся карточкой электронного замка, дверь пискнула и пропустила нас в кабинет.

Доктор молча сел за свой стол, скрестил руки на груди и стал внимательно рассматривать меня.

Через пять минут я не выдержал.

– Не томите меня ожиданием! Скажите, как есть! Вы даже не представляете, что я пережил в это утро, а вы сидите и молчите, просто глядя на меня! Говорите!

Врач, видимо, ожидал подобной реакции.

– Наберитесь терпения, молодой человек. То, что вам предстоит узнать, перевернет вашу душу. А может, и вывернет наизнанку. – Врач сделал паузу и тихо добавил: – И это вовсе не в переносном смысле!

– Говорите! – попросил я.

– Тогда… Ваш отец умирает…

– Это я уже понял утром. Или вы собираетесь тысячу раз повторять?

Врач пропустил сарказм мимо ушей и продолжил:

– Никто не знает, сколько ему осталось. Совсем недавно приборы зафиксировали необъяснимую полевую активность. К тому же его рука стала мягкой.

Я, не веря своим ушам, посмотрел на Москалева как на полоумного.

– Что значит мягкой? А какой она была?

– Тверже камня! – ответил врач так, будто у него спросили несусветную глупость.

– Хватит! Говорите все как есть! Или я ухожу.

Я сорвался и вскочил со стула.

– Сядьте! – спокойно сказал врач.

– То, что я должен вам рассказать, не укладывается в стандартные рамки представлений о жизни. Именно так. Я вас уже предупредил. Хотя некоторые считают, что это и есть норма. И мне, поверьте, не так легко начать говорить, тем более что я вижу, насколько вы далеки от таких вещей.

– Извините меня, я не знал, что рука умирающего человека может быть мягкой или твердой, – продолжил я с иронией. – Начинайте, я соображу по ходу дела!

Я присел на стул и склонился вперед. Приготовился слушать.

– С вашим отцом случилось нечто феноменальное. У него не работает сердце, мозг не показывает никакой активности, не идут обменные процессы…С точки зрения классической медицины он умер тридцать лет назад, ведь смерть человека фиксируется в тот момент, когда отказывается работать его мозг. Но есть и другие точки зрения.

– Что значит «другие точки зрения»? На что? На смерть?

– Я догадываюсь, что вам сложно в это поверить. Согласен, это не так просто принять сходу. Но время на обдумывание у вас еще будет, а пока дослушайте. Почти тридцать лет назад в один из таких же весенних дней я закончил дежурство, и, также как сегодня у вас, на моем столе зазвенел телефон. Никто не знает, что было бы с вашим отцом, если бы я ушел раньше лишь на десять минут. Скорее всего его похоронили бы на одном из городских кладбищ, особо не вдаваясь в детали случившегося.

В трубке я услышал:

– Он умер! Она его убила!

Звонила мама твоего отца. Я понял – случилось что-то ужасное. Естественно, помчался к ней.

Когда я вошел в подъезд, меня окатило замогильным холодом. Поднялся на этаж и позвонил. Холод в квартире был зверский. Тамара Александровна куталась в пуховый платок.

– Что случилось? – спросил я.

– Проходи в его комнату. Не знаю, сколько он так. Уезжала к подруге, вернулась – и вот: ни слова, ни звука, холодный весь. Она все-таки добилась своего…

Видимо, я не сразу обратил внимание на эти слова и тут же услышал:

– Марина! Это все она!

Речь шла о твоей маме.

Тамара Александровна отвернулась и этим движением выразила и боль, и обвинение одновременно.

Я вошел в комнату. Думал, что готов к самому худшему. Но на самом деле к смерти не готов никто. Я просто старался выстоять.

Я с трудом узнал твоего отца. Он очень сильно похудел, обострились черты лица, кожа приобрела сероватый оттенок. Я стоял и смотрел на него, собираясь с духом, чтобы провести осмотр. Николай будто спал. Глаза были закрыты, лицо спокойно. Оно не отражало ни предсмертной муки, ни видений страшного сна. Я пощупал пульс – ничего. Достал фонендоскоп7 и приложил к груди. Опять тишина. Надежда на чудо исчезла. Я ничего не понимал, но чувствовал, что здесь что-то не так. Первое, что выходило за рамки, – в помещении отсутствовал трупный запах. Однако, как медик я пришел к заключению, что Николай мертв. Пульс, зрачки, температура, дыхание – все подтверждало мои выводы. Я вышел из комнаты. На пороге стояла Тамара Александровна. Она поняла всё без слов. Долго смотрела мне в глаза, а потом отвернулась и тихо всхлипнула. Мне предстояло решать «технические проблемы» – нужно было вызвать машину и зафиксировать смерть. Набрал номер, объяснил, в чем дело, ребята сказали, что будут через двадцать минут. Не обманули – «скорая» подкатила к подъезду ровно в указанный срок. В окно я видел, как врач и медсестра вошли в дом. И все! Мы прождали их тридцать минут, и, придя к выводу, что заблудиться им негде, направились к двери и выглянули на площадку. Я замер в недоумении. Один из медработников сидел на полу, привалившись спиной к стене, и корчился от боли, сжимая руками голову. Медсестра оперлась о перила, но тут ее так скрутило, что она повисла на них всем телом, как мешок на бельевой веревке. «Скорой помощи» нужно было оказывать помощь – это было очевидно. На мои расспросы оба твердили: головная боль, тошнота, резь в области солнечного сплетения, конечности ватные, реакции замедленные. Складывалось впечатление, что кто-то не хочет, чтобы эти люди входили внутрь. Что тут поделаешь, пришлось решать вопрос самому.

Я вернулся в квартиру, завернул твоего отца в простыню, взял на руки и понес к машине. Люди, которые были поблизости, хватались за голову, сжимали живот или просто сторонились меня, а водитель нашего госпиталя выскочил из машины и спрятался за куст, видимо, там его вырвало.

Я сам довез тело до госпиталя и определил в морг, в специальную «свинцовую» комнату, где раньше мы держали трупы, привезенные из Чернобыля8.

Мы соблюли все формальности. Кроме одной, – пользуясь нестандартностью момента и ссылаясь на возможные проблемы, о появлении которых даже не следовало напоминать, я строго настрого запретил делать вскрытие. Хотя, наверное, тут я перестарался. Перепуганные врачи и медперсонал на пушечный выстрел боялись подойти к трупу без меня. Таким образом, я сохранил ему тело.

Долго думал, как поступить: рассказать об этом уникальном случае начальству или хранить все в тайне. Я не знал, сколько может продлиться его состояние, не понимал, что ему понадобится, но предполагал, что деньги потребуются точно. Решение было принято за меня. Через неделю мне позвонили из Министерства и «попросили» с докладом в Москву. О его теме речь даже не шла, мне только напомнили, что кое-кого я должен обязательно захватить с собой, «сохраняя чрезвычайную секретность». Так мы с твоим отцом перебрались в столицу. В этот самый институт. Я начал работать.

– И какой в итоге вы поставили диагноз?

– Диагноз… – Москалев улыбнулся. – А никакого! Дело в том, что ваш отец абсолютно здоров. Нам бы с вами так! Он просто ушел в сомати9!

– И?

– Сомати— это высшая форма медитации10, при которой душа покидает физическое тело, но находится где-то неподалеку, тело при этом не разлагается, а хранится, как консервы, всегда готовое принять свою душу обратно. Оно может пребывать в таком виде миллионы лет, а душа в это время познает иные пространства, сущности и параллельные миры. То есть набирается опыта, совершенствуется и постигает истину. Известно, что в такое состояние можно войти, только практикуя очень глубокую медитацию, которая доступна лишь избранным или посвященным. Обычному человеку это недоступно!

Полковник сделал паузу, показывая, что сказанное имеет чрезвычайную важность.

– И тут мы подходим к тому, что ваш отец настоящий феномен! Он сделал то, что порой не под силу очень сильным йогам, ламам и колдунам. А он, даже не будучи буддистом, вошел в состояние сомати и пребывает в нем почти тридцать лет. Причиной, как мы предполагаем, послужил серьезнейший стресс. Но и тут мы не уверены на сто процентов.

– Возможно, – задумчиво произнес я. – Они тогда расстались с матерью. И я чувствую, что это было для него очень серьезно.

– Мы знаем. Мы изучали каждую деталь.

– А почему вы все-таки решили, что это то самое состояние сомати?

– Понимаешь! – от волнения Москалев даже не заметил, как перешел со мной на «ты». – В состоянии сомати тело человека не просто неподвижно. Оно становится неестественно твердым и холодным. Намного тверже обычного трупа. Температура снижается до плюс четырех градусов, хотя среднестатистический homo sapiens11 умирает от переохлаждения уже при плюс двадцати, обменные процессы сводятся к нулю. Исследования подтверждают, что некоторые йоги способны «отключать» сердце, замедлять дыхание, влиять на гормональные процессы. Но это только на время и не полностью. Все эти признаки мы обнаружили у твоего отца. Возможно, двенадцать лет назад тебе было не до того, и ты бы пропустил мимо себя эту информацию. Вот, посмотри. Еще «Комсомолка»12 писала об этом в 2002 году.

Сергей Валерьевич достал из стола потертую газету и протянул ее мне. Я прочитал выделенный маркером текст:

«В сентябре 2002 года на кладбище под Улан-Удэ вскрыли могилу с телом ламы Итигэлова, умершего 78 лет назад. Медэксперты, присутствовавшие при эксгумации, были потрясены: тело российского Будды вовсе не походило на труп, пролежавший в земле почти восемь десятков лет. Его кожа была мягкой, без каких-либо признаков разложения, хрящевая ткань сохранилась идеально: нос, уши – все было на своих местах. Глазные яблоки не вытекли, пальцы рук и локтевые суставы были подвижны».

– Круто! – только и смог выдавить из себя я.

– Наверное, нам пора спуститься вниз, – тихо сказал врач.

Я все понял и поднялся.

Мы прошли по коридору и оказались у лифта.

Врач что-то рассказывал про госпиталь, но я слушал вполуха – все, что напрямую не касалось моего отца, было для меня совершенно не важно на данный момент. На подвальном этаже мы сделали «пересадку», поменяли лифт, и тут стало ясно, что верхние этажи – это лишь верхушка айсберга. Основная часть лаборатории находилась внизу.

Минус пятый, минус восьмой…

– Нам еще далеко? – нарушая молчание, поинтересовался я.

– Еще два. Этот блок находится на самом нижнем уровне. Там проще поддерживать условия – затраты оптимизируем, – улыбнулся полковник.

– Знакомая тема!

– Мы знаем! – сказал врач. – Прежде чем везти сюда, они все про вас узнали. Так что не удивляйтесь.

Я пожал плечами – вообще-то удивляться сегодня было чему.

Мы приехали. Прошли блок охраны, рамку, весы и еще какой-то странный агрегат, напоминавший электрический стул. И опять долгий путь по гулкому коридору. А в конце лаборатория.

Вошли в комнату, где располагался блок управления. Антураж мог вполне сойти для съемок очередных звездных войн – столько лампочек, блестящих поверхностей, мониторов и кабелей выхватывал из полумрака взгляд. Но самым завораживающим здесь, конечно, было огромное стекло. Оно отделяло нас от помещения, где на довольно высоком постаменте в неярком свете виднелось чье-то тело.

«Это же отец», – сообразил я. Человек за стеклом лежал без одежды, половину тела прикрывала простыня.

– Одежда ему не нужна! А это, – Москалев кивнул на простыню, – Мария Сергеевна накинула для приличия. Она у нас строгая. С первых дней здесь. Студенткой пришла. И осталась. На тридцать лет. И он ее подпускает. А остальных всех выжил. Попросишь его, если очень нужно, – может, позволит войти. А если не захочет – ничего не поделать, всех выгонит. И симптомы все те же. Голова, рвота, ватные ноги. Я давно уже понял – он так энергетический барьер ставит. Или защиту от дураков, если хочешь. А Маше доверяет…

Сергей Валерьевич усадил меня на стул, а сам встал у стекла, как учитель у доски.

– Будду Итигэлову изучить нам просто не дали, но твоим отцом мы занимались вплотную. Благодаря ему мы поняли состав мертвой и живой воды. Ведь вместо крови у него вода так называемого четвертого состояния13. В народе ее называют «мертвой водой», так как она убивает больные клетки. Вот смотри!

Полковник подошел к стойке, на которой были выставлены террариумы со всякой подопытной живностью. Наугад извлек лягушку и прижал ее к столу. Я и ахнуть не успел, как острый скальпель отсек лягушачью лапу.

– А теперь… – Из небольшого контейнера полковник достал пробирку с красноватой жидкостью. Еще несколько манипуляций, и я стал свидетелем волшебного исцеления – Москалев приставил лапу на прежнее место, сбрызнул жидкостью из пробирки и, повторяя интонацию фокусника, пропел:

– Вуаля!

Я видел, как за секунды регенерирует ткань. Срастаются кости, восстанавливаются сосуды, затягивается рана.

«Да, чудеса сегодня сыплются на меня, как из волшебного ларца подарки», – не отрывая взгляда от лягушки, думал я.

Закончив впечатляющий эксперимент, полковник вернулся на свое место у стекла.

– А теперь самое важное. За годы исследований мы обнаружили… душу твоего отца. Посмотри внимательно. Видишь?

Я стал вглядываться в полумрак за стеклом, но ничего особенного не заметил.

– Нет, а должен?

– Попробуй сейчас, – Сергей Валерьевич нажал на пульте управления несколько кнопок. Камера за стеклом осветилась матово-розовым сиянием, в котором даже пылинки на стекле стали огромными.

Я пригляделся. Мне показалось, что от тела отца исходят лучи, но самый заметный тянется от груди.

– Что это?

– Душа твоего отца привязана к телу «серебряной нитью»14, ее диаметр примерно два-пять сантиметров, прочность не поддается измерению. Однако, хоть ее и невозможно порвать, она может «отклеиться», если сила натяжения превысит силы химических связей, что и происходит при химическом распаде физического тела после смерти. А так глюонная нить15 может бесконечно удлиняться и проходить сквозь любое вещество. При этом она остается невидимой, так как кванты света с глюонами не взаимодействуют, да и сами глюоны – это не столько частицы, сколько связующие поля.

– Но я вижу!

– Это благодаря специальному освещению.

– Ну да!

– Вы хотите попасть туда? – полковник указал на камеру за стеклом. Он опять вдруг стал называть меня на «вы».

Я утвердительно кивнул.

– Это я предложил вызвать вас сюда. Наше руководство сначала указало мне на дверь, но когда они поняли серьезность и необратимость процесса, то дали отмашку. «Зовите, пока не поздно! Возможно, это наш единственный шанс не потерять образец» – таков был их окончательный вердикт.

– Образец?.. – я был не готов воспринимать своего отца как материал для исследований.

– Конечно, а как вы думали? Он находится здесь тридцать лет. Учитывая, что содержание только одной этой комнаты обходится не меньше, чем обслуживание мавзолея на Красной площади, заблуждаться вам не советую. Для всех, кто мечтает вырвать любой ценой из вашего отца тайну вечной жизни, он всего лишь «образец».

На стене замигало табло. Полковник подошел к нему, приложил палец к датчику и осуществил еще пару действий. Оказалось, что за табло находилась ниша, в которой хранится одежда.

– Если вы хотите попасть туда, придется немного принарядиться, – полковник вытащил из шкафа один из костюмов и указал на него. – Это телогрейка!

Серебристый цвет одежде придавала простеганная аккуратными ромбиками фольгированная ткань. Капюшон, перчатки, что-то вроде валенок. Я протянул руку.

– Нет! Пройдите в раздевалку. Мария Сергеевна вам поможет.

– Готовы? – испытующе спросил врач.

– Да! И попросите Марию Сергеевну быть повнимательнее! – выдавил я из себя.

– Шутите?!Это хорошо! – полковник одобрительно похлопал меня по плечу. – Жизнь бьет в вас с необычайной силой! И это очень кстати. Вдруг у вас действительно получится.

– Что получится? – не поняла. – Не совсем уловил… Чего вы от меня ждете?

– Эх, молодой человек! Я же начал рассказывать вам про то, что наши ученые умы решили использовать вас как экстренное средство. Вот и дерзайте!

– Но что я должен совершить? Чего они от меня ждут?

– То, что ваш отец находится, так скажем, не совсем в обычном положении, вы, я думаю, поняли. Мы бы не стали вас искать, но… правая рука…

– Опять вы!.. Я же просил!

– Да как это в твою голову запихнуть? Ты уверен, что «врубишься»? – потерял терпение врач. – Слушай внимательно! Твой отец лежит здесь тридцать лет, и все это время тело его было твердым как камень. Собственно, как и должно быть в состоянии сомати. Но дело в том, что двадцать три дня назад приборы стали «шалить». Подскочил уровень азота в воздухе и, что очень странно, повысилась влажность внутри камеры. Мы провели осмотр и обнаружили, что правая рука твоего отца приобрела подвижность. Кожа стала мягкой, пальцы шевелились как живые. Мы не знаем, что это означает. По данным различных источников, такое случается тогда, когда душа «спящего», гуляющая «там», подвергается какому-либо воздействию. Но кого встретил в иных мирах твой отец, неизвестно. Друга или врага? Возможно, он хочет вернуться, но что-то держит его. Опасность в том, что с каждым днем натяжение нити растет, а чем это может закончиться, ты уже знаешь. Если процесс будет прогрессировать – твоему отцу осталось не больше двух-трех месяцев… А, теперь дерзай! Представь, что душа твоего отца «зацепилась» за что-то там наверху. Вытащи ее оттуда!

– А надо?

– Без сомнения! Иначе он просто умрет.

– Тогда я пошел!

Мария Сергеевна инструктировала меня, как заботливая мать. Причем, за кого она переживала больше – за отца или за сына, было неясно. Она проверила костюм еще раз и вынесла вердикт:

– Готов!

Я толкнул тяжелую стеклянную дверь.

Холод окатил меня и заставил поежиться. Подошел к пьедесталу. Я больше не видел нить, не видел лучей, но зато я был рядом с отцом. Меня поразило наше удивительное сходство. На вид ему было около тридцати. Отец, пожалуй, был только слишком худым.

«Калорийная диета, и через недельку мы будем как братья-близнецы», – подумал я, разглядывая его черты.

Присел на корточки рядом с ложем.

«Правая рука!..» – вспомнил я слова доктора и потянулся к отцу. Кисть поддалась, и я почувствовал через ткань обжигающий лед.

– Нет, я так не могу!

Я сорвал перчатки и схватил отца за руку. Кости заломило от холода, а дыхание сорвалось, но я не сдался.

– Пап! Ты меня слышишь?

Тишина не проронила ни звука.

– Отец! Ты здесь? – позвал я. Ни ответа, ни знака я не дождался. Сидел, держал отца за руку и перебирал все, что может помочь в такой ситуации: молитвы, раскаяние, просьбы, жертвы…Мысли унеслись очень далеко.

Я очнулся от зверского холода, который коварно заполз под защитный костюм. Так я понял, что надо уходить.

Потом я вспоминал, как охала Мария Сергеевна, возвращая к жизни мою замерзшую руку, и как суетился вокруг меня Москалев.

– Как ты? Как самочувствие? – виновато спрашивал врач.

– Вроде живой! Ноя…

– Значит, не сработало, – обреченно произнес Сергей Валерьевич.

Я в ужасе посмотрел на полковника!

– Все напрасно?

Врач промолчал, но спустя минуту добавил:

– Все кончено. Ты не сможешь ему помочь. И никто не сможет. Нам пора. Я должен тебя проводить. Это секретный объект, и здесь долго нельзя.

Обратный путь мы проделали в полном молчании. Мария Сергеевна сопровождала нас. Вышли из лифта на первом этаже и пожали друг другу руки. Я заметил, что Москалев медлит с расставанием.

– Что-то еще?

– Я не уверен, что это ответ…

– Вы с ума меня хотите свести?

– Я лишь делюсь соображением.

– Так делитесь, чего уж теперь.

– Если хочешь его спасти – поезжай в Тибет.

– Зачем?

Москалев вошел в лифт. Верная Маша последовала за ним.

– Там и поймешь… Прощай! Это шанс, а воспользуешься ты им или нет – тебе решать!

– С чего вы взяли, что я поеду!

– Ты поедешь! – бросил он напоследок.

Если бы я стал невидимкой и притаился в лифте, то смог бы услышать, как Мария Сергеевна, оставшись наедине с полковником, нерешительно сказала:

– Зачем вы так? Он ведь поверил!

– Нельзя у людей отнимать надежду! – ответил ей Москалев. – Если кто и знает про сомати больше других, так это тибетские монахи. Пусть ищет, сын он ему или кто!

В этот момент я уже шел к машине, по пути отменяя срочные встречи и перепоручая дела помощнице. Кто-то пытался мне дозвониться, и наконец я ответил.

– Станислав Николаевич?

– Да!

– Вас беспокоит помощница полковника Москалева, Леля Александрова, мы с вами вместе поднимались на лифте, мне приказано вас сопровождать.

Теперь я понял, что Тибет – это не шутка.